Нет человека, который был бы
как Остров, сам по себе:
каждый человек есть часть
Материка, часть Суши; и если
Волной снесет в море береговой
Утес, меньше станет Европа,
и также, если смоет край Мыса
или разрушит Замок твой или
Друга твоего; смерть каждого
Человека умаляет и меня, ибо
я един со всем Человечеством,
а потому не спрашивай никогда,
по ком звонит Колокол:
он звонит по Тебе.
Джон Донн
На дворе стояла снежная зима 1979 года.
Я остановился в гостинице «Россия».
Это было для меня, главного специалиста совхоза, большой удачей - пожить несколько дней в комфорте в самом центре столицы, у Красной площади.
Процедура получения такой возможности проходила по тривиальной и почти всем приезжающим известной схеме.
В моем случае бронью на поселение в гостиницу владел Минсельхоз РСФСР, что в Орликовом переулке.
Надо было только отдать человеку в хозотделе министерства рублевый четвертной или полтинник и получить на руки заветную бумажку с печатью, дающую право окунуться в комфорт, о котором мечтал каждый советский человек.
Что я и сделал.
Взяв бронь и поймав такси, подъехал в белокаменную, многоэтажную гостиницу, сверкающую огнями прожекторов, хрустальных люстр и неоновых вывесок, с мраморными лестницами и бесшумными, зеркальными лифтами.
Встал в очередь, где шла активная работа администраторов по заселению гостей столицы.
Одноместные номера были в ограниченном количестве.
Ими распоряжалось руководство гостиницы и чтобы такой номер получить, требовалось таким же образом, подойти к администратору и незаметно для постороннего глаза удовлетворить требуемым вознаграждением.
Но я не стал особо себя утруждать, меня устраивал и двухместный номер.
Надеясь на приятное нормальное знакомство, я даже желал быть в двухместном номере, так было интереснее и веселей.
В этом случае, помимо всего, была возможность поговорить о жизни, о своей работе, о различных проблемах, о тех или иных событиях в мире и так далее.
И так - я в номере, чисто, столик посредине, стулья, посуда и приборы в шкафу, за стеклянной створкой.
В спальной комнате две заправленные кровати.
Кругом зеркала.
На паркетном полу цветные коврики.
И тишина.
И самое главное, ванная, с горячей и холодной водой, сверкающая белизной финская раковина на ножке «Тюльпан», да теплый голубой унитаз.
То, чего не было в моем маленьком поселковом коттедже специалиста.
Дрова, уголь, туалет и вода на улице, мыться в тазу и другие прелести сельской жизни в нефтегазодобывающем, промышленном регионе разительно контрастировали с бытовыми условиями гостиничного номера.
Разложив свои вещи, напевая под нос любимую песню «Подмосковные вечера», я развесил в шкафу рубашки, костюм, принял душ, оделся в спортивную форму.
Разложил на столе кое-что из "боезапаса", состоящем из нескольких бутылок грозненского коньяка «Вайнах», столичной водки, говяжьей колбасы, изготовленной по оригинальному рецепту в мясном цехе на Катаяме в Грозном у моего друга Мурада Бекова, домашних лепешек, пол-литровой банки черной икры от осетра с буйного Терека, фруктов, свежей зелени.
За окном бушевала морозная вьюга,а я сидел в теплой комнате и переживал за тех, кто был лишен этой возможности.
Стал читать книгу.
Я всегда брал с собой в поход что-нибудь из классики и таким образом наверстывал свое отставание в количестве не дочитанного.
На производстве, где я трудился, при не нормированном распорядке рабочего дня, на читки художественной литературы не оставалось времени вовсе.
Думал между тем о планах, для чего я приехал в Москву.
Во - первых, была задача пробить в Министерстве Заготовок 300 тонн комбикормов, в чем остро нуждалось поголовье скота в хозяйстве.
Мы производили зерно и его было достаточно, сверх необходимости.
Но непреложная, святая обязанность сдавать почти весь выращенный урожай государству была Законом, который никто не отменял.
А потом приходилось зерно сданное государству, просить обратно, но уже за определенную плату наличными клерку в министерстве, у правоохранителей называемой «взяткой».
Абсурд социалистической плановой экономики.
Так была сложена порочная система, что все приходилось пробивать через Москву, в профильных ведомствах, вплоть до той же брони в гостиницу.
Во- вторых, я планировал побывать на ВДНХ, чтобы ознакомиться с передовыми технологиями производства, приобрести специальную литературу, побродить по улицам, сходить в исторический музей.
Прогуляться на Красной площади, сфотографироваться там же.
Посидеть в хорошем ресторане, мне нравилось обедать в «Славянском Базаре» и в «Баку», где вкусно готовили.
И наконец, купить кое- что для дома, для жены, для детей, для матери.
Слово дефицит въелось в быт и сознание людей, когда на окраинах ни в одном магазине, разве что в запасниках Обкома Партии и Совмина Республики, нельзя было купить, баночку рыбных шпротов и хорошего кофе, бутылку французского коньяка, флакон духов, даже зубной пасты, не говоря о других необходимых для жизни вещах.
Все это можно было найти в Москве, но и тут не просто так, а давясь в длинных очередях, если где-то выбросили партию импортного товара.
Либо покупая втридорога у спекулянтов, работающих от валютных «Березок», магазинов и торговых баз.
Такова была унизительная реальность жизни почти каждого советского человека.
Несмотря на это, мы все довольные, с пониманием необходимости и дальше терпеть «временные трудности», двигались в светлое будущее со словами «ах, лишь бы не было войны».
Как будто она обязательно должна была произойти.
А наше мудрое, престарелое руководство только тем и занимается и тратит все ресурсы страны на то, чтобы этого не произошло.
И вот я в размышлениях, строя на последующие дни свои планы, сидел в кресле.
По телевизору показывали программу «Время».
Парадные реляции об очередных успехах советской экономики, построенной по единственно правильному учению Великих Ленина-Маркса.
Постоянное, неуклонное увеличение производства молока и мяса, зерна и кормов, стали и чугуна, автомобилей и тракторов, сеялок и комбайнов, да освоение в мирных целях бездн космоса.
Успехи родной дипломатии в освобождении других стран находящихся под гнетом проклятого, загнивающего капитализма.
Хотя жизнь от этих очевидных «достижений» для простых людей не менялась к лучшему
Между тем мне подумалось, неужели в номер больше никого не подселят.
А если подселят, то не дай Бог какого-нибудь брюзгу пожилого, больного или что еще хуже женщину лет под девяносто.
Этого мне только не хватало.
Такое тоже, наверное, бывало, я слышал о таких случаях.
И вот, как будто мои мысли кто-то прочитал, в двери заскрежетало, щелкнул замок, послышался негромкий стук и раздалось звонкое: - можно войти?-
Я крикнул: - Заходите, коль не шутите!-
В номер ввалился высокий, подтянутый, интеллигентного вида, светловолосый мужчина лет 30-35.
Улыбнулся приветливо, протянул руку и мы познакомились.
Он начал устраиваться, повесил пальто, шапку, зашел в ванную, помылся, переоделся в спортивный костюм и, раскрыв сумку, выложил на стол закуску, бутылку водки.
Я разлил свой конъяк "Вайнах, по бокалам.
Он улыбнулся, со словами за "знакомство"
стукнулись бокалами и выпили.
Перекусили.
Приятное тепло разлилось по телу.
Мой собеседник оказался интересным человеком.
Главный архитектор славного города-героя Минска.
Вытащил из портфеля и показал свои работы.
Особенную его гордость вызывала одна работа – это был бронзовый бюст дважды Героя Советского Союза, летчика-космонавта, установленный в каком-то белорусском городе.
Повторили процедуру, снова выпили.
Мы говорили о разных вещах,
я рассказывал о своей работе, он о своей.
Но я заметил, как после третьего тоста неожиданно изменилось выражение его лица, оно стало мрачнее и печальнее.
Грустнее стал тон его речи.
Я настороженно наблюдал за происходящей трансформацией.
Пытаясь хоть как-то разрядить обстановку и привести своего нового знакомого в нормальное, первоначальное состояние, я наполнил бокалы и попросил его произнести хороший тост.
Он внимательно, но с какой-то пронзительной искоркой грусти и боли в глазах, посмотрел на меня.
Затем сказал несколько обычных слов, мы выпили.
И тут я увидел, как сразу же безжизненно и резко опустилась его рука, словно срубленный топором сук дерева.
Как с глухим стоном зазвенел хрустальный бокал, стукнувшись о стол.
И какая-то невообразимая мука отразилась на его лице.
Я молчал, ожидая наступления развязки.
Архитектор поднял на меня полные пронзительного безумия карие глаза и из них по лицу брызнули слезы.
Нагнувшись вперед и обхватив голову обеими руками, он заплакал...
Тело его сотрясалось от рыданий, они душили и не давали ему успокоиться.
Прошло несколько минут этой тяжелой картины.
Я был растерян и пожалел, что выпил с ним, подозревая своего компаньона, в какой - то душевной болезни, вызванной воздействием спиртного.
Он прошел в ванную комнату, освежил лицо холодной водой и через несколько минут, вернувшись к столу, попросил прощения.
И медленно, вытирая носовым платком с лица вновь и вновь выкатывающие из глаз капли слез, начал рассказывать свою историю.
Трагедия с ним произошла года два назад.
Ночью на загородной трассе он ехал за рулем своего Москвича 412, .
Рядом с ним сидел шестилетний сынишка.
Ослепленный встречной машиной, он не заметил телеги, движущейся в кромешной темноте впереди по ходу движения и,на полном ходу, врезался в нее.
Продольная балка телеги, торчавшая сзади прямо по центру, пробив лобовое стекло легковушки, пришлась по головке мальчика.
Сыночек его скончался мгновенно на руках обезумевшего от горя отца.
Вот и вся история.
Он не может себе простить, что по своей вине потерял единственного сына.
Что его жизнь уже не жизнь, а сплошная мука. Нет ни сна, ни покоя. Он терзается этим воспоминанием и чувством собственной вины.
И не знает, что делать с собой, как дальше жить...
Я как мог, старался утешить его.
А в душе я думал о том, что он ведет себя не очень мужественно.
Мужчина не имеет права пускать слезу, он должен быть твердокаменным, должен быть сдержаннее, крепче, владеть собой и своим состоянием при любом положении.
В этом его отличие от слабого пола.
Я был несколько разочарован своим новым знакомым.
Был самонадеянно уверен, что я вел бы себя по-иному.
Возносил свою собственную способность мужественно вынести что-нибудь подобное.
Но, все же и упрекая, жалел его и сочувствовал ему, списывая минутную несдержанность минчанина на спиртное.
…Вернувшись из командировки, я почти забыл об этом случае.
Как обычный, далекий эпизод из чужой жизни, никакого отношения лично ко мне не имеющий.
Свойство, присущее каждому человеку, что с ним такое не произойдет и не должно произойти.
С кем угодно, только не с ним!
Даже сама мысль об этом кажется нереальной, неестественной, ничтожной.
Думается, что это в твоей власти обезопасить себя и свою семью.
Что ты сможешь, сумеешь не допустить беды.
Ты всесилен, ты регулируешь и распоряжаешься своей судьбой и движешься в благоприятном для самого себя направлении.
Но как мы наивны порой!
Как недальновидны, самонадеянны, легкомысленны…
Таким, к сожалению, был и я.
Через несколько лет горе горькое, неожиданно и как бы случайно постучалось и …
в мою дверь.
…Я в безумном шоке, лихорадочно хватал, холодеющие руки, ноги, голову своего сына, маленького Аполлона, родного, близкого и неповторимого.
Не веря в случившееся, метался, рвался куда-то и кричал, что это невозможно, что этого не должно быть. Ни за что и никогда!!
Что это какая-то нелепая, алогичная, невозможная, неестественная ошибка!
Я, как в дурном сне, видел это картину и не мог поверить, что это самая настоящая явь. Моя горькая явь!
Думал, что вот сейчас я проснусь, протру глаза, и весь этот ужасный сон бесследно исчезнет.
Но… сон не проходил.
Предо мной в полный рост встала настоящая, страшная, чудовищная драма моего мальчика, во всей своей жестокой несправедливой очевидности, которую я не мог отменить.
Я лишился своего… восьмилетнего сына.
Я не смог его спасти…!
Я НИЧЕГО…, НИЧЕГО… не смог…
Жизнь остановилась.
Мир раскололся на части!
Солнце закатилось в бездну.
Звезды поглотил беспросветный мрак.
Все кругом стало бесцветным, безвкусным, бессмысленным.
Я уже был не Я! Был кто-то другой вместо меня, которого я не чувствовал.
Я стал ничтожной тенью, жалким отражением, слабым отзвуком того, кем был. Несчастный, нереальный и жалкий, убитый горем...меня не было совсем.
Даже спустя 26 лет, не могу смириться со своей трагедией и болью.
И она не то что со временем не уменьшилась, опровергая избитые слова о том, что «время лечит», а наоборот, с каждым прожитым днем становится ещё острее.
Иногда я мысленно отрываюсь от земли и лечу на поиски сына.
Пытаюсь пробиться, проникнуть в тот неведомый и невидимый потусторонний мир, чтобы вырвать, вернуть его домой и никогда больше не выпускать из своих рук.
И видя тщетность своих усилий, еле сдерживаю себя, опасаясь сойти с ума.
И не понимаю, зачем я живу после этого.
И разве это жизнь?
Её верней будет назвать настоящей, ни с чем несравнимой, терзающей ежедневно, ежечасно, без конца и края, мучительной пыткой.
Лишь глубокая вера во Всевышнего, в его милость уводят меня от края бездонной пропасти, куда я могу шагнуть.
Значит, тогда в московской гостинице минский архитектор чувствовал именно …ЭТО! Именно это он чувствовал! А я посчитал это его слабостью! Каким я был плохим психологом.
Только теперь я понял, насколько острая, невыносимая боль, какая душевная травма и отчаянье наполняли его сердце!
Насколько тяжела была чаша его драмы и насколько мучительны его переживания.
Насколько горькими были его слезы.
Прости меня, мой товарищ по несчастью, за то, что в тот далекий памятный вечер ты плакал один!
Когда мы должны были плакать вместе.
Сегодня моя скорбь и за своего и за твоего сына.
За обоих вместе, ушедших безвременно по злой, алогичной, противоестественной воле непостижимого и жестокого рока.
Жив ли ты сам?
Не знаю.
Если жив, то дай Бог терпения Великого тебе совладать со своей безмерной болью!!
Но знай, теперь она и моя.
Она давно моя.
И, пронзив раскаленными когтями мою слабеющую плоть и растерзанную душу, держит мертвой, безжалостной хваткой.
И не отпустит уже никогда...-
- Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:
он звонит по Тебе…-