Внимание! В данном произведении имеют место эпизоды, в которых литературные герои курят (говорят, думают об этом). Автор наделил этих персонажей привычкой курения для большей выразительности характеров героев произведения, эмоциональной составляющей их внутреннего мира, а не для пропаганды курения или рекламы табачных изделий. Курение вредит вашему здоровью!
Синопсис
Российскими учеными создан уникальный медицинский прибор. Экспериментальный образец этого аппарата попадает в операционную хирурга Владимира Львовича Жучинского, которому становится известно, что помимо всего прочего, новый прибор может записывать и расшифровывать память пациентов, умирающих на операционном столе. Для Жучинского, занимающегося незаконным получением и продажей трансплантантов, и имеющего связи с представителями русской и японской мафий, открывается возможность безграничного доступа к чужим тайнам. Но первым, чью память вскрыл хирург-убийца, оказывается человек из его же прошлого. И получается, что принимая участие в эксперименте, Жучинский, невольно, вскрывает и свои воспоминания. Это приводит к гибели врача. Но история проекта «Вскрытая память» на этом не заканчивается. Возможностями уникального прибора заинтересовались спецслужбы…
« Проект «Вскрытая память »
(роман)
Примечание:
Любые совпадения с реальными людьми
и событиями являются случайными.
Часть первая.
Владимир Жучинский.
Глава 1.
Воскресенье. Вечер.
Город, раскинувшийся среди приозерных сопок, светился в вечернем полумраке тусклыми огнями реклам, витрин и светофоров, словно старая, небрежно брошенная и забытая неведомым великаном огромная елочная гирлянда. На освещенных искусственным светом главных улицах еще было много людей, которые закончив работу, теперь шли куда-то по своим делам. Разные по своей архитектуре фасады домов, с приближением ночи, становились похожими на таинственных существ, проснувшихся от дневной унылой спячки, и теперь равнодушно поглядывающих на мир своими многочисленными глазами светящихся, прикрытых занавесками окон. Наступил обычный июньский вечер. Прохладный ветер, дующий со стороны древнего озера, как будто устав от скитаний, стал тише, блуждая и растворяясь в паутине городских проспектов и дворов. Одно из его дуновений, вырвалось из западни тесно стоящих друг к другу каменных домов на небольшую улочку, и неслышно влетело через кованую решетку в открытое окно старой церкви. Чистый воздушный поток, залетевший в храм, не спеша проплыл перед иконостасом, слегка задев нежное пламя поставленных перед святыми ликами свечей, отчего отчетливее стало слышно негромкое потрескивание тающего под огнем воска. Словно впитав в себя нежное свечение лампад и невесомый аромат ладана, ветер, как прозрачный чуть видимый покров - поднялся к куполу, и вылетев наружу, устремился все выше и выше, к звездам, отчего стало казаться, что те льют на землю не однообразный и равнодушный, а какой-то таинственный и теплый мигающий свет…
Сделав большой глоток виски из широкого прозрачного стакана, Владимир Львович Жучинский, снова не торопливо закурил. Немного подержав в легких приятный теплый табачный дым, он медленно выпустил его сначала через ноздри, а затем, короткими выдохами через рот, стараясь сделать из него крутящиеся и плавно висящие в воздухе сизые кольца. Мерцание звезд он заметил когда провожал взглядом одно из таких удачно получившихся колечек, которое дольше других сохраняло свою форму, медленно уплывая вверх.
- О чем задумались, шеф? – к Жучинскому, стоявшему у широкого окна, подошел, слегка покачиваясь, его гость, а вообще-то помощник по работе Славик Слезнев. – А! Космос… Спейс и все такое… Понимаю… Слушайте! А что если взглянуть на них, на всех вооруженным глазом? – придуриваясь, Славик посмотрел на Володю сквозь бутылку, предварительно отхлебнув из нее алкоголь. – Ого! Да они нам подмигивают, - продолжил он, грузно присаживаясь на подоконник и уставившись через бутылочное стекло на звездное небо. – О, как всп…, вспыхивают! У них там что, вулканы?
- Это из-за земной атмосферы, которая искажает и преломляет идущий к нам свет, – ровным голосом ответил ему Жучинский, делая очередную затяжку сигаретой. – Ты что, этого в школе не учил?
- Учил… Но забыл.
- Ну, да. Конечно, - Володя улыбнулся. Он знал Славика с медицинского института, в котором они вместе учились. Студент Слезнев уже тогда слыл неисправимым дубом, абсолютно не желающим учиться. Жучинский был уверен, что Славик не проявлял тяги к знаниям и во времена своей учебы в школе.
- Так, Львович! – Слезнев глотнул из бутылки очередную порцию спиртного. - Хватит думать о чем-то там… Я врубаю! И-и э-эх! – Славик резко взмахнул свободной рукой в сторону симфотивицентра. Современная аппаратура, запрограммированная на жестовое управление, отозвалась на его команду включением двух десятков, расставленных и развешанных по всей квартире музыкальных колонок и огромного, во всю стену голограммного экрана.
… Моя шальная голова, моя машина и герла
Они похожи этим летом стали. Да!
У всех, прикинь - куда-то делись тормоза…
- надрывались с разных сторон динамики. На экране, рыжеволосая голая девица, сидя за рулем открытого фиолетового BMW, выдувала своими пухлыми блестящими губками оранжевый пузырь жевательной резинки. Изображение было таким естественным, что казалось – колышущийся, быстро увеличивающийся в размерах, пахнущий апельсином шар жевачки, вот-вот заполнит собой всю Володину квартиру и оглушительно лопнет.
- Вау! Шеф! Комбат дивижен! - в восторге прокричал в ухо Жучинскому, подскочивший с подоконника и как будто мгновенно протрезвевший Славик. – Ух! – подняв вверх руки он, неуклюже пританцовывая, вернулся в глубь комнаты, к уставленному закуской фуршетному столику, подцепил вилкой и отправил в рот маринованную оливку. Затем удовлетворенно сел в глубокое кресло, и блаженно откинул голову на его спинку. Музыкальный клип продолжал сотрясать воздух и воображение. Жучинский, выбросив окурок в окно и повернувшись к экрану, с ироничной улыбкой на лице, следил за развитием сюжета, иногда поглядывая на Слезнева.
… Июнь, июль и август - ты и я
Дави на газ, красотка! Едем! Да!
Других педалей нету. Во дела!
- Стоп, девочки! - театрально, словно удовлетворенный только что исполненным концертом дирижер, Славик взмахнул рукой и остановил музыку. – Что это за эпидемия за такая? – Восторженно спросил он.
- «Гольд барэль», новая группа из Сочи, - ответил Володя, тоже присев к столику, и начиная неторопливо есть копченого омуля. – Презентационный флэш-альбом на пятьдесят клипов. Понравилось?
- Да если бы у меня была такая симфосистема и такие флэшебены… Да все бабы были бы моими!
- Купи. Делов то.
- Не-ет, я на машину коплю… Лексус, последняя модель. Моя заветная мечта.
- Но у тебя же есть машина, русская, вполне приличная.
- Знаешь, Львович, - Славик задумчиво прожевал и проглотил очередную оливку. – Надоели мне холуи. Все эти «шестерки» на заправках, работяги в сервисах. Вот ведь быдло же они, и всякой шабашке должны радоваться… И меня уважать. А они что? Увидят мой ВАЗ, пусть и лицензионный, который им до самой смерти себе не купить, и – все… Блин… Вести себя начинают так, словно это они мои благодетели. Словно я им по жизни должен за их халтуру деньги отстегивать, да еще в еврах… А вот Лексус!.. – Слезнев снова откинулся в кресле и закинул руки за голову. – Лексус… японец, супермен… Как поеду!.. Морды у холуев вытянутся. Какой я им тогда буду Славик? Господин Слезнев! Вот кто я! Какое бабло? В кредит работайте, х-халдеи! Да и бабы опять-таки… – Славик мечтательно улыбнулся и закрыл глаза. Опять открыл. Потом, подался к столику и налил себе виски. – А я тут, недавно встретился с одним из этих гадов… – прищурившись продолжал он. – Помнишь того мужика из автосервиса, которого кран-балкой придавило? Тоже когда-то выделывался, когда я его рулевое на своей тачке просил посмотреть. Он все цену себе передо мной набивал. Чуть не ноги об меня вытирал. Я стерпел тогда. А вот случилось же… – Слезнев залпом опрокинул в себя содержимое полного бокала. – Был он мужиком, а стал, хе-хе, телом!.. Материалом стал! Уж я тогда, в приемнике, перед его женой комедию-то от души поломал: «К Жучинскому обращайтесь, - говорю ей, - только Жучинский возьмется попробовать спасти». А ты его, Володя - чик-чик, и на органы.
- Рот закрой, – тихо проговорил Жучинский, спокойно посмотрев в глаза пьяному гостю, и продолжив затем есть рыбу.
- А мне, за наводку – премия, – не унимался собеседник. - Я ее тоже, в копилку, на Лексус отложил. – Слезнев опять потянулся за бутылкой. – Ладно, все, шеф, молчу. Тема закрыта. – Налив бокал, Славик осмотрел лежащую на столе снедь, взял кусочек сырокопченой колбасы, и выпив виски, закусил. – Да, кстати, - снова заговорил он, - может быть мы будем говорить не «тела» и «материал», а как-нибудь по-другому? Ну, типа, нейтрально что ли? А то я недавно осматривал одного пострадавшего в ДТП, да возьми и ляпни при медсестре, мол, состояние тяжелое, но, к сожалению, не «тело».
- И что? – по-прежнему спокойно спросил Жучинский, аккуратно поддевая маленькой серебряной ложечкой на тортинку черную икру.
- Да выкрутился как-то. Никто ничего не заметил, – выдержав паузу, Слезнев с уважением посмотрел на Володю. – А вы, шеф, супер! Всегда восхищаюсь вами! – сказал он, кивая для убедительности головой. – Что бы не случилось, всегда невозмутимы и спокойны. Я тут, как-то, на дежурстве, по телевизору, один древний фильм смотрел про немца одного, Штирлица, который потом нашим шпионом оказался. Так вот, вы – его копия! Да! Точь-в-точь как он, и курите и пьете и общаетесь. И молчите так же. Вот и сейчас, я все говорю, говорю. А вы молчите… Ну, так как мне теперь вам о появившихся перспективных «телах» докладывать, майн фюрер? – Слезнев приподнял со стола бокал со специально налитым под свой вопрос коньяком, чопорно расправил плечи и уставился на Володю, шутливо изображая солдафонскую преданность.
- Говори: «Над Испанией безоблачное небо».
- Какое небо? – опешил Славик.
- Безоблачное. Без облаков. Чистое, голубое небо.
- Это вы в смысле того, что «тела» эти уже как бы, покойники, на небесах, что ли? А почему они над Испанией?
«Как был дубом, так дубом и остался, - подумал Жучинский, ничего не ответив Слезневу. – Дубом и трепачом». Он отвернулся от Славика и щелкнул пальцами в сторону голограммного экрана. Комната тотчас наполнилась звуками новой песни:
…У денег нет друзей, у них свои законы
Не нужно нам церквей, нам не нужны иконы
Наш разум любит счет: монет, банкнот, алмазов
Кто слабый – тот падет
А мы – пойдем вперед
А мы пойдем вперед, и все получим сразу…
Музыкальный клип воспроизводил красочные моменты матча по американскому футболу. Огромный ликующий стадион, возбужденные лица болельщиков, синхронно скачущие юные красотки из групп поддержки, и, конечно, сами игроки-бойцы, в яркой форме, обтягивающей прочные щитки защиты, в блестящих шлемах, мощно и надежно, как у средневековых рыцарей, закрывающих скуластые головы. В такт музыкального ритма, высококачественная лазерная съемка удачно фиксировала вздутые от напряжения мышцы сталкивающихся друг с другом спортсменов, их сосредоточенные лица, злые глаза. Мелькали: передающийся из рук в руки и взлетающий в небо мяч, и мигающее табло, фиксирующее время и счет турнира.
…Не слыша хруст костей и криков о пощаде
Навалимся сильней, расширим брешь в ограде
Поднимем новый флаг заветов и наказов
Повержен будет враг
И вот тогда, опять
И вот тогда, опять – мы все получим сразу!
Фейерверк, обнимающиеся победители, флаги, сверкающий на солнце кубок и фонтаны шампанского.
Володя Жучинский не мог оторвать своего взгляда от экрана. И сама песня, и раскрытие ее содержания в виде демонстрации яркой победы талантливых, сильных и целеустремленных людей – были очень близки этому человеку. «Жаль, что в песне нет слов о холодном и точном расчете, воле и выдержке», - подумал Володя. По окончании клипа, он с восторженной улыбкой оглянулся на Слезнева, убежденный, что ролик понравился и ему. Но… Увы… Славик спал. «Вот дерьмо!» - Жучинский нахмурился, выключил музыку, закурил, и пошел к окну. В тишине, вспомнив о звездах, он посмотрел вверх, но не увидел их. Ночное небо было затянуто сплошными темно-сиреневыми облаками.
Владимиру Львовичу Жучинскому было сорок два года. Он не был немцем и не был советским шпионом. Выдержка, спокойствие и рациональное мышление, вызывающие уважение у окружавших людей, не являлись его врожденными качествами. Володя был абсолютно убежден, что таким он сделал себя сам, и достиг всего сам, и ничего из им достигнутого, он никому отдавать не собирался. Теперь уже никогда. Жучинский был врачом-хирургом Сургутского областного медицинского центра. Приехав четырнадцать лет назад из другого города и имея на руках только «голый» диплом об окончании «меда», этот человек как бы снова начал свою жизнь с нуля. Тогдашнее руководство только-только созданного медицинского центра, имело из кого выбрать на престижные должности специалистов общехирургического профиля. Никому не известного Володю согласились взять с большим скрипом. И только на должность медбрата. Сначала даже временно. Но когда заметили старание, опрятность и непонятно почему уже имеющиеся хорошие практические навыки - работа стала постоянной. После первого привлечения Жучинского в качестве ассистента на операции, «высокие коллеги» приятно удивились и вспомнили об его высшем специальном образовании. Дальнейшие ассистенции, малые хирургические манипуляции и оперативные вмешательства, позволили говорить о Володе как о перспективном специалисте в области общей и неотложной хирургии. Кроме признанной всеми «легкой руки», у неожиданно открытого «самородка» Жучинского, обнаружился еще один, важный для роста козырь – низкий процент диагностических и тактико-технических ошибок, приводящих к ухудшению здоровья или смерти больного. Успешные же инициативы Жучинского по применению на операциях новейшего, порой экспериментального оборудования, в скором времени позволили Володе смело заявить о лично разработанной им принципиально новой методике проведения операций. Это удачно совпало с развернувшейся в стране реализацией национального проекта в области высоких медицинских технологий. Жучинский не стал «бодаться» за новые руководящие должности, открывшиеся в связи с этим в центре. Он продолжал практику и просил себе лишь операционную, смету и «карт-бланш на свободную охоту» в этом направлении. Правящие центром профессора, оценив равнодушие Жучинского к борьбе за начальственные блага, а также в виду непривычно большого и трудноосваиваемого бюджетного финансирования строго целевых средств – дали Володе то, что он просил. И у Жучинского все получилось.
Спустя еще некоторое время Володя нашел, и привез в Сургутск своего старого знакомого - Славика Слезнева, устроив его в центр личным помощником.
Глава 2.
Понедельник. Вечер.
- Где Слезнев? – спросил Жучинский, выкатывая из шлюзовой камеры операционной капсулу с только что им прооперированным больным и расписываясь у медсестры в грин-листе.
- С успешной операцией вас, Владимир Львович, – дежурная медсестра, крашеная блондинка, в голубой униформе, удачно подчеркивающей упругие формы тела своей хозяйки, заглянула Володе в глаза и ослепительно улыбнулась. – А Славик был где-то здесь. Ой, он такой юморной у вас! Мы в приемном покое смеемся до слез над его шуточками разными, - медсестра кокетливо протянула Жучинскому оторванный от грин-листа контрольный талон-подтверждение, удостоверяющий переход пациента из отделения критической хирургии в сектор восстановительной реанимации.
- Как появится, пусть сразу идет ко мне.
- Конечно, Владимир Львович. Обязательно передам, и другим девочкам смены скажу. Не волнуйтесь, - медсестра не торопилась уходить. Она смотрела уже не на Жучинского, а на поверхность рабочего стола, на котором что-то старательно выводила своим ухоженным наманекюренным по последнему писку моды ноготком.
- Что-то еще?
- Владимир Львович!.. Возьмите меня к себе в штат группы, ассистентом. Я так мечтаю проявиться в хирургии. Ради этого я согласна на все. – Выражение лица девушки, напомнило Володе рекламный ролик, часто показываемой в последнее время с уличных гигантских мониторов рекламы якутских бриллиантов. Там, с точно таким же выражением лица, пресыщенная роскошью подруга успевающего в делах бизнесмена, клянчит у того очередной ювелирный гарнитур, который, якобы - обязательно превратит ее в царицу северного сияния: «Ну купи их для меня, дорогой. И я буду всегда такой, как эти прекрасные якутские бриллианты!»
- Мне не нужны ассистенты, – в отличие от рекламного героя, Жучинский разочаровал свою собеседницу. – И другие специалисты тоже не нужны. Увозите больного.
Принявшая у него прооперированного пациента медсестра, которую, кажется, звали Инна, да, Инночка, была довольно приблатненной особой. Устроившись в приемный покой по протекции работавшей в кадрах мамочки, она недолго проработала на непосредственном уходе за поступающими в центр больными. Еще бы! Ведь там надо было часто соприкасаться с кровью, грязью, то есть, со всем абсолютно не совместимым с лаком и блестками на ноготках. Не прошло и двух недель, и Инночка уже была медсестрой-администратором, в обязанности которой входили лишь перемещение уже чистых, переодетых и забинтованных больных в указанные им отделения, и регистрация этого процесса по базе данных. Но и это давалось девочке нелегко. «Я так выматываюсь, - жаловалась она подругам. - После дежурства у меня просто раскалывается голова…». Жучинский просто не обращал внимания на таких прихлебателей от медицины. Ну пристроили повзрослевшую дурочку. Надо же, в конце концов и эту работу в центре кому-то делать. Что из того, если иногда в учете она что-то там наврет. Над ней – еще целый айсберг начальничков. Исправят. А тут, глядишь, повертит попкой, да и закадрит одного из них, голодного до молодых прелестей. Выскочит замуж. Проболтается в декрете. А там и местечко освободится такое, чтобы уж вовсе никого не надо никуда было возить. Сиди себе, парфюм-журнальчики в Сети листай, да жди когда на кредитку зарплата упадет. Володя отмахивался от этой, иногда мелькающей перед глазами мещанской пены. Рациональный ум и созданный им метод оказания срочной хирургической помощи, использование которого он считал исключительно своей вотчиной – позволяли Жучинскому мгновенно понимать, что от него хотят, и одной короткой репликой пресекать любые чужие поползновения попользоваться результатами его работы. Пусть Инночка ищет халяву в другом месте.
В дверь предоперационного офиса, в котором сидел хирург, тихо постучали.
- Да! – Жучинский повернулся на звук, ожидая увидеть Слезнева или новое явление Инночки, решившей попытаться озвучить очередной аргумент своей необходимости и важности для хирургии. И тому и другому, Володя знал что сказать. Но, к его удивлению, в офис робко зашла незнакомая, бедно одетая женщина…
Через час, не дождавшись Слезнева в офисе, Жучинский, выйдя из центра, направился к своей, стоявшей на служебной стоянке машине. Когда он открывал дверь Мерседеса, его окликнул Славик.
- Шеф! Уф, еле успел! – грузный, вспотевший, с прыгающим под тканью рубашки животом, Слезнев задыхаясь подбежал к Володе и тяжело навалился на капот автомобиля. – Простите, шеф, – помощник глотал воздух, понемногу приходя в себя от совершенной пробежки. - Я сперва ждал, когда вы закончите, но потом, смотрю, что операция затягивается. Вот и отлучился ненадолго. Уф. Думал успею. Прихожу в центр, а там, в приемном, Инночка, администраторша, рыдает. Еле вытянул из нее, что вы меня срочно хотели, но уже пошли на стоянку. Уф! Простите! Я вам сейчас все объясню…
- Садись в машину. Объяснишь по дороге.
- Угу.
Сидя в плавно движущейся машине, Славик окончательно отдышался.
- Мне совершенно неожиданно позвонили из салона… - виновато принялся объяснять он.
- Понятно, - прервал его Жучинский. – Лексус?
- Точно, - заулыбался с заднего сидения Слезнев. – Уж очень япошки просили чтобы я подошел туда для снятия моих индивидуальных параметров. Представляешь, Львович, водительское сидение в новой модели, это просто последний экшн!
Володя почти незаметно улыбнулся. Он всегда замечал момент, когда Славик начинал обращаться к нему на «ты». И если для Слезнева «тыканье» было «стопудовым» подтверждением взаимопонимания и доверия, то для Жучинского - перемена слезневских «ты» на «вы» и наоборот, являлось частью его психологической игры под названием «подтянуть под себя». Володя, несмотря на такой же возраст что и у Славика, никогда в жизни не обращался к нему на «вы». Старшинство было захвачено Жучинским еще в «меде». Захвачено сразу и навсегда. Слова: «пойди», «принеси», «стой», «жди», «узнай», «сделай» - негромко и только один раз сказанные Славику, всегда предполагали обязательное и точное исполнение. Славика такое положение устраивало. Работу, которую требовал Жучинский, он делать умел. Зарплата в центре была приличной. Но премии, которые Жучинский давал Слезневу дополнительно, и о которых больше никто, кроме них, не знал - значительно перекрывали официальный заработок. Именно эти премии были главным источником для сытой жизни Слезнева и его накоплений на желанный Лексус. Без них, Славик просто уже не мог жить. Да и не хотел. Уход от уважаемого всеми шефа, рядом с которым он тоже становился для всех значимой личностью - был нереален. Самостоятельная медицинская практика - чужда и страшна. Физический труд – не по силам. Работа канцелярского клерка – унизительна. Возвращение же в нищету, из которой его вытащил Жучинский, вызвав к себе в Сургутск - вообще означало для Слезнева полный жизненный крах. Вот почему Славик так быстро бежал сегодня, разыскивая Володю на стоянке. Вот почему так радовался, что шеф, своим снисходительным молчанием позволил называть себя Львовичем, слушает его объяснения и, вроде не собирается уменьшать сумму премии в наказание за несанкционированную отлучку. Ведь «тело» то Славик ему «подогнал».
- Сплошной подогрев, комфорт, безопасность, обзор, - продолжал увлеченно рассказывать Жучинскому Славик, - это все есть само собой. И еще куча наворотов. Только разве унитаза нет, и катапульты.
- Для унитаза?
- Ага! – Слезнев громко и раскатисто засмеялся Володиной шутке, довольный, что ему удалось развеселить начальника. – А главное то, что если в кресло сяду не я, а кто-нибудь другой, машина просто не поедет. Ни-ко-гда! Сегодня, в автосалоне, японцы сняли на стенде мои индивидуальные параметры, которые внесут в компьютер моего автомобиля… Львович! У них все продумано! Вот, в фильмах как автоматика идентификацию личности проводит? Сравнивает отпечаток пальца или сетчатку глаза. А на фига?! Это чтобы угонщики мне руки отрубали или глаза вытаскивали?! Ха, безопасность! Здесь же все не так. В памяти искусственного лексусовского интеллекта, содержится цифровая модель всего меня, и только меня, с возможными только в моем случае поправками… Мотор, сцепление, руль и все остальное, будут работать только тогда, когда на водительском сидении окажусь я, лично. Понимаешь? Жаль, что при таком раскладе, никакую телку на колени к себе не посадить, - снова засмеялся Славик, - чтоб прокатить, хе-хе, с ветерком…
«Какое счастье для искусственного интеллекта - изо дня в день проверять параметры твоей жирной задницы, свисающего по бокам жира, хилой спины, и не разрешать мотору заводиться, если ты трахаешься на водительском сидении с какой-нибудь шалавой!», - подумал Володя, управляя машиной и слушая слезневскую болтовню. То, что Славик успокоился и уже не ждет разноса, даже радовало его. Жучинскому было интересно и приятно вертеть Слезневым не резкими окриками, а спокойной речью заставляя того когда надо - волноваться, переживать, бояться, и дрожать всем своим ничтожным существом. «Поболтай. Поболтай еще немного. Я тебе сегодня дам пропердеться. Вот уже и подъезжаем…», - Володя мягко притормозил, включил сигнал поворота и плавно вывернул руль.
Черный Мерседес негромко шумя широкими колесами, медленно въехал на центральную аллею военного мемориала и остановился.
- Выходи, - тихо сказал Володя Славику, выбравшись из машины и закуривая сигарету. – Иди за мной, - продолжил он, направляясь к ярко горящему в сгущающихся вечерних сумерках «вечному» огню. Он шел не оглядываясь, абсолютно уверенный, что Слезнев тащится за ним следом. Подойдя к бронзовому венку, из центра которого с глухим рокотом вырывалось пламя, Жучинский остановился. Он смотрел на огонь и молчал.
- Львович, а чего это столько цветов-то наложили? Праздник что ли какой? – почти шепотом спросил Славик.
- Сегодня двадцать второе июня. День скорби, когда немцы напали на Советский Союз, - негромко, но четко ответил Володя. Затем, помолчав пять секунд, он резко повернулся к Слезневу, выдохнул в сторону сигаретный дым, сплюнул, и громко, все так же четко спросил: - Ты какое «тело» мне сегодня сосватал?!
- Владимир Львович, пожалуйста, тише. – Слезнев испуганно завертел головой по сторонам. – Ведь нас же могут услышать.
- Кто?!.. Этот?!.. – Жучинский кивнул в сторону стоящей рядом гранитной фигуры неизвестного солдата. – Я тебя, Славик из занюханной подмосковной больницы, где ты в стариковских копеечных рецептах зарывался, для чего вытаскивал? Что бы ты здесь мне халтуру гнал?
- Но, шеф. Да, как же так-то. Ведь мужик-то был перспективным. Двадцать семь лет. Строитель. Получил обалденный электрический разряд. Летел с четвертого этажа. Плюхнулся на кучу с песком… - волнуясь заныл Слезнев. – Да он и не дышал уже, синеть начал… Вот я и подумал, что не старое, поломанное тело. Органы не отбиты… Наше. Ну то есть ваше… Ой! Ну подходящее то есть «тело» то…
- Этот работяга - годами, ночью и днем, на стройках, на износ пахал, чтоб детей своих с женою прокормить, - глядя в глаза Славика, словно удав на кролика, монотонно и ровно произносил Жучинский. – Из него брать нечего. Жизнь из него последние соки сосет. Да он через год сам бы сдох, как загнанная лошадь. – Володя замолчал, пальцами отщелкнул в сторону тлеющий окурок, и отвернувшись от виновато потупившегося помощника, медленно, почти вплотную подошел к вечному огню.
У мемориала снова стало тихо. У самого пламени стоял и смотрел на огонь Володя. Немного поодаль от него - опустивший голову Славик.
- Когда я был в Лондоне, - наконец, снова тихо, и как бы обращаясь к самому себе заговорил Жучинский, - мне попалась одна книга, в которой доказывалось, что если бы Гитлер в июне сорок первого не напал, то уже в июле, мы бы сами начали наступление на немцев. Советские армии мечтали о легкой победе и славной жизни. А получили вот это. – Жучинский задумчиво чекнул ботинком лежащие на мраморе гвоздики. – День скорби… Немцы просто нанесли упреждающий удар. – Володя медленно пошел к машине. Подойдя к ней, он посмотрел на несчастного, тоже остановившегося рядом Слезнева и сказал: - За сегодняшнюю лажу, следующую премию уменьшу на треть. Если еще раз сдуешься с работы без моего разрешения – оставлю на одном окладе. А вздумаешь таиться и подличать – нанесу упреждающий удар. Как немцы. Скорбеть о себе поедешь обратно, в подмосковье. На сегодня все. Свободен, – Жучинский открыл дверь машины. – Хотя нет, постой… – Он нагнулся в салон и что-то взял с переднего пассажирского сидения. – Вот тебе, Славик, утешительный бонус, – Володя небрежно бросил на капот, прямо перед расстроенным Слезневым, небольшую бумажную коробку.
- Что это?
- Открой.
- Конфеты?.. Какие-то странные… – Славик попробовал одну конфету, немного пожевал и, с отвращением выплюнул, – Ну и дрянь!
- Что? Не больно-то, - с ухмылкой спросил Володя у вытирающего губы Слезнева. - А это конфеты с соевой начинкой. Их мне жена того строителя после операции принесла. Извини, но уж какие смогла купить на последние в доме деньги. Но, - он значительно поднял перед собой указательный палец, - это от чистого сердца. В благодарность за то, что мы ей мужа спасли.
- Так мужик-то, что, жив остался?
- Да. Я его хорошо подлатал. Еще поживет, – Володя сел в машину. – Если, конечно, Инночка, ничего не напутает, - добавил он через опущенное стекло, сдавая назад.
Раскрытая коробка конфет медленно сползла с капота и упав на аллею, осталась лежать на щербатых бетонных плитах, под ногами у Славика, уже забывшего о ее существовании…
Глава 3.
Вторник. Полдень.
«Речевой канал связи, оплаченный русско-китайской железнодорожной корпорацией», - сообщил бипер персонального Володиного анимал-фона, когда тот, сидя у себя в офисе, допив Кока-колу, собирался выбрасывать пустую бутылочку из под нее.
- Да, слушаю, - сказал он, слегка нажав пальцем на изображение телефонной трубки, нанесенное с внешней стороны ручного пластикового браслета оранжевого цвета. Такие браслеты экстренной связи обязаны были постоянно носить на руке все сотрудники государственных спасательных служб России. Жучинский, как и другие хирурги сургутского медцентра входил в их состав.
- Добрый день, Владимир Львович! Вас беспокоит Думин Максим. Из Новосибирска. Помните меня?
- Здравствуйте, Максим, – Жучинский узнал говорившего с ним человека. Это был специалист новосибирского института экспериментального медицинского оборудования, временами приезжавший в центр по рабочим вопросам.
- Извините, но я уже еду в Сургутск, на плановую профилактику НОСа. Просто совсем забыл вас об этом заранее предупредить. Вот только сейчас, в экспрессе, подъезжая, и вспомнил. Скажите, мы сможем это уже сегодня начать? Я приеду через час.
- Приезжайте. Жду.
- Большое спасибо. До встречи, – собеседник Жучинского выключил связь.
Володя задумчиво повертел в руке снова взятую им со стола пустую бутылку из-под газировки. «Брось вызов Исландии!» - прочитал он на ее этикетке девиз новой акции, проводимой компанией «Кока-кола», и вспомнил ТВ-рекламу на эту же тему. Если верить приводившейся там статистике, в этой маленькой, северной стране, за прошлый год выпили больше всех напитков данной торговой марки. «Непорядок для лидирующей во всем России! Собери сто крышек от бутылок «Coca-cola» и если Россия перегонит Исландию – прими участие в розыгрыше спутникового навигатора!». Жучинский поднялся с кресла, подошел к выступающему из стены лючку мусорного эвакуатора, и выбросил в него бутылку. Затем, вернувшись к столу, набрал по фон-офису Слезнева.
- Слушаю вас, Владимир Львович, - тут же откликнулся Славик.
- Зайди! – Володя повесил трубку.
Славик не заставил себя долго ждать.
- Что в приемнике? – спросил у него Володя.
- «Тел» нет.
- Что ж, сегодня это и к лучшему. Сходи к старшему врачу дежурной смены, и скажи, что на сегодня и завтра, наша операционная и мы, естественно, снимаемся из первого списка готовности. К нам едет…
- Ревизор? – простодушно пошутил Славик.
- Прокурор, – улыбнулся в ответ Жучинский. – «Ботаник» один… Да ты его знаешь! Из новосибирского института. Нашего «фискала» будет тестировать.
- Понял. Сделаю, шеф, – Слезнев повернулся к выходу.
- Постой. Мне с этим проверяшкой поговорить надо будет. Так что ты и здесь, и в операционной сегодня не светись. Если случайно на этого «ботаника» нарвешься – расхваливай ему «фискала» как только можешь, и быстро сваливай. Будь на связи. Завтра, весь день, сиди в приемном покое, пока не позову. Все. Свободен.
- Есть, сэр! – по лицу Славика было понятно, что он уже решил для себя - как будет использовать неожиданно свалившееся на него свободное время.
Снова оставшись один, в своем офисе, Жучинский, медленно вращаясь в кресле, стал думать о предстоящей встрече.
«Фискалом» он называл медицинский прибор из своей операционной. Аппарат непрерывного автоматического контроля и диагностики состояния пациента. Хирургический. Экспериментальный. Если короче – независимый определитель состояния, или НОС. Аппарат был создан в Новосибирске, как плод безудержной фантазии группы ученых-биофизиков и представлял собой компьютер, который, получая и анализируя все имеющиеся данные о находящемся на операционном столе человеке, механическим голосом сообщал хирургу текущее состояние, диагноз болезни и пути лечения пациента.
Просто сказать, что Володя Жучинский всегда приветствовал процесс совершенствования технического оснащения операционных – это значит не сказать ничего. Володя поставил на это свою жизнь. Как игрок в рулетку, выбравший для себя одно-единственное число и поставивший на него все свое состояние. Хотя, нет. Такое сравнение, пожалуй, было бы слишком простым и неполным. Лучше представить себе человека, вдруг появившегося в казино и никому там неизвестного. Охрана, бармены, крупье, управляющие – безразлично смотрят сквозь него: «Пришел так пришел. Пей, играй, гуляй…». А этот человек неторопливо, спокойно идет к рулетке, и долго наблюдает за игрой. Проходит время. Человек начинает играть, делая мизерные ставки на сразу два, три или четыре номера. И выигрывает раз. Потом еще. И еще. «Ого! - улыбаются другие игроки, - новичкам везет!» Наш герой скромно и коротко улыбается в ответ, отказывается от предложенного коньяка, сдержанно отвечает на подбадривающие слова местных завсегдатаев и ставящих по-крупному соседей. Новая игра. За ней другая. «Делайте ваши ставки!» - как обычно говорит крупье… И вдруг, неожиданно для всех, новичок, твердо и громко называет цифру и выставляет на зеленое расчерченное сукно стола высокие столбики из непонятно откуда взявшихся у него фишек. Ну и что? Такое уже было в казино много раз. В конце концов - это его деньги. И для всех остальных это тоже - всего лишь деньги. Для одних – приличная сумма. Для других – гроши. Но никто не знает, что этот игрок вместе с фишками отдал на розыгрыш себя самого. «Ставки сделаны. Ставок больше нет». Крутится рулетка, прыгает по кругу маленький шарик…
Сначала Володе необходимо было просто удержаться в медицинском центре. Этому не смогли помешать: не маленькая комната, снимаемая в грязной, пьяной и навсегда захваченной тараканами коммуналке; не катастрофическая нехватка денег; не постоянное чувство голода; не одиночество. Медбрат Жучинский - ежедневно, без выходных, приходил в центр идеально выбритым, чистым, поглаженным и совершенно спокойным. Одевал белоснежные халат с шапочкой. И начинал работать: выливать судна, мыть полы, грузить в прачечную грязное белье. Перевод с временной работы на постоянную, не заметил никто из окружающих его людей. Но это была его первая победа. Первый шаг на пути к своему месту под солнцем, так больно утраченному в прошлой жизни.
Однажды, перед самым окончанием дежурства, когда Володя, убрав судно, укрывал одеялом прооперированного ночью больного с черепно-мозговой травмой, полученной в автоаварии, в палату, зашел профессор, совершавший утренний обход. Остановившись у кровати пострадавшего, он выслушав диагноз и сообщение о проведенной операции, быстро пробежал глазами по записям поданной ему медкарты.
- Хорошо. Продолжим обход, – профессор уже собрался было уходить.
- Извините, доктор. Можно сказать? – Жучинский уверенно приблизился к повернувшемуся в его сторону врачу. – Я считаю, что у больного начал развиваться инфекционный воспалительный процесс и ему требуется безотлагательная операция. Иначе, инфекция может проникнуть в полость черепа и привести к гнойному менингиту.
- Почему вы так считаете, коллега, – заинтересовался профессор, убирая руки в карманы халата и чуть подавшись назад.
- Совокупность ряда внешних симптомов: пульса, температуры тела, цвета видимых участков кожи лица и шеи, размера лимфатических узлов. И все это, в их соотношении с временем, прошедшим после окончания операции.
- Возможно, возможно… - профессор, слегка отогнув край одеяла, осмотрел шею больного. Затем, проверил его глаза и прощупал пульс. - Да, прошло больше шести часов… Но, коллега - рентген показывает, что трещин костей черепа нет.
- Благодаря хорошим анастомозам между наружной и внутренней венозными системами черепа, менингит может развиваться и без трещин.
- Да, такое часто наблюдалось… Нус, хорошо… Так, - профессор повернулся к своему окружению, молча слушавшему диалог, - надеюсь все понимают о чем идет речь и важность обсуждаемого вопроса? Прошу, прямо сейчас, взять у больного все необходимые анализы, провести экспресс-обследование, и с их результатами - ко мне. Будем принимать решение… А вас, коллега, я что-то не припомню. Новенький? – доктор обратился к Володе.
- Я не врач.
- Вот как? Кто же?
- Медбрат, с ночного дежурства.
- Медбрат? Откуда такие знания? Учитесь?
- Закончил московский институт, Пироговку, в девяносто втором. Хирург.
- Практиковали?
- Да. Шесть лет, в Москве.
- Почему ушли из профессии?
- По личным обстоятельствам.
- А как ваша фамилия, коллега? – врач внимательно посмотрел Володе в глаза.
- Жучинский, – спокойно, не отводя взгляда, ответил Володя.
- Ну, что же, коллега… Благодарю за смелое выступление. Скоро узнаем – правы вы были или нет, - сказал профессор, пожав Жучинскому руку и направляясь к выходу. – Продолжим обход…
Эта встреча и разговор, или подобные им – рано или поздно обязательно должны были случиться. Равно, как и их продолжение. Жучинский в этом не сомневался и терпеливо ждал. И действительно, спустя два месяца, профессор пригласил Володю к себе, в кабинет.
- А знаете, коллега – вы ведь тогда оказались правы. Действительно инфекционное воспаление, - обратился он к Жучинскому. - В том случае с черепно-мозговой травмой, вы не могли просто угадать. Здесь дело в опыте. – Профессор замолчал, и как в прошлый раз, внимательно посмотрел на собеседника.
- Хирург, во время операции, мог наложить кровоостанавливающий зажим на всю толщу отсепарованного лоскута, включая и кожу. Расплющенные зажимом мягкие ткани после операции стали некротезироваться, - начал отвечать Володя, - а под некротической коркой часто развивается инфекционный воспалительный процесс…
- Да-да… Тогда было тяжелое ночное дежурство. Врач, делавший операцию устал. Зажим наложил, действительно, грубо… - профессор согласно кивнул. – А у вас, значит, у самого были подобные случаи?
- Нет. Я делал операции по исправлению таких ошибок. Понять причины, послужившие началу менингита, - Володя скромно улыбнулся, – получилось как-то само собой. Ну а симптомы говорящие о идущем воспалении – запомнились.
- Похвальные способности, - профессор опустил голову, убрал руки за спину, и отвернувшись от замолчавшего Володи, медленно подошел к своему массивному старинному письменному столу, стоящему в глубине кабинета. Затем, он снова повернулся к собеседнику и опять изучающе посмотрев ему в глаза, спросил, - так почему же вы все-таки оставили работу хирурга в столице, и приехали сюда, чтобы делать грязную и неквалифицированную работу?
- Мои родные и некоторые знакомые, стали считать, что московская жизнь избаловала меня. Я с этим был не согласен, но чтобы доказать свою независимость от окружающего комфорта, решил уехать в Сургутск и начав все с начала - вновь стать врачом.
- Ну и как, не пожалели об этом своем поступке?
- Нет, не пожалел, – Володя отрицательно покачал головой. - А тот факт, что вы пригласили меня сегодня к себе, только укрепляет мою уверенность в правильности принятого решения. Ведь вы поможете мне вернуться в хирургию?
- А вы решительный человек, коллега, - профессор, явно не ожидавший такого ответа, растерялся, перестал смотреть на Жучинского, и стал что-то искать в записях перекидного настольного календаря, закашлявшись, и поправив очки. Но спустя минуту, он оставил это занятие, снял очки, откинулся в своем кресле, и улыбнувшись Володе, вновь заговорил: – Ко всему, что мне известно, вы еще и решительный человек… Это тоже немаловажно для хирурга. Ну что же… Да, я пригласил вас к себе, чтобы предложить место в моем отделении. С испытательным сроком, конечно. Посмотрим, как вы будете ассистировать на операциях мне и моим хирургам. Поблажек не ждите. Если не понравитесь – вернетесь обратно, к уткам и градусникам. Ну что, согласны?
- Согласен.
- Тогда, Владимир Львович, постарайтесь чтобы и я не пожалел о своем сегодняшнем решении относительно вас.
- Не пожалеете, профессор.
Итак, все шло по Володиному плану. Он снова, как и когда-то, стал работать хирургом. Но это был, пусть и важный, но не главный успех. До места под солнцем, какое оно было в понимании Жучинского, надо было еще пахать и пахать. Теперь, уже в качестве обычного хирурга. И Володя пахал. Но при этом, он вел себя так, как определил это заранее. И тогда, среди хирургов медцентра появился не просто новый человек, который со временем, обычно становился «своим в доску парнем». В лице хирурга Жучинского, в центре появился некий «Бермудский треугольник», сначала, но недолго называемый просто Володей, но вскоре навсегда ставший для всех Владимиром Львовичем. В этом «треугольнике» безнадежно и безответно исчезали любые предложения коллег-мужчин насчет «посидеть после работы, снять напряжение» и любые попытки коллег-женщин насчет «познакомиться поближе». Зато легенды о фантастически успешной работе Жучинского в операционной – появлялись с завидной частотой и обновлением. Так, например, говорили, что: «Владимир Львович, однажды, во время дежурства, провел четыре сложных операции, закончившихся спасением пациентов»; или: «Владимир Львович вовремя пришел на помощь профессору, когда ассистирующий ему хирург, упал в обморок при проведении операции по извлечению из черепа пострадавшего огромного ржавого кухонного ножа»; или вот еще: «Владимир Львович решил не ампутировать ногу, и не стал сразу извлекать застрявшую в ее кости пулю. Он сказал, что пуля начнет выходить сама, и в скором времени ее можно будет, практически безболезненно, вынуть обычным пинцетом. Так и получилось! Ну прямо как у хирурга Пирогова с генералом Гарибальди!». После таких событий – новоиспеченного хирурга, еще совсем недавно толкавшего в прачечную тележку с грязным постельным бельем и развозившего по палатам обеды для не ходячих больных, все только по имени-отчеству и стали называть. Руководящая профессура делала это по-отечески поощрительно. Врачи, рангом пониже – уважительно. Сложнее шел процесс с пониманием работающих с ним коллег - идей Жучинского о создании, для начала хотя бы одной, но полностью автоматизированной операционной. «Представьте, - говорил он на одном из научных семинаров, - широкий, подвижный операционный стол, закрытый сверху высоким прозрачным колпаком и стерильный внутри. В его центре - пациент, тело которого четко зафиксировано механическими руками робота-манипулятора. С разных сторон стола расположены другие роботы-автоматы, которые с помощью разных насадок и приспособлений, по команде одного единственного врача-хирурга, на основании расчетов координирующего компьютера – сделают точный и мизерный (а не огромный как скальпелем) лазерный разрез, введут в него тонкие зонды (а не толстые человеческие пальцы), и там, внутри, филигранно изолируют отмирающие или опасные фрагменты, точечно перекроют все кровотечения, и выведут наружу мертвую ткань, гной, жидкость, сгустки крови. Закрепленные на теле больного датчики – выводят снятые показания на монитор. Туда же передается, способная увеличиваться картинка внутренней зондовой и наружной камерной видеосъемки скрытых и труднодоступных участков. Вдоль самого операционного стола – свободно могут перемещаться и оперативно использоваться в работе томограф, рентген, аппараты электрошока, переливания крови… Оборудование, которое сможет подойти для такой операционной уже выпускается. Что-то в Европе, что-то в Америке, Японии, у нас.
Некоторая его часть уже сейчас поступает в наш центр для проведения операций обычным способом. Но я считаю, что в рамках действующей национальной программы, мы можем уже сейчас попробовать собрать и объединить новейшую технику в один хирургический комплекс. И, может быть, это будет новым этапом в улучшении качества оказания врачебной помощи».
Тогда, пять лет назад, это заявление Жучинского прозвучало для всех совершенно неожиданно и дико. Володю назвали «стахановцем», «станочником-карусельщиком» и в шутку, даже посоветовали попробовать оперировать больных, закрепляя их в заводских токарных или фрезерных станках. Очень похоже по их мнению с Володиным проектом получалось.
Но Володя не сдавался. Он продолжал дотошно изучать все возможности поступающих в центр новых операционных приборов и автоматов, и применять их в деле. И, конечно – постоянно «доставал» руководство своими новаторскими проектами, главными требованиями которых были: «дайте отдельную операционную, дайте смету, дайте немного времени, и я докажу что я прав». Добиться своего, Жучинскому помогла одна старая особенность отечественного бюджетного финансирования. Заключалась она в том, что в две тысячи девятом году, на сургутский медицинский центр «свалилась» такая огромная строго целевая сумма на приобретение медоборудования, что освоить ее по старинке было просто нереально, а отдавать обратно в бюджет – жалко. Вот тогда и дали Володе и его методу «зеленый свет». В результате, через год: и деньги освоили, и русскую хирургию неожиданно для себя, вперед толкнули. Вот так, Владимир Львович Жучинский, стал старшим в экспериментальной группе отделения критической хирургии. У него была своя, созданная им автоматизированная операционная, и один-единственный, предусмотренный штатом помощник – Славик Слезнев. Другой персонал Жучинскому был совершенно не нужен.
«И все-таки, почему в Исландии пьют так много Кока-колы? - невинный вопрос, застрявший в голове, мешал обдумать схему предстоящего разговора с ученым из Новосибирска. – Поганая реклама!». Володя со злостью подавил в себе желание выйти из офиса и взять в ближайшем автомате новую бутылку напитка, чтобы еще раз прочитать об акции и, может быть, через это, отгадать заданную самому себе загадку.
«Максим Думин знает о «фискале» все, - Жучинский поднялся из кресла и неторопливо перейдя через внутреннюю дверь офиса в свою операционную, задумчиво остановился у одного из аппаратов. Это был НОС. – Я тоже должен знать о тебе все», – мысленно обратился к нему хирург.
Из всего оборудования, работавшего в операционной, НОС был единственным прибором, который попал в нее помимо Володиного желания. Жучинский вспомнил тот момент, когда впервые столкнулся с ним. Это было около года назад, в том же профессорском кабинете.
- Вот, Владимир Львович, познакомьтесь. Наш гость из Новосибирска, Думин Максим Николаевич. Прошу любить и жаловать, – профессор радушно повел рукой в сторону поднимающегося из кресла худощавого лысоватого мужчину, лет, примерно пятидесяти, – старший научный сотрудник института экспериментального медицинского оборудования…
Думин привез НОС на практические испытания. Руководство центра решило, что экспериментальный аппарат должен проходить «обкатку» в группе Жучинского. Тоже, кстати экспериментальной. Правда, уже два года как.
- Моя операционная уже полностью укомплектована, - попытался с ходу уклониться от навязываемого ему «кота в мешке» Володя.
- Прошу вас, ну не принимайте пожалуйста сразу мой прибор в штыки, - включился в разговор Думин. Его открытое, приятное, слегка смущенное лицо, и его добродушный, какой-то не цепкий, одухотворенный взгляд, без всяких дополнительных комментариев, говорили о принадлежности ученого к категории безнадежных «ботаников». – Поверьте, НОС станет вашим другом и надежным помощником…
«Да уж! Стал! - презрительно подумал Жучинский, продолжая пристально рассматривать прибор, словно за целый год, прошедший со времени того разговора, ему ни разу не представлялось возможности это сделать. – Была б моя воля, прямо сейчас бы выкинул тебя в окно».
- Ну посуди сам, Володя, - Жучинскому снова вспомнились слова профессора, сказанные ему позже, уже наедине. – НОС этот, помимо определения диагноза пациента и оценки действий оперирующего хирурга, еще и отчет составляет о сделанной операции, направляемый в обязательном порядке в Главный Совет охраны здоровья личности нашей областной медпрокуратуры… По статистике, к тебе, с разных происшествий, идет больше всех заведомо безнадежных пострадавших. Ты, благодаря своему таланту, умудряешься кого-то из них спасти. Вот какие отчеты должны читать в прокуратуре! Если поступивший с происшествия «тяжелый» пострадавший умирает в твоей группе критической хирургии, то это не наше с тобой «маленькое кладбище». Это судьба. Хоть и звучит жестоко. И всем все понятно. А если поставить эту машину в другие операционные, то по каждому… - профессор возмущенно поднял правую руку с вытянутым вверх указательным пальцем, – … по каждому, даже незначительному действию врача, с которым НОС будет почему-то не согласен – год надо будет потом объяснения писать…
- Но я тоже делаю много обычных плановых операций, – Жучинский возражал профессору уже просто для того, чтобы заставить того побольше поволноваться, поуговаривать, и запомнить на будущее, какое большое дело сделал Володя для всего центра, забрав к себе на испытания никому не нужную «железную дуру». На момент этого разговора, НОС уже все равно был установлен в операционной Жучинского, и суета с продолжением его перетаскивания в какое-то другое отделение, начинала идти Володе не на пользу.
- Ты профессионал. И практически не ошибаешься. Поэтому, поставленный тобой и этим аппаратом диагноз будет чаще всего одинаковым, чем наоборот. А так как сам непосредственно хирургический контакт у тебя полностью механизирован – замечаний по нему у НОСа вообще не должно быть.
- Хорошо. К тому же, я вот что сейчас подумал… - Володя решил еще немного поиграть на чувствах профессора. – В моей операционной все оборудование импортное. Пусть, в лице НОСа - будет представлено и наше, российское. При случае, можно будет где-то обратить на это внимание… похвалить…
- Конечно! – казалось, что профессор был счастлив…
«Да, поприкалывался я тогда над стариком немного, - подумал Володя, усмехнувшись своим воспоминаниям, и слегка щелкнув пальцами по пластиковой панели аппарата. – Дед оказался сентиментальным патриотом, легко ведущимся на слово «российское».
И тут, в голове, словно дождавшись удобного повода, снова, подленько зазвучала раньше слышанная Жучинским мелодия из телерекламы:
…Российское наше умение пить
Исландию нынче должно победить
Сто крышек скорей собери для прикола
Всегда Кока-кола! Всегда Кока-кола!..
«Ну что ты будешь делать?! - Володя с досадой понял, что сосредоточиться на «фискале» у него не получается. – А ведь Думин вот-вот будет здесь. Как же осторожно узнать у него все, что меня интересует, и чтобы при этом тот ничего не заподозрил?»
Именно в этот момент, Думин позвонил Жучинскому на анимал-фон, и сообщил о своем приезде.
«А что если?..» - Володя озорно улыбнулся своей идее, и направился из операционной обратно в офис, где с минуты на минуту должен был появиться новосибирский биофизик.
Глава 4.
Тот же вторник. Вторая половина дня.
- Добрый день! - вошедший ученый выглядел устало и даже немного отрешенно. По сравнению с прошлыми встречами, Жучинский заметил, что Думин сильно похудел и осунулся. Раньше, он просто разбрызгивал энергетику, делился ею в виде бодрых и жизнерадостных разговоров по очень широкому кругу научных вопросов, которые, конечно же, все равно вращались около идеи работы по совершенствованию НОСа. При общении с ним казалось, что этот человек рад своему собеседнику, готов помочь ему всем, чем сможет. Теперь, ученого можно было сравнить со старым, затасканным, отдавшим всю свою энергию аккумулятором, которому просто необходима подзарядка. «Старый и действительно затасканный… Вернее запущенный…» - подумал Володя.
Думин и раньше не блистал своей разборчивостью в одежде, отдавая предпочтение джинсе. Теперь, неизменные джинсы были довольно заметно вытянуты на коленях, а уже давно вышедшая из модного стиля, тоже джинсовая рубашка, в случае своей одушевленности, наверное, все-таки попросила бы, чтобы ее погладили. Грустное впечатление подчеркивала прическа. Вернее, напоминание о том, что она раньше была. Сейчас голову по бокам и на затылке занимали редеющие, порядочно не стриженые волосы, местами начинающие закрывать уши и собирающиеся в произвольные маленькие косички на шее. А на голой макушке кое-где росли редкие темные волоски. Щепетильный к своему внешнему виду Жучинский также заметил что и выбрит его гость был неаккуратно. Здесь не могло быть и намека на использование обычных современных бритвенных принадлежностей, не говоря уж о самых престижных мужских безопасных серебряных станках. Абсолютно уверенно можно было полагать, что с щетиной биофизика очень безответственно боролась старая отечественная электробритва.
- Неважно выглядите, Максим Николаевич, - вместо ответного приветствия сказал Володя. Увидев Думина внешне изменившимся в худшую сторону, он старался угадать настроение Думина, его расположенность к доброжелательным разговорам, открытости, на которую тот раньше охотно шел.
- Устал, – с грустью в голосе проговорил ученый, слабым кивком головы поблагодарив Жучинского за предложенное тем кресло, усаживаясь в него и медленно ставя на пол крупный кейс светло серебристого цвета, на котором при желании можно было увидеть написанные синим буквы «НОС-ГДФ».
- А я слышал, что новая скоростная монорельсовая линия отличается повышенной комфортностью.
- Почти три месяца хронически не высыпаюсь. А за четыре часа пути, конечно, не отдохнешь. К тому же я ехал в эконом-классе, а там постоянная реклама.
- Может хотите кофе с коньяком? – Володя слегка присел на соседнее кресло, участливо и вопросительно посмотрев на Думина. – Давайте! Я угощу вас настоящим арабским кофе с хорошим французским коньяком, – он приветливо улыбнулся.
- Спасибо, – благодарно согласился биофизик, облокачиваясь на стол и медленно проводя ладонью по своему лицу. – Но, только без коньяка! – как бы спохватившись, тут же добавил он, снова взглянув на Жучинского. - Я не пью алкоголь. Извините…
- Кстати, о рекламе… - Володя понимающе слегка взмахнул рукой, и направился в глубину уютной дайнин-секции, стильно отделенной от деловой части офиса светлой матовой перегородкой. - Вы видели новую акцию Кока-колы? Ну ту, в которой говорится про Исландию? – Он улыбаясь выглянул из-за перегородки, и увидев, что Думин утвердительно кивнул, снова стал вынимать из стенного шкафа фирменный холщевый мешочек с кофейными зернами и разноцветную жестяную коробочку с печеньем. – Так вот, замучил меня один вопрос, и никак избавиться от него не могу. Почему же все-таки в Исландии пьют так много Кока-колы? – Жучинский улыбаясь, снова открыто посмотрел на собеседника, и затем опять вернулся к приготовлению кофе.
- Все, вероятно очень просто, Владимир Львович, - после некоторого размышления заговорил Думин, поднявшись из кресла, и подходя к Володе, умело «колдующему» с небольшой, сделанной «под старину» туркой, медленно и плавно вынимая ее из разогретого в электроподдоне мелкого желтого песка. – В небольшой по числу жителей Исландии, расположена американская военная база, солдаты которой и пьют этот свой национальный напиток. Поставка Кока-колы, и в страну, и на базу – принимается как одно число. А вот делится оно – только на численность местных исландцев. Американский контингент не учитывается. Вот и получается высокое потребление Кока-колы на душу населения.
- Выходит, что благодаря ушлым статистам, исландцы пьют газировку в «два горла»? Как говорится, «за себя и за того парня»? - рассмеявшись спросил Володя, разливая сваренный кофе по чашечкам, и подавая одну из них своему собеседнику.
- Если не в три, а то и в четыре… У-у-у, как вкусно… - Думин сделал маленький глоток.
- Угощайтесь печеньем, – Жучинский приметил, что ученый, благодаря кофе и безобидной теме разговора, постепенно отвлекся от каких-то своих раздумий, явно давно мучивших его. И теперь, Думин снова стал похож на того человека, которого Володя знал раньше. «Что ж, все пока складывается удачно. И Думина, наверное разговорю, и Исландия эта рекламная, наконец-то из моей головы навсегда уберется… - с удовлетворением подумал он - … но Думин, все-таки мужик интересный. Вот ведь какую версию загнул!»
- Спасибо… Так вот… - продолжал Думин, беря печенье. - Я ведь, три дня назад был совсем недалеко от Северного полярного круга. Вы про экспедицию «Арктика 2012» что-нибудь слышали? – Володе было уже понятно, что биофизик, как и прежде, остался верен своей привычке увлекаться интересным повествованием. - А там все очень серьезно!.. Ведь после того, как комиссия ООН в 2009 году снова, с подачи США, завернула нашу заявку на закрепление за Россией права на океанский сектор «Кольский полуостров – Чукотка - Северный полюс», мы просто взяли, и в разы увеличили свое присутствие в этом районе. Современные атомные ледоколы – как пирожки пекутся! И не простые… Мне в этом году довелось побывать на одном из них. Так вот, несмотря на то, что кроме меня там было много и других научных работников, и исследования проводились, вроде как, по тематике добычи полезных ископаемых в северных широтах, но ходили-то мы под Андреевским флагом... – говоривший все громче и громче Думин, вдруг замолчал, многозначительно посмотрев на Жучинского.
- Еще кофе? – спросил Володя, своим видом показывая, что внимательно слушает.
- Впрочем, я здорово отошел в сторону от вашего вопроса, - снова задумавшись проговорил биофизик, подставляя чашку и присаживаясь за небольшой кухонный столик. – Просто, мы, со своими исследованиями, один раз дошли до той самой Исландии, и за нами, оттуда «увязался» американский военный ледокол. Ну, а то, что он, и прилетевшие позже самолеты, появились с расположенной там базы – мне потом помощник нашего капитана рассказал. Он же рассказал и о том, что за последние два года американцев здесь стало гораздо больше, чем раньше.
- Но скажите, Максим Николаевич, неужели для работы над совершенствованием НОСа, вам надо было ехать в Арктику? – Володя, разговорив гостя, начал выводить беседу на интересующий его вопрос.
- Да в том то и дело, что нет! – в сердцах, произнес Думин, неожиданно для Жучинского снова погрустнев. Словно решив заплакать, ученый опустил голову, из-за чего перед глазами Володи открылась довольно невзрачная картина блестящей розовой и лысой макушки. Длилось это не долго. Думин поднял голову, и вновь заговорил, глядя то на Жучинского, то на свою пустую чашку, которую отрешенно и не замечая этого, вертел в своих руках, громко и в такт свои словам стуча ею о блюдце, что создавало неприятное дребезжание. – Сейчас в нашем институте идет работа только по тем проектам, которые касаются так называемой «северной тематики». Это срочное доведение до передачи в серийное производство целого перечня разрабатываемого нами медицинского оборудования, предназначенного для автономного оказания всей необходимой помощи людям, работающим в условиях крайнего севера и Арктики. Другие проекты – просто заброшены. Руководство не хочет слышать о них ни-че-го! – четко, по слогам, произнес Думин, продолжая громко брякать чашкой о блюдце. Прыгающая от этого чайная ложечка, наконец, вылетела из блюдца, и прозвенев по столу, упала на пол. – Извините, - биофизик наклонился вниз на ее поиски.
- А что, НОС не подходит под требования этой северной, как там вы сказали, программы, что ли? – участливо спросил Жучинский у вылезающего из-под стола с ложечкой в руке Думина. «Неужели, «фискала» скоро не будет? - с радостной надеждой подумал он, - вот это будет подарок!»
- Нет, - расстроено ответил ученый, обреченно махнув рукой. – НОС – это аппарат, ну как аристократ… Как нечто вроде всезнающего строгого помощника-консультанта. Он дает врачу правильный совет, комментирует ход операции, сообщает о состоянии пациента, диагнозе, перспективе спасения, или наступившем моменте смерти… «Вот все-таки точно я эту железяку думинскую «фискалом» назвал», - подумал про себя Володя, слушая ученого, который тем временем продолжал говорить. - …Последнее, кстати, и послужило толчком для идеи создания НОСа…
- Это как? – искренне удивился Жучинский.
- Много лет назад, в разгар перестройки… - легко изменив тему разговора, стал отвечать Думин, - в медицинских кругах остро встала проблема гуманного пополнения банка трансплантантов. Ну, донорских человеческих органов, предназначенных для пересадки нуждающимся в этом людям. Из-за их дефицита, и большой стоимости, некоторые врачи, если их можно так назвать, желая, естественно, быстро и много заработать, организовали незаконный бизнес по их извлечению и продаже. Из-за этого, дело даже доходило до убийства пациентов. И поэтому, надо было что-то делать, чтобы остановить этот криминал… Так вот. Помню… - продолжал Думин, грустно улыбнувшись своим воспоминаниям, - сидели: я, Егорка Фирсов и Саня Гусев, в нашей лаборатории, и тему эту обсуждали. Время тогда было голодное, злое… А мы – молодые и непреклонные в своей вере в справедливость… Три друга… Сначала в школе учились в одном классе. После уроков, допоздна торчали в школьной радиорубке. Мастерили стерео, светомузыку и прочую дребедень для школьных дискотек. Вместе, потом и в политехнический институт поступили. Тогда еще поговорка была: «если нет ни тех, ни тех – поступайте в «политех»… - Думин опять улыбнулся, слегка виновато посмотрев на Володю.
- Закурите? – понимающе улыбнувшись в ответ, спросил Жучинский. Перспектива выслушивать ностальгические откровения старого «ботаника», его совсем не радовала. Но для пользы дела, эту неприятность необходимо было перетерпеть.
- Нет, спасибо. Я не курю… Вам интересно? – взгляд Думина выражал извинение.
- Очень! – Жучинский, для убедительности даже кивнул головой.
- Ну так вот, - продолжил биофизик. - Задела нас тогдашняя тягомотина происходящая в судах, когда прокуроры говорили, что пойманные врачи, начали вырезать органы еще из живых, пусть и неизбежно умирающих людей. А хирурги им в ответ доказывали, что изъятие ими трансплантантов начиналось, только когда безнадежные пациенты уже были мертвыми. Точно никто ничего не доказал. А любое сомнение шло в пользу обвиняемых. Так все врачам-убийцам с рук и сходило. И не раз. Ну, вот тогда, Егорка наш, шарахнул кулаком по столу, и предложил: «А давайте, - говорит, - сделаем такой аппарат, чтобы мог быстро и компетентно анализировать ситуацию с оперируемым больным, и четко, вслух, на всю операционную говорил бы – жив пациент или умер! И чтобы это фиксировалось, и в прокуратуре чтобы отслеживалось! Вот тогда и не будет у дельцов в белых халатах соблазна людей ради органов убивать».
- Суровый однако, этот ваш Егорка.
- Я бы сказал иначе. Прямой. Грубоватый. Порой, чересчур. Если заметит, что где-то, что-то подленькое, или кривое начинает вылезать – так тут же лезет за правду биться. Порой, не сразу и поймешь, с чего на этот-то раз, – Думин опять грустно усмехнулся. - Как то, в школе, на своем дневнике, здоровенный кулак нарисовал, и подписал под ним: «Только тронь!». Тем самым пытался доказать, что дневник является его личным документом, и посторонним в нем делать нечего… С ним всегда надо было быть начеку. И друзьям, и врагам. «Егорка – проблем горка». Так мы его и подначивали всегда…
- Вы меня, Максим Николаевич, конечно простите, - довольно резко прервал Володя, - но я тогда не понимаю, как из почти абсурдного, спонтанного желания одного человека, пусть и вашего друга, эта история смогла продолжится здесь, в серьезном медицинском центре? Что же такое находится внутри пластикового шкафа с лампочками, если выползающие из него отчеты имеют право первого и последнего голоса в оценке лично моей врачебной компетентности? – Прямой взгляд Жучинского на умолкшего биофизика выражал требование немедленного объяснения.
- Прошу вас, Владимир Львович, не торопитесь обижаться на меня, - было видно, что Думин сильно переживает от того, что его рассказ вызвал подобную реакцию у хирурга. – НОС – это экспериментальный прибор, имеющийся сейчас в единственном экземпляре. Его отчеты, направляемые в медпрокуратуру, по-моему, только лишний раз убедительно показывают всем ваш высокий профессионализм при проведении сложнейших операций на уникальном оборудовании. Также, прошу поверить, что и НОС является уникальным оборудованием. Да, идею его создания можно назвать абсурдной. Но в науке, на основе внезапно нахлынувших чувств, озарений или случайно сложившихся обстоятельств, и порой, самыми неподходящими людьми, в самом банальном месте – очень часто совершались великие прорывы в совершенно новые, до этого неизвестные области изучения человеческого организма, – продолжая говорить, Думин достал носовой платок и слегка промокнул нос. – Идея НОСа воплощалась двенадцать лет. Нам нужно было понять сущность смерти. А это значит - приходилось, по собственной воле, присутствовать там, где она побеждала. Это всегда горе. И я, лично для себя, навсегда уяснил, что никогда не смогу к этому привыкнуть. И я никогда не соглашусь с чьим-то высказыванием, о том, что смерть бывает красивой. Вздор! Никогда смерть не может быть красивой! Она всегда ужасна. Многие годы мы были свидетелями наступления смерти людей, чтобы пройдя через это понять и как-то изменить сам сценарий неизбежного. Да, человек рождается, чтобы умереть. Но это никому не дает права его убивать. Да, в больницах, случаи убийств пациентов ради изъятия их органов, или с какой другой целью – единичны. Тем более при сравнении с общим числом насильственных смертей. Но эти случаи были и, поверьте, есть и сейчас. Чтобы их искоренить – мы сделали НОС. А чтобы не сойти с ума во время этого: Егор пил, Сашка жрал «колеса»… - ученый встал из-за стола, подошел к окну, задумчиво посмотрел в даль городских улиц. – А я молился, – тихо закончил он. В офисе повисла тишина. – Знаете, - опять заговорил Думин, перестав смотреть в окно и поворачиваясь к Володе. - Когда НОС стал работать в вашей операционной, мне стало несколько легче. По отчетам видно, что вы всегда боретесь за жизнь больного до конца. Вы замечательный хирург, Владимир Львович. И лично вам, НОС, конечно же не нужен. Но ведь другим-то врачам, не таким опытным… И НОС обязательно должен, - Думин стал говорить четко и громко, энергично жестикулируя правой рукой, - всегда должен быть в операционной у тех, кто только прячется за словом «хирург»! – ученый сел за столик, и опять принялся вертеть руками пустую чашку. – А придется все бросить, – обреченно, и тяжело выдохнув закончил он.
- Ну, почему же сразу бросить, - с нотками понимания и примирения возразил Володя. – Вот, выбрались же к нам. Протестируете аппарат, а потом, при удобном случае, опять приедете. Я вам всегда рад. К прибору у меня тоже нет никаких претензий…
- Вот и помощник ваш, э-э, Селезнев, кажется… - Думин перестал греметь чашкой, - тоже, когда со мной в фойе центра встретился, о НОСе хорошо отзывался.
- Слезнев, – поправил Володя.
- Угу. Да только не получится выбраться-то. Я и в этот-то раз, из Арктики, в Новосибирск приезжал совсем не из-за НОСа. Там, на севере, мы сейчас в спешном порядке отрабатываем модель компактного прибора, эффективно помогающего пострадавшим при обморожении, переохлаждении, кессонной болезни, кислородном голодании. Принцип, по которому создавался НОС в этом случае не подходит. И поэтому, надо с головой уходить в совершенно новые варианты, идеи. Причем срочно. Новый прибор нужен уже сегодня. Вспомните недавнюю катастрофу нашего стратегического бомбардировщика… Оказавшимся тогда во льдах людям - новый прибор очень бы пригодился. А в целом?.. Вы и представить себе не можете, как много народа сейчас работает почти у самого Северного полюса! Я видел огромную газодобывающую платформу, дрейфующую в океане. Сколько на ней бурильщиков, водолазов, моряков! Сколько травм и увечий они получают, работая в жутких условиях крайнего севера? А ведь таких платформ, как говорят, несколько. Добавьте туда флотилию ледоколов, соединения кораблей, подлодок и авиации военно-морского флота. И везде десятки тысяч людей, совсем недавно живших в умеренных широтах континентальной России. Чтобы создать что-то путное для их спасения в случае беды - надо прежде знать как ведет себя человеческий организм в различных экстремальных условиях Арктики. И вот, для ответа, в какой-то степени на этот вопрос, я и был отозван с ледокола на материк, чтобы здесь ознакомиться с некоторыми архивными документами, которые с этой целью были доставлены из Москвы в Новосибирск.
- То есть, - понимающе поддержал разговор Володя. - Вы сумели из того времени, что давалось на изучение московских документов выкроить несколько дней, чтобы продолжить работу по НОСовскому проекту.
- Я отказался их изучать, - очень серьезно произнес биофизик. Он поднял на Володю глаза, в которых читалось чувство и боли и злости одновременно. – Знаете, что это были за документы?
- ?
- Это были журналы медицинских исследований, проводившихся главным врачом концлагеря Освенцим, Йозефом Менгеле, – лицо Думина словно окаменело. – Переводы немецких документов, касающихся экспериментов над заключенными, по темам о воздействии холода на организм солдата и влиянии высоты на работоспособность пилота. К этим текстам, прилагались и подлинные журналы наблюдений. Представляешь, Володя… - Думин от волнения, неосознанно перешел на «ты». - Передо мной лежали толстые конторские книги, в которых эсесовцы аккуратно описывали опыты, проводившиеся над людьми… Пожелтевшие страницы, поблекшие чернила, и бесконечные, написанные разборчивым почерком польские, еврейские, русские фамилии… Возраст, рост, масса тела, сколько продержался в ледяной воде, на какой минуте умер в барокамере… И тогда - я подумал и решил, что не буду этого читать! Я не хочу, чтобы в основе моих научных идей лежал хотя бы один, пусть самый мизерный результат нацистских опытов! И я уверен, что никто из наших полярников не обрадовался бы, если бы узнал, что своим спасением или выздоровлением он был бы обязан фашистам, замучившим тысячи людей.
- Подождите, подождите, Максим Николаевич, - Жучинский вкрадчиво попытался убавить пафос своего собеседника. - Я считаю, что вы несколько не правы… Видите ли, - Володя сделал упреждающий и успокаивающий жест руками, на попытку Думина мгновенно начать ему возражать, и уже открывшему для этого рот. - Видите ли, - повторил он, чуть повысив голос. - Тогда было другое время, другая идеология… Теперь все совершенно иначе, и нам не надо обращать на это прошлое своего внимания. А вот показатели негативного воздействия на человека таких агрессивных сред как холод, разряженная атмосфера, и давление воды – остались неизменными, а сведения о них актуальными. И я думаю, что вы, отказавшись от уже имеющейся информации, поступили как минимум не практично… Ведь сколькими благами цивилизации, в том числе и в медицинской сфере - мы сейчас пользуемся, не зная, что когда-то, очень давно, ради их получения кого-то лишили жизни… Да и посмотрите, в конце-то концов, - Володя улыбнулся, обрадовавшись неожиданно пришедшему в голову аргументу. - Такие крупнейшие немецкие фирмы как БМВ, Сименс, Хуго Босс, во время существования третьего рейха, во всю использовали труд узников концлагерей, в том числе и русской национальности. А сейчас, здесь, в России, так сильно пострадавшей от войны с нацистами, считается модным пользоваться продукцией с этими торговыми марками. И поступать иначе, - Жучинский развел в сторону руки, показывая тем самым, что не ждет от оппонента возражений. - Я повторяю - как минимум не практично.
- Не практично?! - вскочил Думин, - Да пошли вы, знаете куда, с этой своей практичностью! Да вы только представьте, как среди бараков Освенцима, рядом с заваленным льдом, раздетым и истощенным человеком, стоит холеный эсесовец, и глядя на часы диктует своему помощнику: «Подопытный заключенный под номером таким-то, умер от переохлаждения через столько-то часов и столько-то минут с начала эксперимента»… Этакий благодетель, двигающий цивилизацию вперед, к новым благам! И как все практично! Ведь живого материала для экспериментов – целый барак!
- А когда НОС, в самом начале операции, орет на всю операционную: «Перспективы спасения нет», а пациент, в этот момент находится в сознании, и все слышит? Это не напоминает вам, дорогой Максим Николаевич, того же эсесовца? Или что должен делать хирург, когда оперируемый человек, мгновение назад дышал, и кровь у него еще течет по артериям, а НОС уже объявляет: «Пациент умер»?... Может быть сразу бросить все к чертовой матери и идти пить пиво? – Жучинский решил резко одернуть разошедшегося биофизика. «Продолжать агитировать этого «ботаника» за то что для достижения цели все средства хороши – мне нельзя не в коем случае! Захлопнется человек в себе, и фиг что из него потом вытянешь. Пусть сам ковыряется в своих собственных противоречиях и душевных муках. А по какому принципу работает «фискал» я все равно у Думина узнаю. Еще не вечер», - про себя подумал он, по-доброму снисходительно и слегка вопросительно глядя при этом на Думина, ожидая ответа.
- Это Егорка… Егор Фурцев, так запрограммировал. Чтобы было коротко и понятно… - обескуражено, как-то сразу сникнув, тихо проговорил биофизик, видно перестраиваясь на обдумывание новой, подброшенной ему Володей «кости». - Да, - согласился он после некоторого молчания. - Моральная сторона осталась не проработанной… Но я сейчас попробую все исправить… Спасибо, что обратили внимание… Пойдемте к аппарату! – Думин встал из-за кухонного столика и быстро пройдя к рабочему столу, взял свой кейс. Весь его вид говорил о готовности немедленно приступить к ликвидации обнаруженных в НОСе недостатков.
- Давайте так, Максим Николаевич, - дружелюбно, примирительно и как ни в чем не бывало, заговорил Володя, подходя к угрюмо стоящему биофизику. - Вы сейчас занимайтесь в операционной НОСом, а я не буду вам мешать и пойду до нашей бухгалтерии. Там много счетов за моей группой накопилось, и мне их надо бы просмотреть… Часика через два я вернусь, и мы поговорим за нынешний вечер. Ладно? – Уже в дверях операционной, Жучинский, снова повернулся к ученому и то ли в шутку, то ли для еще большего сглаживания эмоций после недавнего спора, просто сказал, или спросил гостя: - А, вы другу-то своему, ну Егору, будете говорить про мое сравнение НОСа с эсесовцем?..
- Егор умер, - негромко ответил ему Думин, опустив голову и что-то внимательно рассматривая на ручке своего кейса. – Четыре года назад… После возвращения из спасательной экспедиции по поискам пропавших под горной лавиной…Как всегда сильно переживал… Напился… Пошел к банкомату деньги снять, чтобы еще водки купить… Там у него шайка подростков деньги отбирать стала. Он, конечно заартачился, и денег не отдал. А они его за это, до смерти забили…
- Извините… - Володя смутился. - Ну, до вечера, - после тактичной паузы, тихо кашлянув, произнес он и не дожидаясь что ответит Думин, сдержанно кивнув ученому, вышел из офиса.
Посещение бухгалтерии было отговоркой. Встреча с новосибирским биофизиком и разговор с ним прошли не так как хотел бы Жучинский. Его старая ненависть к НОСу, стала еще сильней из-за услышанной от Думина дурацкой истории появления самой идеи создания аппарата. «Собрались три придурка в своей кондейке, потрепались о том и сем, и рыдая от собственной значимости для всего мира, вдруг решили слепить чудо-юдо кухонный комбайн, который всех хирургов вселенной будет учить как надо операции делать. А если несчастный врачишка вдруг сделает что-нибудь не так, то – сразу в тюрьму… - раздраженно думал Володя, выходя из центра на улицу. - А я, так вообще, хорош! Своим сюсюканьем перед этим «ботаником», добился только того, что понял, какие разные у нас с ним интересы. Да они и в принципе не могли быть одинаковыми. Ведь Думин является автором «фискала», а значит и сам такой же фискал. Как он там говорил? «… аристократ, всезнающий, строгий помощник-консультант…»? Ну-ну! Аристократ в провисших джинсах! А если Думин просек, что я не из его команды? Сейчас сидит там, о своем «Егорке – дерьма горке» рыдает, и его оскорбленная душа нашептывает ему: «Ой, батяня! Берегись этого хирурга! Не наш он, не наш…». А с моей этой шуткой про НОСа-эсесовца – вообще по идиотски получилось… Ну кто меня за язык тянул?.. Выходит, что пока все хреново…». Но сдаваться не хотелось. Владимиру Львовичу была необходима передышка, пауза. И она у него была. До вечера. Надо все еще раз продумать, взвесить, и вернувшись к Думину, начать второй раунд.
С вопросом, куда пойти, чтобы сделать «работу над ошибками», Жучинский определился сразу. Он шел на ипподром. Конный стадион находился рядом с центром, и Володя был на нем частым гостем. Не обязательно потому, что около трех лет назад, после поголовного закрытия всех игорных заведений, ипподром остался, пожалуй, единственным местом в Сургутске, где можно было делать денежные ставки. За это время удивительно быстро возродился интерес к самим конным скачкам. И не только у людей состоятельных. На скачки стали ходить мелкие и средние деляги, вояки и даже обычные работяги. Стало модным заниматься конным спортом. А иметь у себя в собственности чистокровную верховую лошадь или несколько таких лошадей, в настоящее время становилось очень престижным. Володе же нравился сам процесс конных соревнований. Ему доставляло удовольствие внимательно, не спеша, анализировать возможности участников соревнований. Причем, как коней, так и всадников. Взвесив результаты прежних заездов, разгадав местные закулисные интриги и рекламные уловки – вычислить ту «серую» лошадку, которая придет первой и срубит главный куш.
- Добрый день, Владимир Львович, - услужливо поздоровался с ним стоящий за служебной перегородкой администратор.
- Здравствуй, Матвей. Я побуду часок-другой у себя, - обыденно сказал Жучинский, - вот только клубный жетон у меня не при себе.
- Не извольте беспокоиться. Проходите, пожалуйста.
- Да, вот еще что… Пить хочется, - Володя положил на перегородку перед Матвеем денежную купюру, которую неторопливо достал из бумажника.
- Вам, Владимир Львович, как обычно в таких случаях? – Матвей внимательно досмотрел, как Жучинский утвердительно и небрежно кивнул головой. - Доставлю сию минуту.
- Хорошо, - Жучинский пересек мраморный вестибюль центрального входа, и вышел на внутреннюю аллею ипподрома, ведущую к клубным трибунам.
В персональной зрительской кабинке, зарезервированной за ним на целый год, было приятно прохладно. Тонированные стекла зеркальных со стороны улицы окон, затеняли яркий солнечный свет, и поэтому, в помещении стоял успокаивающий сумрак. Жучинский, взяв со стола фирменную пепельницу, сел в стоящее у самого окна кресло, закурил и зло бросил на подоконник пачку сигарет и золотую зажигалку. Настроение было поганым. Там, в центре, затем на улице, а позднее в разговоре с администратором ипподрома, надо было обязательно держать себя в руках и не показывать своего раздражения. Но теперь, наконец-то оставшись один, Володя больше не стал сдерживать эмоций. Заметив, что табачный дым, облаком завис прямо над головой, и не хочет никуда исчезать, он, не найдя пульта управления кондиционером, коротко выругавшись, снова поднялся из кресла и угрюмо осмотрел внутреннюю обстановку кабинета. Компьютер, телевизор, минибар… Оказалось, что кондиционер управляется со встроенной у двери панели, с которой также можно было включить освещение, поднять или опустить оконные жалюзи. Наконец-то отключив воздушное охлаждение, Жучинский, резко оттолкнув в сторону попавшееся на пути кресло, вернулся к окну, открыл его створку, и сделав глубокую сигаретную затяжку, с силой выдохнул на улицу сизо-голубую струю дыма. Вроде бы стало легче. Володя посмотрел за окно. На скаковых дорожках и в тренировочных секторах ипподрома, шла неторопливая разминка. Вид красивых лошадей, управляемых подтянутыми жокеями, притягивал взгляд, отвлекая от вызывающих озлобление мыслей. Жучинский любил заходить сюда. Для того, чтобы, например, вот так как сейчас, успокоиться и все обдумать, или чтобы посмотреть скачки, поболеть, сыграть на тотализаторе. Иногда, он назначал здесь встречи с нужными ему людьми. «Буцифал» - прочитал Володя надпись на пепельнице, затушив в ней сигарету. Название конного клуба казалось ему удачным. Хозяева ипподрома разбирались в своем бизнесе, и он процветал. Состояние трибун, кафе, ресторанов, площадок, секторов, дорожек, конюшен и денников было великолепно. Вышколенная не хуже лошадей прислуга. Профессиональные инструкторы и тренеры. Среди гостей и постоянных членов элитного конного клуба, в распоряжении которых и были персональные зрительские кабинет-кабинки – только состоявшиеся по жизни господа. И Владимир Львович Жучинский был с ними к этому моменту уже на равных. Конечно, у него не было своих рысаков. Но несмотря на это, Володя считал себя уже крепко сидящим на «коне». Как Александр Македонский на своем верном Буцифале. Продолжая глядеть в окно, Володя заметил Матвея. Тот стоял на выложенной бежевой плиткой прогулочной дорожке, прямо под его кабинкой, и держал на профессионально поставленной руке блестящий поднос, аккуратно накрытый сверху белоснежной салфеткой. Обученный к обслуживанию уважаемых посетителей, этот молодой, но смышленый администратор, таким образом, деликатно давал знать Жучинскому, что его поручение уже выполнено, и Матвей готов занести поднос в кабинку, тогда когда это будет угодно гостю. Внешне спокойному Володе это было угодно.
- Вот, Владимир Львович, ваш сок. Апельсиновый. Вчера доставили на самолете, из Франции. Парижские оранжереи. Все как вы предпочитаете, – Матвей, аккуратно переставив высокие стаканы и стеклянные бутылочки сока с подноса на стол, стал элегантно отходить к выходу, продолжая говорить. – Приятного аппетита. Я вам еще и прогнозы заездов на послезавтра принес. Положил их там, на стол, рядышком с соком… Обязательно приходите в четверг, на скачки, будем вас ждать… - Администратор вышел, закрыв за собой дверь. «Вот только вместо «ждать», Матвею лучше было бы сказать «ждать-с», - подумал Володя. - Хотя, тебе, господин хороший, сегодня самому можно было бы так перед Думиным изъясняться. А что? И креслице тому и кофейку-с… А уж когда из офиса, со своей шуточкой ретировался – наверное точь-в-точь на Матвея был похож! Так же задницей к дверям пятился!». Жучинский понял почему он зол на Думина. Тот говорил с ним о врачах-убийцах. Но ученый из Новосибирска не знал, что Володя как раз и был таким врачом.
Все началось в апреле девяносто четвертого… Тогда, Володя - чуть меньше двух лет назад, закончил «пироговку». Пусть не с красным дипломом. Дело не в том, какого цвета диплом. Главное, что теперь он был самым настоящим хирургом. Самостоятельно делал операции, помогал людям. И делать это парню нравилось. Вот и сегодня, замечательно вправил паховую грыжу тринадцатилетнему пацану. И надо сказать, что вовремя вправил-то. Еще полгода, год - и в будущем, парень мог реально иметь серьезные проблемы при общении с девушками. Кстати о девушках! В лаборатории работает очень симпатичная девушка. Кажется ее зовут Лена. В обед, так приятно было проехать вместе с ней в лифте. Аромат духов, нежная улыбка. Халатик беленький, свеженький. И ножки под халатиком ничего себе. В следующий раз, при встрече, надо обязательно с ней заговорить, рассказать что-нибудь смешное, познакомиться, пригласить в кафе. Хотя в кафе, до зарплаты, пожалуй, не получится. Денег почти не осталось. Сухомятка «Марсами» и «Сникерсами» образовала в бюджете трещину. Придется варить макароны и каши, как и наказывала Володина мама, перед тем как уехать с отцом на полмесяца, на дачу. «Ну что можно делать в апреле на даче? Брать для этого отпуск! Хорошо, что меня к этому делу не припахали!» - думал молодой врач Володя Жучинский, возвращаясь в пятницу вечером из больницы домой и на ходу пересчитывая денежную мелочь, собранную им из карманов своей старой кожаной куртки. «Пусть мальчик хорошо зарекомендует себя на первом рабочем месте, а в августе, возьмет отпуск, и съездит с друзьями к морю». Это так говорит мама. Да и отец не против…
Негромкий хлопок выстрела, заставил Володю остановиться и прислушаться. Среди стука лениво падающей с крыш, собирающейся вот-вот замерзнуть на ночь капели, он услышал шум драки: шарканье ног, звуки ударов, ругань: «На! На! Сука! Получай!...» Под аркой, совсем рядом, кого-то били. От неожиданности, Володя не мог сообразить, что ему делать. Может, вернуться на улицу, и вызвать по таксофону милицию? Обернувшись в сторону, откуда он только что пришел, Володя споткнулся о валявшийся под ногами ржавый обрезок старой водопроводной трубы, и чтобы не упасть, интуитивно схватился за щербатую кирпичную стену. Выпавшие из рук монеты, громко звеня полетели вниз, противно дребезжа, раскатываясь по неровному мокрому асфальту. От этого звона, драка прекратилась. Слышно было только тяжелое сопение переводящих дух невидимых в темноте людей, прислушивающихся к внезапному для них постороннему шуму, и громкие стоны только что избиваемого ими человека.
- А-а, сволочье, иуды позорные, - голос жертвы стал громче и увереннее. Наверное, этот человек понял, что у него неожиданно появился шанс на спасение. – Помогите!
Совсем недалеко, стал слышен, приблизился, и затем резко пропал вой сирены милицейской машины, проезжавшей по соседней улице мимо.
- Менты! Лева! Валим! – испуганный, переходящий на визг крик одного из нападавших был громче призывов о помощи. Через мгновение, в темноте арки послышался топот, и в плохо пробиваемом тусклой электрической лампочкой сумраке проходного двора, неожиданно, мимо замершего Володи, пробежал худой и низкорослый парень, прячущий лицо под капюшоном черной ветровки.
- Куда, Чупа! Стой! Добивать же надо! – другой голос, прозвучавший из глубины арки, был полон досады и растерянности. – Эх! – стал слышен новый приближающийся топот бегущих ног, и перед Володей появился огромный здоровяк, который, наверное, сначала принял его за милиционера. Испуг, промелькнувший на лице резко остановившегося детины, быстро исчез, и на его месте появилась злая бандитская гримаса. – А ну, с дороги, чамора! Пшел! – резкий удар в переносицу, сбил Жучинского с ног. Вылетел из подмышки и улетел куда-то в сторону газетный сверток несенного на выходные в стирку медицинского халата. Загрохотали мусорные баки, задетые спиной падающего в грязь Володи. Громила побежал дальше. В узком дворовом переходе стало совсем тихо. Потом, со стороны арки, послышался слабый шорох.
- Где вы там? Эй, товарищ! – спросил Володя в ту сторону, одной рукой держась за измазанное кровью и грязью лицо, а другой цепляясь за ржавый край мусорного контейнера. Подняться удалось только со второй попытки. Шатаясь, он пошел на шум, и через несколько шагов наткнулся на пытающегося подняться человека. Тот уже почти сделал это, опираясь на стену и ставя прямо подкашивающиеся, слегка трясущиеся ноги. Окровавленной ладонью левой руки он зажимал рану на своем плече. Услышав оклик, человек обернулся на голос, и теперь настороженно вглядывался в темноту прохода, пытаясь лучше разглядеть Жучинского.
- Так это они тебя, значит зашухерились? – наконец рассмотрев Володино лицо, тихо простонал незнакомец. – Спасибо тебе, паренек. – Не отрывая своей спины от стены, мужчина окончательно выпрямился, и как будто с удивлением посмотрел на зажимаемую рукой рану. – Ничего. Этот сегодняшний цирк… - человек медленно перевел взгляд на Жучинского, - … и твой разбитый нос, - он попытался улыбнуться, но вышло не очень, - я им скоро припомню. А сейчас, сделай для меня еще одно доброе дело. Поймай тачку…
- Ни о какой тачке не может быть и речи! Вы же ранены! Сейчас я отведу вас ко мне. Я живу совсем рядом. Я врач, и я вам помогу, – Володя вплотную подошел к незнакомцу, внимательно, и из-за темноты, почти в упор осмотрел его пострадавшее плечо. На несколько мгновений отвел руку мужчины от раны, взглянул на нее, и снова сильно надавив, вернул липкую от крови ладонь на старое место.
- У-у-а! – вырвалось у раненого сквозь зубы.
- Все, все. Зажимайте крепче. Я сейчас, – вспомнив о своем потерянном халате, из которого сейчас мог бы получиться замечательный перевязочный пакет, Володя оглянулся назад, но с сожалением понял, что вряд ли, из-за темноты, сумеет быстро его найти. – Тогда сделаем вот как… - Он, быстро скинув с себя куртку и свитер, стал расстегивать теплую рубашку. – Сейчас, главное остановить кровь, - ободряюще сказал он, разрывая мягкую и еще теплую ткань на большие куски, и подкладывая их под простреленное место кожаного плаща мужчины, напротив раны.
- У-у-у! – тихо постанывал незнакомец, как мог помогая Володе своей здоровой рукой. – Ты бы, паря, оделся, - сказал он, благодарно улыбаясь. - Крутишься из-за меня в одной майке. А ведь не май месяц.
- Ерунда! – увлеченный процессом оказания помощи, Жучинский, не обращая внимания на холод и ветер, думал о том, куда лучше отвезти пострадавшего на «скорой» - в ближайшую или свою больницу. «Если в свою, то я сам там, все до конца и доделаю. Не надо будет, по новой, никому ничего объяснять. Значит, решено. Поеду с ним», - решил врач. - Сейчас приведу вас домой, уложу, хорошенько перевяжу, и вызову «неотложку», – Володя, наспех надев на себя куртку, и засунув за пазуху свитер, начал осторожно выводить человека из лабиринта проходного двора, к своему дому, мирно и тепло светящему окнами.
- Вот домашние-то твои мне обрадуются, - виновато процедил сквозь сжатые от боли зубы мужчина.
- А нет никого, дома-то. Отец с матерью на даче.
- А хозяйка? Дети?
- Не женат я, пока…
- Тогда вот что, паря, - медленно сделав несколько нетвердых шагов, мужчина остановился, и прищурившись, испытывающее и серьезно посмотрел на Жучинского. – Тебя как звать-то?
- Володя.
- Ты, Володя, так и быть - меня к себе отведи, и сам, как сможешь, плечо мое подлатай…
- Да я вас к себе, в больницу, на «неотложке» отвезу и сам все сделаю. Я же говорил уже, что я врач. Хирург! – последнее слово вырвалось как-то не к месту радостно и гордо. Но, одновременно и искренне. - Не беспокойтесь. Я уже во всем разобрался! Честно! Через две недели все пройдет… - Володе хотелось помочь попавшему в беду человеку, и чем больше это у него получалось, тем счастливее становился он сам.
- Подожди, Володя… - незнакомец, побледнев и застонав громче, с трудом поднял свою раненую руку, и положил ее на плечо Жучинского. – Никакой «неотложки» не надо. Я в доме, у тебя отлежусь. А ты меня вылечишь. И мы никому, никогда и ничего об этом не расскажем, – тихо и внятно проговорил он, глядя собеседнику прямо в глаза. Прочитав в них только почти детское недоумение, мужчина, найдя в себе силы, один раз слегка хлопнул Володю по плечу, улыбнулся, и снова сильно побледнев, уронил руку вниз. – Ну, договорились. Давай, веди, Вован. Ты лекарь. У тебя получится. Я в тебя верю. И все объясню… Потом…
- Ты чем черноту-то под глазами лечишь? – спросил Семен Потапович Володю спустя два дня.
- Троксевазином… – Володя отложил в сторону тюбик с лекарством, и снова посмотрел на себя в зеркале прихожей. – Ну, как, спало хоть чуть-чуть? – он повернулся лицом к Семену Потаповичу.
- Стало еще чернее чем вчера. Оба глаза, как очки у слепого. А вот опухоль на носу, вроде стала меньше. Что на работе-то скажешь? Или не пойдешь?
- Пойду обязательно. Скажу, что упал.
- Что ж, ничего… Классический ответ.
Семеном Потаповичем звали того раненого человека, которого Володя Жучинский стал лечить у себя дома. Пулевое ранение у него оказалось сквозным и не очень опасным. Вовремя сделанные Володей перевязка и обработка раны – дали свои результаты, и к вечеру второго дня, дядя Сеня (как стал звать своего нового знакомого Володя), несмотря на запреты, начал потихоньку выползать из постели, к форточке, покурить, где, ослабев от сделанных нескольких шагов, тихонечко прижимался к оконному проему. На многочисленные синяки и ссадины по всему телу, он, казалось, вообще не обращал внимания.
- Я смотрю, Володя, ты куда-то собрался? – опять заговорил Семен Потапович, выдыхая в сторону табачный дым и задавливая окурок в пепельнице, украшенной красной звездой с рельефом танка, и надписью «50 лет Великой Победы».
- Да хлеба вообще не осталось. И еще чего-нибудь из еды посмотреть, – Володя, опять повернувшись к зеркалу, примерял, найденные где-то, в квартире, допотопные отцовские очки от солнца.
- Подожди, - Семен Потапович доковылял до стула, где лежали его вещи, достал бумажник, и вынул из него несколько сотенных долларовых купюр. – Вот, возьми. Купи харчей, курева, лекарств, каких надо. А главное, - мужчина устало оперся на спинку стула и посмотрел на Жучинского, - позвони с уличного автомата по телефончику. - Он с трудом нацарапал шариковой ручкой номер на пустой сигаретной пачке из-под «Мальборо». - И передай, что мол, «Сопатый скоро у них объявится, а пока только просил привет всем передать»… Говори строго, спокойно, не повторяйся. А как все это скажешь, повесь трубку. Понял? – не дожидаясь ответа, дядя Сеня лег на заправленный постелью диван, укрылся одеялом, прикрыл глаза, словно задремав, и как бы между прочим, добавил, - Сопатый – это я… Ну, ступай, Володя.
Лукичев Семен Потапович, известный в преступном мире и по своей родной фамилии, и по прозвищу «Сопатый», был уголовником-рецидивистом, команда которого промышляла на ниве валютной суеты и квартирной перетасовки в одном из московских спальных районов. Пристрастившись с молодости к долларовым налаживаниям «дружеских отношений» с интуристами, он очень скоро, совершенно осознанно, стал считать, что способен в этой жизни спросить для своей личности гораздо больше, чем это ему гарантировало государство. И если учитывать, что за самовольные операции с валютой, уголовный кодекс давал тогда серьезные тюремные сроки - упорство, с которым Лихачев их отсиживал, давно записало его в число неисправимых и опасных экономических врагов законопорядка. Кличку «Сопатый» ему дали за то, что во время не нравящихся Лукичеву разговоров с сокамерниками, или в ходе «нравоучительных» бесед и «раскалывания» на допросах, Семен мрачнел, сдвигал брови, недобро поглядывая на всех, молчал, играя желваками челюстей, и при этом громко сопел, монотонно вдыхая и выдыхая через ноздри воздух. Сопение это могло длиться в ходе всего разговора, и порой выводило собеседников из себя. Но и это, в принципе, ничего не меняло. Лукичев и в драке мог за себя постоять. Только тогда, его сопение становилось коротким, резким. Как и удары, которые он наносил противнику.
- Ой, да бросьте вы обо мне такие страсти-то рассказывать! – громко смеясь и приветливо улыбаясь, говорил дядя Сеня своим друзьям. – Сопатым, меня прозвали из-за моих имени и отчества. Вот, смотрите: Се-мен По-та-по-вич, - добродушно говорил он по слогам. – А сокращенно, получается почти как Со-па-тый! И язык не ломаете, и ясно, о ком речь…
О ком речь - знали хорошо. Менять валюту спокойнее было именно через людей Сопатого. Комиссионные он брал большие, но и денежки были не рваные и не фальшивые. А еще, Сопатый про дела свои не трепался, уговор держал, и вид имел презентабельный. Была у него хватка. Если «цвет» в руки шел – не упускал. Просчитывал «расклад» четко, холодно, без суеты и эмоций.
Встретившись с Володей Жучинским – Сопатый паренька для себя приметил и не откладывая, проверять начал. Грубовато. А что? Нормально! А с проверкой дело было так. Помните, он отправил Володю в город, привет от себя передавать и продуктов купить? Так вот, только тот ушел, Сопатый, по домашнему телефону (благо, он в квартире у Жучинских был), к себе одну, очень верную бабенку позвал. Та, зная с кем имеет дело, быстро пришла и удачно в лукичевском спектакле подыграла. Когда Володя с покупками вернулся, то и гостью румяную и растрепанную, виновато стоящую в комнате увидел. И родительскую постель, примятую. Помрачнел. Пакеты с едой у двери оставил, белье с постели той в один ком сгреб, и в ванную бросил. Воду горячую отвернул так, что стояки затряслись.
- Вован, да ты, что? Это же, Маруся, жена моя! Испереживалась вся… - Сопатый, наигранно непонимающим голосом, старался докричаться до Жучинского сквозь шум льющейся воды, одновременно давая знак подруге, чтобы та быстро убиралась из квартиры. - Вот, навестила… Поборолись мы с ней… А как без этого? Супруги все-таки… - рецидивист добрался до ванной комнаты, где, наконец-то выключив воду, понуро стоял, и смотрел на дымящееся паром белье, Володя.
- Уходите, – тихо сказал Володя, поднимая на Сопатого полные слез глаза.
- Я пошутил, Вова…
- Уходите! - уже громко повторил Жучинский, вынимая из кармана брюк охапку мятых денег. – Вот, забирайте ваши деньги, и убирайтесь вон! – Банкноты и мелочь, полетели Сопатому в лицо…
- Постой, Вова… - на лице Семена Потаповича уже не было маски стареющего похотливого придурка. На Жучинского смотрел тот человек, который, чуть больше двух суток назад, там, посреди холодного ночного двора, превозмогая боль, доверительно хлопал его по плечу, искренне благодаря за помощь. Сейчас, он не уклонился от летящих в него денег. Принял этот вызов как заслуженное наказание, которое заранее предполагал и которому внутри себя радовался. - Проверял я тебя… И с бельем ты поторопился. Баба эта ничего здесь не трогала, и дальше середины комнаты никуда не проходила…
Такие люди Сопатому были нужны. То что Володя, невольно, его от верной смерти спас - был факт уже не забываемый. «Длинный» (умный), толковый врач, хирург…», - Сопатый улыбнулся, вспомнив, с какой чистой верой, произнес Володя это слово, – «пусть шибко «ветошной» (доверчивый), но это только пока…». Жучинского даже сравнивать с теми Левой и Чупой, мозги не поворачивались. Ну, да за тех, двоих договорим позже…
Свой хирург, свой человек в больнице. Надежный. Который не проболтается и не сдаст. Из Володи Жучинского это могло со временем получиться. Стоящих людей Сопатый ценил. Врачей среди них пока что еще не было. А врач был нужен. Времена наступили жестокие. Людей валят, людей ранят. Куда тащить братка подстреленного, если все лекари, от гинеколога до аптекаря, вместе с клятвой Гиппократа, учили, о чем надо ментам стучать? Вот и приходилось часто братка не лечить, а самим же и добивать. Чтоб не мучился. И не проговорился, когда его, на больничной койке, «драконы» (опера уголовного розыска) допрашивать станут.
То, что несмотря на перестройку, в мусарне и безопасности, продолжают знать очень много, Сопатый учитывал всегда. Лишней информации о себе, подбрасывать туда не хотелось. Известные концы – резал. Так, однажды, отмечая в средней паршивости кафешке, очередной юбилей окончания школы, встретился Лукичев с почти совсем уже забытым одноклассником, который, к тому времени, успел в органах до полковников дослужиться и на халявную пенсию уйти. И задело же этого мужика тогда, что уважаемый всеми валютчик и маклер Сопатый, приехал на банкет, на новеньком, черном АЗЛК 2142 «Князь Владимир». На такие машины, в то время, вице-премьер Немцов, собирался всех чиновников пересадить. А тут, здрасьте - ворье разъезжает! И то ли паленый греческий коньяк, то ли обида за такое положение вещей взыграли, но решил отставной полковник Семена Потаповича напугать. Сказал ему, что когда-то, в начале девяносто мохнатых годов, слушал он запись телефонного разговора, в котором Сопатый своему бригадиру инструкции дает как тому с его пацанами ювелирный магазинчик «бомбить» надо. И разбомбили. И охранника завалили. И не поймали потом никого. Почему? Видно судьба такая. Но ведь лежит же где-то в недрах компетентных органов обычная на вид «совковая» четырехрублевая кассета или большая бабина (шут их знает, на что «башкиры» (милиционеры) тогда базары бандитские писали), с записью того разговора. А на ней, про тот разбой все ясно разложено «кто и где срал». И записей таких, по словам бывшего одноклассника – много. Про всех и обо всем… Зря, конечно, мусорок, разговорился. Может из-за этого и угорел он, вскорости, в своей фанерной даче. Заслонку печную рано закрыл… А Сопатый стал осторожнее. И с телефонами, и с людьми. Осторожничал, осторожничал, а Леву с Чупой проглядел. Ну да раз опять, к ним вернулись, то уж на этот раз договорим.
Тогда, поздним вечером, под сводами дворовой арки, дядю Сеню убивали не какие-то незнакомые ему хулиганы. Лева и Чупа были братками из его же, Сопатого банды.
- Семен Потапович, тут такое дело… - произнес Лева. Говорил он тихо, почти одними губами, но одновременно хорошо понятно для сидящего напротив него за столиком Лукичева. При этом, он не глядел собеседнику в лицо, а внимательно и не торопясь рассматривал одного за другим посетителей небольшого итальянского ресторанчика, в котором Сопатый, как обычно ужинал. – Только что прискакал Чупа. Говорит, что случайно, на рынке, услышал, как «черные» собирались сегодня этот кабак громить. Здешний барыга, их чем-то обидел. Вот они и решили его проучить.
- Твои предложения? – Сопатый, спокойно посмотрев на мужественное и героически умное, с шарящими по залу придирчивыми глазами, лицо своего охранника, аккуратно, на крест, положил в тарелку вилку с ножом, и промокнул губы взятым из кармана пиджака белоснежным платком.
- Надо уходить отсюда, – охранник, наконец-то остановил свой взгляд на хозяине, и с какой-то неожиданно возникшей, легкой тревогой, торопливо утвердительно кивнул.
- А твоему Чупе это все не приснилось? - убрав платок, Лукичев достал бумажник, медленно раскрыл его, и стараясь не нарушить порядка аккуратно сложенных в нем денег, достал несколько купюр.
- Сейчас, для вашей безопасности, все-таки, лучше побыстрее уйти. А я потом разберусь, – в Левиных глазах читалась преданность и мольба сделать так, как он просит.
- Хорошо, – Сопатый начал подниматься.
На малолюдной в то вечернее время улице, за дверями ресторана, к ним, незамедлительно подскочил в накинутом на голову капюшоне, и похожий на обкуренного тинейджера Чупа.
- Я только что видел одного из «рыночных» вон там… - шепотом начал он, придерживая рукой край капюшона, и поворачивая голову то к Сопатому, то к Леве.
- Ты вызвал тачку? – обратился к охраннику Лукичев, поднимая ворот своего кожаного плаща.
- Лучше будет, если мы пройдем дворами на другую улицу, и там поймаем «частника», – в голосе Левы, в отличие от того как он говорил в ресторане, сейчас уже слышалась уверенность в том, что его предложение по защите хозяина является единственно правильным и подлежащим исполнению.
- Ага, – закивал капюшоном Чупа, шмыгая носом, и оглядываясь по сторонам. Засунув обе руки в карманы своей тоненькой ветровки, он сильно дрожал.
«Да, подмораживает на ночь…Апрель…», - подумал дядя Сеня, глядя на Чупу, и тоже убирая руки в карманы плаща. После уютного тепла ресторана, идти по каким-то грязным и сырым дворам-чипыжам, ему не хотелось. Отсутствие такси прямо здесь, перед рестораном, вызвало легкое раздражение в адрес охранника. – И долго идти? – проворчал он Леве.
- Нет, Семен Потапович, – уверенно, и как бы не замечая меняющегося в плохую сторону настроения шефа, отозвался телохранитель. - Сейчас, сразу, с улицы, сворачиваем. И идем. Чупа знает дорогу. Чупа, веди! – скомандовал он, словно Сопатый уже с ним согласился.
«А может, и правда, опасно?.. - подумал дядя Сеня, все же недовольно взглянув на усердствующего охранника, и направляясь за стремительно рванувшим во двор Чупой, - …хотя, я бы почувствовал… А может быть, Лева просто выслуживается? Хочет, спортсмен, бригадиром у меня стать. Вот и показывает рвение…».
Поворачивая по дворовым переходам за юрким проводником то вправо, то влево, Сопатый, давно позабыв о какой-то собирающейся, и не касающееся его ресторанной разборке, думал о своих текущих делах. В делах этих, все, кажется, шло хорошо. Неожиданно, Лукичев потерял из вида, казалось бы только что маячившую перед глазами спину Чупы. Едва не налетев на неожиданно возникшую в сумраке кирпичную стену, Сопатый, со злостью обернулся назад, готовый сорвать на охраннике вновь проснувшееся раздражение.
- Лева, твою мать! Куда вы все провалились?..
Вместо ответа, глаза ослепила вспышка пистолетного выстрела…
- … И этот «бивень» (боксер) у меня «в чистоте был» (был вне подозрений)… - позднее говорил Сопатый Жучинскому о стрелявшем в него Леве. – Я его родителям с «доктором» (адвокатом) помог, когда Левчику срок за «мошенку» (мошенничество) карячился, – дядя Сеня, заметив, что Володя пытается, но все равно ничего не понимает из-за избытка незнакомых уголовных слов, хотел сначала вообще закончить этот разговор, и даже добродушно усмехнувшись, махнул на Жучинского рукой, мол «ладно, проехали, отдыхай, паря!». Но обида на предавшего телохранителя пересилила, и Сопатый, перейдя на понятный своему собеседнику язык, продолжил рассказ.
Единственное, что хоть как-то умел делать Лева, так это боксировать на ринге. Папа с мамой, с детства определили его в секцию бокса. Потом спортшкола. Потом физвоз в пединституте. Для единственной способности махать перчатками, последнее было для Левы уже перебором. И поэтому, работать учителем физкультуры в школу, он не пошел. Подался опять в спортшколу, в которой раньше занимался. Только теперь уже тренером. Но здесь, вылезли вдруг у него наружу такие черты характера как зависть и жадность. Завидно было сначала мальчику, а затем молодому человеку Леве, если что-то у окружающих людей лучше чем у него получалось. Завидно каждую минуту. Зависть иногда даже переходила в ненависть. Легче становилось только если у обидчика, по жизни, происходили какие-нибудь неприятности. Сделать пакость самому - у Левы не получалось. Тут он или боялся последствий, или «прокалывался» за совершением подлости, в силу своей плохой смекалки и жадности. Жадным же он был до всего халявного: до бесплатных кроссовок, выдаваемых в секциях, до рекламных календарей, до талонов на обеды во время спортивных сборов. Кстати, на этих талонах, начинающий тренер Лева и погорел. Откомандировали его как-то с детской командой на соревнования в соседнюю область. И заодно, поручили отвечать за организацию питания у ребят. Так получилось, что поездка закончилась гораздо раньше, и осталось у нашего Левы много не использованных обеденных талонов, которые надо было в бухгалтерию вернуть. Лева и вернул. Но только не талоны, а их копии, на ксероксе сделанные. Сами же талоны, Лева, через одну свою знакомую зав. столовой обналичил и быстро истратил. Видеомагнитофон себе купил – объект зависти, потому что у многих тренеров в спортшколе, видики уже были, а у него нет. Афера быстро раскрылась. Так замаячила на горизонте у Левы тюрьма. Но родители у воришки были не бедные. Украденные деньги в школу вернули, да адвоката наняли, которого Сопатый им присоветовал. И отделался Лева одним годом условно. А дальше что? С работы выгнали. На другую, с судимостью, никто не брал. В самом боксе, Левчик, имени себе не сделал, потому как побеждать на ринге у него больше получалось только тех, кто был явно слабее него. Так, на шее у родителей и сидел бы. Да случилось в это время, Леве снова с Лукичевым Семеном Потаповичем встретиться. Хотел на рынке сто баксов, которые у родаков выпросил, на рубли поменять, а местный валютчик с разменом обманул, заплатил меньше. Лева, вроде бы в драку хотел полезть, но только подошли к нему коротко стриженные ребята в спортивных костюмах… Позднее, приметил Лева, что и валютчик тот, и «качки» - на Сопатого работают. И захотелось бывшему боксеру в команду, к дяде Сене попасть. Сопатый взял. Ему бойцы нужны были. Ну а Лева, на радостях, что новая работа (в отличие от той, с которой погнали, и где деткам нужно было за копейки сопли вытирать), заключается в демонстрации мускулов и кулаков – все эти свои способности активно применять начал. И «лохов» буцкал, и с конкурентами бился, и на «стрелках», с битой в руках прогуливался. И все это делал словно под девизом «Всех порву за дядю Сеню!». Особенно рьяно старался, когда сам дядя Сеня это видеть мог. Так, не быстро, но все-таки стал Лева одним из охранников у Сопатого. А значит, и знать и видеть стал больше. А увидел Лева, как хорошо живет Лукичев: машины, коттедж, одежда с иголочки, денег тьма, бизнес процветает… И вылезла опять наружу у Левы зависть. Ну а когда, бандиты-конкуренты предложили ему за хорошие деньги Сопатого завалить, тут уж напомнила о себе и Левина жадность. Напомнила, и подвела. Мог ведь Леня подобрать себе для этого дела хороший ствол! А решил сэкономить. Достал по дешевке, «бедолагу» (пистолет) переделанный из газового, и «бобы» (патроны) к нему, хорошенько не проверил. Вот и получилось, что выстрелить в Сопатого удалось только один раз. А так как руки у Левы от страха тряслись – сделал он это не точно. В мякоть плеча попал. Потом, затвор заклинило… Что касается Чупы, то тот давно на крючке у соседей-бандитов сидел, и те его Леве, как помощника дали, чтобы поубедительнее было Сопатого развести и в глухую подворотню заманить…
- Чупу, сегодня, мои ребята поймали, и в его же капюшоне и удавили. Леву ищут. Спрятался где-то, с-сученок, – закончив рассказ, уже совсем обыденно и спокойно сказал Семен Потапович Володе, когда они, выйдя из машины, шли по посыпанной мелким гравием дорожке к загородному коттеджу Сопатого. – Так… Три часа ночи… - взглянув на блеснувшие золотом часы, сдержанно зевая произнес он после недолгого молчания. - Что-то мы сегодня из Метелицы рано, да и без подруг…
Прошел всего месяц со дня знакомства Володи Жучинского с Сопатым. Почему так быстро сблизились эти два, на первый взгляд совершенно непохожих друг на друга, человека? Трудно сказать определенно. Может Сопатый, уставший от постоянно вертящихся возле него людишек, сдвинутых на одних только деньгах и квартирах, увидел тогда, в ванной, в Володиных глазах, что-то такое, что вместе с нахлынувшим вдруг стыдом за разыгранную подленькую проверку «на вшивость», подсказало ему: «А в парне-то, и сила и хватка есть. Из этого врача, пусть пока и «солопета», со временем может серьезная фигура выйти. И тогда, он, за свое дело, так же как ты сейчас, несмотря ни на что, сопя, сцепив зубы, и убирая соперников, драться будет, и забирать себе все, что хочет!». А может, вдобавок к этому, как-то приятно было Сопатому, что Володя отказался от предложенной Лукичевым, «тут же, прямо сейчас» - навороченной стиральной машины, чтобы начисто выстирать то злосчастное белье, брошенное Жучинским в дымящийся кипяток льющейся из крана ржавой воды. А может, по душе было, когда спустя несколько дней, Семен Потапович, уже окрепнув, и уехав куда-то, вдруг, неожиданно, опять пришел к Володе в дом, и щедрым жестом спасенного пациента, пропустил вперед себя грузчиков, несущих коробку с новым цветным телевизором.
- У нас в семье не принято брать подарки, - сказала тогда Володина мать, вернувшаяся с дачи. Несмотря на строгий голос, она просто светилась от гордости за своего сына.
- Ну тогда, на работу! Ведь может хирург, на работе, немного телевизор посмотреть? – парировал Сопатый.
- Точно, мама, в нашу лабораторию! Там, у Лены… Ну вообщем, там, иногда скучно бывает… - загорелся от умело подброшенной Сопатым идеи, и тут же сильно смутился Володя.
- Вот именно! – продолжил развивать успех Лукичев. - Так! В лабораторию! – развернул он что-то недовольно забубнивших грузчиков. – Да, кстати, Владимир Львович. Раз уж я здесь… Не посмотрите мое плечо?
Конфликт был деликатно улажен. «Подходящий парень. Хоть и пока очень ветошной…» - удовлетворенно думал дядя Сеня.
А что притягивало к Сопатому Володю Жучинского? Конечно же дело не в подаренном для больницы телевизоре. Сначала, наверное, сработал инстинкт ответственности врача за своего больного. Потом, необычность самого Лукичева. Во время отсидки в квартире у Жучинских, дядя Сеня, покуривая дорогущие по тем временам сигареты «Мальборо», обычно ходил по комнатам в старых тренировках Володиного отца и в своей собственной морской майке-тельняшке. Помимо тюремных наколок, у него имелись и изображения парусника и якорей.
- Их на мне дамы любят рассматривать, – прикуривая очередную сигарету, хитро щурясь отвечал он на Володины вопросы. А вопросов у вчерашнего студента было много. Молодому хирургу было интересно слушать рассказы этого человека о том как лечат в тюремных «больничках», и вообще о жизни «у хозяина» (в тюрьме). Рассказывать байки из жизни уголовников, Сопатый умел. Так, посмотришь на этого рассказчика со стороны – простой сорокалетний, тертый жизнью, мужичек. А рядом с ним, на стуле, вроде неприметно, лежат его вещички, не на одну тысячу долларов. А где-то, на улице, работающие на него братки, день и ночь ищут предателей Леву и Чупу. И обязательно найдут, достанут! Иначе, дядя Сеня их самих достанет.
Зайдя с Володей в свой коттедж и включив освещение в гостиной, Семен Потапович, сняв пиджак, небрежно бросил его на массивный, искусно сделанный стул, блестевший лаком от света ламп большой хрустальной люстры.
- Проходи, Володя. Сейчас я камин разожгу, и прямо на нем нажарю мяса. Есть охота, мочи нет! В этих, клубах навороченных, салатиками и колбасой на зубочистках – желудок не набить. Вот почему, фраера там, от балованных коктейльчиков, да от музыки чумовой, дурными становятся, – Сопатый ухмыльнулся. Отстегнул с запястья своей левой руки черные кожаные ножны с убранным в них финским ножом, и аккуратно положив их на сидение стула, рядом с пиджаком, направился к огромному холодильнику, засучивая на ходу рукава своей белоснежной рубашки. – А плечо ты мне славно заштопал. Месяц, как Левчик мне его продырявил. И не болит. Молодец, умеешь… У тебя, наверное, талант на это, Володя? – спокойно рассуждая, он передвигал что-то внутри холодильника, негромко гремя лотками и банками и бренча бутылками.
- Не знаю. Может быть… - Жучинский все еще стоял в дверях гостиной, не решаясь пройти вслед за хозяином дома. Коттедж Сопатого, уже внешним своим видом, сильно поразил его. Двухэтажный кирпичный дом, стоял среди высоких сосен на просторном участке, огороженном высоким, глухим забором. Снег сошел, но еще не до конца прогретая за день земля, прихватывалась в ночную пору тоненькими стекляшками льда, особенно заметных в заполненных талой водой неглубоких рытвинках, которые прошлой осенью не очень тщательно выровняли рабочие, завершившие строительство дома и благоустройство участка. Запах сосновой хвои, ожившей с приходом весны – кружил голову. Для полного сходства с прибалтийскими пейзажами, знакомыми Володе по советским фильмам, не хватало только моря. Но моря не было. Володя Жучинский сегодня впервые приехал к Сопатому, в гости, в его подмосковный загородный дом. Шла вторая неделя ночного гужевания (развлечений) по столичным клубам и ресторанам, хорошо знакомым Сопатому, и совершенно неизвестным Володе. Эта шумная, веселая, громкая и цветная жизнь, неожиданно открывшаяся зашоренному на своей работе врачу, притягивала, звала в себя снова и снова. А понимающе сдержанно улыбающийся дядя Сеня, как таинственный и влиятельный гном из шотландского леса, открывал Володе новые чудеса бессонного царства отдыхающего по полной российского капитализма. Работа в больнице? Нет, она не отошла для Жучинского на второй план. Сил хватает на все, когда тебе чуть больше двадцати лет. Наоборот, новая, открытая Сопатым жизнь, словно допинг, помогала еще больше раскрыться в любимой Жучинским медицине. Теперь, Володя не ходил по больничным палатам и коридорам, а летал по ним, открыто всем улыбаясь. Еще бы! Успешные операции, которые приносят людям избавление от мучений. Это днем. А вечером… Вечером – встречи с новыми знакомыми, которые такие свободные в своих поступках, мыслях, возможностях… Время летит – только удивляйся. Два часа на сон, и снова туда, в этот приветливо раскрытый мир! Сначала в радостный день! Затем в сказочную ночь! И так бесконечно!
- Знакомьтесь. Владимир Жучинский. Хирург, – представлял его Семен Потапович своим знакомым при встречах с ними в клубах и ресторанах. – Очень хороший хирург, – добавлял он, делая короткую паузу. - Рекомендую обращаться к нему, если что, – с твердой неоспоримостью в сказанном, заканчивал он презентацию, и переходил со своими собеседниками на обсуждение других тем.
Сначала Володя смущался и даже краснел. Но, на третий, четвертый раз своей вот такой реакции на слова Сопатого, методично вводившего своего нового знакомого в «свет», неожиданно разозлился на себя. «Как первокурсник, какой-то! - думал Володя. - Да, Жучинский! Да, хирург! Да, могу помочь. Ведь помог же вчера своему соседу-старику, который еле дошел до их квартиры, чтобы лекарство от прихватившего желудка попросить. А дело оказалось не в желудке. Аппендицит!» Володя это точно почувствовал. И в больницу на «скорой» отвез. И операцию успешную сделал. Поэтому, в другой раз, когда дядя Сеня знакомил его с кем-то, Володя слушал слова о себе как сами собой разумеющиеся, сдержанно кивал и спокойно, на равных, пожимал руки.
- Молодец, парень, – потом, давал этому оценку Сопатый. - Болячки есть у всех. И когда прижмет, все эти господа про тебя вспомнят. Даже если у них какой другой лекарь имеется, они к тебе прибегут. – Сопатый самодовольно коротко хохотнул. - Потому что это я их с тобою познакомил… А когда ты им поможешь, - снова став серьезным, и посмотрев Володе в глаза, чуть подавшись к Жучинскому, доверительно проговорил он, - то барабули с них брать не стесняйся. Бери деньги. Бери уверенно, как должное. И в глаза смотри при этом без благодарности, без доброты. Смотри холодно и ясно, – Сопатый улыбнулся. – Тогда публика эта заволнуется что заплатила мало, и испугается, что ты в другой раз их от смерти не спасешь. А смертушки-то они ох как боятся! – Сопатый зло, тихо рассмеялся, чуть отвернувшись в сторону, и на мгновение о чем-то вдруг задумавшись. – М-да-а… - снова став серьезным, и опять обратившись к Жучинскому, как будто возвращаясь из коротких воспоминаний в действительность, Семен Потапович снова посмотрел в Володины глаза. – А вот в больничке своей, Володя… В ней, ты ни с кого мзду не бери… Никогда. И приемчиков этих не применяй… Понял?
Володя тогда только кивнул дяде Сене, отчего-то испугавшись. Одаривание цветами, конфетами и коньяком практикующих преподавателей в «меде» и врачей в Володиной больнице – было делом традиционным, и принимать или не принимать подарки от пациентов, каждый выбирал для себя сам. Володя придерживался маминого «у нас в семье не принято брать подарки…». От предлагаемых денег отказывался, отшучиваясь заканчивая разговор. Оставляемые или чуть ли не силой впихнутые в руки конфеты – отдавал медсестрам. Такое положение дел его совершенно устраивало. Но когда однажды, неожиданно, Жучинского попросили приехать в один богатый дом, сославшись на рекомендации Лукичева, Володя вдруг вспомнил недавние советы Сопатого, и что-то тогда дернуло его применить их на деле. Поставленная капельница перепившему на банкете банкиру, принесла быстрое облегчение. Это чудо для управляющего коммерческим банком сотворил врач, Владимир Львович Жучинский. Своего пациента, жирного, не на шутку перепугавшегося мужика, Володя несколькими днями раньше видел в дорогущем валютном кабаке. Там, этот дядечка имел совсем другой вид. Лоск, спесь, важность. Тогда, если бы не Сопатый – этот господин, Вову Жучинского просто не заметил бы через линзы своих золотых очков. А теперь? Робкая рука, благодарно протягивающая зеленые купюры. «Спасибо, Владимир Львович. Уж не знаем, что и было бы, если бы не вы…». И Володя решил делать так, как советовал ему дядя Сеня. Предсказания Сопатого сбылись один в один. «Дали мало! Обидели серьезного врача! Больше не придет! Какой позор!» - читалось в глазах и телесных порывах банкира и его женушки, когда Жучинский, уходя от них, не оборачиваясь, сухо проговаривал некоторые рекомендации по продолжению лечения. Зато, когда Володя помог банкиру вторично – хороший и по первому разу гонорар, оказался значительно увеличенным. А приглашения в состоятельные семьи посмотреть и проконсультировать – превратились в регулярные. Стал Володя модным светским врачом.
- Владимир Жучинский. Хирург, – коротко, сдержанно, с тоном знающего себе цену человека, стал в некоторых случаях представляться Володя сам, уже без помощи Сопатого. Но про наставника своего не забыл. Деньги, взятые у Лукичева в долг в первые дни – отдал. Кроме молодежных дискотек и вечеринок, куда дяде Сене в силу его возраста ходить было не солидно – на других ночных раутах появлялся только в компании с ним, внимательно слушал ненавязчиво даваемые тем советы, вел себя прилично, не зазнавался, не выеживался.
- Что, Володя? Долг возвращаешь? Молодец. Поступок! – говорил дядя Сеня, беря отдаваемые Жучинским деньги. – Значит повелись господа-товарищи? – Сопатый хитро улыбнулся. – Но не забывай, Володя, что я тебе говорил. На работе – ни-ни! В больнице тебе другим путем авторитет зарабатывать надо…
Это было интересно: разная жизнь, разные удовольствия, разные люди. А происходило это с одним человеком. И этим человеком был он сам – Володя Жучинский. Обыкновенный врач. Обыкновенный? Володя, пожалуй, уже так не считал. «Необыкновенный. Особенный. Избранный! Такой же как Сопатый… - радуясь своим мыслям думал он. - Конечно же, на работе, в больнице, не надо ничего менять. Да и что брать с обычных рабочих, школьников, пенсионеров. Они и так денег не видят. А вот зажравшихся богатеев, потрясти можно…».
- Чашку к-о-офею, я тебе бодрящего налью… - напевал хирург Володя в больничной ординаторской, весело и снисходительно подмигивая медсестре, ставившей перед ним бокал с горячим напитком. Желание по ходу дела, что-нибудь напеть из услышанного на ночной дискотеке, да чуть излишнее для молодого врача снисхождение к коллегам и пациентам – вот то единственное, чему он позволил дополнительно внешне проявиться, во время работы в больнице. Легкая рука, точный диагноз и категорический отказ от любых презентов – такие качества вызывали у врачей и больных только любовь и уважение. Искренне. Другое дело, как после знакомства с Сопатым, оценивал все это уже сам Володя. Раньше, он также искренне радовался людям, общению с ними. Теперь же, Володя радовался другому. Ему было приятно, что и в больнице растет его известность. Что люди, полностью открываются при общении с ним, не догадываясь о том, что собеседник далек от их переживаний и не смотря на внешнее радушие – не является тем, кем кажется. В своей новой оценке самого себя, для Володи главными стали три основы, три кита его жизни: постоянное практическое оттачивание своего врачебного таланта, карьерный рост в больнице, бизнес по лечению частных пациентов и тем самым – владение правом неограниченного доступа ко всем жизненным благам. При успешном следовании этим курсом, мелочь в карманах искать уже не было необходимости. Куда-то пропала у Володи и влюбленность в лаборантку Лену. На ночных тусовках - деньги, получаемые от богатеньких больных, уходили с легкостью, а ни к чему не обязывающая короткая любовь сама собой появлялась в виде раскрепощенных и готовых на близость девушек.
- Может быть! – громко хмыкнув, повторил за Володей Сопатый с увлечением расставляя на столе-стойке, отделявшем гостиную от столовой, тарелки с продуктами и бутылки с выпивкой. Затем он ополоснул руки под сверкающим хромом краном, и взялся за разделку большого куска телятины. – Да ты проходи! Чего в дверях-то встал? Располагайся, осматривайся пока… – хозяин дома гостеприимно сделал большой полукруглый взмах рукой, сжимающей широкий и красивый кухонный нож. – Эх! Вот блин! – вдруг спохватился он. – Надо бы сначала камин разжечь… - Я, Володя, тогда думал, что «зной» (рана) у меня большой получился. Еле с земли на ноги поднялся. И тебе, с твоими «я помогу, я помогу» сначала не верил. – Лукичев, вытер полотенцем руки и направился к камину, на ходу поправляя и выше закатывая рукава.
- У вас было сквозное ранение мягких тканей правого плеча. Я посмотрел тогда на входное и выходное отверстия, и у меня сразу вся картинка перед глазами разложилась, - говоря это, Володя прошел от двери к камину, мысленно радуясь, что его ботинки не оставляют грязных следов на ковровом покрытии. – Пуля быстро и почти перпендикулярно вошла в плечо… Ну как толстая иголка в швейной машинке. – Жучинский старался чтобы дяде Сене было понятно и не скучно его слушать. - Ну да... Толстая, а еще очень тупая… и без нитки, конечно!.. – Володя, увлеченный слишком подробным повествованием, открыто засмеялся, облокотившись на стенку камина, и глядя на Сопатого, разжигавшего огонь в очаге. – Вам интересно, Семен Потапович?
- Если бы не ты, - Сопатый, отвел прищуренные глаза от занявшегося пламени и посмотрел в лицо Володи задумчиво улыбнувшись, - меня Лева с Чупой и без нитки тогда пришили бы… Но только «Стоп, фраерок! Не шей мне срок! Машинка Зингера иголочку сломала!..», - негромко, приятным голосом, озорно подмигнув, вдруг пропел он, кладя на мраморную полку каминные спички и возвращаясь к столу. – Значит, подфартило мне тогда?
- Очень, – Володя серьезно кивнул. – Форма входной раны круглая. Сама рана небольшая. И вышла пуля удачно. Артерий не задела. Выходное отверстие только одно, небольшое, овальное. Пулю как бы только-только стало заносить, но повертеться в мышцах она не успела. И с костями не встретилась… Вылетела… Раневой канал прямой и чистый…
- И ты все это увидел?
- Увидел. Почувствовал.
- Почувствовал?
- Да. – Володя стал рассказывать внимательно слушавшему его Семену Потаповичу, как однажды, в начале третьего курса «меда», он, на разборе учебной темы оказания помощи при травме грудной клетки, неожиданно для себя, мысленно, как бы вошел в образ сломанных ребер, разодранной мышечной ткани, легких, задыхающихся от напора крови и воздуха. Как в его голове четко просчитывалась перспектива развития последствий того или иного физического или лекарственного врачебного вмешательства. Ему было сразу понятно, поможет это организму в целом или наоборот – причинит вред. С того момента, Володя, непонятно почему, стал интуитивно, особо, понимать взаимодействие костей, мышц, органов человеческого тела. Временное неудобство в объяснении преподавателям своего видения картины того или иного заболевания, вскоре прошло, так как латынь, профессиональные термины и практические навыки как бы сами приложились к открывшемуся таланту начинающего медика.
Выслушав рассказ гостя, Сопатый медленно и задумчиво несколько раз чуть заметно кивнул. Он снова было взялся за разделку мяса, но остановился, и оценивающе посмотрел на Жучинского.
- Не знаю, поймешь ли? – проговорил он, и видно решившись, продолжил. – Я вот тоже чувствую… Вот смотри… - Сопатый, на ходу раскатывая рукав сорочки, быстро взял со стула и пристегнул к левой руке чехол с финкой. Вдруг, неожиданно, он выхватил из чехла этот красивый стальной клинок, и завертел его на ладони, перекидывал с руки на руку. Сопатый прятал финку в ножны, снова доставал, поворачиваясь вокруг себя, и меняя руку с ножом у себя за спиной. Еще один размеренный поворот вокруг себя, и, внезапно, Лукичев сделал резкий и быстрый взмах правой рукой. Злой взгляд из чуть прищуренных глаз и короткий, слышимый выдох-сопение… В это же мгновение, четкий, гудящий на низкой ноте звук входящего в дерево упругого металла, агрессивно перекрыв собой мирное потрескивание дров в камине - заставил Володю взглянуть в ту сторону, откуда этот звук раздался. Там, на стене, в самом центре большой мишени для игры в дартс, торчала финка, еще мгновение назад мелькавшая в крепких руках Лукичева.
– Я, Володя, тоже чувствую, – повторил Сопатый, не давая Жучинскому возможности хоть как-то вслух прокомментировать увиденное. Он быстро подошел к мишени и выдернув из нее клинок, убрал его в чехол. – Чувствую, куда и как бить надо чтобы валить наверняка. Чувствую, как от моего удара, эта «зырянка» (финский нож) внутрь входит. И если бы Левчик-иуда мне там, во дворах, руку не прострелил, я бы его от себя живым бы не отпустил. Но получилось так, что правая рука у меня висела как не родная, а финка к левой пристегнута, и мне ее никак не выхватить было…
- А зачем вы нож вот так вот, к руке-то? – Володя восхищенно кивнул на необычное кожаное крепление ножен.
- Это чтобы при «шмоне» (обыске) пику (нож) не засветить. Мусора шмонают по-разному: одни кое-как, другие грамотно. Но никто на запястья рук внимания не обращает. Особенно, - Лукичев коротко хмыкнул, - если я сам свои пустые ладони им покажу, а руки – «в гору» (подниму вверх). И пусть они потом меня мордой к стене ставят, пусть по бокам и ляжкам хлопают… Наблюдай, Вова, - говоря это, Лукичев, повернулся лицом к стене, оперся в нее поднятыми вверх руками. – Особенно омоновцы, волчары, стараются… - продолжал он со злостью в голосе. - Да только я стою тихонечко и жду, когда мент к моим ногам нагнется. Ну, а когда нагнется… - Сопатый быстро развернулся и молниеносно, сверху вниз, нанес удар, выхваченным с запястья ножом по условно предполагаемому, склонившемуся перед ним человеку. Ножевой удар вновь прошел под звук короткого выдоха-сопения. - Беру «башкира» (работника милиции) на «красный галстук» (бью ножом в шею)… Не свой, не чужой этого фокуса от меня не ждет, – уже спокойно договорил дядя Сеня, расстегивая ремешки на запястье руки. Он снова стал похож на привычного безобидного дядечку, работающего где-то в речной или морской портовой администрации. – А я ножичек воткну, да еще его чуть вверх или в сторону потяну… А потом, рукоять… Оп! Вот так вот выверну… - Лукичев рукой, без ножа, показал, как он это делает. – И я тоже… - он серьезно посмотрел на Жучинского. - Тоже, Володя, как и ты, понимаю, как там, внутри у врага моего, мясо рвется и кровь хлестать начинает… Мда… – Лукичев бережно положил нож с амуницией на стул и подошел к камину. – А ведь совсем не болит рука-то! – Улыбаясь он, чуть помассажировал недавно раненое плечо. - Ладно ты мне его залатал… Сразу видно - в деле своем ты хорошо шаришь (разбираешься)… Чувствуешь!
- Но, Семен Потапович… - Володя, только что открывший в своем собеседнике неожиданное и ошеломляющее новое, считал обязательным рассказать, объяснить ему различия в том, что по словам гостеприимного хозяина уютного загородного коттеджа принималось как одно и то же. Ведь отличие того, что чувствует он, Володя, когда лечит, от того, что чувствует Сопатый, когда убивает – есть! Должно быть! Иначе как же?!
- Но лучше других тебе, Володенька, надо понимать не это. – Лукичев не стал дожидаться когда Жучинский соберется с мыслями. - Есть у тебя талант в печенках-селезенках разбираться, ну и пользуйся им. Гораздо важней в человеке не это, а мысли его чувствовать, желания, страхи, тайны… Понимаешь? Как зацепишь это – будешь его опережать, и будешь ты тогда хозяином над ним, а он будет твоим рабом, твоей собственностью. И что есть у него – все твоим станет. – Стоя к Жучинскому спиной, Сопатый, аккуратно раскидывал кочергой по всему очагу догорающие головешки, несильно ударяя по некоторым из них, вспыхивающим и наиболее ярко горящим. От каждого такого удара, вверх, в черноту невидимого за каминным порталом отверстия дымохода, взлетали и пропадали маленькие мерцающие искорки. Володя заметил, что когда Семен Потапович, ударяет кочергой по догорающим углям, он всякий раз тихо, но все равно посапывает: удар кочергой – чуть слышный выдох, новый удар – снова почти неслышный звук выдыхаемого через нос воздуха. Вдруг, какая-то мысль, какое-то откровение, мгновением пронеслось в Володином сознании. Еще немного, и откровение это стало бы понятным, ясным, и наверняка нужным в разговоре с Сопатым…
– И если насчет всяких там костей, мы, по-твоему, все чувствуем по-разному, то в способностях управлять людьми, - голос Семена Потаповича отвлек, и тем самым развеял должно быть очень важную для Жучинского мысль, - мы с тобой, я считаю, очень похожи. Вспомни, как у тебя быстро получилось «подтягивать под себя» тех приболевших буржуйчиков?
Жучинский помнил. Воспоминания были приятными, как тепло, исходящее от камина. «Может быть он и прав? - подумал Володя, машинально, слегка кивая головой. - Может быть и на этот раз лучше без споров и смутных сомнений, довериться этому удивительному человеку?»
- В этом деле я много интересных приемчиков знаю. – Негромкий голос ворошащего угли Сопатого, звучал твердо и уверенно. Не смотрящий на Жучинского, и как будто разговаривающий сам с собою, дядя Сеня, словно знал, о чем думает Володя. - И тебе про них расскажу. А когда ты во вкус войдешь, и пообуркаешься (освоишься) – на равных дело делить станем. И – все наше будет… Подумай… – Лукичев повесил кочергу на кованую подставку, коротко посмотрел на Жучинского и сдержанно улыбнулся. - Ну а сейчас, давай жарить мясо. Дрова прогорели. Самое время…
Владимир Львович закурил и посмотрел в открытое окно. Пейзаж размеренной и спокойной жизни ипподрома гармонировал чувствам Жучинского, вызванными его воспоминаниями. Вспоминать о первых «подтягиваниях под себя» лохов-пациентов, и о давних ночных тусовках в московских клубах, было ему также приятно, как приятно было находиться сейчас здесь, в лично им арендуемой вип-ложе элитного конного клуба. Плохо сдерживаемая злоба, совсем недавно переполнявшая Жучинского, прошла. Он снова стал спокоен и уверен в себе. Подойдя к подносу и откинув накрывавшую его белую салфетку все с той же надписью «Буцифал», Владимир Львович открыл программку-анонс предстоящих скачек, и в привычном разделе нашел таблицу фаворит-теста на участвующих в них скакунов. «Так, больше всех ставят на Кумира… - заинтересовался он. – Конь хороший. Весь сезон без него, ни одна достойная драка за первенство не обходилась. А кто с Кумиром рядышком? А еще подальше? А еще? Ага! Вот и «серая лошадка»! Одессит. Засветился только во второй половине сезона. Да! И он один, кто ни разу не выставлялся в тех же заездах, что и Кумир. А вот теперь поскачут коники вместе. И хозяин у них один. И хозяин этот главный на ипподроме». Жучинский улыбнулся, вспомнив амбициозную внешность того конезаводчика. – «Что-ж, поставлю-ка я на Одессита…» – решил он, взял бутылочку сока, сорвал закрывавшую ее крышку-пломбу, и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Как обычно, вкус был превосходным. «Свежевыжатый апельсиновый сок от парижских оранжерей братьев Андре и Пьера Норманди», - мысленно сказал сам себе Владимир Львович, в шутку проверяя свою память, и посмотрев после этого на рельефную и цветную стеклянную надпись на бутылке. «Да. Все правильно… Французское качество. Номерные бутылочки для каждого нового дня. Номер и дата отжима, также как и товарный бренд, отлиты из матового стекла». Володя взглянул на цифры. – «Действительно, сок отжали только вчера. Номер, как обычно, в пределах первых ста тысяч». – Володя провел пальцем по выпуклым буквам и цифрам, и сделал еще несколько глотков. За окном, по скаковым дорожкам, грациозно, круг за кругом, проезжали прекрасные лошади, впряженные в легкие коляски, с сидящими в них спортсменами. Их силуэты, расплывчатые и колеблющиеся из-за воздуха, медленно поднимающегося с прогретых солнцем аккуратно подстриженных газонов и клумб, располагали к неторопливым размышлениям, рождению и полету фантазий. И вот, это уже не клубные лошади на обычной разминке обычного ипподрома современного сибирского города, а холеные, ухоженные рысаки каретных экипажей, везущие на восхитительные просторы Елисейских полей знатных особ республиканского Парижа. За ажурными оградами, за солдатским оцеплением, почтительно колышется и восторженно гудит толпа обывателей. Этот мещанский люд, в сотни, в тысячи пар глаз, неотрывно смотрит на своих кумиров и благодетелей – мужественных маршалов, энергичных чиновников и мудрых банкиров. А те, важно демонстрируя друг перед другом своих жен, любовниц, наряды и ордена, с волнением ждут мига появления императора, чтобы опередив своих соперников, как бы само собой, в нужный момент оказаться рядом с ним, или хотя бы рядом с кем-нибудь из его фаворитов. Это так важно – быть на виду самого могущественного господина…
Кем видел себя в этом мираже Владимир Львович Жучинский? Неужели Бонапартом? Если бы он узнал о таком предположении, то искренне удивился бы. Находящийся в зените славы император, наконец приехавший со свитой в Елисейские поля на смотр своих гвардейцев, увлеченно говорит о военных и дипломатических победах в Европе и Африке, о предстоящем походе в северную страну. Эти планы главнокомандующего устраивают Жучинского, который тоже здесь, на празднике жизни. Но, чуть в стороне от великосветской суеты. Наш врач находится среди богатой публики, расположившейся за столиками раскинувшей свои белые праздничные тенты ресторации. Он слушает французскую речь и пьет превосходный апельсиновый сок модных парижских оранжерей. Реальная мощь империи – это постоянное использование всех сил государства на достижение бесконечных больших и малых побед во внешнеполитических отношениях. Мощь империи - прекрасная цель, к которой стремились, и будут стремиться талантливые правители. А так как создание этой мощи и удержание ее в своих руках, дело многих лет, то значит, именно этим и только этим, будут долго заняты император и его окружение. А в это время, Владимир Львович будет брать свое прямо сейчас и здесь, в этой стране, у этих холеных буржуа, и у того, никого не интересующего люда, за высокой чугунной оградой. «Все наше будет!» - прозвучали слова Сопатого в сознании Володи, смотрящего на скачущих по ипподрому лошадей. – «Да, будет! - мысленно согласился Жучинский. - Если, конечно, в мой бизнес, не сунут свой длинный нос полицейские крысы, да случайно не спутают карты какие-нибудь совестливые патриоты, со своими, тоже вечными идеями о вселенской силе любви.
Володя принял предложение Лукичева. Решился. И ему понравилось. Яркая жизнь, будто тайная дверь в мир других измерений, вначале только приоткрытая Сопатым, теперь распахнулась перед Жучинским так широко, что своими постоянно раздвигающимися границами стала грубо и бесцеремонно вытеснять старый мир, в котором до этого жил обыкновенный московский парень. Володя ушел от родителей и снял квартиру. Он купил неплохую, пусть и не новую иномарку. Его стала угнетать работа в больнице. От ухода из нее, Жучинского удерживала только возможность много оперировать. Талант требовал вдохновения. Вдохновение требовало соответствующей обстановки и конкретной ситуации. Чем сложнее, тем лучше. И этого творческого голода не могли удовлетворить ни редкие, обычно не сложные операции подстрелянных лукичевских «братков» где-нибудь в подвале спорт зала, ни консультации и лечение запущенных советских старых и приобретенных капиталистических новых болезней у обеспеченных достатком клиентов. А жизнь в перестраиваемой без анестезии стране подбрасывала хирургам городских и районных больниц пациентов с болезнями и травмами уникальными. Это еще больший поток боли, горя, слез. Но только такие переживания уже вообще не волновали Владимира Львовича. Только тренировка рук, только получение новых практических подтверждений того, что его диагноз и план лечения вновь оказались верны. Вот то единственное, что в больнице Жучинскому было интересно. Но заниматься только подходящими Володе операциями, ему там никто, естественно, не давал. Такое положение дел раздражало, и со временем начало вызывать ненависть. Жучинский стал ненавидеть людей. И прежде всего тех, которых лечил. «Вот я их спасаю, - думал хирург Владимир Львович. - А зачем? Затем, чтобы они начали новый круг своей никчемной жизни, которая от моего вмешательства не меняется вообще никак? Спивающиеся паленой водкой мужики, горбатящиеся на заводах, и получающие гроши. Бабы, торгующие на рынках, и тоже спивающиеся. Их дети, без настоящего и будущего… Зачем они нужны? Что они могут дать? Жрать! Вот их единственная потребность. А эти «спасибо, доктор», эти жалкие рубли, которые они суют в знак благодарности…» Другой бы такой же успешный хирург, не стал бы на этом зацикливаться. Есть практика, приносящая приличный доход. Есть стаж и трудовая книжка. Есть хорошие перспективы профессионального роста и роста материального благосостояния на пути которых уже нет никакого партийного контроля и рабовладельческого нормирования зарплаты. Жить бы да радоваться. Но не мог успокоится Володя Жучинский не ответив на самому себе заданный вопрос: «Зачем нужна эта огромная толпа? Зачем ее так много?». Был еще один вопрос. В отличие от первого, давно четко поставленного и вызывающего только ненависть, второй вопрос очень долго созревал в голове, медленно приобретая свою конкретику. И чем категоричнее с течением времени он начинал звучать, тем больше волновался Жучинский. «Ну стану я самым востребованным врачом, ну буду в золоте и славе купаться, ну буду жить, гулять по полной, - размышлял Вова, в который раз тем самым добровольно портя себе настроение. - А дальше-то что? Вся жизнь ради этого? До смерти? А как же мой дар?! Как же моя способность все понимать и делать лучше других?». Владимир Львович умел рассуждать смело, и не избегал мозговой проработки даже неприятных ему самому теоретических вариантов смысла жизни. А варианты эти вели к тому, что увы, но по сути своей господин Жучинский представляет из себя такое же быдло, что и те мужики с бабами, в праве которых жить он сильно сомневался. Разница была лишь в том, что те хотели просто жрать, а Володя хотел жрать вкусно. Нет! Такой вывод был неправильным. Что-то Владимир Львович упускал. Не видел.
Но однажды все, как говориться «срослось».
- Владимир Жучинский. Хирург, – как всегда коротко и сдержанно представился Володя компании молодых людей, с которыми оказался за одним столиком молодежного клуба.
- А мы тоже врачи. Я Виктор Кириллов, – уже хорошо выпивший и оттого раскрасневшийся парень, протянувший Жучинскому руку, был почти его ровесником. – На отдыхе, и для друзей, просто Витек. А на работе, и для подчиненных, - парень шутливо заважничав посмотрел на сидящих вокруг него друзей, - меня зовут Виктор Ильич.
Так Жучинский познакомился с врачами коммерческой клиники. Размещалась она в помещении бывшего профилактория одного из закрывшихся московских заводиков. Папа Вити Кириллова, еще занимавший на момент растаскивания заводских активов, важный руководящий пост, сумел оформить небольшое бывшее медицинское учреждение со всем находящимся в нем имуществом в собственность своей семьи. Затем, из-за доброты отцовской, единоличным хозяином коммерческой клиники, стал его сынок, Витек, врач, уставший работать на государство и мечтающий о своей медицинской фирме и больших доходах. Подобрав коллектив из таких же молодых и уставших - Виктор Кириллов начал за деньги лечить людей. И тут возникла проблема. Оказалось, что в фирме нет профессионалов. Выезжали только за счет человеческого невежества, которое убеждало больных, что если клиника платная, то значит, вылечат в ней лучше и быстрее, чем в обыкновенной. Но возникающие тут и там как грибы после дождя другие коммерческие больницы, клиники и кабинеты, доверчивых клиентов стали уводить. Более высокий уровень услуг требовал соответствующей квалификации персонала. Но совершенствоваться в кирилловской клинике никто не желал. Фирма неуклонно двигалась к банкротству. Спасти бизнес могли только новые опытные кадры.
- Ты знаешь, Володя, сейчас, в медицине можно делать тако-о-е! – уже совсем пьяный Витек, неловко разведя руки, чуть не смахнул со столика пару высоких стаканов с колышущимися в них коктейлями. – Особенно в хирургии!
Сладкой мечтой Кириллова была трансплантология. Плохо понимающий все трудности организации успешной работы в таком сложнейшем направлении медицины, Витек просто мечтал о пересадках донорских глаз, почек, селезенок. Просто он знал о ценах на трансплантанты, о высоком уровне спроса на них. Прибыль, получаемая за одну такую операцию была чумовой. В мечтах о ней, голова кружилась сильнее чем от десяти забористых коктейлей, а другие хлопоты, касающиеся пересадок органов, казались незначительной, легко решаемой мелочью. В первый же вечер знакомства, пьяный Витек выложил Жучинскому все свои бизнес-планы. По секрету, хвастаясь - легко рассказал, что в подвалах его клиники убрано много подходящего для этого дела оборудования, прихватизированного предприимчивым папашей. Затем, неудачно попытавшись придать лицу проницательное выражение, и бросив эти тщетные попытки, с горящими от того, что он говорит страшные вещи, глазами, Кириллов предположил, что донорами можно делать людей, вообщем-то и без их согласия. Смутное время, мутная вода…
– Переходи ко мне. Сразу дам зарплату в три раза больше чем в твоей отстойной больнице! – бизнесмен от медицины, снова широко всплеснул руками, создав очередную угрозу целостности тревожно зазвеневшим стаканам. – А сможешь раз… а с-с-сможежешь раз-вер-нут-т-ться… - Одолев со второго раза труднопроизносимое слово, Витек, пытался докричаться до Жучинского через орущую музыку дискотеки, все больше приподнимаясь со стула и неуверенно зависая над столом, - …с донорскими органами, платить буду… Во! – Звон наконец-то упавших и разбившихся стаканов, наверное, должен был убедительно показать размер щедрости Кириллова в оплате квалифицированного труда.
Спокойно наблюдая за Витьком, тупо уставившимся в валяющиеся на полу осколки, Жучинский привычно оценивал этого человека на предмет его ценности по критериям любимой им с Сопатым игры «подтянуть или не подтянуть под себя». – «Что тут подтягивать? Бездарное дерьмо с маниловскими мечтами в башке, - думал Володя закуривая сигарету. – Хотя…». - Давно ожидаемая разгадка, давно ожидаемый ответ на те два важных для Володи вопроса, вдруг пришли к нему как ошеломляющее озарение.
Оставив Кириллова в клубе, Жучинский сразу, несмотря на раннее утро, поехал к Сопатому. Теперь в мыслях Володи, все стало стоять на своих местах. Тогда, весной, во время очень важного для обоих разговора у камина, в загородном доме, Сопатый, не сказал в своих доводах главного, ради чего уже давно жил сам. Это главное называлось одним коротким словом: «власть». Сопатый говорил: «Все наше будет», а надо было говорить: «Все будет в нашей власти». Власть! Вот для чего живет не только Лукичев Семен Потапович, но и Владимир Львович Жучинский. Для реализации своих талантов надо много чего забрать у других. Вот почему этих других, этого быдла – тоже много. У одних из них, которые побогаче, типа Кириллова, заберем клинику. У других, заберем деньги. У совсем нищих – заберем органы.
Идея Жучинского была простой. Устроившись на работу в клинику к Кириллову, организовать там тайный бизнес по получению донорских человеческих органов, которые потом продавать за рубеж. Легально, клиника будет предоставлять населению общетерапевтические и общехирургические медицинские услуги. Официально, всем этим руководил бы Витя-Витек Кириллов. От такой халявной должности он не откажется. Фактически же, у власти будут стоять Сопатый и Жучинский. Роль Сопатого – «подтянуть» Кириллова на «бабки», заставив его уступить право собственности на профилакторий, а также, организовать снабжение клиники донорами из многочисленной армии ставших ненужными своей стране граждан. Жучинскому отводилось - талантливо извлекать из поставляемых компаньоном «тел» подходящие органы и затем их реализовывать.
- Мысль хорошая. «Грунт» (объект для преступления) ты присмотрел стоящий, - задумчиво произнес дядя Сеня покуривая любимые «Мальборо». Он сидел на кожаном диване у себя в бильярдной, куда вышел с Володей после того как тот разбудил его ни свет ни заря, приехав на такси с дискотеки, на которой познакомился с Кирилловым. – Долговую «аркашку» (удавку) на твоего нового знакомого, как там его, Витька, накинуть будет не трудно. А под дело твое, с донорскими печенками-селезенками, я через свои квартирные дела, тебе людишек-то бы подогнал. Вот прикинь… – Сопатый, выдохнул сизый дым, и затушил в пепельнице окурок. - Предложу я к примеру какому-нибудь владельцу хаты, «бусыге» (любителю сладкой жизни), на халяву в нашей клинике подлечиться. А он там возьми, да и помри, – Семен Потапович задумчиво хмыкнул и положив ногу на ногу, поудобнее устроился на диване. – Ты из него что нужно отрежешь, а мне его квартирка отойдет. И не надо будет тогда лоха этого - в лесу закапывать или в старой канализации топить. Ты, Володя, бумажки о смерти так напишешь, что глядишь, а «жмурика» (покойника) еще и за государственный счет, по человечески, на кладбище похоронят. – Снова слегка недоверчиво хмыкнул Сопатый. – Да и браткам моим, в случае чего, дырки штопать, в своей больничке сподручнее будет. А если не выкорабкаются, то ты и их в доноры запишешь. А что? Они у меня парни крепкие, спортивные!
- В моей районной больнице, тоже доноров можно подбирать. Народ там лечится простой и доверчивый. Сам я оттуда уволюсь, а человечка своего оставлю. Это Славка Слезнев. Мы с ним в «пироговке» вместе учились. Лентяй. Бестолочь. Но с этой работой справится, – втягиваясь в рассуждения Сопатого, заговорил Жучинский. Он стоял у бильярдного стола и зачем-то вертел в руке взятый с него шар.
- Не спеши, Вова. Не спеши… – Сопатый медленно поднялся с дивана, забирая с его подлокотника массивную пепельницу. Опытный и очень осторожный преступник, даже сейчас, время от времени «залегающий на дне» где-то в провинции, подальше от ментовских глаз – он больше не стал давать волю фантазии. – Давай сначала клинику под себя отобьем. В ней ты свою обычную, без «мокрухи» (без убийств), практику наладишь. Твой Витек и этому поначалу рад будет. Потом оглядимся, и если все пойдет «тип-топ», сошку дальше переставим… Ну, а если «сгорим» (будем разоблачены), то на того же Витька «все стрелки и переведем» (представим как виноватого).
На том тогда разговор и закончили. А через месяц, начальный свой план исполнили. Еще через полгода, идея Жучинского стала реальностью. Бизнес по ничего не стоящему изъятию органов у «быдла» и продаже трансплантантов «богатеньким» - закрутился и дал прибыль. Успех кружил голову. «Значит все верно! Все правильно! - радовался Жучинский. – А раз так, то и в будущем все получится!». Появились новые идеи. Смелые, даже дерзкие. Такими заманчивыми они были! И чем больше задумывался над ними Володя, тем притягательнее они становились, обрастая деталями, подробностями, масштабами. Обдумывать их хотелось всегда. Воображение цеплялась за уже существующие достижения, и оттого фантазии становились наполовину уже осязаемыми. Жучинский, Сопатый, их клиника, огромная Москва, новая Россия – все это и в настоящем и в будущем, конечно же, присутствовало в проектах. То, что каждый день приносил с собой еще вчера непредсказуемые и порой пугающие перемены – абсолютно не волновало. Любые перемены, и хорошие, и плохие не страшны, если точно известна суть происходящего, если добыт философский камень. Если стала понятна суть вещей, которая заключается в том, что миром правят сильнейшие, избранные. Такие как Жучинский и Лукичев. Избранные! Это аксиома. Но он, Владимир Жучинский, на всякий случай доказал ее на своем примере. От осознания всего происходящего и от перспективы того, что еще только произойдет - хотелось петь.
Я сегодня не такой, как вчера…
Как будто кстати доносились откуда-то обрывки стремительной песни. «Да! Я совершенно не такой, каким был всего каких-то два года назад, - удивляясь такому открытию размышлял Володя. – Там, в прошлом, я, молодым дурачком, хирургом районной больницы, радостно катился в свою старость, в нищету и безвестность. Так и выработался бы, спился и сдох, как многие другие коллеги по цеху. Но я сегодня не такой, как вчера!» - опять опьяняя радостью и свежестью, зазвенела в сознании модная песня. И пусть в чужой песне дальше пелось совсем не про то, и не так – это его не огорчало. У него своя песня, свой смысл песенных слов и нот.
…И теперь меня уж не удержать!
И Жучинского, точно, уже было не удержать! Во всяком случае, так ему думалось.
Но тут произошел сбой. Крах. Конец всего.
Нашелся Лева-боксер. Казалось бы – предсказуемая удача, подтверждение правоты в деле и в своем превосходстве, которое рано или поздно должно обязательно проявиться. Даже с Левой. Со стороны Сопатого – за попытку предать и убить; со стороны Жучинского – за нанесенный бывшим боксерчиком удар в лицо, сбивший когда-то Володю с ног. Гнида, посмевшая покуситься на них - настоящая гнида и есть. И сколько бы она не извивалась, да по потникам не пряталась, а конец, все равно один будет – раздавят. Где только не скрывался Лева от людей дяди Сени! И на дачах за городом, и у дальних родственников. Ох, и пострадали же от лукичевских бандитов все, кто давал беглецу приют. Не заслужил Лева всей своей поганой жизнью этих жертв. Другие страдали, а он в последний момент ускользать успевал. Действительно, как гнида.
О том, что Лева лежит в той самой больнице, где совсем недавно Жучинский работал, стало известно от Славика Слезнева. Славик, Леву, как перспективное «тело», себе, «на карандаш» записал, ничего не ведая о прошлом мнимого больного, проходящего всестороннее обследование, требующее длительного нахождения в стационаре. Так, неожиданно, о Левиной лежке стало известно Жучинскому, а тот - новостью Семена Потаповича обрадовал. Хотел Лукичев, предателя, прямо в больнице и «задохать» (убить). Но Володя предложил ему вариант получше – «пустить Леву на органы». Дяде Сене идея понравилась. И он согласился. Жаль только, что из-за этого, делать из Левы отбивную котлету стало нельзя. Органы требовали нежности в обращении с тем, в ком они пока что находились. Поэтому, братки, Леву из больницы умыкнули деликатно. А то, что потом, Лева предстал перед Сопатым и Жучинским насквозь обоссанным и обосранным, так это не их вина. Храбрецом Лева никогда не был…
Кто конкретно будет резать Леву: сам Жучинский, или другой хирург из его клиники, подвластный Володе и уже не раз «подтянутый» на подобных операциях – было не принципиально. Главное, что справедливость, вот-вот должна была восторжествовать. И причем восторжествовать с полной моральной и материальной компенсацией.
- Ну что, Лева? – Володя с равнодушием заглянул в наполненные ужасом глаза подготовленного к операции человека. – Привет тебе от Сопатого! Прощай! Больше не увидимся.
- Эу-у, э-э-э! – завыл Лева, безуспешно пытаясь освободиться от ремней, надежно пристегнувших его к тележке-каталке. Сказать что-то в ответ, он уже ничего не мог. Сопатый, все-таки нашел способ лично поквитаться за обиду. Лукичев вырвал Леве язык. Вырвал собственноручно, на глазах у своих бригадиров и того небольшого персонала клиники, который был посвящен и участвовал в операциях с трансплантантами. Одновременно с этим убедительным примером кары, которая ждет любого, кто решиться на подлянку, неожиданно была решена проблема громко орущего о пощаде, приговоренного к смерти предателя. После экзекуции по отрезанию языка, Лева выл гораздо тише.
- Ы-ы, ы-у-у! – Лева широко раскрывал рот, в котором виднелись изуродованные и воспаленные остатки языка, снова начинающие кровоточить.
Жучинский вспомнил как Сопатый, ломая Левины зубы, грубо засунув в его рот хирургические щипцы, со второй попытки зацепив язык, стал вытягивать его наружу.
- Лежать! – с коротким сапом, Лукичев резко надавил на подавшуюся было за языком голову визжащего Левы, заставив ее со стуком опуститься на подголовник каталки. – Вот так! – со зловещим напряжением в голосе, Сопатый резко развернул ручки щипцов, отрывая кусок языка. – Вот так, Левчик!
- Вот так, Левчик! – назидательно произнес Жучинский, возвращаясь из воспоминаний к реальности. - Увозите и проводите выемку без меня, - распорядился он, обращаясь теперь уже к преданно закивавшему в ответ врачу операционной бригады. Небрежно, слегка, оттолкнув от себя тележку с привязанным к ней Левой, и одновременно отворачиваясь от нее в направлении к выходу из палаты, Володя неожиданно увидел незнакомца в накинутом на плечи больничном халате, стоящего на его пути, в дверях. «Как долго он здесь? Что слышал? - подумал в первые мгновения Жучинский, начиная волноваться. - Да и кто это, в конце концов? Что за проходной двор?» - уже не волнуясь, а раздражаясь думал он, намереваясь зло спросить об этом вслух, и не только у неожиданного посетителя.
- Постойте, господа. – Негромкий, но властный голос некстати появившегося мужчины, сопровождался красноречивым жестом по демонстрации присутствующим раскрытого милицейского удостоверения. – Никого и никуда увозить не надо. Я отменяю операцию.
«Капитан юстиции Репин Сергей Анатольевич… Личный номер… Удостоверение действительно… Следователь управления…», - не понимая того, что читает, и не желая верить в реальность начинающих неожиданно происходить с ним событий, Володя из последних сил попытался сохранять внешнюю невозмутимость и свое властное превосходство над визитером. «…Следователь Репин… Милиция… Именно сейчас… Сопатый часто повторял, что с милицией вообще ни о чем говорить не надо. Ничего не говорить и ничего не подписывать… Да, но как тут-то молчать?..», - Жучинский решил наступать.
- Позвольте, э-э, Сергей Анатольевич, - Жучинский еще раз заглянул в удостоверение. - Вы не можете в данном случае запретить проведение срочной операции. Да и вообще, не можете здесь что-либо запрещать…
- Господин Жучинский! – повысив голос, перебил его следователь. - Я запрещаю проводить назначенную вами операцию по изъятию органов из этого человека. – Репин кивнул в сторону Левы, который умолкнув, во все глаза таращился на них. - Мне все известно, - негромко и строго продолжил он. - Сейчас мы проедем с вами в управление, на допрос.
Капитан оглянулся в сторону двери, как бы предлагая сразу исполнить его распоряжение. И что удивительно, Жучинский, сам от себя не ожидая, уже готов был сделать шаг. Но следователь, снова резко и неожиданно повернулся к нему и вглядываясь в слегка растерянное и побледневшее лицо Володи, заговорил совершенно другим тоном – громко, взволнованно, немного сбиваясь.
– Как же вы можете, господа врачи?!. Вот так вот, с людьми!.. – Репин, в эту минуту почему-то совершенно не похожий на киношного доблестного мента, пытался заглянуть в Володины глаза. Это у него не получалось. Потому что Жучинский лишь один раз попытался принять этот вызов, но неожиданно наткнувшись на горящую в глазах собеседника боль, а не ожидаемое формальное негодование - не выдержал, и отвернулся в сторону.
- … Ведь вы же не шакалы, не волки, которые выискивают слабых, беззащитных, и р-режут затем! – Следователь, сделав ударение на слове «режут», передвинулся, и встал загородив пространство, в которое уставился неспокойными и ничего не видящими глазами Жучинский. Он словно пытался пробиться через броню внешней оболочки Жучинского, достучаться до его сердца, совести. И ждал ответа. Хотя что мог ответить ему Володя?
«Говорит, как будто отец отчитывает… Или мама…», - совсем не кстати, вдруг мелькнуло в голове. Родители ругали Володю редко. Но если это случалось, значит причина была из ряда вон выходящая, требующая немедленных выводов и серьезного исправления со стороны сына. И может быть поэтому, нынешнее, так похожее на отцовское возмущение следователя, неожиданно сумело поднять откуда-то из Володиной глубины те подавленные и отброшенные как вздорные, сомнения.
«Может быть все-таки Сопатый, а значит теперь и он, Володя, не правы? Про волков-то уж больно похоже. До обиды похоже… Человек человеку волк… Кто сильнее, тот и прав … Кто смел, тот и съел… Да, похоже. Но если так, то что же я наделал?».
Мысли мешались в голове. Володе вспомнилось как совсем недавно он встретил в подъезде родительского дома того соседа-старика, которому спас жизнь, вырезав аппендицит. Радостно поздоровавшегося с Жучинским деда, сильно выпившего, заводили в квартиру сопатовские братки, непривычно улыбчивые и вежливые. А на следующее утро, одинокого старика, как оказалось, завещавшего свое жилье Лукичеву, нашли мертвым, якобы умершим во сне. И в тот момент, Володе, определившемуся к тому времени со своим новым смыслом жизни для избранных и неизбранных, уже не было жаль человека, которого когда-то, он лично спас от смерти.
«Выискивают слабых, и режут… Как волки…», - снова и снова повторялись в Володином сознании слова Репина. Думать обо всем этом дальше стало просто невыносимо.
- Ладно, – торопливо сказал он следователю. - Пошли… – Жучинский, продолжая не глядеть на Репина, попытался сосредоточиться на том, как все это будет развиваться дальше: куда идти, или ехать, что брать с собой и так далее. «Расскажу все как есть. И пусть судят. Потом, если хватит сил, попытаюсь сам докопаться до сути, и найду тот момент, в который ошибся… который привел ко всему этому…», - решился Володя, начиная снимать больничный халат. Он даже хотел начать свой рассказ Репину прямо здесь, в клинике, в этой палате, с еще не увезенным из нее Левой…
Но вдруг, к ним, срывая с петель двери, и опрокидывая все, что попадалось на пути, вбежали бойцы СОБРа, в черных масках, с автоматами и снайперскими винтовками. Жучинский, его врач, и Репин, были свалены на пол. Затем, в помещении появились майоры и полковники, с видеокамерами и громкоговорителями. Репину приказали срочно убраться в следственное управление для пояснения руководству своих действий, сообщив, что от ведения уголовного дела он отстранен. А Жучинский еще долго лежал в наручниках на пахнущем хлоркой полу. Он видел то толстенные подошвы берц, то тупые кожаные носки форменных милицейских туфель, ходивших и стоящих рядом с ним людей. Обувь была грязной.
«А Репин пришел в палату в бахилах, - почему-то подумал Жучинский. Он впервые после своей укладки на пол, поднял глаза вверх. – И в халате…». Удивляла разница между Репиным и этими, новыми людьми. - «Почему они так непохожи? Нет. Что-то здесь не так. Прав дядя Сеня: надо молчать», - Володя окончательно успокоился.
Когда же его, грубо дернув подмышки и рявкнув «Встать!», сорвали с пола и размазав по стене, начали обыскивать, Володя снова вспомнил о Сопатом, когда-то рассказывавшем ему о том же самом.
«А запястья-то, действительно, так и не проверили, - мысленно усмехнувшись, приметил он, - Сопатый не врал тогда. Не-е-т, прав дядя Сеня…, прав во всем… Кто этот Репин? Откуда он взялся? Ладно, разберемся… А пока надо просто молчать, как учил Семен Потапович… И ничего не подписывать» - решил Жучинский, перетерпев боль заворачиваемых за спину рук и слушая щелчки закрывающихся наручников. Опустив голову, он краешками глаз пытался увидеть, запомнить и понять происходящее. Он стал спокоен, невозмутим. Он ровно дышал, чуть слышно посапывая.
Потом были: обыск, визг разбрызгивающей в разные стороны белые искры «болгарки», взламывающей сейфы и курочащей замки хранилищ; пачки денежных купюр, перетянутых разноцветными резинками и контейнеры с трансплантантами. Потом были фотографирование в фас и профиль, допросы, камера…
Сенсационный репортаж о задержании с поличным врачей-убийц, был показан в криминальных новостях почти всех телевизионных каналов. Дамочки милицейских и прокурорских пресс-центров, явно переборщив с макияжем и ювелирными украшениями, важно позировали перед телекамерами, озвучивая вопиющие результаты проведенных после этого сотен проверок больниц, клиник и медцентров. «Хирурги режут людей при каждом удобном случае!» - сделали вывод почти все, кто смотрел в те дни телевизор. Резонанс этих событий, не заставил себя долго ждать. Министерство здравоохранения запретило изъятие органов у людей-доноров, как у добровольцев, так и у людей, в отношении которых было действительно зафиксировано наступление смерти. Не останавливаясь на этом, медицинские чиновники пошли еще дальше, и просто запретили проведение всех операций, связанных с пересадкой человеческих органов. В стране разразился скандал, тема которого была вынесена на обсуждение в Государственной Думе. Но как и положено всем скандалам, волнения постепенно улеглись. Категоричные запреты минздрава стали мягче благодаря последующим пояснениям, инструкциям и рекомендациям. Поголовные рейды по операционным прекратились. «Правильное решение! – говорили ведущие хирурги страны. – Запрет всех операций с органами доноров – это абсурд. Бороться с криминалом надо по другому, не огульно, а по конкретным фактам…».
Вот только с конкретными фактами все складывалось очень плохо. Следствие по уголовному делу, возбужденному в отношении покушения на убийство Левы-боксера, неожиданно стало буксовать. Арестованный по нему Жучинский молчал и не подписывал никаких протоколов и постановлений. Лева-боксер молчал потому, что у него был вырван язык. Допрошенный персонал клиники давал показания, что ничего не знает об извлечении и продаже трансплантантов. Но самое главное, на что неожиданно напоролись опера РУБОПа, это на самоубийство официального директора клиники Виктора Ильича Кириллова. Витек, написав посмертное письмо, в котором жаловался на милицейский произвол, выбросился из окна своей квартиры, разбившись насмерть. Руководством оперативных подразделений криминальной милиции, серьезно рассматривалась версия, что Кириллову «помогли» и письмо написать, и из окошка прыгнуть. Смерть Витька была, скорей всего делом рук Сопатого. Да только сам Сопатый вдруг куда-то исчез, как, впрочем, он делал это и раньше, когда «дело пахло жареным». Времени на его розыск не было. Сроки, отведенные законом на ведение уголовного дела заканчивались. Участники следственно-оперативной группы и группы захвата, задействованные в штурме клиники, целыми днями не вылезали из прокурорских кабинетов, оправдываясь за «милицейский беспредел», упомянутый покойником Кирилловым. В результате, Кириллова и сделали единственным подозреваемым по уголовному делу, и в связи с его добровольной смертью, дело благополучно прекратили. Следователь Репин, к этому времени уже был уволен из органов по дискредитации.
Арестованного же врача Жучинского - выпустили из следственного изолятора на свободу. Но в Москве, Володе делать было уже нечего. Клиника, вновь отошедшая на правах собственности к родственникам Кириллова, была навсегда закрыта его перепуганным папашей. Изъятые при обыске деньги, хозяина которых в ходе следствия так и не установили, ушли в доход государства. За снимаемую в центре столицы квартиру было нечем платить. Возвращаться к родителям? Отец Володи, после проведенного в их доме обыска, телевизионных репортажей и допросов в милиции, отказался от сына. «Нет! Домой не пойду. Я не в чем не признался. Меня отпустили. Дело закрыто. Почему отец не встал на мою сторону? Почему не поддержал, а отказался от меня?» - подавленно думал выпущенный из изолятора Володя, медленно проходя мимо стен Высоко-Петровского монастыря. Но не обида на отца не пускала его домой. Володе было стыдно перед мамой. Он вспомнил, как она, вдруг постаревшая, непрерывно вытирающая свои уставшие плакать глаза, пришла на одно-единственное разрешенное ей свидание с сыном. Вспомнил ее вопросы о том, как кормят Володю, не холодно ли ему в камере, не обижают ли его… Как хотелось тогда Володе на коленях подползти к ней, уткнуться лицом в ноги, обхватив их руками! «Крепче, крепче обними меня, сынок! Покажи, как сильно ты любишь свою маму!» - вспомнил он мамин голос, идущий из далекого-далека, из детства. Для мамы он остался любимым сыном, хорошим мальчиком. Ее надеждой и гордостью. Жучинский вспомнил, что присылала ему мать в передачах: конфеты «Каракум» (самые для Володи любимые), домашние пирожки, вязаные шерстяные носки и носовые платки. Вроде бы – не очень значимый для камерного быта набор продуктов и вещей… Но как дорого было Володе все это наивно и любяще собранное для него матерью богатство! И как больно было видеть, что мамины пирожки грубо разломаны руками тюремного контролера, искавшего в них запрещенные к передаче предметы. Жучинский скрипнул зубами, вновь представив себе придуманную им картину со стоящей перед охранником матери, на глазах которой, на изнанку выворачивают пирожки, проверяя принесенную ею передачу…
«Уеду! Уеду подальше, куда-нибудь! В Сибирь! - решил он, прислоняясь к стоящему на тротуаре дереву, и закуривая. – Остановлюсь в любом городе, устроюсь на работу, а потом напишу маме большое письмо, в котором все ей объясню…».
Делая длинные затяжки, Жучинский хмуро оглядываясь по сторонам, невольно засмотрелся на монастырскую церковь.
«Храм Боголюбской иконы Божьей матери» – неожиданно вспомнил он название церкви, грустно улыбнувшись. В памяти проявились школьные годы с частыми экскурсиями по Москве, на которые отправляла его мать, приучившая сына интересоваться историей, много путешествовать и читать.
Подул теплый ветер. Он появился откуда-то сверху, от сверкающих на солнце ажурных крестов, которыми завершались взметнувшиеся ввысь купола. Легкое прикосновение свежего воздуха, которого так не хватало в совсем недавно оставленной затхлой камере следственного изолятора, до отказа наполненной арестантами – как будто начало развеивать тяжелые размышления. Забыв о потухшей в опущенной руке сигарете, глядя на церковь, Володя слушал, как в его памяти тихо звучали когда-то давно прочитанные строки:
Как Царица, в небе белом,
В золотом венце
Мать Христа, Святая дева
С грустью на лице
Слыша стоны вопиющих
Просит у Творца
Защитить всех нас, идущих
По пути Христа…
«А может, все-таки вернуться домой, - подумалось Жучинскому. – Ведь отпустили же меня! Вот и в постановлении написано…» - он достал из кармана и развернул чуть помятый лист копии постановления о прекращении уголовного дела: «…прекратить в связи со смертью подозреваемого Кириллова В.И… в действиях Жучинского… составов преступлений, предусмотренных статьями… не установлено. Жучинского освободить… - читал Володя. – Вот же, написано – освободить! Ничего не выявлено!». Но идущая дальше мысль не остановилась на скачке эмоций, а уже по старой, выработанной привычке стала развивать размышления дальше, глубже оценивая и просчитывая смысл написанных в документе слов. «Сопатый! – возникшая догадка о причинах, по которым у милиции ничего не вышло с его разоблачением, заставила сразу забыть и о церкви и о матери. – На допросах я ничего не сказал и ни в чем не признался. – Закреплял свое открытие Володя. - Персонал клиники, как посвященный в бизнес, так и не знающий ничего про дела с изъятием органов – хором отнекивался от всего. А ведь это сказался заблаговременный инструктаж дяди Сени. Для меня – он был в виде дружеского совета. Для других – был грубой, но очень доходчивой угрозой (с вырыванием языка у Левы). – Жучинский, вспомнив о недокуренной сигарете, быстро и точно отщелкнул ее в сторону ливневой решетки. Затем, снова закурил. – Официально, клиника принадлежала Витьку Кириллову, а значит и спросить за найденные в ней деньги и трансплантанты, милиция должна была прежде всего с него. Но Кириллов умирает и спрашивать становится не у кого. Итак, как и планировал дядя Сеня, «все стрелки он перевел» на Витька, а затем, выбросил главного свидетеля из окна… Ну да! Витька убил Сопатый! Убил, чтобы спасти меня! – Докурив, Жучинский еще раз прочитал постановление, и злорадно усмехнулся. – Да, Витек!.. Смутное время, мутная вода… Спасибо, дядя Сеня! Помог. Но и я не сломался. Правда, поплыл поначалу, когда с тем следователем, ну с Репиным встретился… Что же это все-таки за человек был?..
Жучинский шел на вокзал. Он уже не смотрел по сторонам, и не думал о том, возвращаться ему домой или нет. «Если тактика Сопатого оказалась такой неуязвимой, то и стратегию по реализации своей силы, власти и…своей свободы, бросать не стоит. Наоборот, надо пусть и снова начав с нуля, идти вверх. Все еще впереди. Все еще будет моим» - зло думал Володя, твердо решив ехать в Сургутск, где как он слышал, недавно открылся новый областной медицинский центр.
Всю дорогу до Сургутска, Жучинский просчитывал свои будущие действия. Менялись попутчики по плацкартному купе, храпели соседи, плакали дети за перегородкой. До всего этого ему не было никакого дела. Володя многократно прогонял в голове пережитое: советы и поведение хитрого и старого лиса Сопатого; легко предсказуемые поступки медицинских работников, похожих на разного рода живность на птичьем дворе; привычки и слабые места бизнесменов, схожих с жирными тюленями, легко уязвимыми, если их прихватить не в воде, а на берегу. В своем плане жизни на ближайшее десятилетие, он постарался учесть все. Надо было устроиться в медцентр на какую угодно должность и пахать до всеобщего признания в нем перспективного и талантливого хирурга. После этого – либо открыть частную клинику, либо получить в центре под свое руководство собственную операционную. Подобрать необходимое оборудование и верных людей. Начать тайную деятельность по извлечению трансплантантов и их реализации. Создать свой, крупный оздоровительный центр, под вывеской которого еще шире развернуть бизнес с донорскими органами.
На первый взгляд, могло показаться, что в Сургутске, Жучинский хотел восстановить себе все то, что потерял в Москве. Но одинаковыми были только этапы, «сошки» (как говорил Сопатый) достижения цели. Высота, которую надо было взять в Сургутске, была другой принципиально. Здесь, в Сибири, Жучинский решил стать незримым хозяином толпы, рассыпанной по городкам и селам огромной территории, удаленной от Москвы и Петербурга. Здесь, по его мнению, можно было легко и безнаказанно выбирать как добровольных, так и принужденных доноров из людей, до которых нет никакого дела ни у столичных, ни у местных начальников. Сбыт экологически чистых органов, вырезанных из здоровых русских баб и мужиков, предполагался через Японию и Китай, приграничный бизнес с которыми почти не контролировался никакими властями, как с русской, так и с иностранной стороны. Прямая продажа трансплантантов в Европу, Америку и внутри России, исключалась Жучинским категорически. Не замахивался он и на проведение собственных операций по пересадке больным донорских органов. «Я буду только резать и продавать, - думал про себя Владимир Львович, лежа на верхней полке, и примечая как по ходу его поездки, медленно, но неизбежно меняется за окном вагона окружающая природа. – Резать и продавать! Прибыль пойдет на пропаганду здорового образа жизни и на создание дочерних оздоровительных центров. Под такой маской доброго дяди, ко всему прочему и лично делающему сложные операции, я окажусь вне подозрений, и даже в лучших друзьях у неповоротливых чиновников и милиционеров».
Самым же главным, в своей миссии, Жучинский считал проверку своих собственных способностей, опыта и сил. «Теперь я все сделаю сам, - зло щурясь, и играя желваками, в который раз, мысленно повторял он, вглядываясь в стекло окна и пытаясь увидеть в нем едва видимое отражение своего лица. – Сам, без помощи Сопатого буду подтягивать нужных мне людей под себя. А то, что поначалу тяжело придется, так от этого злее буду, а значит быстрее сделаю все, что хочу!»
Приехав в ночной Сургутск, и сняв гостиничный номер, Жучинский, не ложась спать, принял душ, побрился, почистил и погладил одежду. Его разум больше не повторял подробности принятого плана. Разум уже начал этот план выполнять, ориентируясь в обстановке, и командуя телом. Утром, Володя вышел в город…
Прошло четырнадцать лет. В теплый день, подходящего к концу июня 2012 года, в VIP-ложе элитного конного клуба Сургутского ипподрома, сидел и размышлял о своих делах, преуспевающий хирург Жучинский Владимир Львович. Он руководил экспериментальной операционной, входящей в состав отделения критической хирургии медцентра. По сути, это была уже его собственная операционная, оснащенная по лично придуманному Жучинским методу, получившему название «Ванэндван», от английских «one and one» (один и один). Один врач и один больной. Все почти так, как когда-то рассказывал Володя своим коллегам на научных семинарах про полностью автоматизированную операционную. Только получилось еще лучше. Идея метода так долго вынашивалась и оттачивалась в его голове, что почти сразу же после разрешения, эксперимент дал положительный результат. Плановые операции у Жучинского проходили успешнее, чем аналогичные, но проведенные бригадой хирургов в обычных операционных. Оперироваться у него, стало престижным. Коммерческая медицинская практика, законодательно разрешенная к тому времени для всех врачей, стала давать Володе хорошие дополнительные доходы. Однако, другие хирурги перенимать метод не торопились. Причин этому было много. Но это не огорчало, а наоборот – радовало Владимира Львовича. Более того, он настоял на включение его операционной в состав отделения критической хирургии, что позволяло ему оперировать любого больного, которому требуется срочное операционное вмешательство. Это были пострадавшие от несчастных случаев на автодорожных и производственных авариях и в других происшествиях. Жучинский брался за самых безнадежных. Часть таких безнадежных он спасал. Если же пациент умирал – хирурга не винили. «Если уж Жучинский не смог спасти, то никто бы не спас!» - говорили коллеги. А вот медицинские чиновники, от которых зависело, распространять метод «Ванэндван» в целом по России или нет – так не считали. «Очень большой процент смертей» - говорили они, и поэтому экспериментальная группа, в которую кроме Жучинского входил еще Славик Слезнев, так и оставалась единственной и экспериментальной. И никто не догадывался, что именно такого положения вещей и добивался Владимир Львович. Суть же заключалась в том, что безнадежно покалеченные люди умирали на операционном столе Жучинского, оставляя ему свои органы. Кроме Владимира Львовича и его помощника Славика – об этом никто ничего даже не мог и предположить.
Узнать о поступившем, почти обреченном пациенте, представляющем интерес как донор человеческих органов – вот что входило в негласные обязанности известного нам Слезнева. Постоянно отирающийся в приемном отделении Славик, просто нюхом чувствовал, что вот эта, именно эта «неотложка», привезла в приемное отделение медицинского центра, страшно обезображенного, обреченного на смерть, но пока еще живого человека. И Славик начинал действовать. Пострадавший ложился под нож хирурга Володи, а в коридоре приемного отделения, Славик уже самозабвенно играл перед родственниками и медперсоналом роль скорбящего врача, понимающего чужое горе, спасти от которого, увы, даже современная медицина и талантливые врачи - на этот раз не смогли, хотя и отдали все свои силы. И Славику верили. Верили, не зная, что в операционной, хирург Жучинский не спасал больного от смерти. Все усилия врача были направлены на то, чтобы уцелевшие от травм органы пострадавшего, продолжали жить, будучи удаленными в специальные контейнеры.
Продажа трансплантантов шла без проблем. Полученные от нее деньги, незаметные за доходами от коммерческой врачебной деятельности за платные хирургические операции, позволяли Жучинскому жить не в чем себя не ограничивая и постепенно выкупать у медцентра свою автоматизированную операционную.
Появление в ней год назад НОСа, в принципе, планам Жучинского не помешало. Только теперь, во время операции, извлечение органов надо было начинать лишь после того как НОС-«фискал» даст сигнал, что человек лежащий на операционном столе умер.
У Володи даже появлялся какой-то азарт, когда НОС, изучив поступившего пострадавшего, механическим голосом сообщал: «Перспективы спасения нет». С этого момента, Жучинский начинал активно стимулировать организм погибающего человека. Запрограммированный на оказание помощи, НОС, будучи машиной, принимал его действия как попытку все-таки спасти умирающего, и начинал давать наиболее эффективные рекомендации. И Жучинский их выполнял, с насмешкой представляя себе, как прокурорские медики, читая на следующий день отчет НОСа о ходе операции, будут полностью убеждены, что врач, несмотря на диагноз современной машины – самоотверженно пытался вытащить больного с «того света». Пытался, но не смог.
На самом деле, Жучинский «хоронил» человека сразу. Органы, дорогостоящие и долгожданные, о дефиците которых пишут в интернете, говорят коллеги и зарубежные заказчики – вот что интересовало Жучинского, вот что надо было спасать. Извлечение их из «тела», Володя начинал сразу же, как только НОС сообщал: «Пациент умер».
О поступлении в медицинский центр «перспективных тел», лжеспасением которых можно было одурачить неподкупного фискала–НОСа, должен был вовремя узнать вездесущий проныра Славик. Узнать, и все сделать так, чтобы операцию было поручено проводить именно хирургу Жучинскому.
Несмотря на то, что «фискала» удавалось перехитрить, и этот изначально чуждый Жучинскому аппарат, попавший «на обкатку» в его операционную, не нарушил бизнеса от торговли донорскими органами - самолюбие хирурга оставалось сильно оскорбленным. «Почему? - думал Владимир Львович, - я должен как мальчишка стоять и ждать, когда безмозглый, железный «фискал», даст мне разрешение потрошить покойника, с которым все было ясно еще час назад? Как можно «подтянуть» НОСа под себя?».
Сегодняшний приезд Думина, мог бы окончательно прояснить этот вопрос. Сообщение биофизика, что научные работы с НОСом, очень скоро могут остановиться, конечно, радовало. Но… «В чем заключается принцип работы «фискала»? – задавал пока никому не адресованный вопрос Володя. – Из каких параметров формируется в его «мозгах» вывод о том, что спасать «тело» бесполезно?.. Раз этот аппарат все еще подключен к общей системе моей операционной, мне надо знать о нем все. Иначе, эта «серая лошадка», когда-нибудь, в силу патриотических традиций своего происхождения, может взять, да и заорать во всеуслышание: «Товарищи! А господин-то Жучинский и есть тот самый, настоящий врач-убийца!»
Жучинский улыбнулся этой своей придуманной ситуации, взял бутылочку сока и стал не спеша пить из нее, глядя в окно на молоденьких девушек-наездниц, красиво гарцующих на лошадях по дорожкам ипподрома.
«Нюхать пахнущий хлоркой пол, как когда-то в Москве?.. – Володя снова стал серьезным. - …Дело не в этом... Ситуация похожа на московскую чем-то другим… А может быть и нет. Ничем не похожа!.. Но слишком много сейчас уже стоит на кону. И прокола случиться не должно. Вот почему этот приезд Думина надо использовать с выгодой, и про НОС все для себя решить раз и навсегда».
Владимир Львович, стараясь не раздражаться на отмеченных им ошибках, снова вспомнил весь свой сегодняшний разговор с новосибирским ученым. Сделав это, он с приятным удивлением заметил, что ничего страшного, за что можно было бы сейчас отсчитывать самого себя, в принципе то, и не случилось. Биофизика он встретил. Дал ему возможность заниматься тем, ради чего он и приехал. Более того, Думину высказаны конкретные пожелания по совершенствованию НОСа, которые он принял к сведению. «А что? – Жучинский задумчиво уселся в кресло, и стал медленно поворачиваться в нем то в одну, то в другую сторону, - разговор с «ботаником» можно будет продолжить именно отсюда… Типа того, что мне, хорошо понимающему всю глубину гуманной цели, ради которой был изобретен «фискал» (для Думина, конечно, надо называть его НОСом), сразу была заметна эта его, как бы публичная категоричность: «перспективы нет!», «пациент умер!»… - продолжая развивать мысль, Володя хмыкнул, когда на ум стало лезть уже откровенное хулиганство, - «Караул! Хирург зарезал пациента на органы! В тюрьму его, в тюрьму!»
Обсуждением этого недостатка НОСа, Жучинский и решил отвлечь Думина от случившихся разногласий между ними, снова начать деловой, желательно дружеский диспут на тему… - «Ну, например, моего святого стремления спасать всех, кого мне кладут на операционный стол… - ехидно импровизировал он, представляя, как все это будет происходить на самом деле, и делая при этом на кресле полный оборот. – А там, по обстановке, между прочим, и спрошу этого «чукчу», как его «фискал» смерть констатирует! Не ошибается ли? А то, вдруг, ай-яй-яй, спишет железный аристократ в покойнички живого «лоха»… Вот Думин убиваться то будет!..»
Довольный Жучинский взглянул на свои «Брегет». – «Что ж, таймаут, заканчивается… Пора начинать второй раунд. Вряд ли Думин, занятый диагностикой НОСа, сумел догадаться о моем истинном интересе к аппарату. А значит, я ему остался как бы друг. Вот, как друг, и буду с ним дальше ваньку валять… - поднявшись из кресла, и направляясь к выходу, подводил итог Володя. - Ничего… все он мне расскажет!.. Никуда не денется…»
Глава 5.
Тот же вторник. Вечер.
Хорошее настроение, с которым Владимир Львович покинул ипподром, словно магнитом притягивало к нему все новые и новые положительные эмоции. В свой офис, где у стола, над какой-то схемой-простыней согнулся уставший Думин, Володя вошел как гость из будущего: бодрый, улыбающийся и все как будто знающий наперед. Он не дал биофизику даже шанса что-то сказать, категорически заявив, что все разговоры он продолжит только у себя дома, куда, в гости, он Думина и приглашает. И никаких «но», и никаких «поработать еще немного», и никаких «гостиниц»!.. Думин сломался быстро. Очень хорошо!
Затем, Володя, про себя, посмеиваясь от в общем то заранее ожидаемого им со стороны Думина потока вежливо, но плохо скрываемых эмоций, вез своего гостя к себе домой. Сначала, Максим Николаевич, никак не среагировав на новый Мерседес Жучинского, заметив, что они уезжают из городского центра - участливо спросил о наверное сложном положении местных врачей с жильем. Ведь купить его самим не всем по карману, даже через ипотечные банки. А уж в центре такого города как Сургутск, цены, наверное скачут выше и выше, и, может быть, уже не ниже новосибирских.
- Может, я все-таки остановлюсь в гостинице? Зачем мне вас стеснять?
- С жильем у нас все как всегда. И каждый устраивается с ним по- своему. Кто как может… - Володя, следя за дорогой понял, что биофизик считает, будто он везет его к себе в гости куда-нибудь, в отдаленный зачуханный спальный район, и что его гостеприимство это лишь вынужденная дань вежливости и такта к приехавшему в незнакомый город человеку. И такое гостеприимство никому не несет с собой ни отдыха, ни радости: обычный в таких случаях ужин, обычный разговор с домочадцами, суетливые хлопоты по выделению места под ночлег, и висящее до утра чувство напряженности от присутствующего в доме чужака. В гостиничном номере все было бы легче и проще. К тому же, Жучинский не сомневался, что если бы он не вытащил так бесцеремонно Думина с работы - тот до сих пор бы сидел в операционной, рядом с НОСом, и отправился бы искать гостиницу только где-то после полуночи. Володя не стал расшаркиваться с ненужными реверансами в ответ на скромные протесты заблуждающегося в своих выводах ученого. «Всему свое время. Скоро, дядя, сам все увидишь» - иронично подумал он.
Любой человек, не знающий Сургутска, так же как Думин, выезжая сейчас с его центральных улиц, думал бы одинаково с Максимом Николаевичем. Почти те же, что и в других городах, схожих по году основания и численности населения: силуэты многоквартирных домов разных эпох застройки; смазанные и не претендующие на признание в качестве достопримечательности – небольшие выцветшие от времени старинные особняки и редкие запыленные аллеи с многократно крашенными лавками, криво стоящими урнами и пивными палатками; вереница однообразных по своей сути магазинов, магазинчиков, кафешек, занимающих весь нижний ярус первых этажей; и, конечно реклама, реклама, реклама. Плазменные экраны, жалюзевые стенды, крутящиеся щиты - как достойное украшение центральной части города, и обыкновенные плакаты-растяжки на его окраинах. Безликие, вообще не цепляющие глаз: павильоны остановок общественного транспорта, дорожные знаки, деревья на тротуарах, газоны и турникеты. Все это, при взгляде из окна машины - окончательно делали Сургутск похожим на другие далекие русские города, мало изменившие свой облик за последние двадцать лет. Вид же спальных районов в наступающих сумерках навевал грусть, похожую на ту, которая возникает с уходом праздника, когда привлекающих к себе огней и человеческого движения все меньше и меньше, и вот – остаются только будничные, не яркие, заранее известные и поэтому заранее сковывающие отношения и обязанности между всего несколькими людьми. Максим Думин представлял жилище Жучинского как, в лучшем случае трехкомнатную квартиру, где-то в середине многоэтажного дома-коробки, построенного в последней четверти прошлого века. Он уже представлял как его будут представлять всей семье врача, покажут апартаменты, и надолго усадят за обильный стол, специально накрытый в гостиной… «Нет. Когда тебе пятьдесят лет, одноместный номер гостиницы, пожалуй, лучшее место для ночлега в чужом городе. Любые другие варианты обещают куда меньше шансов чувствовать себя на следующее утро отдохнувшим и ни в чем, ни перед кем не виноватым» - расстроено думал биофизик.
Совсем тоскливо стало Думину, когда он увидел, что и пригородные застройки остались позади. – «Неужели, этот хирург живет за городом, в деревянном доме? – переживал ученый, удрученно и уже безнадежно соглашаясь со своими мыслями, что его идея самовольного приезда в Сургутск, на профилактику НОСа, наверное, все-таки оказалась не удачной. - И проект все равно закроют, и вот еще человеку забот о себе прибавил…»
Но неожиданно, сопки, между которыми утомительно однообразно тянулась дорога, вдруг расступились, и взору Думина открылся вид прибрежной низины, залитой яркими огнями и оттого кажущейся бескрайней. Впереди, навстречу автомобилю, разгоняющемуся по широкому и ровному полотну шоссе – к ним приближался фантастический город, сначала показавшийся Думину миражом, оазисом. Но город не был ни тем, ни другим. Город был настоящим.
- Володя! Что это за чудо?!
- А я думал, что вы задремали, – обычным голосом, и кажется ничему не удивляясь ответил Жучинский, на самом деле изподтишка следящий за реакцией собеседника на удивительное изменение ланшавта. – Это Санни, - ведя машину и не отрывая взгляда от дороги, коротко добавил он.
- ?
- Ну, у Бони Эм (Boney M), известная композиция «Санни» («Sunny»)… - Володя негромко и приятно запел: - «Sunny, Yesterday my life was filled with rain…» (Солнышко, вчера моя жизнь была наполнена дождем)… - и видя, что собеседнику знакома напеваемая им мелодия, пояснил: - Санни – это новое название нашего ультрасовременного района, который раньше назывался «Солнечным»…
Район Санни, или Санни-таун, о котором стал рассказывать Жучинский изумленному Думину, действительно, всего несколько лет назад назывался Солнечным. Новое название ему дали японцы, взявшие эту большую территорию земли возле водохранилища, в девяностолетнюю аренду. Сразу же после подписания этого контракта, с большим трудом выигранного (вырванного) у китайцев в ходе тендерной войны, новые арендаторы, мощными бульдозерами снесли все, что до этого момента было возведено здесь человеком. Но голой пустыни на этом месте никто так и не увидел. За три года, приветливые, но немногословные специалисты из страны «восходящего солнца» - под землей и под водой, на поверхности суши и моря, и дальше, над ними, ввысь – строили, строили и строили новый город будущего, хозяевами которого на долгие десятилетия вперед становились японские фирмы и корпорации. Песня некогда очень популярной группы – стала счастливой визитной карточкой этого «Солнечного города». Мини-метрополитен, многоэтажные подземные автогаражи, терра-профилактории минеральных источников, аква-туннели и конференц-залы аквариумного и пещерного дизайна - были словно гигантским клубком корней, из которого, как хрустальные причудливые растения, поднимались на поверхность первоклассные гостиницы, офис-небоскребы, шопинг-салоны и многоярусные центры развлечений. Со стороны окружающих Санни-таун сопок, оставленных во власти девственной природы, новый город-спутник напоминал огромный, выросший из холодных недр, и стремящийся к солнцу, ледяной кристалл темно-голубого цвета, в глубине миллионов сверкающих граней которого, по тончайшим золотым и серебряным нитям, постоянно пульсировали таинственные огоньки какой-то неведомой жизни. Казалось, будто бы этот кристалл уже начал таять от солнечного тепла, отчего рядом с ним разлилось море, которое, легко одолев преграду плотины, раскинуло свои воды ручейками рек, будто старающихся умыть собой и разбудить от многолетнего сна раскинувшийся ниже по течению старый Сургутск.
- Вы что, предлагаете поужинать где-нибудь здесь? – вдруг, перестав таращиться на манящий к себе город, и тревожно посмотрев на Жучинского, предположил Думин, вероятно обманутый своей собственной догадкой о планах Володи на этот вечер, и преждевременно ужасаясь стоимости блюд в местных ресторанах.
- Ужинать, как я и говорил вам раньше, мы будем у меня дома, - приветливо взглянув, улыбнулся Володя. - Просто в Санни-тауне, есть прибрежный жилой комплекс, построенный почему-то в стиле английского Борнмута. Красивые дома, удобные квартиры с видом на туманное побережье. Вот там-то я и живу. А проехать туда можно только через это… - Жучинский задорно кивнул на уличную иллюминацию, - …безобразие.
- Безобразие?!
- Завораживающее, ослепительное, но очень быстро надоедающее безобразие, - продолжал понимающе улыбаться Жучинский. – Лично мне, свободное время больше нравится проводить на своей террасе, где в тишине, при мягком освещении, читать книги, слушать музыку, смотреть на море…
- Человек склонен быстро привыкать к хорошему… - Думин, как видно не желал так легко, вслед за Жучинским отметать навалившееся на него со всех сторон торжество современной архитектуры в разряд всего лишь примелькавшегося окружения. Он снова повернулся к окну, разглядывая уличные панорамы. – Вот у нас, в Новосибирске ничего такого нет!
- Так в Новосибирске и такого моря с озером нет, Максим Николаевич.
- Ну вот, здесь я и живу, проходите, - Жучинский зашел в квартиру первым, включил режим вечерней иллюминации интерьера и повернулся к скромно мнущемуся на пороге Думину, жестом подбадривая его быть смелее.
Сделав несколько шагов, и остановившись, ученый, ошарашено обведя взглядом огромную прихожую, удивленно уставился на Жучинского, разведя от впечатлений руки и медленно покачивая головой.
- Владимир Львович… Шикарная машина, квартира… Как я понял, пентхаус?
Владимир Жучинский имел собственную, купленную полгода назад квартиру, на верхнем этаже четырехэтажного дома, стилизованного под английские традиции архитектуры середины двадцатого века. Это, действительно, был пентхаус, с просторной террасой и несколькими большими комнатами. В одной из них, определенной Володей, как гостиная, двумя днями раньше, в воскресный вечер, он показывал Славику Слезневу свой новый, недавно приобретенный симфотивицентр. Сейчас, эта комната была идеально прибрана (вышколенная прислуга, набранная администрацией жилого комплекса, исключительно из сорока-пятидесятилетних кореек – знала свою работу и дорожила ею). Выключенный голографический экран, таинственно отражал теплые тона мягко горящих со стен, пола и потолка светильников. Через слегка приоткрытое окно веяло свежей, немного влажной прохладой.
- Денежная линия, Максим Николаевич! Денежная линия… - Жучинский утвердительно кивнул. Как только, вслед за родовыми, государство ввело еще и больничные сертификаты, у врачей появился стимул бороться за своих пациентов. Когда больной приходит в больницу с таким, я бы сказал, государственным векселем, и говорит: «я хочу, чтобы меня оперировал хирург Жучинский, и только Жучинский!» - это означает, что деньги с этого сертификата, будут перечислены на мой банковский счет, то есть на счет того врача, который и будет больного непосредственно лечить. Три года такой новой экономической политики в системе здравоохранения, и вот… - Жучинский обвел рукой прихожую, после чего слегка коснувшись плеча Думина, пригласил того пройти дальше. - Это гостиная. А эта комната – для вас. В ней есть отдельные ванна и туалет. Располагайтесь, приводите себя в порядок. Но не копайтесь долго. Очень скоро будем ужинать…
- Удивительно все-таки… Десять, пять лет назад, над зарплатой медиков смеялись. И вдруг – такое… - Думин, после душа, кажущийся менее утомленным чем был раньше, деликатно покашливая, дал знать, что он вышел из отведенной ему комнаты. – Среди моих знакомых врачей, такой роскоши – нет ни у кого. – Ученый с интересом вертел головой, осматривая гостиную.
- Реформа дала подняться успешно практикующим врачам. Тем, кто лечит, и к кому идут лечиться. Бездари и лентяи и… увы, управленцы - по-прежнему молятся на повышение должностных окладов. – Жучинский, заметив появившегося гостя, снял с уха радиомикрофон и выключил прослушиваемый в ожидании Думина фон-автоответчик. Затем, он, не вставая с дивана, через дистанционный пульт, убрал раздвижную стену, соединив таким образом комнату с кухней в одно целое.
- Да, но я то, как раз и знаю тех ребят, которые в реанимациях и бьются за каждую жизнь, - вежливо, но упрямо возражал Думин. – Работая над НОСом, присутствуя на операциях, я со многими хирургами познакомился. Конечно, зарплата у них поднялась, но, все равно, до получки только-только хватает. А ребята все молодые, талантливые…
- Вот! – сделал ударение на услышанном от своего собеседника, Володя. - Молодые!.. А вы знаете, сколько лет я работал рядовым медбратом, а потом простым хирургом? Думаете – вся эта, как вы говорите, роскошь, сама на меня упала? – Он постарался вложить в свой вопрос обиду, и чуть-чуть возмущения, в душе, наоборот обрадовавшись тому, что Думин сам, непринужденно затронул тему НОСа и теперь ее можно было только аккуратно развить в нужном направлении. – Я являюсь руководителем экспериментальной операционной, в которой применяется мною же разработанный метод «Ванэндван». И я не меньше ваших знакомых, опять же, как вы говорите, бьюсь за жизни, порой безнадежных людей… И здесь, естественно не до денежных сертификатов. Но есть еще и обычные операции, соглашаясь на которые, больные, в качестве оперирующего их хирурга, выбирают меня и мою операционную. А значит именно мне государство и платит денег больше, чем другим… Плюс к этому, есть много людей, желающих лечиться и сверх сумм гарантированного лимита…
- Владимир Львович… - по виду Думина, было понятно, что он полностью согласен с доводами Жучинского, и уже жалеет о том, что своим спором огорчил его. Но Володя, преследуя свою цель, перебил Думина.
- Было время, и я до зарплаты каждую копейку считал… Но это не было самым важным тогда, да и сейчас (тут Жучинский сказал искренне не только для Думина, но и для самого себя)… А важным (с этого момента, Володя начал играть перед ученым спектакль – «валять ваньку») я считал только свое участие в лечении и спасении больных. Вот почему я придумал свой метод, и теперь оперирую гораздо успешнее других. – Спокойно взглянув в глаза Думину и сказав это, Владимир Львович сделал паузу, поднялся, прошел на кухню и взяв передник, вроде как собрался его надеть, но, дождавшись, что его гость вот-вот что-то залопочет, снова заговорил, опять возвращаясь в гостиную, держа передник в руке. – Мне действительно не нужен ваш НОС. Посмотрите его отчеты. Я не сделал ни одной ошибки при постановке диагноза и по ведению операций. Даже когда НОС орал свое: «пациент умер», я как правило, продолжал спасать человека. Но я понимаю, Максим Николаевич… - Жучинский запрещающим жестом и чуть повысив голос, снова пресек новую попытку биофизика вступить в разговор, - всю серьезность замысла создания этого аппарата. Поэтому и включил его в систему своей операционной. Поэтому и сообщил сегодня то, что мне в этом аппарате не нравится.
- Вы совершенно правы, Владимир Львович, – Думин радуясь, что смог-таки наконец заговорить, даже не заметил, что Жучинский просто тактически разрешил ему это сделать. – Звуковая констатация ключевых моментов состояния пациента, действительно представлена в НОСе грубо и не корректно. Я уже все исправил. Теперь НОС не будет сообщать механическим голосом о том что перспективы спасения нет или что пациент умер. Об этом будут информировать два световых сигнала. Завтра я покажу, как это стало работать…
- Спасибо! – Володя подошел к вставшему ему навстречу Думину, и пожал его руку. Для Думина, это рукопожатие было, наверное высшей наградой за его нынешнюю поездку в Сургутск. Сам же Жучинский, вкладывал в проникновенность своей благодарности, удовлетворение от еще одного удачно сделанного хода в «раскрутке» новосибирского «ботаника», и уверенность, что и дальше все пойдет «тип-топ». «Главное не торопиться. Вот сейчас, лучше сделать перерывчик и ненадолго сменить тему разговора» - подумал он. – Послушайте, - словно спохватившись, весело и громко произнес он, взглянув на сжатый в руке передник. – Я же вас не разговорами, а ужином должен кормить! Тоже мне, пригласил в гости называется. – Володя развернулся, и быстро направился на кухню, на ходу одевая и завязывая фартук. – Через двадцать минут будем есть настоящие сибирские пельмени!.. А пока, чтобы вы не скучали… Предлагаю послушать, ну и посмотреть, конечно – новый альбом, я считаю, многообещающей группы «Гольд барэль». – Жучинский, на этот раз через пульт, включил симфосистему.
Володя знал на что тратить деньги, о происхождении которых он только что так убедительно лгал Думину. Музыкальная видеоустановка была так совершенна, что после того как она включилась – стало казаться, что огромный, почти во всю стену черный прямоугольник экрана, вдруг превратился в окно, из которого зрителям стали видны развалины сооружений Древнего Рима. Над ними полыхал закат. Черные, сиреневые и фиолетовые облака, наплывали на красное солнце, медленно опускающееся за покосившиеся мраморные колонны величественных некогда дворцов и храмов; блики угасающих лучей напоминали пятна крови, стекающей на землю по щитам и доспехам шагающих ровными рядами легионеров; холодный блеск сверкающей как ртуть реки… По всей комнате, громко и торжественно-зловеще, разлилась мелодия из «Стены» английского Пинк Флойда. Но слова и поющие их голоса были иными:
Дайте миру больше секса
Людям нужен только он
Все отдать во власть рефлекса
Секс – Цезарь!
Путь – за Рубикон!
На экране появилась четверка наголо стриженных парней, одетых в порванные до дыр и лохмотьев джинсы и футболки. Это были солисты группы «Гольд барэль». Участвуя в сюжете клипа, разыгрываемого под их, действительно, завораживающее пение, они, со строгими и будто окаменевшими лицами, синхронно взмахивали руками в сторону реки, и разворачивали тем самым по новому направлению покачивающиеся при медленном движении военные легионы.
Скинем шлемы, скинем тоги
И о них не вспомним вновь
Пусть сольются с нами боги
В секс неба!
В вольную любовь!
Неожиданно песня оборвалась. Солдаты, переправившиеся на другой берег, замерли, встав в полном безмолвии, настороженно высматривая противника. Вдруг – страшный и нарастающий гул бросаемых щитов и топот тысяч обутых в тяжелые сандалии ног. Ровные ряды легионов стремительно сломались, сливаясь в один рой, срывающийся с места, и устремляющийся навстречу такой же огромной и хаотичной, бегущей им навстречу толпе людей, состоящей из амазонок, тоже сбросивших с себя боевые доспехи. Снова тишина. На экране – опять четверка хмурых певцов, молча, и синхронно опускающих горящие факелы на сразу занимающиеся огнем настилы речной переправы. Мосты сожжены. Зарево пожара и висящие над ним фиолетовые, сиреневые и черные облака…
- Ну, как? – Володя, остановив альбом, перевел свой взгляд в сторону Думина. Тот, о чем-то задумавшись, не ответил. – «А мы с ним, действительно абсолютно разные… - мысленно, с раздражением, констатировал такую реакцию гостя Жучинский. - Во всем… С музыкой, чтоб гость не скучал – и то, накладка выходит. Надо выводить «ботаника» из его хандры и не обещающих ничего хорошего раздумий - на что-то нейтральное. Но только осторожно… Очень осторожно».
- Извините, задумался… Новые для меня исполнители, новые слова на музыку, которую сто лет не слышал, но которая нравилась. – Наконец заговоривший Думин, явно не разделял восхищения Жучинского по отношению к отзвучавшей песне и показанному сюжету. – Мне тут пришла в голову мысль о нашей тяге к категоричности. Вот смотрите: - Дайте больше секса! Миру нужен только он! – биофизик, даже вяло взмахнул рукой, небрежно повторяя жесты, увиденные в клипе. – Но ведь на самом-то деле - это не так! Зачем же тогда так одержимо горлопанить об этом? Чтобы выделиться? Нет, эти ребята уверены в том о чем поют? Они молоды, и действительно считают, что секс – это самое главное. Их можно понять, полагая что со временем их гены перестанут так настойчиво терроризировать мозг. Но, в их заблуждении - им нельзя и потакать. Иначе, неверно истолкованный лозунг тоталитарного секса, рано или поздно пустит «под нож» все наши, веками накопленные устои, пусть тоже во многом категоричные, но истинные, проверенные не одним поколением. И если такое случится, люди, в лучшем случае превратятся в кроликов с их бездушным и бесконечным размножением, а в худшем – в волков, у которых право жить и заниматься сексом будет принадлежать лишь сильнейшим. И в том и в другом случае, человечество кончится.
- Да бросьте, Максим Николаевич! – Володя громко и добродушно рассмеялся. – Ну что вы сегодня во всем видите только плохое? Я вас не узнаю! В прошлые наши встречи – из вас просто лился оптимизм. А сейчас… С этой новой группой, все гораздо проще. У наших московских нефтяных магнатов (оттого и название у группы такое, ну как бы, отраслевое), подросли толковые, не закрепощенные детки, которые проводя лето в сочинских владениях своих пап и мам, однажды встретились, и организовали свою музыкальную группу. Раскрутить ее на родительские деньги, большого труда не составило. Появились поклонники. А так как голоса у парней все-таки были, то со временем и при наличии больших претензий на славу – у группы стал нарабатываться и профессионализм. Как результат – пятьдесят клипов в новом, и что удивительно, пока даже дифицитном, флэш-альбоме. Расстроившая вас песня была написана ими в знак протеста против возражений в идущей сейчас дискуссии об объявлении города Сочи третьей российской столицей. Ребята просто предложили сломать старые стереотипы мышления о статусе столицы государства. Ну, и, конечно, сделали это, используя тему секса, который, как вы точно подметили, сейчас больше всего остального терроризирует их мозги. Ну спели и спели. А вот тема про Сочи, как главный город России – довольно интересна… Вот вы, Максим Николаевич – что думаете об этом?
- Считаю, что идея интересная, хотя… - Думин тоже улыбнулся, - Как мне известно, и она - обязана своим появлением исключительно молодежи. Точнее, молодежному правительству, штаб-квартира которого располагается именно там.
- Да, в преддверии зимней олимпиады, и всего, что в связи с этим сейчас делается на нашем Кавказе, в юных головах рождается такое!.. – Жучинский сказал это просто так, поддерживая разговор. Он, с видом знатока, расхаживал по кухне, готовя ужин, иногда останавливаясь напротив биофизика, который, увлеченный разговором и немного поосвоившись, пересел в ближнее к нему кресло. – Для них – все люди братья, окружающий мир – цветущий сад, будущее – спокойно как море и безоблачно как небо… Сочи – образец столицы будущего! Россия вперед!.. Но зачем России столько столиц?
- Ну а если допустить, что выбрать надо только одну? Чем Сочи хуже Москвы и Петербурга? Историей? Интересами безопасности? Географическим или экономическим положением? – Думин увлекся разговором. – Но для столичного статуса главное ведь не это. Все, что нужно столице, это нахождение в ней верховной власти. И правительственные дачи сочинской Новой Мацесты, в качестве президентской резиденции - ничем не хуже московского Кремля или питерского Таврического дворца. – Биофизик умолк, задумавшись, и мечтательно улыбаясь. – А знаете, Владимир Львович, чем Сочи гораздо лучше в качестве столицы чем Москва или Питер?
- ?
- Вспомните!.. – Думин увлекался темой разговора все сильнее и сильнее. Глаза его светились радостью открытий, догадок и предположений, крутящихся у него в голове. На скулах появился легкий румянец азарта. – Москва, Кремль, Красная площадь… и в самом сердце страны – огромное кладбище с ленинской пирамидой по средине… А Питер? Этот город строился как будущая столица империи, и изначально был обречен стоять на костях тысяч гибнущих здесь крепостных крестьян…Сочи в этом ракурсе – не погост. А живой России, как говориться – живая столица.
- Ну, уж куда вас занесло!
- Постойте, постойте! Это интересно… Ну да! – Думин даже встал от захватившей его идеи. – Вот, если бы у вас, здесь, в квартире, лежал саркофаг с мумией какого-нибудь строителя-японца, умершего, может и героически, при воздвижении этого фантастического Санни-тауна?.. Вы бы хорошо себя чувствовали? Была бы прекрасной ваша жизнь?.. – Вот! – Кажущийся смешным в эту минуту биофизик, утвердительно качнул указательным пальцем в сторону Жучинского, который, встав, и облокотившись на холодильник, улыбаясь смотрел на разошедшегося в своих разглагольствованиях Думина. – Ну не правильно это! Не правильно хоронить, пусть и дорогих нам людей, на городских площадях, в парках, на центральных аллеях…
- Скоро построят большой государственный пантион, перенесут туда все могилы с Красной площади, и Москва, хотя бы в ваших глазах, реабилитируется и сможет достойно защищать перед незапятнанным трупами Сочи, свой столичный статус, - Жучинскому надоела эта болтовня, и он решил ее деликатно и шутливо прекратить, конечно же незаметно для Думина. – «Что за человек за такой? Все копает до крайности, до абсурда!» - злясь думал он.
– Пожалуй. Вот только с мавзолеем, наверное, до двадцать четвертого года ничего сделать не удастся, - настырно продолжал ученый. Левые партии будут против его переноса… но столетие со дня смерти Ленина, сможет стать хорошим поводом для начала дискуссии о захоронении его тела, и уж конечно, не под кремлевскими стенами…
- Максим Николаевич! – Жучинский усмехнулся, заметив, что Думин перестал даже реагировать на прямое обращение к нему. – Максим Николаевич! – громче повторил он, вложив в свой голос строгую интонацию. - Какую музыку вам включить? У меня большая фонотека.
- А у вас есть «Аквариум»?
- Не знаю… Но я сейчас посмотрю… Ого! – Володя, с удивлением и неожиданно быстро для себя, нашел электронный список песен заявленной гостем группы и пролистал его. – «Мда! Песня под названием «Пятнадцать голых баб», - скептически усмехнулся он, - Этот Думин только что плевался на тему секса в современном и качественно сделанном клипе, а сам попросил послушать нечто похожее, только вырытое… так, примерно… из прошлых семидесятых! Ну мужик дает! Ладно, пусть слушает что хочет…» – Володя нажал на пульт, и взглянул на экран. Пять музыкантов неторопливо выводили непривычную, но когда-то, очень давно, где-то уже слышанную им мелодию. Жучинский сделал звук потише и пригласил своего гостя к накрытому столу.
На ужин были пельмени.
- Настоящие, сибирские! Попробуйте, – с неподдельной гордостью сказал Володя, ставя перед гостем дымящуюся тарелку. - Приятного аппетита… А может водочки? А, Максим Николаевич?! Тоже «Сибирская». Наш, отечественный, восстановленный бренд! Ну, немного… Для аппетита… Вместе со мной. – Володе хотелось, чтобы Думин, который днем, так категорично отказывался от спиртного, все-таки выпил.
То, что Думину выпить хотелось, было Жучинскому видно. Было понятно и то, что биофизик старается не пить только принципиально, а не из-за , скажем какой-то болезни или борьбы с алкоголизмом. Но, на этот раз, против одного, лично принятого Думиным для себя самого запрета – Володя Жучинский, как гостеприимный хозяин, выдвинул аргументы, устоять перед которыми Максим Николаевич не смог. На столе были, щедро разложенные в выполненной в старом русском стиле посуде: свежий хлеб, горячие пельмени, соус к ним, молодая зелень. И холодная водка, в бутылке, со стекающими вниз капельками влаги и с этикеткой, на которой неслась по снегу веселая тройка.
- Ну… Уговорили.
«Ай, молодца!» - мысленно похвалил Володя: то ли себя, то ли Думина.
Пельмени Володя лепил сам. Однажды, увидел по телевидению, в одной из кулинарных передач, как готовят это блюдо. Заинтересовался, записал на цифробук сюжет. Затем посмотрел снова. Затем еще раз. И захотелось пельменей, и именно сибирских, и только самим приготовленных. Проанализировал рецепт, отметая некоторые детали приготовления, считая их по своему мнению чужеродными и неподходящими к блюду, которое ему хотелось сделать и попробовать. Так же, не слепо, а творчески, подошел и к заготовке необходимых для стряпни продуктов. Может быть даже грубо. А что? Нормально!
Так, фарш должен был состоять из трех видов мяса: сохатины, говядины и свинины...
- Мне надо свежее мясо лося. Вот лицензия на отстрел. Лось должен быть молодым и, естественно, здоровым. Стрелять будете вы, – говорил он работникам фирмы, занимающейся организацией и проведением охоты. – Когда завалите – отрежете мне куски, какие скажу, а остальное заберете себе.
Егеря, давно привыкшие к разного рода чудачествам богатых стрелков-охотников, по простоте своей сначала и не удивились, не вдумались в слова, сказанные клиентом. Как разумеющееся, восприняли придирчивость Жучинского к предложенным в качестве трофея животным. Не впечатлили Володю ни большой, с огромными рогами вожак-сохатый, ни трехгодовалый самец. Неделю по тайге ходили. Гадали: «Какого же такого лося городскому чудаку надо?». А тому – как будто скучно все и не интересно. Взглянет в бинокль на нового лося, задумается, и головой мотнет: «Нет, не то…». Но стоило ему молодую лосиху, с годовалым теленком увидеть – сразу заинтересовался, что-то прикинул в уме, прищурившись, а потом на проводников взглянул: «Валите обоих!». И то что вместо одного лося, разговор уже шел о двух, и то, что как то не хорошо - убивать мать с ребенком, пусть и из животной скотины, Жучинского не волновало. – «Валите! Заплачу!». - Свежевать застреленных лосей – распорядился тут же. Показал – откуда и какие куски вырезать. И смотрел – правильно ли, так ли, как велел, делают.
- Неужели, не брезгуете смотреть-то, барин? – испытующе, коротко посмотрел тогда на Жучинского, один из старых егерей, разделывая туши. – Ведь кровь, кишки тут… Некоторые не выдерживают…
- Мясо положите в короб и обложите льдом, - Словно не слыша вопроса, распорядился Жучинский. – Так… Дополнительная плата тому, кто поможет купить свежую говядину и свинину. Желательно, парную. – По деловому объявил он.
- А вам, барин, опять, чтобы мать с дитем были? – укладывая мясо, сквозь зубы, тихо произнес тот же егерь. Помочь Володе в его новой просьбе никто не взялся. Странный заказчик попался. Страшный. Только в чувства местных мужиков, Жучинский вникать не собирался. Взял мясо, какое надо, сел на снегоход, и уехал, оставив их стоящих рядом с еще не окаменевшими на морозе, изуродованными зияющими дырами срезанных ломтей лосиными тушами. А что касается говядины со свининой, то ее, равно как и грибы с ягодами, необходимые для приготовления захотевшегося ему блюда, Володя прикупил свеженьких, поближе к дому. И конечно, тоже – все выбирал сам.
- Итак, берем сохатину, - Володя по дружески снисходительно взглянул на с удовольствием жующего пельмени Думина, - это значит лосятину, ну… лосиное мясо. К ней, говядину и свинину, в пропорции по одной трети каждого вида мяса. Свинина не жирная! Мясо не пропускать через мясорубку, а рубить!
- ?
- Да! Именно рубить! Я вот здесь и рубил, - Володя махнул вилкой на широкий кухонный стол в глубине кухни. – Какой грохот тогда стоял! – Он весело рассмеялся, и увлеченно продолжил. – Кусочки мяса нельзя ни солить, ни перчить. Ни в коем случае не добавлять лука! Только сок! Сок морошки, брусники и клюквы… И получается удивительный вкус! Чувствуете?.. Соль, специи и лук, в едва-едва… - Жучинский, с видом знатока прикрыл глаза и повел сложенными уточкой пальцами, - … угадываемых тонах, сами впитаются, когда пельмени всего несколько минут варятся в кипящем говяжьем бульоне… Максим Николаевич! Не забывайте про соус… Это растолченные соленые грузди с луком и сметаной…
Накормив гостя, и оставив его, слегка захмелевшего пить чай с выпечкой, Жучинский подошел к окну, достал из лежащей на подоконнике пачки сигарету и закурил, с интересом взглянув на небо. Там, ярко сверкали звезды.
- А вы знаете, почему звезды мигают? – Это спросил Думин, тоже подошедший к окну, и посмотревший вверх.
- Нет. – Володя, выдохнув дым, перестал смотреть на звезды, с ногами сел на подоконник, и обхватив колени руками, продолжая курить, стал задумчиво играть своей зажигалкой, открывая и закрывая ее крышку.
- Космический ветер… Невидимый, словно поток морского течения… То расширяясь, то сужаясь… извиваясь, летит между галактик. И сквозь него, к нам пробивается звездное сияние… то сильнее, то еле-еле…
Мужчины молчали. Слышны были лишь звон откидывающейся и падающей на место крышки от зажигалки, да тихо играющая со ставшими вдруг отчетливыми словами музыка:
Сидя на красивом холме
Я часто вижу сны
И вот что кажется мне
Что дело не в деньгах
И не в количестве женщин
И не в старом фольклоре
И не в новой волне
Но мы идем вслепую в странных местах
И все, что есть у нас – это радость и страх:
Страх, что мы хуже, чем можем
И радость того, что все в надежных руках
И в каждом сне я никак не могу отказаться
И куда-то бегу, но когда я проснусь
Я надеюсь – ты будешь со мной…
- Вам нравится? – нарушив молчание спросил Думин.
- Ваша теория о звездном сиянии?
- Нет, я о песне, - ученый грустно улыбнулся, увидев, что Володя неопределенно пожал плечами, глядя на то вспыхивающее, то пропадающее пламя. – Я когда-то, давным-давно, очень много аквариумных песен наизусть знал… - Думин взглянул на экран, где в мягком цветном полумраке задумчивые музыканты собирались начать новую песню. – Это все Саня Гусев…
- Ваш друг? Тот, что из команды по изобретению НОСа?
- Да. – Думин, продолжая смотреть клип, тоже медленно сел на подоконник. – Сашка Гусь! Уйду – не вернусь… Представляете? Взял у меня кассеты с дико популярным тогда Моден Токинг (Modern Talking), ну с Дитером Боленом и Томасом Андерсом… Стер все, и записал вместо них свой Аквариум. Вот уж я тогда ругался! А потом включил, прислушался… и… стал понимать! Затягивает как-то… Саня-то, он почти всегда, весь в себе был. Все думал о чем-то. Потому и «Гусь – уйду не вернусь». Наркотики попробовал еще студентом, а когда мы, занявшись НОСом, из операционных и моргов перестали вылезать – Сашка подсел на них капитально. – Биофизик замолчал, но не надолго. То ли горько удивляясь, то ли сокрушаясь, он, покачивая головой, снова заговорил. – Вы знаете, Владимир Львович? Ведь я даже сейчас не знаю, что он в том блоке НОСовском нахимичил… Мы тогда, на Чукотке, со спасателями, пробивались на вездеходе к разбившемуся вертолету. Когда его нашли, то в живых застали только одного человека. Да как застали? – воскликнул Думин, с досадой ударяя кулаком по коленке и волнуясь от собственных воспоминаний. – Только подбежали к нему, а он умер! Замерз. Все из того вертолета замерзли… Мы вернулись в Новосибирск: Егор – за бутылку, я за компьютер… А Сашка пропал! Через два дня появляется в лаборатории, глаза сумасшедшие, трясет пьяного Егора, бросает, бежит ко мне, отрывает от монитора, и чуть ли мне не в нос кричит: «Макс! Макс! Ты слышал щелчок?!».
«Команда придурков. Будни и праздники!» - зло подумал Жучинский. Он продолжал с ногами сидеть на подоконнике, но только уже не играл зажигалкой. Не подавая вида в том, что монолог Думина чрезвычайно заинтересовал его, Володя откинувшись спиной на оконный косяк, спокойно и устало глядел на ученого, как бы из вежливости слушая его рассказ. Жучинский давно удовлетворенно понял, что сегодня он узнает тайну НОСа. С переменным успехом подбираемая под Думина обстановка, располагающая к откровениям, наконец-то удачно сложилась, и теперь «ботаник», со свойственной ему сентиментальностью, сам выкладывал то, что интересовало Жучинского. Злость же была вызвана еще одним подтверждением установленного Володей факта полной противоположности Думинских друзей и самого Думина – ему, Владимиру Львовичу Жучинскому. «Мой врожденный и отточенный практикой талант, испытанный на прочность тюремной камерой и годами нового упорного восхождения к признанию – может быть перечеркнут пьяными и наркошными озарениями трех сумасшедших… - глухо негодовал внутри себя Жучинский, - одного из которых я кормлю своими пельменями и пою своей водкой…».
- Вам интересно?
- Да. И что же это был за щелчок?
- Я тоже не сразу понял… Тогда Саня сунул мне книгу с рассказами Джека Лондона… американского писателя. Там, есть рассказ про охотника… - Думин на несколько мгновений замолчал, и Жучинскому показалось, что ученый сейчас начнет долго и, как затем выясниться, совершенно напрасно пересказывать какую-нибудь новеллу того самого Джека. – Охотник этот, потом погибнет, замерзнет… Но я не об этом. – Думин, не прерывая монолога, поднялся, и увлеченный своим повествованием, стал медленно, словно лектор, ходить по комнате перед сидящим на подоконнике и смотрящим на него Жучинским. – Итак, в том рассказе - ма-а-ленький эпизодик, как где-то, давным-давно, на Аляске, в лютый мороз, этот охотник плюет. Да! Просто плюет. И как этот плевок, прямо в воздухе, отчетливо щелкнув – превращается в лед… – Сказав это, биофизик замолчал, замерев, и глядя на Володю, пытаясь по его виду понять, догадался ли тот к чему все это говорилось.
- ?
- Саня Гусев, да и почти все мы, тогда, на Чукотке, тоже слышали, щелчок, когда умер тот, последний оставшийся в живых, из разбившегося вертолета, человек… Не понимаете?
- Простите, нет.
- Вода! – Почти прокричал Думин, словно подсказывая своему собеседнику ответ. - Самая обыкновенная на первый взгляд вода, которая составляет три четверти меня, вас, и вообще любого человека. – Максим Николаевич снова стал ходить взад и вперед по гостиной, повествуя дальше. – Оказывается, вода обладает свойством памяти. Находясь в жидком состоянии, и являясь главной составляющей индивидуума, она, как показывают наши исследования, знает и запоминает об этом самом индивидууме все. Вода в человеке – это уникальный участник и свидетель всего периода жизни человека, от его зачатия и до самой смерти. Потому что, пусть это поначалу и смешно звучит - она в каждом из нас, своя, родная и не-из-менная! И, повторяю - помнящая о своем хозяине все, от начала и до конца! – Думин опять остановился, уставившись на Володю. – Улавливаете хоть?
- Не совсем. Но звучит, действительно не совсем серьезно… - Жучинский скептически, чуть прищурил глаза. – Ну ладно, - снисходительно улыбнулся он. - Пусть, несмотря на то что мы многократно пьем воду и затем, естественно, выводим ее из себя… Пусть вода остается в нас неизменной. Если развести демагогию – это можно, в принципе доказать. На счет того, что вода может запоминать информацию – я просто не верю. Ну да ладно. Пусть и это будет по-вашему. Но причем здесь плевки, щелчки, покойники?
- Уже достаточно давно, опытным путем, было установлено, что в момент своего замерзания, вода может сбрасывать память, очищаться от накопленной информации. Саша Гусев, своими прострелянными наркотическими глюками мозгами, сопоставил это со строчками Джека Лондона, с тем, что увидел и услышал сам на месте крушения вертолета.. - Думин, увлеченный докладом, стоял посреди комнаты, и энергично жестикулировал руками, в такт выговариваемых им слов. – …сопоставил… может быть.. ну, например, с броуновским движением, с законом сообщающихся сосудов, с анатомией человека…, и предположил, что вода может сбрасывать память о своем хозяине-человеке, не только при абсолютном замерзании, но и в других случаях. Но все эти случаи едины в одном. Человек, в котором эта вода находится – должен обязательно умереть. Как тогда, на Чукотке, у вертолета – человек умер. Находящаяся в нем вода, всю жизнь носившая информацию о его жизни - замерзла, и становясь чистой, вместе с щелчком, выпустила из себя куда-то оставшуюся без хозяина память… - Думин запнулся, и робко добавил: - А может душу.
- Стало быть… - Жучинский кажется уловил, и начал понимать мысль своего собеседника.
- Стало быть, Владимир Львович, - перебив, Думин устало сел в кресло, и тяжело оперся на его подлокотник. - Мы еще потом два года доказывали самим себе, что Сашкина догадка верна. – Биофизик, замолкнув, провел ладонью по лицу, вздохнул и сидя на самом краю широкого кожаного кресла, продолжил: - Это было очень тяжело - десятки раз видеть как умирает человек, как врачи борются за его жизнь, всегда надеяться на чудо, что это им удастся, и одновременно с этим, сразу после смерти больного, спешить, фиксировать показания приборов, делать выводы, анализировать… И все это когда кругом только горе… Лично я, со стороны, сравнивал себя с неким черным ангелом, пришедшим к еще живому человеку, за его душой. Нам: Егору, Сашке и мне, казалось, что своим присутствием, мы накликали смерть.
- И что показали наблюдения?
- Вода, находящаяся в организме каждого живого человека, находится в индивидуальном энергетическом состоянии, нигде и никогда больше не повторяющемся. Это как бы отпечатки пальцев… узор папиллярных линий. Но если человек умирает – все! Энергетическое состояние его воды, сразу становится таким, как у любой другой воды, только что размороженной из состояния льда… как у талой. – Ученый замолчал.
«В принцип работы «фискала» заложено свойство воды менять свою энергетическую структуру. За эталон взята талая вода. Если структура воды конкретно взятого человека идентична структуре эталона, значит человек мертв. Гениально!» - мысленно, словно выведенную геометрическую теорему, сформулировал услышанное от своего гостя Жучинский. – Гениально! – негромко, но искренне сказал он вслух, поднявшись с окна, и подойдя к Думину. «Раз так, то подтянуть «фискала» не удастся. Придется терпеливо ждать, когда тот объявит, ах да!.. когда тот мигнет мне лампочкой, что «пациент умер»… - продолжал размышлять Володя, одновременно с этим, продолжая стоять возле Думина, и уважительно смотреть в глаза растроганного этим ученого. – Но зато, теперь можно не волноваться, что этот железный НОС, выкинет какой-нибудь неприятный по своим последствиям фокус. Отныне я знаю про него все! А значит, пора ложиться спать. Хватит трепаться с этим «ботаником».
- Вы, Максим Николаевич, и ваши друзья – замечательные люди! То, что вы сделали – воистину подвиг. – Жучинский старался не выдать своего изменившегося отношения к ученому, интереса в беседе с которым он уже не испытывал. – Но уже поздно. Вы устали. Идите отдыхать. – Володя, замечая, что Думин расположен еще поговорить, старался пресечь эти попытки, вкладывая в свой голос мягкую настойчивость. Это получилось. Думин вздохнул.
- А можно, Володя, мне еще немного посидеть здесь, в гостиной, послушать «Аквариум»?
- Конечно.
- Благодарю вас. Спасибо за ужин. Спокойной ночи, – почему то шепотом, признательно улыбаясь произнес Думин, удобнее устраиваясь в кресле.
- Спокойной ночи, - отозвался Володя, выходя из уютно залитой слабым звездным светом комнаты.
Глава 6.
Среда. Первая половина дня.
- Владимир Львович! К вам поднимается прокурор. – Голос Славика в трубке фон-офиса был озадаченным и не имел никаких намеков на шутку. К тому же, шутить таким образом со своим начальником, Слезнев никогда и не посмел бы. «Значит, получается, что вчера своим «к нам едет прокурор», ты, Володя, сам этого незваного посетителя себе и накаркал» - подумал Жучинский, продолжая слушать сбивчивый доклад своего помощника о том, как в приемном покое медцентра появился какой-то человек, назвавшийся помощником прокурора, и как расспросив о хирурге, он направился в сторону их офиса.
- Ладно. Будь пока в приемном покое, – Володя отключил связь, извинился перед Думиным, рассказывавшим ему до этого про сделанные накануне изменения в НОСе, и, ожидая скорого появления прокурорского работника, развернулся в своем кресле в сторону входной двери.
- Это вы оперировали Куницину Наталью Евгеньевну, поступившую четыре дня назад, в ваш центр с дорожно-транспортного происшествия? – спросил у Жучинского вошедший в кабинет «человек в штатском» после сухого взаимного приветствия и представления.
Жучинский прекрасно помнил, как в прошлую субботу, во втором часу ночи, ему по каналу экстренной связи, позвонил Славик, и хорошо поставленным, известным Володе «тревожным» голосом, прокричал: «Владимир Львович! Алло, алло! Владимир Львович! В центр поступила очень тяжелая потерпевшая. Молодая женщина. Авария на дороге. Здесь ее родственники. Не подпускают никого из врачей. Говорят, что если кто и поможет, так только вы!». Играя эту комедию, Слезнев делал то, ради чего Володя его при себе и держал. Все шло по давно отработанной схеме. Помощник Жучинского, самым первым узнав о поступившем в приемное отделение центра «перспективном теле» - начал массированную психическую атаку на дежурных врачей и на родственников жертвы аварии, нагнетая на всех тяжесть и трагичность случившегося, и внушая неминуемую, скорую гибель пострадавшей. Вывод из всего этого делал уже не он, а окружающие его люди: «Если кто и попробует спасти, так это Жучинский со своим методом».
Володя помнил как далее, появился он сам, и уже в своей операционной, выслушав вердикт НОСа: «Перспективы спасения нет» - дурачил «фискала» в ожидании его окончательного: «Пациент умер».
В ту ночь, примерно через четыре часа после поступления в приемное отделение, разбившаяся на машине Наталья Куницина умерла на операционном столе. Жучинский извлек из нее все, что было пригодно для будущих трансплантаций. Причина смерти, определенная НОСом как «получение травм, несовместимых с жизнью» - была добросовестно записана в свидетельство о смерти.
- Да, я. – Владимир Львович, спокойно смотрел на представителя власти, важно усаживающегося в кресло, вежливо освобожденное Думиным, теперь тихо стоящим у окна. «Донорский материал, взятый у, как там ее… Куницыной… лежит в термо-сейфе, в контейнерах, подписанных цифровым кодом. Фиг прочитают, если и найдут… - намеренно затягивая паузу, размышлял Володя. - Сама дамочка, пока еще лежит в нашем морге. Мои роботы зашили ее так, что внешне ничего не видно… Но если будет проведено вскрытие… Слезнев говорил, что прокурор приперся один, без маскарада? Какие у него полномочия? Он точно пришел один? Или Славик, в приемном покое уже лежит мордой в пол, а за моей дверью сопят деревянные солдаты Урфина Джуса?»
- Мне нужно взять с вас объяснение.
- ?
- Родственники Кунициной утверждают, что она погибла по вине водителя «Камаза», в который врезался ее автомобиль… - равнодушно пояснил прокурорский чиновник. - Ведется проверка, и хотя тут больше вопросов к специалистам из служб безопасности дорожного движения, ваш комментарий происшествия все-таки необходим.
- Я сделал все, что было в моих силах, - ответил Жучинский, начиная понимать суть происходящего, и понемногу успокаиваясь. - Смерть пострадавшей в аварии была неизбежной. Операция проводилась с использованием самого современного оборудования и отчет НОСа, извините, независимого определителя состояния больного… - Володя как бы в подтверждение своих слов посмотрел на Думина, который поспешно утвердительно закивал, - …однозначно указывает, что с моей стороны не было допущено никаких ошибок, из-за которых могла бы наступить смерть.
- А говорила ли что-нибудь Куницина?
- Нет. Она все время была без сознания.
- Ну что-ж, спасибо. – помощник прокурора закончил записывать услышанные показания. - Отчет этого вашего НОСа я читал. – Закрывая свою папку, нежданный гость поднялся с кресла, и не спеша направился к двери. - Просто эта женщина, получила смертельные травмы в результате столкновения ее легковушки с огромным грузовиком, - почему-то, вдруг перед уходом, прокурор разговорился. - Была ночь. Свидетелей нет. В медицинский центр, пострадавшую привез водитель того самого «Камаза». «Камаз»-то, он ведь как танк, ему от этой аварии ничего не сделалось…. А в результате, получилось так, что этот самый водитель, уехав с места происшествия, нарушил закон. Непонятно, кто был виновником аварии… Разбитая машина Кунициной, загорелась и взорвалась…, женщина скончалась когда вы делали ей операцию…
- Повторяю, чтобы спасти пациентку, было сделано все возможное и невозможное. Но увы, увы… - так и продолжая сидеть за своим столом, Жучинский развел руками, изобразил сострадание и чуть опустил голову.
- Ну что же, до свидания.
- Всех благ, – Жучинский, теперь уже безучастно смотрел на закрывшуюся за помощником прокурора дверь. – «Стоп, мусорок! Не шей мне срок! Машинка Зингера иголочку сломала!..» - неожиданно пришла на ум, всплывшая из далекого московского прошлого любимая песенка Сопатого. – Второй день подряд на меня валятся заранее не предусмотренные сюрпризы, и тем не менее, моя система их успешно отбивает. Пятнадцать минут, и вот, за надутым от больших полномочий прокурорчиком, уже закрылась дверь. Исчез дружок за горизонтом, вместе со своими вопросами. К вечеру, и Думин сдуется в свой Новосибирск. А со второго полугодия, буду поднимать вопрос в директорате центра о передаче НОСа в обычную операционную. Пусть «фискал» молодых хирургов поучает, пока не перегорит как китайский ширпотребовский электрочайник. На мнение Думина, мне теперь, вообщем-то плевать. Да, кстати, что это мой дорогой «ботаник» опять загрустил, и в окно уставился?» - Жучинский, с удовольствием откинувшись на высокую спинку кресла, повернул голову в сторону ученого, а затем, на кресле, развернулся к нему полностью. – О чем задумались, Максим Николаевич?
- А вы знаете, я ведь могу ему помочь. – Задумчиво отозвался на вопрос биофизик.
- Кому? Прокурору?
- Нет… Тому водителю грузовика.
- Постойте, Максим Николаевич, - Володя мысленно усмехнулся над Думиным, констатируя, что тот, в силу своей хронической сентиментальности, вообще не смог всесторонне понять общую картину происшествия. – Почему вы считаете, что этому водителю надо помогать? Вот я, например, считаю, что в аварии виноват именно он. Давно езжу, и ничего хорошего о водилах и их грузовиках мне говорить не хочется. Действительно танки! Они, просто уверены, что любая дорога, это участок трассы Ралли Дакар, а каждый вираж по нашим сопкам – прохождение зачета на победу в ралли-рейде!
- Вы считаете, что виноват водитель «Камаза»?
- Конечно. Подмял легковушку! Видит, что дело дрянь. Вытащил женщину, и на всех парах – в больницу, чтобы отвечать меньше пришлось.
- А если все было не так?
- Вот этим пусть прокуратура и занимается. – Володя, вдруг поймал себя на том, что он как-то непривычно, разволновался из-за пустяка. - «Остановись, друг мой, - мысленно сказал он себе. – Хотя… Постой-ка, постой-ка…», - Жучинский с любопытством вновь взглянул на Думина, - А как вы помогать-то собирались?
- Скажите, Володя… А после этой разбившейся на машине женщины, у вас, в операционной, больше никто не умирал? – Задав этот вопрос, ученый, посмотрев на Жучинского, смутился и мысленно отругал себя за идиотизм и бестактность. На лице Владимира Львовича уже не читалось добродушного любопытства. Лишь на мгновение, ему на смену пришла маска злобы и даже ненависти. Но это могло и показаться. Потому что еще через миг, и лицо хирурга выражало только решительное требование объяснений. Расшифровывать и анализировать все эти перемены, Думину было некогда. Заданный вопрос был действительно некорректным, и теперь нужно было срочно разъяснить случайно обиженному хорошему человеку, что же на самом деле имел в виду биофизик. – Не сердитесь, Владимир Львович, не сердитесь… - Думин быстро подошел к Жучинскому и сел в кресло напротив него. – Помните наш вчерашний разговор о свойствах воды, и о том, как они были использованы в работе НОСа? Итак… - Биофизик не стал ждать какой-либо реакции от все еще сидящего с каменным лицом хирурга. – Итак, когда на операционном столе умирает человек, находящаяся в нем вода меняет свою индивидуальную энергетическую структуру, на энергетическую структуру воды замороженной или талой. Установив это, НОС констатирует наступление смерти… Представляете, - увлекаясь, ученый опять стал уходить от сути того, что хотел сказать, - если бы наш прибор, да перенести в середину девятнадцатого века!.. Потом не пришлось бы гадать – живого или мертвого похоронили Николая Васильевича Гоголя, который очень боялся, что его закопают в могиле заживо… Наш НОС точно бы сообщил тогдашним врачам – жив писатель или скончался… Быть похороненным в состоянии летаргического сна… - Думин, задумчиво и грустно отрицательно покачал головой. Но, через секунду, вдруг мечтательно улыбнулся. – А вот лично мне, очень хочется поехать с НОСом в Италию! – открыто и доверчиво он смотрел в глаза слушающего его Жучинского. – Там, в Палермо, в небольшой церкви, уже целый век, лежит маленькая девочка, умершая от гриппа… Тленье не касается ее. Лежит как живая. Не растет, не дышит… Но только однажды, она на несколько мгновений открыла глаза… Вот живая она? Или это удивительный фокус природы по сохранению умершей плоти? А наш НОС – дал бы точный ответ!
- Ну а если ваш НОС, установил бы, что эта девочка мертва?.. Что? Зарыли бы ее? – Жучинский, презрительно злорадствуя над ученым внутри себя, артистично скрыл свои эмоции, задав вопрос тихим и слегка измученным голосом. Было видно, что Думин, часто фантазировавший о применении своего прибора в диагностике итальянской девочки, никогда не доходил до такого финала, и теперь, был просто раздавлен так спокойно произнесенным Володиным вопросом. Опустивший глаза ученый не знал что ответить и молчал. Нет, не смог бы Максим Николаевич Думин закопать эту, пусть даже точно мертвую девочку. И навряд ли теперь он будет стремиться в далекую Италию… А вот Жучинский? Смог бы сделать это Володя? А какая разница?! Хозяин этого бреда Думин! Пусть сам в себе и гоняет своих тараканов! – Насладившись ситуацией, Жучинский, еще немного потянул паузу, после чего, сухо кашлянув, помог своему собеседнику выйти из положения ничтожества. – Максим Николаевич! Мы отвлеклись. Как вы хотели помочь водителю «Камаза»?
- НОС умеет читать память умершего человека. – В серьезных глазах сказавшего это Думина, светился огонь таинственности и уверенности. – Идемте! – продолжил он поднимаясь и стремительно направляясь в операционную.
В операционной, волнуясь, ученый дождался, когда туда же, следом за ним, подойдет Жучинский. Склонившись над кодовым замком, открывающим корпус системного блока НОСа, Думин, видимо из-за невнимательности или доверчивости, не задумываясь над тем, видит это Володя или нет, набрал три буквы шифра: «Г», «Д», «Ф» и открыл металлическую крышку. «Такие же буквы написаны на Думинском кейсе, с которым он сюда приехал» - заметил для себя Володя, заглядывая из-за плеча биофизика во внутрь прибора.
- Вот! – Думин несколько посторонился, чтобы Жучинскому было лучше видно. – В эту секцию входят блоки, систематизирующие параметры состояния больного, поступающие от всех задействованных в ходе операции медицинских приборов… – Ученый, чуть касаясь пальцами то одного, то другого участка разных по своей конфигурации и цвету узлов, плат и боксов, больше для общего сведения, быстро перечислял их основные функции. - … Это суперпамять, содержащая все ключевые прецеденты из практики мировой хирургии, признанные медицинские труды, разработки и рекомендации, а также все, что касается строения организма, плюс всесторонние аннотации современных лекарств, препаратов и материалов. Вот тут, собственно компьютер, обрабатывающий и сравнивающий текущий операционный момент с ситуациями когда-либо случившимися, и просчитывающий результат того или иного хирургического вмешательства или применения того или иного медпрепарата. Здесь – тот самый уникальный алгоритм сравнивания энергетических структур жидкостей… Это, голосовой портал, сообщающий вам, оперативные сведения в режиме он-лайн и мнение НОСа на ближайшую перспективу… Обратите внимание на вот этот порт. Его установкой, вчера, я блокировал звуковое уведомление о безнадежном состоянии пациента… Вот, здесь, под символом «Пси»… И уведомление о смерти… Вот, под символом «Омега»… Видите? Ну, это, соответственно - предпоследняя и последняя буквы греческого алфавита… - пояснил Думин, наверно предполагая, что Жучинского может заинтересовать история присвоения названий нескольким пучкам разноцветных проводков, от течения электрического тока по которым теперь будет зависеть свечение в нужный момент нескольких диодов.
- Понятно.
- А вот этот блок – детище Сани Гусева. – Биофизик бережно погладил верхнюю грань светло-голубого пластикового параллелепипеда, вмонтированного с правой стороны внутреннего пространства НОСа. С другой стороны, этот блок плотно соприкасался с блоком сравнивания энергетического состояния жидкостей. Его обращенная к Думину и Жучинскому панель, состояла из расположенных в ряд горизонтально друг к другу закрытых крышечками ячеек. Ячеек было около двух десятков. – Носители информации, конечно сейчас выглядят старомодно. Но не в этом суть… Итак, вода, составляющая основу любой жидкости человека, в момент его смерти сбрасывает с себя индивидуальный сгусток энергии. Гусевский блок эту энергию пропускает через себя и раскладывает в зрительные образы… Этакий комок сюжетов, зачастую без начала и конца… что-то вроде снов… - Думин, перенес свой взгляд с внутренностей НОСа на лицо Жучинского. - … Володя, вы все еще не понимаете что ли?
- Память? – Володя сказал это не столько биофизику, сколько самому себе, как бы с усилием заставляя поверить в действительное существование маловероятного факта. – Энергия, сбрасываемая водой есть память, и НОС может ее читать.
- Совершенно верно, - торжествующе улыбнулся Думин, но тут же заскромничал. - Ну, читать, громко сказано… Смотреть! Да и то… Я же говорил… как сны… Посмотришь, и половину не поймешь… Да и носители, по нынешним меркам древние… Вон какие! – Ученый нажал незаметно вмонтированную в задней стенке блока кнопку, и неожиданно для Жучинского, плотно закрытые до этого, пластиковые крышечки ячеек, стали одна за другой откидываться сверху вниз, выпуская плавно выезжающие тонкие полочки, с лежащими на них белыми компакт-дисками. Открылась примерно треть всех ячеек. – Вот здесь, на этих дисках, то, что смог словить НОС из памяти последнего пациента, который умер в вашей операционной. – Думин, виновато взглянул на Володю. – Извините.
- Значит, это память Куницыной. – Жучинский, показывая свое впечатление, значительно покачал головой, присел на корточки, и с уважительной улыбкой стал разглядывать белые диски. – И что дальше? Неужели можно просматривать как обыкновенное видео?
- Скорее, как компьютерную игру-бродилку… Где-то приблизиться, где-то остановиться, где-то перескочить… Очень часто все это виснет, мельтешит, не совпадает со звуком. Сложно найти что-то конкретно. Но сейчас, речь идет о самых последних воспоминаниях погибшей женщины. Поэтому, есть шанс найти то, что она видела в момент аварии. - Ученый аккуратно, с верху вниз, один за другим, стал снимать диски с полочек. – Вот, наверно, на этом, самом нижнем, из тех, которые выехали… А диски, которые установлены в неоткрывшихся ячейках - остались чистыми. Вся жизнь погибшей пациентки уложилась в чуть больше одной трети от общей емкости компакт-дисков, - грустно вздохнул он.
- Максим Николаевич! Давайте посмотрим! – чуть наивно улыбаясь, глядя снизу на замолчавшего ученого, попросил Володя. – Я найду в центре какой-нибудь старый компьютер, который еще помнит как нужно обращаться с такими дисками… У меня-то в офисе, такого уже давно нет.
- Компьютер не нужен, – Думин быстро сходил за своим объемным серебристым кейсом, положил его перед Жучинским, и присев так же, как тот, на корточки, раскрыл его. - Вот такой пишущий дубль-СD-плеер… тоже, гусевской конструкции…, и обычные игровые джойстик со шлемом. – Взглянув на вещи, вынутые биофизиком, Володя не сдержавшись, хмыкнул, рассматривая шлем для компьютерных игр, и представляя его надетым на голову Думина. Это был шлем из игрового комплекта «Человек паук» стилизованный под маску главного героя популярного сериала. – Этот шлем с джойстиком, Саня у своего сына взял, на время… Просто они подходили под системные требования… А потом… - Думин грустно вздохнул, - … ну, вообщем так они у нас, в лаборатории и остались. – Ученый продолжил доставать из НОСа выдвинутые компакт-диски, и складывать их в пронумерованные футляры. Видя, что Жучинский настроился на скорый просмотр их содержания, Думин открыто улыбнулся. – Володя… Тут не все так просто… День на более-менее путную расшифровку только небольшой части информации… Давайте сделаем так… - Сказал он поднимаясь. – Я где-нибудь здесь, у вас, со всем этим, поработаю. Найду то, что нужно. А вы, к вечеру, найдите себе еще один шлем, типа моего. Будем смотреть одновременно, под мои комментарии.
Разобраться с взваленной на себя работой, Думин к вечеру не успел, и попросился остаться в офисе Жучинского на ночь. От предложения Володи, хорошо выспаться в его доме, и продолжить расшифровку дисков утром, ученый отказался.
- Надо сделать это как можно быстрее.
- Почему?
- Со слов того работника прокуратуры, который приходил сегодня утром, водителя грузовика сейчас, по сути, подозревают в убийстве. И я представляю его состояние. Я почему-то уверен, что он не виноват в той аварии. А невиновному жить с несправедливым обвинением тяжело… Согласны?
- Ну одну-то ночь, – Жучинский безразлично пожал плечами.
- Бывает, что и ночь пережить нет сил… Я вам расскажу сейчас… Вы уж меня извините. Но вот Саня Гусев, который во все это влез… Думин провел рукой по разложенным на столе плееру, шлему и футлярам с дисками. - … Обычный мужик, с гениальной головой. Ну жрал колеса! Может из-за них и догадался, как чужую память можно поймать и открыть… Последний раз пропал на два дня. Это было уже после того как Егора Фирсова убили... Пришел… грязный, небритый… сломанный какой-то… Оказывается, попал под милицейскую облаву. Ловили торгашей наркотиками, а его загребли как покупателя. Ну, в милиции, загрузили по полной, и про тюрьму и про позор… Короче, - рассказывая, Думин все больше и больше мрачнел, - заставили Саню подписать расписку о сотрудничестве, и тогда, мол «дело закроют». Вот обо всем этом мне Гусь и рассказал, когда его из камеры выпустили: и про то, как уголовный кодекс вслух читали, и как задушевные разговоры о его жене и ребенке заводили, и как агитировали врагов в нашем институте выявлять…
- Не надо было ничего подписывать, – не сдержался Жучинский. «Хотя… Что взять с наркоши, пусть и талантливого» - одновременно с этим подумал он.
- Так, вроде виноватым себя считал. А получилось, что подписав ту бумажку – еще тяжелее стало… - Думин, до этого взволнованно вертевший в руках шариковую ручку, оставил ее в покое и замолчал. После тяжелой паузы, которой Жучинский решил первым не прерывать, ученый снова тихо, как бы с трудом для себя, заговорил. – До сих пор не могу себе простить, что не довел его тогда до квартиры. Попрощались у подъезда. Договорились, что утром, на свежую голову, что-нибудь придумаем. А он до своих так дойти и не решился… Прошел мимо двери, поднялся на крышу, и спрыгнул вниз…, с пятого этажа - Биофизик вздохнул. – Так я остался один. Максим – всегда один. Это так Егор с Саней обо мне шутили…, когда еще живы были… - Максим Николаевич, поднялся, подошел к окну, и посмотрел на улицу. – Извините меня, Владимир Львович, что задержал. Идите домой. А я, с вашего позволения, еще поработаю. Ведь, кто знает, что сейчас творится в душе того водителя? Что ему наговорили в прокуратуре? Может быть, для него эта ночь, тоже без завтрашнего утра видится?
- Хорошо, Максим Николаевич. Работайте. Охрану центра я предупрежу. Чай и бутерброды найдете на кухне. До свидания.
Глава 7.
Четверг. Первая половина дня.
- Доброе утро, Максим Николаевич! Ну, как вы здесь? Живы? – С этими словами, Володя вошел в свой офис. – Я принес горячих круассанов. Сейчас будем пить кофе…
«Этот Думин, со своим НОСом, каждый раз преподносит мне что-то новенькое. Еще вчера, в это самое время, я думал, что знаю про «фискала» все. Считал часы, когда «ботаник» наконец-то уберется из моей операционной. И тут, совершенно неожиданно, узнаю, что внутри этого «троянского коня» записывается память разделанных мною на органы «тел»! Вот спасибо профессору, что подогнал мне в операционную этот ящик! – так думал Владимир Львович Жучинский, слушая как уплетающий за обе щеки свежую выпечку биофизик, говорит ему, что так вкусно, как в гостях у Володи, ему уже давно есть не доводилось. – Ладно, посмотрим, что этот «ботаник» за ночь навоял», - решил он, гостеприимно пожелав вслух Максиму Николаевичу приятного аппетита.
- Нус, Володя, начнем, - ученый, уже окончательно перешел на обращение к Жучинскому по имени, что хирург сразу заметил, и сделав выводы, решил не пресекать. Во всяком случае – пока не пресекать. «Моего статуса здесь как хозяина, это не изменит, – анализировал Володя происходящее. - Он же - гость, и будет им всегда. Принцип общения, по схеме: мои расспросы, и его пространные ответы-лекции на них – удобен обоим. Думину, из-за присущей ему доверчивости и болтливости. Мне – для достижения поставленной цели – узнать о «фискале» все. Думин старше меня, и в своем возрасте, не избежал повестись на тягу к этакой отеческой предупредительности, желания рассказать что-то полезное, могущее мне пригодиться. Этим надо пользоваться. Как в школьные годы чудесные: хочешь расположить к себе препода – садись за первую парту и делай вид, что внимательно слушаешь. С этим новосибирским «ботаником», все получается точно так же. Всего двое суток с момента его приезда и вот, я уже располагаю сведениями, о которых раньше и не догадывался. Наверное, сейчас уже любой, даже прямой мой вопрос, касающийся устройства НОСа, никак не вызовет у Думина настороженности и подозрения. Наоборот – я получу исчерпывающий ответ. В самом плохом варианте, ну как с моим отношением к нацистскому научному наследию, теперь, скорей всего, Думин меня простит, снисходительно списав все на молодость».
- Одну минуту, Максим Николаевич, - Володя улыбаясь стал разворачивать на столе перед ученым фирменный пакет местного компьютерного супермаркета. – Вот, купил вчера, как вы просили…
- А, еще один игровой шлем?
- Да! Только у вас – «человек-паук», а у меня будет «человек-скорпион»…
- Ну, это в нашем случае, не существенно. Подходили бы только системные требования…
- Подойдут. Там, на той же полке и пауки, и супермены, и бэтмены… Целая армия виртуальных героев. Так, чем тут у нас прославился «Человек-скорпион»? – Володя раскрыл красочный рекламный буклет, и придав своему голосу пафосную интонацию, начал читать вслух: «Молодой парень, такой, каких очень много в свободной Америке – Джим Эйд, записался добровольцем в армию, защищающую демократию, и несущую мир народам Афганистана, Ирана и Азербайджана. Не беда, что из-за сильной близорукости, он зачислен в штабные писаря. Не беда, что сослуживцы смеются над ним, а командиры не воспринимают всерьез. У Джима – горячее и верное сердце. С ним, ему не страшны ни плен, ни пытки, ни ужасные укусы ядовитых членистоногих. И когда, после геройского освобождения, наш новобранец вдруг обнаруживает в себе способность перевоплощаться в «Человека-скорпиона», жизнь Джима Эйда превращается в бесконечную череду схваток с террористами, наркоторговцами, монстрами, джинами и шпионами враждебных стран. В ночной холод и в дневной зной, «Человек-скорпион» обязательно придет на помощь к своим друзьям и к прекрасной, милой и доброй медсестре Кэт. Девиз «Человека-скорпиона»: «Будь тверд и смел!» - поможет ему успешно пройти все тридцать игровых уровней, в которых, конечно, есть и самые захватывающие сюжеты из трех с триумфом прошедших по миру фильмов-блокбастеров, получивших армию фанатов и принесших создателям фантастические кассовые сборы...
- Да-да… Очень интересно… - рассеянно улыбаясь, и почесывая бровь, отозвался Думин. – Только, вроде, не больно-то все гладко у свободной Америки с Афганистаном, Ираном и Азербайджаном-то…
- А в фильмах – все отлично! Враг повержен. Добрые люди спасены! – засмеялся Жучинский. – Вот и мы сейчас, влезем в как бы приоткрытую дверь чужой памяти и спасем водителя грузовика.
- Кстати, когда Саня… Ну, Гусев, сумел впервые расшифровывать память умершего человека, мы решили выделить эти исследования в отдельный проект, который назвали «Открытая память», - гордо заметил Думин.
- Замечательно! Ну что? Начнем? – взялся за шлем Жучинский. – Как там? «Будь тверд и смел!»
- Нет, такой девиз сейчас не подойдет… - биофизик, дружески улыбаясь, замотал головой. – «Будь терпелив!», - он увлеченно взмахнул указательным пальцем, как бы подчеркивая свои слова. – Терпение! Вот что нам будет нужно при открытии чужой памяти… Сейчас объясню. Берите любой диск, вставляйте его в плеер, и надевайте шлем. Сначала, включаем расшифровку произвольно, с любого места. Вы просто смотрите, а я буду комментировать…
Володя одел шлем. Даже наступившая виртуальная темнота, создаваемая шлемом, оказалась для него необычной и какой-то отрезвляющей от интереса и азарта, только что присутствовавших в сознании хирурга. Володя предполагал увидеть что-то близкое с красиво снятым фильмом или, с хорошо подогнанной под действительность многоплановой компьютерной игрой. А здесь… Холод. Холод и…
Длящееся несколько мгновений состояние невесомости, как в падающем лифте. Чувство страха, когда мозг в кружащейся голове, с опозданием констатирует твой стремительный полет сначала в право, вверх, а затем в бездну… Резкая вспышка белого света, после которой, кажется что твои глаза ослеплены и выжжены до самой затылочной кости черепа… Грохот от орущих человеческих глоток, бьющий по перепонкам… Сначала, хочется схватиться за что-нибудь руками. Но с ужасом понимаешь, что рук просто нет. Есть только ослепленный и оглушенный разум, которому, чтобы не свихнуться, может помочь только твой собственный крик: а-а-а-а-а!
- Подождите, Володя. Сейчас я сделаю звук потише. – Спокойный. Спасительный! Самый родной и любимый голос Думина, прозвучал откуда-то «из-за кадра», доказывая что твердь все-таки существует.
В белой слепоте, сначала как хаотично плавающие в живой клетке митохондрии, затем как прыгающие под изменяющимся магнитным полем мелкие железные опилки, сливаясь в пятна, линии, полутона, и медленно наливаясь цветом, стали проявляться очертания предметов и людей, сначала почему-то показавшихся неестественными и уродливыми. Свой собственный крик «а-а-а-а!», давно слившийся с взбесившимся ором невидимых ртов, медленно и недоверчиво затихает и превращается в нестройное, фальшивое пение, в исполнении которого, казалось, как под гипнозом, участвуешь сам. Но ты уже не ты… А кто? Да! Конечно! Это слышит, думает и говорит Наташа Куницина!..
…А кто родился в октябре
Вставай, вставай, вставай!
И чарочку, хмельную
Выпивай, выпивай, выпивай…
«…Сейчас запоют про ноябрь… Может не вставать? Упились все, не заметят. Нет… Вон, придурок…, как там его, Витя… Сидит, смотрит, ждет… Хочется узнать колхознику, когда я родилась… А Танька, сучка – знает, и отсидеться не даст… Придется вставать…»
… А кто родился в ноябре
Вставай, вставай, вставай…
«… Да, так и есть! Вон, орет: «Наташуля-я-я, вставай, вставай, вставай!». Оп! А это кто там мой стул назад двигает? «Наталья Евгеньевна… Вставай, вставай, вставай!…». О-о-о! Это Витек… Ну все. Все! Выпила. Ах!.. Ну, блин.., Витя… Ухажер хренов… Что «Что?»… Мимо стула чуть не села… Вот что! Водку свою на платье мне пролил… Тц… Ноготь сломала, и кажется, что порвала чулок… Итальянские…Новые… Достали! Надо бежать в туалет… Срочно, а не то – скажу сейчас что-нибудь всей этой свадьбе деревенской… Громко и четко!.. Эх, полотенце уронила… Ну и плевать… Да отойди ты, Витя, дор-р-рогой… «Извините, извините!». Эвон – сколько глазенок-то жадных! И все на меня… Уроды… Порванный чулок, наверное видно… Да не дергайся ты! Иди ровно… Все, вышла. Теперь туалет бы еще найти… Надо же! Заказать под свадьбу - столовую какого-то ремесленного училища! Ну Танька! Спихнула таки, свою девку замуж за городского простофилю! Со скандалом… Мол беременная, мол летом, у них в деревне, на стажировке, студентик, будущий агроном, с ее дочкой любовь крутил… А кто с ее дочкой не крутил?... Зачем я вообще на эту свадьбу поперлась? Ведь и общего-то - только то, что мы с ней из одной деревни родом. «Наташ, подруга ты моя лучшая, приходи!» Вот и пришла… Сама виновата! Показаться перед всеми этими доярками захотелось. Вот мол, глядите, какая я стала! Вот и стала… Дура! Что ж тут так темно-то? А это там кто обниматься лезет? Знаю ли я что Виктор в переводе означает победитель? Ого! Смело! А вот так? Хо! Вроде и не сильно влепила! А победитель – с копыт слетел! Во… встал… «Че?» Да не че! Вали к своим фермерам!.. Влепила уроду по зубам, и сразу легче стало! Все! Ловлю такси, и домой…».
- Первичного материала, пожалуй, хватит. – Уже знакомая виртуальная темнота, сменившая смутные очертания столовского коридора с жалким силуэтом удаляющегося в сторону свадебного шума мужчины, снова охватила холодом и неизвестностью. Теплом веяло только от думинского голоса, звучавшего где-то близко, и как-то по-домашнему. – Ну, какие впечатления от открытой памяти? Алло, Володя! Скажите же что-нибудь!
- Да! Алле! Максим Николаевич! – Жучинский, как мальчишка обрадовался своему открытию, что тоже может говорить. Хотя, первые слова, надо было с трудом продавливать через как будто застывший рот. – Ваш проект надо было назвать не «открытая», а «вскрытая память»! Меня захлестнуло так, что… - Володя, от переполнявших его эмоций, не мог подобрать подходящего сравнения.
- Вы думаете? – Думин разговаривал как опытный экскурсовод. - Но я с вами не соглашусь. Мы исследователи, первооткрыватели тайн человеческой души, а не взломщики и расхитители гробниц. Я специально включил «сырой» фрагмент записи. Из-за несовершенства аппаратуры, которую не скоро удастся улучшить - память расшифрована смазано, во многом не понятно. И это естественно. Вглядитесь в себя: сколько всего вы слышите, видите, чувствуете даже за короткий промежуток времени. А теперь, посадите к себе в голову, постороннего наблюдателя, и дав ему доступ к своим глазам, ушам, мозгу, отключите одно только обоняние, и этот наблюдатель уже многое будет воспринимать не так как вы. Сашка Гусев сидел в этой проблеме всеми своими нервами и мозгами. Что он запрятал, и что с чем слепил в своем блоке расшифровки памяти – никто не знает. Да никто и не видел. Саня погиб. А я туда лезть боюсь. – Голос Думина стих. Затем снова зазвучал. – Вот почему нам необходимы терпение, и самые обыкновенные игровые джойстики! Открываем память, включая ее медленный просмотр, и, запоминая важные эпизоды, тихо движемся вперед, где надо увеличивая или разворачивая картинку, делая звук тише или громче. Пройденный маршрут – копируем на чистый диск, на котором смотрим интересующее нас событие на нормальной скорости. Вот тогда – увиденное не захлестывает, а достаточно хорошо понимается. Правда, все равно не всегда, и возможно, совсем не так, как проживалось в оригинале. Сейчас я вам покажу один короткий, более-менее уже отработанный фрагмент. Он был найден мной в памяти последнего дня жизни Натальи Куницыной. За несколько часов до аварии…
Новый полет вверх тормашками в пропасть… Новая боль в глазах. И вот, в молочной пустоте, как в исчезающем тумане, проступает и становится видна красивая женщина, красящая губы. Это мое отражение в большом зеркале. А губы крашу я – Наташа Куницина.
«Мм-по…пп! хорошая помада… купить еще? Нет… Она подходит только для одного этого костюма. Одену я его еще раза три-четыре. А через три месяца, он будет мне великоват… Да, да, да! Великоват. Фитнес сделает свое дело. Плюс - совет балерины Плисецкой: «Поменьше и пораньше жрать!».
Зазвонил телефон.
«Алло!»
- Наталья Евгеньевна Куницина? – Какой-то незнакомый мужик.
«Да?»
- Вас беспокоят из службы судебных приставов. Это по исполнительному листу на взыскание денег за невозвращенный вашим мужем, Куницыным, банковский кредит…
«Моим бывшим… Слышите? Бывшим мужем Куницыным!». Разговаривая с приставом, я выдергиваю из упаковки гигиенических салфеток одну из них, беру ручку, и пишу крупными буквами: КУНИЦИН – КОЗЕЛ, несколько раз обводя буквы.
- Гражданином Куницыным, поручителем у которого выступили вы. А так как сам должник скрывается, и сведений о находящихся в его собственности имуществе и денежных средствах нет – отдавать долг банку придется вам.
«Ну, не так уж сразу и придется, господин…как вас там?..»
- Нас зовут инспектор Шувяков… Лаврентий Шу-вя-ков.
«Вот-вот, господин Шу-вя-ков. Для того, чтобы банк начал возмещать свои расходы за счет меня – нужен еще один суд. Не правда ли?». На той же салфетке, пишу теперь: ИНСПЕКТОР ШУВЯКОВ, и тоже обвожу буквы несколько раз.
- Совершенно верно. Но сейчас вы можете сами, добровольно, погасить долг, а то после суда, я могу уже без лишних слов посадить вас в долговую тюрьму… Ну, так как мы решим?
«Решим при встрече на втором суде, когда он даст вам такие полномочия». Больше не слушая, пишу после слова ШУВЯКОВ – слово КОЗЕЛ, ставлю восклицательный знак, и вешаю трубку.
Возвращаюсь к мыслям о себе, любимой.
«Еще один маззочек… Мм-по…пп. Хороша! I Wanna Be Loved By You… как поет Мэрилин Монро… Вот так посмотришь – ну просто девочка. А стоит появиться вместе с четырнадцатилетним сыном – так сразу - тетка! Ну да ладно, какая есть. Что у нас сегодня? Подписываю договор у генерального… Даю взбучку всем начальникам отделов, особенно «проката цветных металлов», придираюсь к той фифе-курьерше, чьей-то там дочке, вздумавшей носить на работе такие же шикарные туфли что и я, и… лишаю ее премии… Да, да, да, милочка! Солнце здесь – я! А ты – ничтожная курьерша… планета-карлик… Ну а потом – в ресторан, на встречу с московским дядечкой… Все, побежала на работу. Опять опаздываю!».
Думин снова вернул Жучинского в темноту.
- Ну как, Володя? Есть разница?! – с торжеством в голосе спросил он.
- Конечно! Но это сколько же труда потребовалось, чтобы вот так, понятно все сделать?
- На это? Да, немного, – биофизик вздохнул. – Сейчас я вам покажу то, на что у меня ушла вся нынешняя ночь, и ради чего, в принципе-то, мы, с вами это и затеяли…
Глава 8.
Четверг. Первая половина дня (продолжение).
…Живет в шепоте губ
И в сердце бьется
Иногда плачет, иногда смеется
Грустью стелется по глазам
Слезинкою скатится, ближе к волосам
Моя любовь…
Из магнитолы, негромко доносится реп, необычно исполняемый какой-то девушкой. Интересный стиль. И в словах, вроде есть что-то трогающее. Почему женщинам чаще самим приходиться обращать внимание на то, как они любят, чувствуют, волнуются? Где же все-таки те, все понимающие принцы, короли, маркизы, лорды, пэры…, капитаны кораблей, с алыми парусами? Которые, при встрече, просто посмотрят в глаза, и не отводя взгляда, сами, без подсказки скажут идущие от сердца слова: «Наташа… я знаю, как ты переживала за меня и за нашу любовь… знаю как ты рисовала в своих снах мое лицо, и ожидая меня, выучила наизусть каждую его черточку… знаю, как ты плакала обо мне… И я спешил к тебе быстрее, чем мог… И вот я пришел, я с тобой, и прошу у тебя прощения за боль, которую, не желая того, причинил тебе…
Второй час ночи. Уже суббота, и впереди два свободных дня. Целых два дня! Артемка уже месяц как в Болгарии. Что-то давно не звонит, поросенок. Может быть, как в прошлый раз, скинул мне по емайл-почте, кучу фоток о своем житье-бытье? А я сегодня, утром и не посмотрела. Сейчас, вернусь домой, и сразу загляну. Если компьютер включится. Вот уехал сын отдыхать, и не кому починить, разобраться. Нет мужика. И как не утверждайся на работе, сколько не зарабатывай, сколько не покупай нарядов и украшений, а если болтается на одной штучке дверца в кухонном гарнитуре, то так и будет болтаться, пока совсем не оторвется. И как отлетела какая-то блестящая деталька от светильника в спальне, так теперь и будет лежать на прикроватной тумбочке.
Клонит в сон, а еще ехать и ехать. Надо найти в магнитоле что-то поритмичнее. Кажется, вот этой кнопочкой, справа переключаются станции. Один раз нажала не ту, и вообще ничего играть не стало. В автосервисе потом поскандалила, но мальчики все починили. Нет, что ни говори, а Ауди у меня – красавица! Кожа мягкая. Цвет приятный. Нехитрая схемка по закупке алюминия, и благодарности оптовика, которому я позволила стать поставщиком на моем заводе, хватило на такую шикарную машину! С имиджем все в порядке. Заместитель генерального директора по снабжению на известном оборонном предприятии! Звучит. Фиг, кто скинет. И думать не смеют. Только уважают и восхищаются. Вот, сегодняшний московский дядечка. Недавняя шишка в министерстве, владелец российско-украинской компании. А за два года, как я с ним познакомилась в каирском ресторане – четвертый раз прилетает в Сургутск, чтобы лично, с глазу на глаз все обговорить по организации поставок комплектующих из восточной Украины. Хороший дядька. Все сделал как велела. Не задаром, конечно. Будущие комиссионные у него на ближайшие три года – очень даже ничего. Но это теперь уже только его радости. Свою долю от реализации этой схемы, я взяла у него сегодня, в ресторане, когда показала подписанный моим генеральным контракт. Теперь, со второго полугодия, к нам на завод, часть комплектующих к ракетным установкам, пойдет не от уральских поставщиков-производителей, а от москвичей-оптовиков, которые уже разместили необходимый заказ на украинских предприятиях бывшей советской «оборонки». Хохлы за этот заказ ухватились как голодные собаки. И это при себестоимости в два раза ниже чем на Урале. Готовые комплектующие привезут с Украины на территорию одного из подмосковных военных ремонтных заводов, где им состряпают российское происхождение, поднимут цену и продадут моему предприятию. Все. Наше изделие в качестве не теряет. Запрет на иностранных поставщиков в производстве военной продукции, как бы не нарушен. В тендере: по цене, последующей оплате и транспортным расходам за счет поставщика – победа осталась за москвичами. Довольны все, кроме ребят с Урала, сидящих на казенном пайке, и не знающим слова «откат»…
… Им не достать звезды руками…
…Ну вот и песенка подходящая нашлась. Верно! Им – уж точно не достать. А у меня, на заднем сидении, кроме букета и конфет, подаренных столичным меном, лежит переданный им, миленький пакетик с надписью «Самой прекрасной даме!», в котором лежат денежки. И их хватит на покупку того коттеджа, в элитном поселке, у озера…
…Небо уронит ночь на ладони
Нас не догонят, нас не догонят
Нас не догонят!
…Скорее домой, в душ, и спать. Коттедж… Новенький, утопающий в листве сада, с видом на озерную синеву. Он стоит тех денег, которые за него просят. И эти деньги теперь у меня есть! Вон, лежат. А кстати, где пакетик-то?..
…Небо уронит ночь на ладони…
…Так, букет, конфеты. Может под букетом? Нет. А на другой стороне, за моей спинкой? Тоже нет! Да где же он? Ведь был же!..
…Нас не догонят, нас не догонят…
…Пфу. Вон он. Упал на пол. Сейчас я его достану. Сейчас…
…Нас не догоняя-я-я-я-у-у-у!
… Вой автомобильной сирены. Свет. Пакет. «Самой прекрасной даме». Не успеваю схватить. Левым боком, почти спиной, почему-то лечу в сторону руля. Неожиданно проваливаюсь в какой-то снежный сугроб, который сначала мягко, а потом все сильнее, теснит меня в глубину салона, грубо проталкивая между передними сидениями, все ближе и ближе к полу, к растерзанному букету цветов…
- Держись! Держись, девонька! Сейчас я тебе помогу. Сейчас, дочка. Потерпи…
…Это голос медсестры, которая четырнадцать лет назад помогала мне рожать. Как больно! Как же мне больно! Открываю глаза. Почему все такое красное? Стихи, доносящиеся из далекого далека. Это я сама, читаю их своему маленькому сыну…
…Мой Артемка точно знает
Красных елок – не бывает!
А зеленых – очень много
Так устроена природа!..
… Почему маленькому? Артем, сынок! Где ты?..
- Сейчас, сейчас, дочка. Скоро приедем…
…Снова слышу, но никак не могу разглядеть медсестру. Красно-розовая пелена. Вот, вроде прояснилось. Но это не медсестра. Тревожное лицо пожилого мужчины. Седые усы. Глаза. Такие были у папы. Но папа умер. Не важно. Сейчас он мне поможет и боль пройдет. Боль пройдет. Нужно только немного поспать…
Жучинский снял шлем.
- Значит, авария все-таки произошла по вине женщины.
- Совершенно верно.
Глава 9.
Четверг. Вечер.
- Ну, наконец-то! Я уж думал, что вас никогда не отпустят из прокуратуры. – Володя сделал несколько шагов навстречу вошедшему в офис и улыбающемуся Думину. – Проходите, рассказывайте. Что там было? А то вы сначала ушли, затем ненадолго вернулись, с тем помощником прокурора, который был здесь накануне, а теперь явился, чтобы изъять диски. Я заволновался даже, что он и НОС заберет.
- Нет. Чтобы прекратить проверку, им достаточно только одного эпизода, копию которого они переписали на свой флэш-накопитель, и теперь могут просматривать его даже на обычном телевизоре. Остальные диски, как подлинный источник информации, они опечатали, и приложили к материалам проверки. Сам НОС им не нужен.
«Жаль» - подумал Жучинский. – Рассказывайте! Что было дальше?
- С водителя «Камаза» сняты все обвинения. – Продолжая застенчиво улыбаться, произнес биофизик, стоя посреди комнаты. – Вот, вроде и все.
- Проголодались? Садитесь, отдохните, А я сейчас сделаю омлет с ветчиной. Тортилла паисана! Будет очень вкусно!
- Спасибо, Володя, но… - Думин, с искренним огорчением развел руками. – Не могу. Пока был в прокуратуре, со мной связались из Новосибирска, - он кивнул на свой, такой же как у Жучинского, оранжевый браслет экстренной связи. – Мне надо срочно возвращаться. – Биофизик, о чем-то задумавшись замолчал, как-то нелепо продолжая стоять, теперь уже глядя себе под ноги. – Мда…- тут он быстро взглянул на хирурга и опять улыбнулся. – И все-таки, я не зря приехал сюда! – заговорил он. – Ведь мы спасли человека! Правда?!
- Конечно.
- Вот, взгляните! Узнаете? – Думин достал из кармана небольшую белую бумажную салфетку, и протянул ее Жучинскому.
- Что это? – На салфетке были написаны слова, жирно обведенные ручкой: «КУНИЦИН – КОЗЕЛ; ИНСПЕКТОР ШУВЯКОВ – КОЗЕЛ!» - Неужели та самая?..
- Нашел у зеркала, в квартире погибшей… - кивнул биофизик. – Заезжали туда, к ее родственникам, чтобы запись с диска показать…
- Володя! – По глазам ученого, Жучинский догадался, что тот принял какое-то важное решение, и сейчас начнет его озвучивать. Так оно и случилось. Торопясь, волнуясь, как будто заранее извиняясь и уговаривая, Думин, стоя на прежнем месте, размахивая руками в такт своим словам, говорил, говорил и говорил:
- Я хочу вам предложить… Я уверен, что вы согласитесь… Проект «Открытая память» должен быть продолжен!.. В настоящий момент, пока я работаю на Севере, достаточно только сохранять записываемую НОСом информацию… Конечно! Дай Бог, чтобы во время операций, никто и никогда не умирал! Конечно!.. Но если это все-таки произойдет – на новые, уже установленные мною диски НОСа - запишется память. Ее надо сохранить. Как минимум – надо просто менять диски, и делать их регистрацию. Самое большее, о чем я хотел бы вас просить – это делать хотя бы выборочный просмотр и упорядочение информации. Технически там все не очень сложно. А вот времени и терпения потребует много. На второй просьбе я и не настаиваю. Но плеер и фурнитуру к нему, все-таки оставлю… Поверьте, рано или поздно, но обязательно появится возможность продолжить эти исследования. Прибор надо совершенствовать, улучшать! И тогда – уже ваши рекомендации, очень мне помогут.
- Насчет упорядочения и рекомендаций, я специалист, честно сказать никакой… Ну, да попробую. – согласился Володя. – А уж диски обязательно поменяю. Не волнуйтесь. Будут лежать, и ждать вашего возвращения.
- Спасибо, я оставлю вам вот это… - Думин, быстро подойдя к столу, взял свой кейс, и чуть повертел его. – Видите, здесь написано «НОС – ГДФ»? Это сокращенное от «Независимого определителя состояния. Гусев, Думин и Фирсов». Буквы: «Г», «Д» и «Ф» - код для доступа во внутрь прибора.
- Понятно.
- Ну тогда все. До свидания! И спасибо! Спасибо, Володя, что согласились. Спасибо за гостеприимство… - Биофизик, обоими руками пожав ладонь Жучинского, начал пятиться к выходу. – Вы замечательный человек! До свидания!
- До свидания. – Володя дождался когда за Думиным закроется дверь и перестал улыбаться. – «Так, значит теперь о «фискале» я знаю все, и он мне не опасен. Получилось так, что это не он оказался «троянским конем» в моей операционной, а - я, получивший право ковыряться в его внутренностях. – Жучинский подошел к окну, посмотрел на улицу, и проводил взглядом показавшегося из-под козырька медцентра биофизика. – До свидания, Максим Николаевич, до свидания, многоуважаемый «ботаник». Увы, но я не оправдаю ваших надежд. «Фискал», наверное, в скором времени безнадежно испортится. Как это произойдет? Пока не знаю. Я подумаю об этом позже. Сейчас у меня есть дело поважнее ваших проектов».
Владимир Львович засобирался уходить. Он торопился на ипподром.
На ипподроме, Жучинского ждал господин Исии. Пожилой, но бодрый и подтянутый японец, стоял в стороне от многочисленной публики, толпящейся у центральной балюстрады зрительских трибун, сегодняшним вечером заполненных до отказа. В нем угадывался бывший военный: строгое лицо, седые короткие волосы, невозмутимый взгляд. Старик легко держал прямую осанку, и от этого, издалека казался молодым атлетом, зачем-то загримированным под пожилого человека. Он почти не опирался на свою красивую и, наверное, старинную, сделанную из бамбука трость. Японец держал ее так, как будто это было не средство для облегчения ходьбы, а настоящее копье самурая. Выбранное им место, несмотря на приличную удаленность от беговой дорожки, позволяло следить за ходом скачек и быть легко видимым со стороны входа на ипподром. Этот человек имел хорошее зрение и навыки профессионального обзора окружающей его обстановки. Он не щурил глаз, и не вертел суетливо головой, наблюдая за несущимися по кругу лошадьми. То, что эти соревнования ему нравятся, можно было предположить только подойдя очень близко, по характерному блеску узких глаз. И, несмотря на это, японец, первым заметив появившегося в арочных дверях главного входа Жучинского, тут же утратил к конным состязаниям всякий интерес, полностью повернулся в сторону хирурга, и вежливо улыбаясь, дождался, когда тот тоже его увидит.
- Здравствуйте, господин Исии, - подойдя, поздоровался Жучинский, сдержанно улыбнувшись. – «А ведь его охрана где-то рядом, – подумал он. – Но здесь не Япония, и якудза не афиширует своего присутствия. – Пусть де, для окружающих, влиятельный господин Исии, будет малоприметным японским туристом, осматривающим русские достопримечательности. Для большей убедительности, надо было бы ему еще фотоаппарат на шею повесить…»
- Коничива, Владимир сан! – японец, по-прежнему держась обоими руками за свою трость, традиционно поклонился.
- Пойдемте, как всегда. В мои апартаменты.
Через закрытое окно ВИП-кабинета, в котором день назад, Жучинский брал тайм-аут от встречи с новосибирским ученым, не доносилось ни одного звука проходивших на улице скачек. Пройдя мимо окна к столу, и усаживаясь в кресло, Володя даже не взглянул на панораму праздничного стадиона. Сейчас его интересовало другое.
- Ну… Что решили брать? – спросил он закуривая.
- Все. – Тоже сев в кресло, с сухим кивком головы, отозвался японец.
- У меня появилось то, что вы просили, – после довольно долгой, но как будто никого из присутствующих не угнетающей паузы, снова начал говорить Жучинский.
- Да, – по вежливому кивку господина Исии, аналогичному первому, Володя понял, что просьба японца все еще актуальна.
- В три от обычного, - почти сразу после этого ответа, быстро и четко сказал он.
Снова воцарилась тишина, нарушаемая только редким, еле слышным постукиванием сигареты о край пепельницы, когда хирург непринужденно глядя на гостя, стряхивал пепел. Гость думал. Хирург ждал.
- Хорошо, – наконец-то произнес господин Исии. Весь его вид подчеркивал уважение и внимание к собеседнику.
- Тем же способом.
- Да.
- До свидания, господин Исии.
- Саенара, Владимир сан.
«Старый самурай! – усмехнувшись, подумал Жучинский, оставшись один. Он сделал еще одну затяжку, и раздавил окурок в пепельнице. - Согласился на заоблачный ценник, и даже глазом не моргнул! Ладно, играем дальше!»
С хозяином одной из японских клиник, господином Майу Исии, Володя познакомился около трех лет назад, хотя узнал о нем гораздо раньше. Клиника этого человека специализировалась на операциях по пересадке органов. В прошлом, успешный хирург Исии, совсем недавно переставший оперировать сам, продолжал жестко удерживать давно завоеванные позиции своей клиники, славящейся в элитной врачебной среде, как одна из лучших и одновременно конфиденциальных. Попав в трансплантологическую клинику господина Исии, любой пациент, предварительно оплативший выставленный счет, мог быть полностью уверен, в том, что операция будет проведена на самом высоком уровне, а о факте ее проведения, без его согласия никто и никогда не узнает. Штат высокопрофессиональных врачей клиники, персонал нескольких принадлежащих господину Исии предприятий по производству медицинского оборудования – подчинялись ему беспрекословно. Воевать или плохо шутить с Майу Исии никто не хотел. В длинной жизни этого жилистого и умного старика, было много темных и загадочных историй, связанных с послевоенными Китаем, Кореей и Германией. Истории эти часто заканчивались смертями или исчезновениями людей. Сейчас об этом не вспоминали. Просто считалось, что господин Майу Исии всегда и везде, был, есть и будет уважаемым и богатым в Японии человеком. Не имея привычки самому обращать на себя внимания, он, тем не менее, из-за своей внешности и манеры держаться в стороне – всегда выделялся среди участников конференций, посвященных вопросам трансплантологии, которые не пропускал. Володя Жучинский, увидев его, на одной из них, сразу выбрал его как одного из вероятных покупателей человеческих органов в своей будущей перспективе. Работая тогда простым хирургом сургутского медцентра, и только еще пробивая у своего руководства идею создания автоматизированной операционной, он, посещая такие конференции не только слушал медицинские новости, но и определял людей, делающих на донорских органах серьезный бизнес. Собранная информация, разговоры, наблюдения – подтвердили предположения Владимира Львовича, что господин Исии является в этом деле настоящей акулой, с которым, хотя и очень опасно, но можно и нужно иметь дело. Когда же экспериментальная операционная начала работать, Жучинский решил, что настало время и для личного знакомства с интересующим его японцем.
Двенадцать часов полета до Осаки. Затем, около часа езды на черном шестисотом Лексусе от аэропорта до отеля Hilton Osaka. Не успел Володя осмотреть номер, как двое коренастых мужчин в черных костюмах и с черными очками на глазах, вежливо пригласили его на вертолетную площадку, расположенную прямо на крыше отеля, откуда, на вертолете, сделав облет башни торгового центра, они потом долго летели вдоль морского побережья, мимо многочисленных и причудливых для русского человека буддийских храмов, видневшихся под светло-зелеными древесными кронами.
Клиника доктора Исии, состоящая из трех небольших корпусов – утопала в молочно-розовых облаках цветущей в это время года сакуры. Тщедушный, гостеприимно улыбающийся человечек в белом медицинском халате с эмблемой клиники, сменивший молчаливых охранников, представившись Володе помощником господина Исии - проводил его прямо в кабинет своего босса.
Эта поездка в Японию была для Жучинского неожиданной. Володя предполагал более долгий путь по налаживанию сотрудничества с Исии. Отправленное электронной почтой письмо, с просьбой о личной встрече, с формальным поводом расширения дружеских российско-японских отношений в области медицины – было всего лишь пробной попыткой, видимой реакции на которую, он и не ждал. «Ну мелькнет перед глазами япошек моя фамилия, ну и хорошо для начала», - думал Жучинский. Оказалось, что не только хорошо, а даже очень хорошо! Потому что через месяц, Владимир Львович, на зависть коллег, вдруг получил официальное приглашение посетить клинику доктора Исии. Смешно, но тоже – якобы для укрепления дружбы между народами. – «Рыбак рыбака видит издалека?», - тогда пошутил сам с собой Володя, быстро собрался, и полетел в Японию. О чем говорить с хозяином трансплантологической клиники, он знал давно. Решил это еще в тот момент, когда очень давно, сбегая из Москвы, ехал в поезде, смотрел в окно и думал, думал о своем прошлом и будущем. Тогда он не знал кто именно будет его иностранным компаньоном. Теперь знает.
- Я возьму вас к себе в клинику, хирургом, - сказал Майу Исии Жучинскому, сразу после короткого знакомства и быстрого ухода из кабинета своего помощника.
- Извините, господин Исии, но я приехал не за этим.
- Вот как? А разве не за тем, чтобы работая здесь, постепенно, с помощью русской мафии, и вашего друга Лукичева – прибрать к своим рукам мой бизнес? – в голосе японца звучала снисходительная усмешка.
- Вы хорошо говорите по-русски, – Володя, открыто и озорно посмотрел в глаза хозяину кабинета, чуть наклонив голову в левую сторону, как наглый воробей, быстрыми налетами склевывающий хлебные крошки прямо перед мордой злого пса. – «Старик за месяц навел подробные справки… И мое прошлое не смутило его. – одновременно анализировал Жучинский ситуацию. – Да! Это настоящая акула, увидевшая во мне свой интерес. От поездки будет результат! Я не ошибся».
- А вот вам придется выучиться говорить по-японски. Я привык общаться с моими подчиненными на своем родном языке. Да, да! С подчиненными, - усмехнулся господин Исии. – Я никому не собираюсь отдавать этой клиники. И выпрыгивать из окна тоже не собираюсь. Как, впрочем и сидеть в тюрьме. Ничего этого не будет. Вам, как хорошему специалисту, просто предлагается долгосрочная высокооплачиваемая работа хирурга на условиях выполнения всех моих распоряжений, и, не скрою, довольно жесткого ограничения ваших личных свобод.
- Я прилетел сюда не для того, чтобы становиться пожизненным рабом. – Володя замолчал, сделав длинную паузу. Эта пауза, по его мнению, была здесь необходима. «Японец хотел ошеломить меня своей осведомленностью, чтобы я еще больше обрадовался от того, какой всесильный хозяин предлагает мне работу. А я и не повелся! Пусть теперь сам немного удивляется и много думает над моими словами, - смеялся в себе он. – Думай, самурай, думай! А я тебя еще удивлю…»
- ?
- Но мне приятно, что вы так много и хорошо знаете обо мне… Правда и неожиданно все это. – Володя решил еще чуть-чуть потянуть развязку своей интриги.
- Вы, русские очень самоуверенны и упрямы. – Теперь в голосе господина Исии промелькнула досада и раздражение. При этом, его лицо, как и прежде, было спокойным и доброжелательным, словно он все это время говорил со своим собеседником о чем-то приятном, например о цветущей за окном вишне. – Вы, как и многие, ошибочно считаете, что Япония не опасна, что она слаба, что у нее короткие руки. Вас избаловали ваши победы на Халхин-Голе и в Манчжурии. Но нас тогда переиграли Советы, которых теперь в России нет. А вот Российской империи в давнем противоборстве с Японией похвастаться нечем! Разве что «Варягом»?
- Но сейчас Россия не империя, - добродушно возразил Володя.
- Разве? – в тон ему пошутил японец. К общему согласию, беседа, в результате словесного прощупывания, перешла из разряда «благодетель-хозяин и проситель-гость», в категорию равноправных оппонентов. – Расскажите, зачем вы хотели встретиться со мной?
- Я хочу продавать вам трансплантанты. – Сказав это, Жучинский был разочарован. Он, конечно не ждал, что его собеседник от неожиданности свалится на пол, или обрадовавшись, броситься его обнимать. Но Исии просто продолжал так же сидеть за своим чистым, свободным от бумаг, столом, как будто ожидая, когда же наконец, звук от сказанных Володей слов, по самым медленным в мире звуковым волнам, докатиться до плотно прижатых к голове японца ушей.
- Какие? – порадовал не сам этот запоздалый вопрос, а коротко блеснувший в глазах господина Исии огонек интереса.
- Печень, легкие, сердце, почки, эндокринные органы.
- А почему вы не хотите продавать все это, например, в Китай? Ведь это даже ближе к Сургутску?
- Попробую объяснить, – Жучинский, немного задумался, словно выбирая в своих мыслях наиболее подходящий для разговора аргумент. – Однажды, в прошлом веке, сразу после окончания второй мировой войны, товарищи китайцы, решили лить чугун. Много добыли. Еще бы! В каждой деревне, да не по одной домне построили! Тяп, ляп! Быстро! С огоньком! – Володя улыбнулся. - Да вот только весь чугун этот никуда не годным оказался. – Жучинский вновь стал серьезным. – Не верю я им просто. Весь этот нынешний экономический бум у них, по сути своей, та же чугунная история. Только раньше они свое дерьмо для самих себя делали. А на этот раз – продают его другим… России, например. А мы это дерьмо в красивой обертке - проглатываем, расплачиваясь своими: лесом, железом и нефтью с газом… - Он не стал продолжать, уверенный, что серьезно слушающий его Исии все правильно понял. Речь не шла о патриотизме Владимира Львовича Жучинского. Говорил Володя и не о своей какой-то личной неприязни к китайцам. В своем новом деле, хирург искал достойного игрока, какого в «поднебесной» не было. И японец Володю понял.
- Но, как вы говорите, дерьмо… могут делать не только в Китае… Вот, та же Россия…
- ?
- Донорские органы… Это такой материал… У кого вы собираетесь брать трансплантанты? У заключенных в исправительных лагерях, которых полно в вашей стране? У похищенных людей, схваченных прямо на улицах, и утащенных в грязные подвалы и леса местными бандитами? Мне такой «чугун» тоже не нужен. – Майу Исии надменно откинулся на спинку своего массивного кожаного кресла и закинул ногу на ногу. – У меня лечатся очень серьезные господа… Пересаживать им тот или иной орган, в каждой клетке которого навсегда застыл ужас смерти, оттого, что несчастный донор, перед своей гибелью, увидел головореза, сжимающего в руке ржавый скальпель? Я располагаю сведениями о большой массе предлагаемых к продаже подобных органов. Но такие!.. Они мне не нужны.
- Вы купите только органы от доноров-добровольцев или естественно скончавшихся людей, - Жучинский озвучил итог всего сказанного японцем.
- В Германии и Японии, люди едят только ту колбасу, которая изготовлена из животных, до самого последнего момента не подозревающих, что их будут забивать, – Исии поймал взгляд Жучинского, продолжая констатировать. - В России же вообще об этом пока не задумываются. Вам лишь бы сожрать. А затем, рыгнув, пофилософствовать о том, какие плохие у вас соседи… Думаю, что ваш материал мне не понравится. – Японец, с видом победителя, поднялся. - Ваш визит в Японию запланирован на два дня. Сейчас вас отвезут обратно в Hilton Osaka. Советую прогуляться по городу и еще раз подумать над моим предложением о работе в клинике.
- У меня к вам другое предложение, господин Исии, - упрямо мотнув головой, уверенно заговорил Жучинский. – Я приглашаю вас к себе, в сургутский медицинский центр, в мою операционную… - Он усмехнулся, увидев как в удивлении поднимаются брови японца, и догадываясь о причине такой реакции. - Нет, не работать! Я приглашаю вас своими глазами, прямо на месте, увидеть, как я получаю трансплантанты. Думаю, что тогда, вы увидите во мне равного партнера, и согласитесь продолжить переговоры… - Володя снова усмехнулся. - И на моем языке, - негромко добавил он.
Майу Исии появился в офисе Жучинского через неделю после тех, как казалось Володе, провальных переговоров. Японец вошел в офис, когда хирург готовился к плановой операции. Увидев господина Исии, он, сразу понял цель этого внезапного визита.
- Одевайте халат, - даже не здороваясь с японцем, обыденно произнес он, как будто Исии был его подчиненным. – Я приглашаю вас на операцию. Вы увидите, как я… удаляю аппендицит. Прошу идти за мной… Вот в эту дверь…
- Итак, вы находитесь в моей автоматизированной операционной, – начал свой монолог Владимир Львович. - Она спроектирована в соответствии с требованиями, разработанного мною метода «Ванэндван», что означает «Один и один», или, если более подробно – один пациент и один, оперирующий его хирург. Сейчас, я буду удалять аппендицит у тридцатилетнего мужчины. Этот успешный бизнесмен, в скором времени собирается в путешествие по Алтайским горам. И, на всякий случай, решил перед этим избавиться от своего appendicitis, хотя тот его и не беспокоит. Пациент поступил в центр сегодня утром, сделал все необходимые первичные анализы и обследования, результаты которых занесены в базу данных флагманского компьютера операционной. Данный компьютер, проанализировал их, и запросил разместить в подающих анимал-маркетах используемые при проведения именно этой операции: плазму, препараты, инструмент и тому подобное. Также, флагманский компьютер протестировал на вопрос исправности и готовности к операции, все, возможно задействованные аппараты, приборы и механизмы. И на настоящий момент – получен отчет о полной готовности операционной к работе. Обычно, при проведении плановых операций, пациент, проходит предварительную подготовку еще в своей палате. Однако, в случае необходимости, данная подготовка может быть проведена прямо здесь. Это важно, если операция внезапная, и пациент попадает на стол прямо из салона машины «скорой помощи», с места происшествия, со срочного вызова и так далее. Будем считать, что сегодня, именно такой случай. В настоящий момент, наш пациент, уже спит под общим наркозом. Он раздет, и уложен на рабочую плоскость шлюзовой камеры. Нажав кнопку «Enter», я отдаю команду на начало проведения операции. – Сказав это, Жучинский не торопясь, так, чтобы было видно стоящему рядом с ним японцу, несильно надавил пальцем на одну из клавиш пульта, который держал в правой руке.
Свет в операционной стал тусклым. Неожиданно для господина Исии, одна из стен комнаты стала прозрачной. В действительности, она всегда была прозрачной. Только теперь, все, что находилось за ее сплошным стеклом – было ярко освещено мощными лампами, вмонтированными в потолке. Это, ставшее видимым пространство, напоминало огромный аквариум, и по своим размерам было даже просторнее помещения, где стояли Жучинский и его гость. По своей освещенности, комплектации разными приборами и механизмами, комната за стеклом гораздо больше подходила под название операционной. А в сущности, ею и была. Место же, где находились врачи, с его притушенным светом, пультами и экранами мониторов скорее напоминало наблюдательный пункт. Объектом их наблюдения сейчас была капсула, плавно въехавшая в операционную. В ней, в горизонтальном положении, лежал спящий, голый человек, словно парящий в воздухе. Это был пациент, которому предстояло удалить аппендицит. На его лице была маска, закрывающая глаза с носом и фиксирующая гибкий шланг, вставленный в рот. Человек удерживался в центре капсулы стальными щупальцами робота-манипулятора. Другая часть этих щупалец, оснащенная специальными приспособлениями, уже начала проводить процедуры испражнения из пациента мочи и кала. Закончив с ними, манипулятор чисто сбрил волосы с кожи на участке будущего разреза. После этого, капсула с человеком, на короткое время полностью заполнилась светло зеленой жидкостью.
- Моющий, дезинфицирующий раствор, - пояснил Жучинский. – Для данного случая, эту процедуру, можно было бы и не проводить. Но я решил, что вам будет интересно посмотреть весь цикл.
После того, как внутреннее пространство капсулы, вновь стало сухим, ее верхняя полусфера открылась.
- Предварительная подготовка завершена, - продолжал комментировать происходящее Владимир Львович. - Вот сейчас, несколько десятков гибких, сильных и, поверьте, очень нежных рук-держателей, теперь уже операционного робота-манипулятора, извлекают пациента из капсулы, и фиксируют в самом оптимальном положении, одновременно ставя на нем датчики и проводя он-лайн сканирование. Вот, смотрите - пошла механическая рука-универсал. Делается минимальный лазерный разрез, и через него, во внутреннюю полость проникает рабочая головка той же механической руки, которая и произведет удаление ненужного своему хозяину отростка слепой кишки… А теперь, посмотрите сюда! – Володя снова обратил внимание японца на свой пульт. – Если мне необходимо видеть работу механизмов, внутри тела, или получить оперативные сведения о состоянии пациента, я активирую информационные мониторы. – Хирург нажал несколько клавиш подряд, и в ту же минуту, с тихим шорохом, вокруг него замерли небольшие плоские мониторы, замигавшие меняющимися показаниями графиков, цифр и диаграмм. – Это кардиограмма с пульсом и давлением, это данные температуры…, вот томография…, рентген…, вот сама картинка, идущая с портативной видеокамеры… – Жучинский быстро пояснял – какой монитор и что может показывать. - Видите, как аккуратно?.. А изображение можно увеличить… Вот так… Внимание, господин Исии! – Чуть громче обычного, сказал Володя, улыбнувшись. – Небольшой фокус. Только для вас! – Сделав это объявление, он стал неторопливо расхаживать по комнате, то подходя к двери, то приближаясь почти к самому стеклу операционной. Но, куда бы он не пошел, все мониторы, с еле слышным жужжанием, двигались за ним, удобно располагаясь вокруг, при каждой его остановке. – Удобно, правда?.. Ориентируются вот на этот «маячок», – пояснил хирург, дотрагиваясь до небольшого, блеснувшего красной эмалью крестика, приколотого к его медицинской шапочке. - А если какой-то из них мне сейчас не нужен, то вот… - Хирург нажал клавишу, и один из мониторов, погаснув, тихо убрался на своем упругом кабеле к потолку, зависнув там, словно уснувшая летучая мышь. – Но, мы отвлеклись. Механическая рука-универсал уже закончила удаление аппендикса.
Влажная, с маленькими пятнышками крови на своих сверкающих в ярком свете хромированных частях, миниатюрная головка-кулачок механической руки, осторожно вылезла из разреза, извлекая из него небольшой синтетический кокон, в который и был упакован так быстро удаленный фрагмент кишки. Плавно маневрируя между щупалец, фиксирующих человеческое тело, механизм, переместил кокон к прозрачной стене, и вывернул его в приемник, встроенный между операционной и наблюдательной комнатой. Через несколько секунд, в одну из принимающих ячеек, осторожно сполз небольшой прозрачный цилиндрический контейнер. Внутри него, в бесцветной жидкости, что-то плавало.
- Ну вот и он, больной зуб! – пошутил Владимир Львович, беря контейнер в руки и сразу передавая его японцу. – У этого кусочка плоти, господин Исии, вы не найдете ни одной до смерти испуганной клетки. Среди ваших уважаемых клиентов, может быть есть желающие обзавестись несколькими дополнительными сантиметрами донорской кишки? Возьмите этот образец себе на память. И если по пути домой, вы вновь засомневаетесь в моих возможностях по изъятию органов, то взгляните на него еще раз и вспомните все что увидели здесь сегодня. При этом, имейте в виду, что и с консервацией трансплантантов, все делается как надо. Помещаться они могут в любом применяемом сейчас контейнере. Цилиндр, который вы держите в руках, представляет собой сувенирный вариант, для передачи потом прооперированному пациенту, на память. На этот раз, такой просьбы не поступало. Так, что – берите. – Володя снисходительно махнул рукой.
В этот момент, в ячейку, из которой он совсем недавно достал удаленный аппендикс, беззвучно поступил новый контейнер, на дне которого лежал металлический шарик, диаметром около одного сантиметра.
- А это еще один удаленный из тела нашего бизнесмена фрагмент, - увидев недоуменный взгляд господина Исии, негромко смеясь, объяснил Володя. – Просто, будучи молодым, наш пациент, для усиления своих сексуальных наслаждений - вшил себе в пенис, самый обыкновенный шарик из подшипника. Наверное, со временем, предпочтения по технике проведения полового акта, у него изменились, отчего и последовала просьба, вместе с удалением аппендикса, заодно, восстановить члену нашего героя первоначальный вид. Что и было сделано, пока я разговаривал с вами на интересующие нас темы. – Жучинский прямо посмотрел в растерянные глаза японца, и усмехнувшись, продолжил. – Этот сувенир, пациент просил ему вернуть. Так что, извините… - Он шутливо развел в сторону руки. – Ну, а что касается увиденной операции… то она, в принципе, закончена. Сейчас, манипулятор снова уложит пациента в капсулу, в которой его, через шлюзовую камеру, получит медсестра. Та отвезет его в палату… Через неделю, бизнесмен уйдет домой…
Эта блестящая демонстрация возможностей – поразила японца сразу. «Ну, чем тебе не Халхин-Гол?» - торжествовал Жучинский.
«Лицо! Какое удивленное, растерянное и восхищенное, было тогда у тебя, господин Исии, лицо!» - мысленно обращался Владимир Львович к давно уже ушедшему с ипподрома японцу. Приятные воспоминания по приучению к своей донорской кормушке строптивого медицинского мафиози с острова Хонсю, давали повод, с гордостью, в который раз «прокрутить» в голове налаженную хирургом цепочку сбыта донорских органов. Все гениально, и поэтому вот уже который год не дает сбоев. Просто, на одном из предприятий, принадлежащих Майу Исии, было изготовлено три медицинских холодильных шкафа: сначала один, потом второй, и наконец, третий. Так же, постепенно, все они приобретались Жучинским для своей операционной. Условия эксплуатации этих шкафов требовали ежеквартального их осмотра на заводе-изготовителе, то есть, в Японии. И получалось так, что были они в постоянном движении: Россия-Япония; Япония-Россия. И никому из непосвященных, невозможно было догадаться, что опечатанные гарантийными пломбами ящики, проходящие по накладным как медицинское оборудование, являются большими бандеролями, в которых господин Исии отправлял Жучинскому пачки наличных денег предоплаты, а получивший их Володя, в очередном, подлежащем осмотру холодильном шкафу – отсылал японцу новую партию трансплантантов. В силу того, что шкафы эти, изначально и конструировались для таких целей – органы доходили до японской клиники в наилучшем виде.
Короткий разговор, состоявшийся между Владимиром Львовичем и Майу Исии в клубном кабинете ипподрома, означал, что японец купит все предложенные хирургом органы, список которых, словно прайс-лист, был отправлен в Японию, в шкафу-бандероли, вместе с последней партией уже оплаченных трансплантантов. Кроме того, Жучинский сообщил тогда, что у него появилась донорская печень с такой группой крови и антропометрическими данными, подыскать которую японец очень настойчиво его просил. Кем приходился старому японцу тот неизвестный Володе пациент, имеющий проблемы со своей родной печенью - господин Исии не уточнял. Но то, что это был единственный пока случай такого индивидуального интереса к органу, и то, что решить его Майу Исии хотел только через Жучинского – говорило о чем-то большем, нежели обычный бизнес. «Скорей всего, где-то, на островах, потихоньку умирает, очень близкая этому самураю женщина, чем-то похожая на Наташу Куницину, чья печень как нельзя лучше и соответствовала всем пожеланиям, - размышлял Володя. – Молодец, Славик! Хорошее «тело» подогнал! Премию заслужил!»
То, что Жучинский продал японцу печень недавно разбившейся в машине женщины, по цене, в три раза превышающей обычный «ценник» - было не проявление жадности хирурга, удачно сыгравшего на повышенном спросе. Володе хотелось вывести японца из себя, чтобы как тогда, при показе ему своей операционной, насладиться чувством победы и превосходства. В тот раз, Исии сплоховал. Его философия об ушедших в небытие поражениях Японии – оказалась надуманной и пустой. «Нет, старая акула! Это не ты, а я буду диктовать свои условия, - обращался Володя к засевшему в памяти японцу. – И не на твоем, а на моем языке… И ты – будешь их выполнять… И из окна прыгнешь… Если будет надо!».
Нынче же, к Володиному сожалению, господин Исии испытание выдержал. «Старый самурай! – усмехнувшись, думал Жучинский, сделав затяжку сигаретой и раздавив окурок в пепельнице с надписью «Буцифал». – Согласился на заоблачную цену, и даже глазом не моргнул! А если бы мне спросить с него в пять, в десять раз дороже? Сломался бы? – Как бы там не было, но унизить компаньона, сегодня не удалось. – Ладно, играем дальше!..»
Уже на выходе с ипподрома, Володя спохватившись, взял у приятно, кстати оказавшегося рядом с ним Матвея, листок с результатами скачек. «Так…Так… Не то… Не то… - хирург быстро пробегал глазами строчки… - Ага! Ну вот, что и требовалось доказать! «Одессит» в забеге с «Кумиром» – пришел первым! – Жучинский вышел на городскую площадь. – Удачный день! Но… Надо сделать еще кое-что…»
Владимир Львович вернулся в медцентр, в свой офис, вошел в операционную, и вскрыл НОС. «Ну что, «фискал»! – мысленно обратился он к аппарату. – Вот и остались мы с тобой наедине, в положении «намба ван», когда я над тобой, а ты – в раскоряку… Давай, посмотрим, как можно, якобы случайно испортить твои диски… Вот кнопочка… Вот они все повылезали…»
Жучинский не торопясь осматривал конструкцию ненавистного ему прибора. «Вот это, кажется, устройство, печатающая отчеты о результатах операций… Ага!... Здоровенный и допотопный чернильный картридж, установленный как раз над блоком с дисками! – Володя зло усмехнулся, сходил за ножницами, с помощью которых, затем, одним коротким, но сильным ударом, пробил стенку капсулы с чернилами. – Вот так… Потекли черные слезы… Теперь, задвигаем диски на место, и закрываем крышку… Все! Можно идти домой…»
Глава 10.
Пятница. Вечер.
В тренажерном зале было мало посетителей. Закончив рабочую неделю, многие из занимающихся здесь в будни людей, посвящали пятничный вечер плотским развлечениям, на время позабыв о своем здоровом образе жизни. Режим, диета, контроль веса и выполнение упражнений на тренажерах – для большинства – так и не превратились в постоянную норму свободного времяпровождения. Все это, для них, больше ассоциировалось с той же работой, которую надо обязательно выполнять, при этом делая вид, что она тебе очень-очень нравится. А у каждой работы обязательно должен быть перерыв. И начинается он не с субботы, а с раннего вечера пятого дня недели. В этот наивысший пик ощущения свободы, когда два выходных дня еще не наступили, а с тебя уже сейчас никто и ничего не спрашивает – просто оскорбительным звучало бы предложение немедленно начать ограничивать себя в еде, в выпивке, заменив их на выполнение физкультурных упражнений. В пятницу - спорт глубокомысленно откладывался «на завтра», «на потом», «до понедельника». Большинством. Но не всеми. Владимир Львович Жучинский входил в число последних.
Закончив очередной подход к перекладине, Володя, накинув на плечи спортивную куртку, подошел к стойке безалкогольного бара, оборудованного в самом дальнем конце тренажерного зала.
- Будьте добры бутылочку «Аква-Санни», третий номер, без газа - попросил он у симпатичной девушки-официантки. – Открывать не надо! Я сам! – уточнил он, и взяв поданную ему минеральную воду, направился к одному из пустых столиков.
Популярный в области бренд минеральной воды, богатые месторождения которой были открыты как раз в районе возводившегося тогда «Санни-тауна», своим появлением был обязан тем же японцам. Бренд умело навязывался рекламой с образом живой воды, как с одним из элементов городского герба; со словами «Солнце», «Солнечный»; с японским флагом; и, конечно же - с песней «Sunny», в исполнении легендарной группы «Boney M». Любовь к минеральной воде охватывала всех, даже самых маленьких:
Сколько солнечных лучей!
Отвечай, малыш, скорей!
Но давно, и всем понятно:
«Санни» - это так приятно!
И хорошая реклама, на этот раз, действительно не врала. Сургутская минеральная вода была и вкусной и полезной. Жучинский пил ее не газированной. Третий номер соответствовал общеукрепляющей воде, добываемой из третьей скважины.
Получившие хорошую нагрузку мышцы – приятно ныли. Вода, которую Володя медленно пил прямо из горлышка бутылки – освежала. Жучинского ждал бассейн, от предвкушения удовольствия быстро плыть в котором – хотелось даже что-нибудь спеть… Но только не то, что послышалось вдруг из включенного барменом музыкального центра, на волнах местного радиоканала, работающего в FM-диапазоне:
…Вольный ветер, сквозь границы
Вновь вернулся в дом ко мне
Старые газет страницы
Бросил вверх и завертел
Я его ругать не стану
Пусть бродяга хулиганит
Полетать по разным странам
С вольным ветром я б хотел
***
И сдвинутся разом
Все стрелки компасов
Маршруты изменят свои направления
Мы с ветром взлетим
Нарушая приказы, наказы
и распоряжения
А тебе, родная, слышишь?
Старым флюгером на крыше
Зашифровано напишем
Где нас можно разыскать
Выбирай: летать со мною
Или жить своей судьбою...
Если выбрала второе -
Дальше можешь не читать...
- Что это за фигня играет? – смешно скорчив гримасу отвращения, к столику энергично подошел Слезнев. Он не был спортсменом, но сегодня, получив от Жучинского премию и похвалу за расторопность, проявленную им в случае с «телом» Наташи Кунициной, в порыве благодарности и преданности – увязался за своим шефом в тренажерный зал.
- Наша «Живая волна» гонит творение какой-то группы местного дома культуры, - сочувственно усмехнулся Володя.
- И что надо сделать, чтобы они не гнали… волну? – пошутил Славик.
- К сожалению, ничего не сделаешь…
А тем временем, песня продолжалась:
Помнишь утро нашей встречи?
Миг, что все переменил
Как держал тебя за плечи
Как слова твои ловил
В небе ты со мной летала
Но однажды вдруг пропала
И любви не удержала
Только я не позабыл:
***
Как сдвинулись разом
Все стрелки компасов
Маршруты – сменили свои направления
С тобой мы взлетали
Смеясь на приказы, наказы
и распоряжения
И сейчас, родная, слышишь?
Мы с бродягой-ветром пишем
Старым флюгером, на крыше
Где нас можно разыскать
Выбирай: парить со мною
Или жить своей судьбою...
Если выберешь второе
То разучишься летать...
Слушать слабенькие песенки, исполняемые провинциальными певцами, теперь приходилось довольно часто. Причиной тому был вступивший в силу с начала года новый закон об авторских правах, по которому, в частности, за любое коммерческое использование чужих песен и музыки – надо было платить ее авторам и назначенному ими исполнителю. Плата не взималась только если произведение заранее заявлялось авторами как разрешенное на бесплатное использование. Сначала, этот закон был «на ура» принят известными поэтами, композиторами и певцами, увидевшими в нем источник дополнительного дохода. Однако дополнительный доход получило только государство. Так как ухватившись за поначалу казавшимся безопасным «халявный сыр» - звезды эстрады, теперь оказались вынужденными правдиво показывать налоговикам все свои доходы, которые раньше, часто не афишировались.
Услышать «раскрученную» песню теперь можно было гораздо реже, чем это было в прошлом году. Местные телеканалы и радиостанции, не богатые на дополнительные авторские перечисления, теперь «крутили» только бесплатные клипы и ролики, даже объявляя это своим достоинством. Потому что в противном случае, их не включали ни в одном кафе или магазине, и даже ни в одном маршрутном такси. Обыкновенные торгаши и таксисты, замученные начавшимися рейдами налоговых служб – просто боялись это делать. Ведь доходило до абсурда! Например, включал владелец какого-нибудь небольшого бара радиоприемник, по которому в этот момент исполнялся известный шлягер, а появившийся тут как тут инспектор – выписывал ему штраф за незаконное использование чужих авторских прав в предпринимательской деятельности.
- Да, Львович! – Славика вообщем-то мало интересовал этот вопрос. Обрадованный тем, что шеф перестал заниматься, и теперь можно сбежать от надоевших тренажеров, на которых он уже пятнадцать минут мучительно изображал перед Жучинским радость – Слезнев уселся за Володин столик и заказал себе салат с холодной курицей. – Спорт – это сила!.. Слушай, а почему ты все на перекладине да на перекладине? Смотри, сколько здесь крутых «железяк»!.. Пот вышибают – махом! Я уже, кажется похудел.
- Все что мне нужно - я делаю на перекладине.
- ?
- Подтягивание разными хватами, тренировка пресса… ну и так далее… - Володя не стал перечислять всех делаемых им упражнений, прекрасно понимая, что и эта тема абсолютно не волнует Слезнева. «Если собака, показывая любовь к своему хозяину, не отходит от него и постоянно виляет хвостом, - размышлял он, - то это не означает, что хозяин должен обращать на нее внимания, а уж тем более – комментировать все проявления собачьей радости». «Возню» на перекладине Володя любил. Дома, каждое утро, перед тем как принимать душ, он на террасе, делал привычные упражнения. Пятничный вариант занятий в тренажерном зале, предполагал более длительные упражнения, требующие большей мобилизации сил. Хирург определил для себя физический максимум, который теперь всегда выполнял. «Если я один раз, пусть на пределе, но сделал этот объем – значит я могу всегда его повторить». И повторял. Заканчивалось все плаванием в бассейне. Один километр, вольным стилем. Не торопясь.
- Знаешь, Львович!.. – промычал Славик, набитым салатом ртом. – В позапрошлую ночь, мы такое «тело» упустили!
- Говори.
- Да я заскочил… ну, на всякий случай, в приемный покой. А туда, как раз, тинейджера одного привезли. – Хе!.. – Слезнев мотнул головой, и торопливо проглотил пищу, спеша поведать то, что на его взгляд было забавно. - … Дурила!.. Его телка бросила, а он – в ванну залез, и вены себе вскрыл… Потом, видать, одумался… Вылез… Поскользнулся, и ба-а-шкой о раковину! Представляешь?!
- Спасли?
- Не-а!.. Я же говорю – наше было «тело»! – Слезнев своим видом напоминал азартного футбольного болельщика, чья команда только что не забила, казалось бы стопроцентного гола.
- Я как узнал – сразу бегом в наш офис… Думал, позвоню вам… доложу… Глядишь – и перехватили бы может быть… - продолжал излагать подробности Славик. – Влетаю в кабинет… А там, - Слезнев выпучил глаза и от важности эпизода, даже перестал жевать, - Человек паук!.. Я чуть не обоср… - Славик осекся, оглянувшись на стоящую за стойкой бара девушку. - … Я чуть не обосрался, - теперь уже полностью, но очень тихо, и в нос, повторил он. - … «Ботаник» этот ваш… Сидит в своем игровом шлеме… Медитирует!.. Башка красная, в паутине… Глаза треугольные… Ну, думаю – ушел «материал»! – Слезнев наигранно расстроено вздохнул и … снова начал жевать.
«Мы прерываем нашу музыкальную передачу для экстренного сообщения. – Голос диктора местного радиоканала зазвучал без вступительных аккордов, оповещающих о начале новостного блока. - Как только что нам стало известно - в аэропорту «Сургутск», произошла новая авиационная катастрофа. Буквально через несколько секунд после взлета, упал и загорелся самолет, выполнявший пассажирский рейс из Сургутска в Петербург. Сейчас, на месте его падения полыхает огонь. Работают все спасательные службы. По первоначальным данным, среди пассажиров и экипажа разбившегося самолета, есть раненые и погибшие…».
Диктор еще что-то говорил о статистике катастроф, когда на запястье у Жучинского, а затем и у Слезнева – зазвонили анимал-фоны. Это компьютерная программа диспетчерской службы медцентра начала автообзвон персонала для его экстренного сбора. Центр готовился принимать пострадавших в авиакатастрофе людей. Владимир Львович многозначительно посмотрел на Славика, и тот, вскочив со стула, со словами: «Бегу, бегу!», дожевывая на ходу, побежал к выходу. «Ну а я все-таки еще успею проплыть два по пятьдесят, и ополоснуться в душе», - подумал Жучинский, заворачивая пробку на недопитой пластиковой бутылке минералки, и убирая ее в свою спортивную сумку…
Спустя час, Славик, не торопясь, с миной разочарования на лице, появился в офисе, где его ждал Владимир Львович.
- Полный прокол, шеф! Целая куча средних переломов, порезов, ожогов… Есть покойнички. Представляете, даже с предположительными огнестрельными ранениями… Но их к нам и не повезли…
Жучинский зло посмотрел на своего помощника, пресекая его болтовню.
- «Тел» нет… «тел» нет! – быстро закончил доклад, правильно его понявший Славик. - Правда, есть одно… - уже виновато заканючил он. - Обугленный кусок мяса… Но, к всеобщему удивлению – все еще живой… Брать там нечего. Но, Владимир Львович! В приемном покое - все смотрели на меня так, словно я и есть вы… ну то есть хирург Жучинский… Клянусь! Я для этого не давал никакого повода! Ну… и вам, наверное теперь придется попытаться спасти беднягу. - Славик по-шутовски всплеснул руками и сложил их на своей груди, показывая мольбу о пощаде за принесенные плохие новости.
«Спасать беднягу», уже раздетого, и распластанного на щупальцах робота-манипулятора, Жучинский не собирался. В операционной, НОС, в который раз сообщал, что перспективы спасения пациента, - нет. Об этом сигнализировала зеленая лампочка. «Символ «Пси», - вспомнились пояснения Думина. Сам пациент, подключенный ко всем имеющимся в операционной приборам искусственного поддержания жизни, действительно, больше напоминал анатомированный труп, который зачем-то, еще и обожгли паяльной лампой.
Подойдя близко к стеклу, разделяющему комнату управления с операционной, хирург беспристрастно стал рассматривать умирающего мужчину. «Да. Действительно, брать нечего…Тихо… что это? - Жучинский, вдруг почувствовал, что человек - как-то среагировал на его появление за стеклом. Что-то мелькнуло в зрачке открытого правого глаза, единственного, что подавало слабые признаки жизни на обезображенном лице. – Неужели он в сознании?» Володя включил мониторы, которые, засветившись - тут же окружили его. Показания постоянно менялись, не давая ответа на вопрос. Но он точно знал – смертельно изувеченный человек видит хирурга, и понимает происходящее. «Как же ему сейчас больно! - вспыхнуло в мозгу. – Что это?.. - Жучинский удивился своему неожиданному проявлению чувств, и постарался быстро подавить их. – Когда мужик умрет, можно будет проверить – видел он меня сейчас или нет… Хотя… Уже не проверить. – Володя вспомнил о своей сделанной против НОСа диверсии. – Ну и наплевать!»
Поглядывая на упрямо не загорающуюся красную лампочку на панели «фискала», включение которой означало бы смерть пациента, Владимир Львович, сосредоточившись на звуковых комментариях НОСа, и на собственном опыте и чутье – начал отдавать команды по ходу продолжающейся операции. Введя пациенту «лошадиную» дозу стимулирующих препаратов и использовав современные заменители крови, мышечной и кожной ткани, Жучинский отошел от прозрачной стены, предоставив современным механизмам всю работу по вообщем-то все равно никому не нужной перевязке. «У «журналюг» получится хороший репортаж о том, как я боролся за жизнь пострадавшего в авиакатастрофе, – отчего-то подумалось ему. - Только – не надо было бороться. Смерть будет неизбежной», - закончил врач и почувствовав наступление страшного момента смерти, резко повернулся к НОСу. «Омега!» - вспыхнула красная лампочка. Володя перевел взгляд на лицо только что умершего мужчины. Мертвый, начинающий стекленеть глаз – смотрел сквозь хирурга. Мертвая слезинка, успев скатиться на сантиметр, не более – застыла, и быстро высохла, обдуваемая теплым воздухом из тоненького шланга щупальца-манипулятора, продолжающего заботиться об уже умершем пациенте. «Вода поменяла свою энергетическую структуру… - всплыл в памяти голос новосибирского ученого. – Ну ладно, все! Хватит! - Снова одернул себя хирург. – Конец операции. Тело в морг».
Часть вторая.
Установление личности.
Глава 1.
Суббота.
Приехав домой лишь на следующее утро, Володя, разувшись, и не одевая шлепанцев, в одних носках прошел в гостиную, и с наслаждением сел в мягкое кресло, небрежно бросив на стоящий рядом полированный столик связку ключей. Завершенная операция, разговор с профессором, руководящим отделением критической хирургии, интервью журналистам… « Хотя тот мужик и умер - в глазах окружающих я выгляжу настоящим героем, - подумал он, проанализировав все недавно случившееся. – И Слезнев хорошо подыграл… Взахлеб потом рассказывал газетчикам о моей автоматизированной операционной, в которой: «мы не смотря ни на что вступаем в поединок со смертью. Да! Сегодня победила она! Но мы будем продолжать бороться с ней!..» Трепло… Но для рекламы - потянет».
Жучинский включил симфосистему, и начал не торопясь просматривать пачку корреспонденции, вынутую им по пути домой из своего почтового ящика.
Громкий грохот в дверь, идущий, казалось со всех сторон – заставил его вздрогнуть, и непонимающе оглядеться по сторонам. Но все быстро стало ясно. Это началась демонстрация музыкального клипа, звучание которого, современные колонки, искусно разносили по всей квартире, создавая ощущение реально происходящего события. На экране – хлипкая, досчатая дверь, содрогалась от наносимых по ней ударов извне. Каждый удар – эхом отзывался в Володиной гостиной, волнами уносясь в дальние комнаты…
«Неплохо, «Гольд барэль». Хорошо пробирает!» - подумал Жучинский, сделав звук немного тише, и возвращаясь к просмотру почты. Среди рекламных предложений и разных счетов, ему попалось письмо, из неподписанного конверта которого, на ладонь соскользнул блеснувший полированными гранями дверной ключ. Кроме него, в конверте, оказался сложенный вдвое лист бумаги, с написанным на нем от руки коротким текстом. Сразу прочитать и до конца понять суть послания – не удалось. Мешала музыка. Сюжет клипа отвлекал, и притягивал к себе:
Стучатся в дверь! Стучатся в дверь!
Стучатся!
Откроешь? Или будешь спящим притворяться?
А если это вновь
Чтоб отвести на плаху?
И носом хлещет кровь
На белую рубаху…
Эту песню не пели. Ее шептали, тихо выли… Громким был только стук в дверь, к которому, так же неожиданно прибавились удары по стеклу, от которых оно, казалось, вот-вот было готово разбиться, разлетевшись на мелкие осколки:
В окне бренчащем – взгляд из-под хитона
И льстивый шепот, с обещаньем славы
Откроешь? Или нет как будто дома?
Заглянет вновь к тебе еще лукавый…
Тишина… Неподвижная дверь, через доски которой в сумрак жилья начинает пробиваться мягкий свет…
А этот тихий стук…
Кто там? В ответ молчанье…
Здесь вам не отопрут!
А через дверь – сиянье…
И на вопросы все – одно молчанье вновь
И мыслью в голове – а может там Любовь?..
Она пришла к тебе, чтоб защитить от бед!
Откроешь или нет? Откроешь или нет?..
Становящийся все быстрее и громче звук бьющегося сердца… Приближающаяся – огромная, старая, досчатая дверь…
«Ладно. Хватит философии!» – Володя, ожидавший другого содержания клипа, слегка раздраженно выключил музыку. Он думал о полученном письме. Повертев в руке выпавший из конверта ключ, Жучинский вновь развернул лист и стал читать… Письмо было от женщины… Пробежав глазами по скупым строчкам, Володя холодно усмехнулся, поднялся с кресла, и пошел на кухню. Но есть не хотелось. Налив в высокий стакан молока, он разогрел его, и подойдя к приоткрытому окну, стал задумчиво смотреть на море, делая короткие, неторопливые глотки.
Настроение было поганым. Причина? Нет, все было под контролем. Обычная хандра. Не признаваемая Володей, но тем не менее, не зависимо от его воли, отстаивающая свое право на существование. Жучинский мирился с ней. «Любимая группа спела не так, как я бы хотел услышать… Но я не могу повелевать исполнителями!.. Женщина, от которой я осознанно отказался – перед тем как исчезнуть навсегда, написала прощальное письмо… Ну и что? Ведь это ничего не меняет… - размышлял Владимир Львович. – Это даже хорошо, что уже сейчас, мне становятся неприятными как чужое мнение, так и чужие, пусть и ничего не меняющие поступки, которых я из-за ненадобности, из-за незначительности - не предвидел, не предполагал…» Но самолюбие было потревожено и требовало компенсации. О сне, пусть даже и после бессонной ночи – не могло быть и речи. Необходимо было сделать что-то самоутверждающее. Такое, что отвлекло бы… Прежде всего от мыслей о письме… И тогда, Жучинский подумал о НОСе. Подумал, и поехал обратно, в медицинский центр.
- О-о! Как все запущено! – негромко, но удовлетворенно произнес Володя, рассматривая диски из вскрытого им прибора. На этот раз записавшихся дисков было около половины. Но в каком они были состоянии?! Самые первые, верхние – безнадежно залиты чернилами и перекошены, местами даже расплавлены, вероятно - из-за стоявшей здесь недавно очень высокой температуры. «Уж какие есть, уважаемый Максим Николаевич! – ехидно обратился к условному собеседнику Жучинский. – Вот, пониже, вроде не так сильно измазались. А некоторые из них – вообще, наверное, можно даже посмотреть… Дерзайте!..» Выбросив испорченные диски в мусорный контейнер, он достал с выдвинутых полочек и те, которые уцелели, небрежно опустив их в карман своего, накинутого на плечи белого халата. «Так… Ага! Чернила вытекали из пробитой капсулы до тех пор пока дыра не закупорилась, оплавившись от жары, - констатировал он самому себе, вернувшись к осмотру внутренностей НОСа. – Не это обстоятельство - и дисков испортилось бы гораздо больше. А вот устройству, которое печатает отчеты – вообще не повезло… Эк его изогнуло!.. Вот почему распечатка выводов по последней операции выползла из «фискала» такой жеваной и блеклой, что читавший ее потом профессор, лазал к себе в стол, за более сильными очками… Ну что-ж… все это очень хорошо!» Володя вернул пустые полки в исходное положение, после чего грубо захлопнул крышку прибора.
Затем, в своем офисе, он написал докладную на имя руководителя отделения критической хирургии:
Довожу до Вашего сведения, что из-за неисправимой поломки печатающего устройства в аппарате непрерывного автоматического контроля и диагностики состояния пациента (НОСе) – дальнейшая распечатка операционных отчетов для Главного Совета здоровья личности областной медпрокуратуры не возможна.
На основании вышеизложенного, предлагаю:
1. Исключить НОС из единой автоматизированной системы моей операционной;
2. В целях оказания дополнительной информационной помощи дежурным хирургам – установить НОС в одной из обычных операционных отделения критической хирургии.
«Ну вот и все! – подумал Владимир Львович, закончив писать. – С понедельника, от «фискала» здесь и духу не останется! Наша взяла!». Гордыня хирурга была удовлетворена. «Ну что ж, - стал размышлять он, покачиваясь в кресле из стороны в сторону. – Осталось подписать уцелевшие диски, и забросить их в думинский кейс». Достав их из кармана и положив на стол, перед собой, он задумался над тем, что же написать. Личность погибшего мужчины пока еще не была установлена. «Что, так и писать? А если взять, и влезть в память к этому мужику? – пришла в Володину голову шальная идея. - Сохранившихся дисков, наверное хватит, чтобы узнать кто он такой?» Коротко усмехнувшись, Жучинский подключил необходимое оборудование, надел шлем, и нажал кнопку начала просмотра.
Когда сам управляешь джойстиком – провал в загружаемую информационную бездну, кажется не таким и страшным. Мозг, готовый к предстоящей вспышке, на этот раз уже привычно выдержал ее всплеск. Несмотря на то, что, как и в прошлые разы, все твое тело, кроме головы, куда-то пропало – ориентироваться и перемещаться в виртуальном пространстве оказалось просто. Достаточно было подумать о необходимом действии, и если оно было предусмотрено в функциях игрового джойстика и шлема – маневр выполнялся: вправо, влево, вперед, назад, ближе, дальше, стоп. С этим, Володя освоился довольно быстро. Сложнее было плавно, не торопясь скользить по появляющемуся как будто прямо в твоем сознании изображению, которое ежесекундно, то как бы зависало на месте, то смазывалось в неразборчивое разноцветное пятно. Возникающий при этом шум – мешал сосредоточиться. Разум терял ощущение уверенности, вместе с которым переставали выполняться мысленно подаваемые команды. Вот тогда-то и появлялось неприятное чувство невесомости и страх резкого провала куда-то вниз. Однако, усилием воли – срыв в пике замедлялся и ситуация вновь становилась более-менее управляемой…
… Белая пустота, неохотно, скачками, заполнилась многоцветием точек, постепенно слившихся в живое изображение смотрящей прямо на Жучинского молодой и красивой женщины…
- Оля?!. – Стоило мне подумать это, как изображение пропадает, и я опять оказываюсь в сплошной темноте. Зато теперь появился звук: монотонный мужской голос как бы отвечает на заданный мною вопрос… «Да нет, товарищ курсант! Входящие в комплекты армейских индивидуальных аптечек: тарен, афин, промедол, цистамин, сульфадиметоксин и так далее – нужны не для вашего выздоровления, а прежде всего для того, чтобы вы, раненый и обожженный, облученный, отравленный и зараженный – выполнили поставленную командованием задачу… Таблетку проглотил, шприц-тюбик, прямо через хэбэ вколол, и марш, вперед!..
- Опять приснилось училище. Сколько лет прошло, а все снятся занятия, учения, постепенно, но твердо пытающиеся выдавить из моего сердца тепло любви ко всему, что мне дорого с детства, и ради защиты которых я однажды и решил стать военным человеком. Но оказалось, что армия всегда была предназначена для другого. Для грубого, тупого исполнения воли того, кто отдает главный приказ. И по сути, не важно – понимает ли это кто-нибудь в самой армии. Пушечному мясу настойчиво рекомендуется не думать. Марш, вперед, выполнять поставленную задачу! И если бы это был какой-то обособленный, сам себя обеспечивающий организм. То и пусть! Ладно! Но это не так. И оттого - обидно. Обидно потому, что армия все нужное себе - забирает извне, то есть, у нас с вами. Прежде всего детей, которых матери отдают только тем и утешаясь, что их мальчики уходят защищать от беды нашу землю. «Это нужно для защиты Родины!» – говорит им верховный начальник. И они в это верят. В это верят женщины, шьющие для армии шинели и гимнастерки. В это верят конструкторы, изобретающие новое оружие. В это верят рабочие, отливающие пули… Но, повторяю - это не так! Питающаяся за счет народа сила – направлена прежде всего против него же. Висит незримо над жизнями, тихо и постоянно перемалывая собою и в себе человеческие силы и судьбы. Когда я это понял, то решил, что меняться не буду! А потом, с радостью открыл для себя, что не одинок в этом своем упрямстве. В упрямстве всегда защищать того, кто в этом нуждается, даже если это тебя вроде и не касается. Думаю что я прав. Иначе – Бог не дал бы мне моей Оли! Вот она – тихо спит рядом, обняв меня, будто даже во сне никуда от себя не отпуская. Чудная… Милая моя…
Снова уже знакомое женское лицо… Неосторожно попытавшись приблизить изображение, Володя начисто смазывает картинку, и срывается в радужный штопор. Собравши разлетающееся словно хвост кометы сознание – он остановил падение и отдал команду «стоп».
Возвращение в реальность разочаровало. Субботний день приближался к вечеру. «Прошла уйма времени, а я даже и близко не стоял от элементарного – узнать как зовут умершего в моей операционной мужика! - раздраженно думал Жучинский. – Конечно, дело прежде всего в навыке… да и терпения надо тоже очень много! В этом Думин прав… Но все-таки, кое что можно, пожалуй, и улучшить, если, например - использовать другой, современный джойстик. Этот, думинский – дерьмо… каменный век». Владимир Львович встал из-за стола, обдумывая - в какой компьютерный магазин лучше съездить. «Постой! А надо ли тебе все это? – вдруг, остановил он сам себя. – На кой тебе знать как зовут какого-то вояку, кажется, обреченно решившему противостоять системе? - С этим вопросом, Володя был совершенно согласен. – Да ни на кой не надо!..» Но, все же - решил пожертвовать завтрашним выходным днем… Поковыряться в чужих мозгах… Он вышел из офиса, перебирая в голове возможные варианты, как можно при следующем просмотре - лучше фокусировать внимание на найденных эпизодах, смело предполагая, что при перезаписи уже отработанных воспоминаний – ему удастся даже сделать отдельные снимки. Например той девушки…
Глава 2.
Второе воскресенье.
…Весна в самом разгаре. С сияющего как-то само по себе светло-голубого, почти белого неба – нежно припекает солнце, на которое просто невозможно смотреть. Его лучи льются сквозь свежевымытые оконные стекла, высвечивая на них каждую царапинку и щербинку. Вдоль широкого коридора большого, бревенчатого дома, по полу, со стены на стену, по потолку – желтыми огоньками, туда и обратно, снуют блики солнечных зайчиков. Можно подумать, что это они, играя, вдруг заговорили, засмеялись, завизжали звонкими детскими голосами, несущимися отовсюду. В одной из просторных спален первого этажа, среди аккуратно заправленных детских кроваток, словно стайка маленьких лесных птиц - собралась ватага малышей. Ребятня, шести-семи лет, столпилась около своей воспитательницы, аккуратно расчесывавшей волосы у одной из смирно и задумчиво сидящей у нее на коленях девчушки. Банный день! Младшая группа, только что пришедшая из бани, в ожидании чая с ватрушками – отдыхает после помывки. Там, в бане, все они вволю нарезвились: набегались, наплескались, накричались. А теперь – немного присмирели, слушая что им нежно, мягко окая, говорит девушка-воспитатель. Раскрасневшиеся лица полны внимания, пушистые вихры пахнут настоянной на луговых травах водой, маленькие, угловатые детские плечи – закутаны в большие махровые полотенца, заботливо защищающие от случайных весенних сквозняков… Все дышит чистотой и покоем, как в большой и дружной крестьянской семье… Я, по приказу своего командира, майора Дмитриева – пришел в Усть-Реченский детский дом.
- Ой, смотрите – дядя солдат! Тетя Оля, к нам дядя солдат пришел! – с десяток пар серых, голубых, карих глазенок, с восторгом устремляются прямо на меня, наверное, стараясь запомнить, чтобы позднее, подробно нарисовать в своих альбомах как я воюю, и побеждаю всех-всех врагов. Улыбаясь детворе, не зная почему, ищу глаза девушки, их «тети Оли», нахожу, и теряясь, отвожу взгляд, стараясь придать своему лицу выражение, присущее как мне кажется суровому вояке, но только – еще шире радостно улыбаюсь. Забыл зачем я здесь. Молчу. Из головы вылетели все самые обычные слова… Вертятся только уставные, вроде: «здравия желаю» или «разрешите обратиться». Чуть было так и не сказал. Но вовремя спохватился, и закашлялся.
- Вы, наверное, к Федору Яковлевичу? – пришла на помощь девушка, приветливо улыбнувшись. - А он на улице, с мальчишками, дровяной сарай поправляет. – Воспитательница, нежно поцеловав в ушко девочку, которой расчесывала волосы, помогла ей осторожно слезть с коленей, и поднялась. Я залюбовался ею! Добрые, голубые глаза. Открытая улыбка. Пушистые русые волосы, еще чуть-чуть не высохшие у самого лба. Светлое льняное платье, с двумя не застегнутыми на груди маленькими пуговками. Ровное дыхание. Спокойные, опущенные вдоль стройного стана руки… Оля… Моя Олюшка! Наша первая встреча…
…Шилов Федор Яковлевич, вместе с ребятами-старшеклассниками, ремонтировал козырек крыши сарая, видимо, продавленный снегом во время отступившей теперь зимней поры.
- Я Федор Яковлевич. И директор детского дома – тоже я. Здравствуй, лейтенант! Твой командир, наверное, тебе уже все объяснил. Ну, да я еще разок расскажу. А сначала – спасибо вам: и комбату твоему, и тебе, и всему вашему военному начальству, что согласились нам помочь, - протянутая для рукопожатия левая рука была крепкой. Смуглая кожа обтягивала жилы и вены. Мозолистая ладонь по своей жесткости и форме напоминала плоский речной камень, который десятки лет шлифовала вода. В кожу и ногти пальцев навсегда въелись чернота переделанной за жизнь работы и желтизна табачного дыма. Рука была одна. Ее хозяин – седой, усатый пожилой мужчина – вдруг замолчал, неторопливо и внимательно осматривая меня. Этот человек был одет в клетчатую рубашку, черные брюки и кирзовые сапоги. Пустой правый рукав поношенного пиджака, был забран в боковой карман. На голове - старая серая кепка, сдвинутая на затылок.
- Пожалуйста. Хотя пока, вроде и не за что…
Федор Яковлевич, закончив оценивающе рассматривать меня, улыбнулся, и кивком головы пригласив присесть на лежащие рядом бревна, начал рассказывать:
- Лесхоз передал нам списанный гусеничный трактор, да некоторые запасные части к нему. Нужный подарок для наших пацанов! Трактор, сам понимаешь – не на ходу. Стоит сейчас в том же лесхозе, в верстах двадцати отсюда. Лесорубы его, конечно, сделают и сюда пригонят, да вот только когда это будет?! Своих мастеров понимающих - в детдоме нет. Я - обычный плотник, а по совместительству – электрик. Ну а второй, и последний мужик, в нашей детдомовской администрации – учитель физкультуры, он же военрук, он же пожарный, он же конюх и водовоз. Ни я, ни он, в тракторах ничего не понимаем. За всю свою жизнь - больше на лошадях ездили… И еще больше пешком ходили. А вот нашей ребятне, особенно той, которая постарше, технику изучать надо! Это им в жизни очень пригодится. В райкоме партии и в сельсовете - все понимают… И разводят руками. Весна! Понимать надо! Все механизаторы в поле. Вроде бы ничего не поделаешь… И вот тут-то… - директор детдома улыбнулся широкой и озорной улыбкой, - я и подумал про вашу военную часть! Пошел к твоему командиру, майору. Говорю ему: пусть вы, когда к нам, в район приехали, и ночью, за забор, быстро всех своих солдатиков, с имуществом вашим, вроде, как и незаметно попрятали… Да только всем, в нашем Усть-Реченске, известно, что два или три танка в вашем хозяйстве имеются! А раз так, то и механики к ним по штату приставлены. И поэтому, дорогой товарищ майор – окажи нам шефскую помощь. Пусть твои ребята нам трактор «до ума» доведут, да после этого – моим старшеклассникам о началах его работы расскажут… Ну вот, командир тебя для этого ко мне и прислал…
Федор Яковлевич Шилов… Вологодский семижильный дядька… Он каждый день, поздно вечером, приезжал потом, ко мне в лесхоз, где я, со своими бойцами ремонтировал для его детского дома старенький трактор С-100 Челябинского завода. Старик помогал в работе, стараясь больше узнать об устройстве машины, о том, как надо обслуживать технику. Долгая и тяжелая жизнь – многому научила этого человека. Но главным было то, что Федор Яковлевич не боялся этой учебы. Жизнь учила. Он учился. Не прятался. Осенью сорок второго года, вместе с другими мужиками из родной деревни, был мобилизован на фронт. Потому как был он по профессии плотником - попал в инженерные части. Рубил просеки для дорог, строил блиндажи, восстанавливал мосты и наводил переправы. В июле сорок четвертого, в белорусских болотах, во время наступления, он был тяжело ранен, и потерял руку. Одним из немногих фронтовиков, вернулся на родину.
- Пришел в райком на партийный учет становиться, а меня сразу зовут на партбюро. Так мол и так, говорят, товарищ Шилов – тебя, как коммуниста-фронтовика, назначаем директором детского дома. Много, очень много детей-сирот стало в районе. Отцы – на фронте погибли, матери с голоду, да от работы умерли. Родных нет. А сколько беженцев?! Вообщем, выделили мне старый дом, который еще от прежних помещиков остался, да несколько человек воспитателей. А уже на следующий день и детей стали приводить… - Федор Яковлевич замолчал, закурил, одной рукой ловко управляясь и с «Примой», и со спичками. Увидев, как я наблюдаю за ним – улыбнулся: - Приноровился… Из-за потери руки – плотницкого своего ремесла не бросил!.. Нравится мне плотничать… Вот, ты наш детский дом видел? Нравится? Ну так вот, я его и ставил… Не один, конечно! Все помогали, как могли. В сорок шестом, справили новоселье. Сколько лет прошло, а дом – как новенький! Потому что с любовью, с душой строили. И детишкам нашим оттого жить в нем тепло…
…О войне Федор Яковлевич рассказывал мало:
- Тяжело вспоминать. Столько людей хороших встретил, и многих из них убили. А им бы жить всем! Вот мне повезло… Я ведь тогда, в той болотине, когда переправу восстанавливал – чуть было навсегда и не остался. «Тридцатьчетверка» на настил въехала, а «немец» и начал из дальнобойных класть. Вот-вот – либо в танк, либо в гать попадет. Тогда – конец! Внизу трясина… Я в ней, к тому времени, оба своих сапога утопил… Танкист из люка головой вертит - растерялся. Я ему ору, руками машу, мол: гони вперед, пока бревна не разнесло. Тот понял, и рванул. Проскочил на твердый бережок. Да вот только меня-то, взрывом, как раз ему под гусеницу и бросило. Очнулся через три дня, в медсанбате… Меня туда ребята из моего взвода принесли… Помирал… Правой руки нет. Плечо – черное. Сам – весь, как в костре горю… Хирург меня тогда спас. Потом, перед отправкой в тыл, он подходил ко мне. Спрашивал – откуда я родом. Сказал, что руки у меня не было по локоть, а он мне ее отрезал по самое плечо. Извинялся. Говорил, что только так гангрену можно было остановить наверняка. Еще сказал: «Обиды на меня не держи, а живи! Теперь мол, Вологда, точно не помрешь!»…
В кабинете было темно, когда Жучинский, решив прерваться, остановил воспроизведение и снял шлем. Он уже свободно чувствовал себя в качестве исследователя. Манипуляции с новым, купленным накануне джойстиком – значительно облегчили поиск и удержание записанных на уцелевших дисках изображений и звуков. Это занятие, несколько напоминало Володе – ручной поиск волны на старом радиоприемнике, когда нужно было в хаосе шумов и потрескиваний, суметь услышать промелькнувшую за мгновение пару-тройку нот звучащей где-то в эфире музыки, чтобы, потом, крутя вперед и назад маленькое колесико настройки, регулируя громкость – захватить мелодию целиком и заставить ее звучать. Только теперь, вместо колесика, в арсенале у хирурга был целый ультрасовременный компьютерный комплекс, состоящий из шлема и джойстика, и ловил он не радиоволны, а чужие воспоминания.
Вечер. Из-за пощипывающих глаз, уставших целый день напролет всматриваться в зазеркалье игрового шлема – Володе не хотелось включать свет. Даже настольную лампу. Ныли шея и плечи. Немного гудела голова.
«Сюжеты получились законченные. Как будто снятые от начала и до конца, - самодовольно подумал Володя, привыкший делать все основательно. - Но опять-таки – где смысл? День ушел коту под хвост, и я целое воскресенье копался в «совковых» временах, рассматривая как испачканные машинным маслом руки какого-то лейтенанта – ковыряются в ржавом тракторе, раком стоящем где-то в вологодских лесах… Да еще – пялился на однорукого старика, который все говорил и говорил чего-то…» Внезапно вспомнив о сделанной во время сеанса попытке вывести изображение на печать, Володя быстро поднялся с кресла, и подошел к офисному фото-принтеру. Эксперимент получился! На выходном лотке прибора – лежала фотография девушки-воспитательницы, увиденной хирургом в чужих воспоминаниях. «Значит тебя зовут Оля?.. – мысленно обратился Жучинский к фотоизображению, взяв его в руки и рассматривая. – Здесь тебе где-то девятнадцать, ну может двадцать лет… - Володя вспомнил образ этой же девушки, увиденный вчера, в субботу, в первые мгновения просмотра дисков. Там, она была уже немного старше… Но еще более женственной. Хирург особенно отметил запомнившийся взгляд. Счастливый. Любящий. – Эта Оля любила того лейтенанта… Сейчас, лейтенант уже мертв… почти заживо сгорев в разбившемся самолете… А где теперь эта Оля? Какой она стала?.. – Жучинский задумался, считая годы. - …В свои сорок лет. Как сложилась ее судьба? Сохранила ли свою любовь?..»
Вспомнилось полученное накануне письмо… «Не буду об этом думать! – мрачнея, запретил сам себе Володя, откладывая фото в сторону. – Не буду об этом думать никогда!.. Все! Господин Жучинский! Вали домой!»
Проходя мимо приемного отделения, Володя увидел Славика. Помощник на «боевом посту» - болтал с Инночкой. Встретившись взглядом с «шефом», Слезнев, почему-то не беря во внимание стоящую рядом медсестру-администратора – отрицательно замотал головой, сообщая этим, что «перспективных тел» не было. «Не аккуратно ведет себя Славик, - приметил для себя Владимир Львович, снова раздражаясь. – Того и гляди – опять про «тела» и «материал» при посторонних ляпнет… Замечу еще хотя бы раз такую расслабуху – ткну придурка носом!..»
Уже на самом выходе из центра, Жучинского неожиданно окликнули. Это была дежурная врач-травматолог.
- Владимир Львович… - сказала и осеклась женщина, наткнувшись на его злой встречный взгляд. - Извините пожалуйста… Но здесь такой случай… - видя, что хирург не прерывает, она решилась говорить дальше: - Несколько часов назад, рыбаки, от озера, привезли паренька, туриста одного. Закрытые переломы обеих ног, сотрясение мозга, ушибы. Рыбаки нашли его на берегу. Наверное, он сорвался с обрыва еще два дня назад. Состояние среднее, но есть опасение на заражение крови и потерю ног. Я, приняв больного, сделала все что надо. Но может, вы, как опытный хирург, посмотрите пациента?
Врач была довольно мила. Да и слова про «опытного хирурга» были приятны уставшему Володе. «Посмотрю», - решил он, немного смягчаясь, кивнул коллеге и привычно отвлекаясь от чувства усталости и мешающих предстоящей работе мыслей, направился ко входу в травматологическое отделение.
Избрав закрытый метод лечения переломов как на правой так и на левой ногах, травматолог допустила ошибку. Это Владимир Львович предположил еще только взглянув на растянутого на кровати пациента. Внимательное чтение истории болезни и осмотр семнадцатилетнего парня, решившего испытать себя в автономном походе по озерному побережью – только подтвердили предчувствия хирурга. Добросовестно сделанные процедуры по введению рекомендованных в таких случаях препаратов, перевязка… А затем - ожидание дальнейшего развития процесса: либо начала выздоровления, либо обострения болезни. Во втором случае – новая атака антибиотиками и переливание крови. Затем, как крайняя мера - операция, самым худшим итогом которой стала бы ампутация одной или обеих конечностей. Все, как написано в умных книжках, и как учат в медицинских ВУЗах. Но переломы были оскольчатые… Володя понял – в ногах мальчишки уже примерно сутки как тихо и незаметно развивается гангрена. В союзе с воспаленными осколками костей, высокой температурой сражения между защитными силами организма и миллионами бактерий грязи, исподтишка грызущими мясо и сухожилия, эта болезнь давно победила все введенные медиками лекарства. А стерильные коконы белых бинтов, создавая видимую иллюзию благополучия - только помогают заразе захватывать новые участки живой плоти.
Чтобы победить болезнь, требовалось срочное хирургическое вмешательство.
- Готовьте пациента к операции. Немедленно. Оперировать буду я. - Жучинский внимательно посмотрел в лицо покалеченного парня, находящегося в сознании.
- Откуда родом, турист?
- Из Москвы… Сорвался я, доктор… с обрыва… Скажите, я буду ходить?
- Сейчас ты будешь спать, - сухо улыбнулся Володя. А во сне люди, обычно не ходят, а летают.
Операция прошла успешно.
После нее, перед тем, как все-таки, уехать домой, Жучинский, еще раз ненадолго зашел в свой офис, чтобы выпить перед дорогой кофе. Готовя его, он еще раз вспомнил весь этот насыщенный событиями уходящий воскресный день. Перед глазами промелькнуло лицо вологодского мужика-инвалида. Припомнился и его рассказ о хирурге из медсанбата… Образ директора детдома, подсмотренный в чужой памяти, сменился на лицо только что прооперированного туриста… Испуганные глаза… Бледное лицо… «Не боись, Москва! – мысленно обратился к мальчишке Володя. – Теперь, точно – ходить будешь!» - Примерно так говорил тот незнакомый военврач из воспоминаний погибшего в авиакатастрофе пациента. Отчего-то быстрее забилось сердце, и неожиданно, Владимир Львович, вдруг вспомнил себя - молодого выпускника медицинского института Володю Жучинского, у которого только начиналась самостоятельная работа. И не думал он тогда ни о власти, ни о славе, ни о деньгах… Была только все заполняющая радость, что ты уже не студент, а настоящий врач, и от твоей работы – людям становится лучше… «Может быть сходишь в палату, к тому пацану? – зло одернул себя Жучинский. – Обнимешь его, расцелуешь?.. А потом, вместе с ним, в Москву! В Москву! – ухмыльнулся он, вспомнив эпизод из чеховских «Трех сестер». – Хирургом, в районную больницу, радость приносить!.. Проклятый «фискал»! – хирург вычислил главного виновника своего плохого настроения. – Завтра же вышибу тебя из операционной!»
Жучинский посмотрел на плеер, шлем, разложенные диски. Презрительно сощурил глаза, и надменно улыбнулся. «А эти чужие мозги я, пожалуй, дочитаю до конца, - решил он. - Будет хорошим психологическим тренингом… Этакий взгляд на жизнь не из-под своей шкуры. И тогда, наверное - «подтягивать под себя» окружающих меня лохов будет еще занятнее!»
Глава 3.
Второй понедельник.
«…при получении в установленном порядке соответствующего приказа, вышеуказанные подразделения должны в назначенное время прибыть в пункты своих новых дислокаций, и там, используя свой личный состав, технику и вооружение, оказывать помощь местным представителям внутренних дел и государственной безопасности, для поддержания общественного порядка, а также по изоляции граждан, ведущих агитационную и другую деятельность, направленную на подрыв политических и экономических устоев нашей страны» - капитан-особист закончил читать лежащий перед ним документ, после чего, взяв со всех присутствующих на собрании офицеров расписки «об ознакомлении и неразглашении», вышел из помещения клуба.
- Так, товарищи офицеры. Теперь внимательно слушайте, что вам скажу я, ваш командир батальона, майор Дмитриев, - комбат не стал подниматься из-за стола президиума. Его лицо было как всегда строгим и невозмутимым. Только в самой глубине серых глаз, неторопливо осматривающих сидящих напротив офицеров, иногда сверкал какой-то огонек еле заметной хитринки. - Информация, только что прочитанная товарищем капитаном из особого отдела, - была доведена до меня, и до моих замов – еще прошлой осенью, в Москве. Уже тогда, в Генштабе был решен вопрос о формировании новых воинских частей, типа нашей, с пофамильной, я повторяю – пофамильной их комплектацией как офицерским так и солдатским составом. Как результат – все вы находитесь сегодня здесь, в вологодском лесу, в десяти километрах от Усть-Реченского районного центра, на территории бывшей зоны строгого режима. Наш отдельный мотострелковый батальон, полностью укомплектованный личным составом, вооружением, техникой, имуществом и боеприпасами, в ожидании приказа – находится в постоянной боевой готовности. Но, - комбат на мгновение перестал вглядываться в наши лица, посмотрев на свою ладонь, которой, словно проверяя наличие пыли, слегка провел по столу президиума. - Но пока этот приказ не поступил, - майор снова обратился в зал клуба. - Мы будем заниматься следующим: во-первых – хозяйственным обустройством находящихся в нашем распоряжении зданий и территории. Так, чтобы через неделю никакого тюремного духа здесь не осталось! А во-вторых – мы будем заниматься боевой, физической и политической подготовкой. Заниматься, товарищи офицеры, будем все. И очень серьезно. Обращаю внимание командиров рот и отдельных взводов: никаких каптерщиков и писарей у вас не будет. Весь личный состав расписан по нарядам, полигону, стрельбищу и боксам. Господа «голубых кровей и белых костей», типа начфина, начпрода, начвеща и им подобных - помимо исполнения своих прямых обязанностей, закрепляются за строевыми подразделениями в качестве дублеров командиров взводов. Товарищи офицеры! – все громче и громче говорил комбат. - Вы должны уяснить сами и объяснить солдатам, что все это делается, как сказал товарищ особист - для защиты политических и экономических интересов нашей страны. Военных союзников по Варшавскому договору у нас больше нет. Группы наших войск за границей – сворачиваются. Поэтому нам необходимо сделать так, чтобы «натовские полупиндосы» не сильно всему этому радовались, а как и прежде, боялись советской армии. Условия для этого самые оптимальные. Оружие и техника – новые, со складов. Ближайший «дембель» у солдат – через полтора года… - Майор Дмитриев замолчал. Было заметно, что он решает – говорить ли до конца то, что ему хотелось. - …Обидно, что там, наверху, так хорошо заботятся об армии только тогда, когда начинают бояться собственного народа! – все-таки договорил командир. Его серые глаза, продолжали спокойно всматриваться в обращенные к нему лица. В клубе стояла тишина. - Ну а сейчас, - после паузы продолжил комбат. - Начальник штаба, ознакомит вас с планами подготовки на первое полугодие текущего девяносто первого года…
- А покойничек-то мой – служил в непростом батальоне! – сделал выводы Жучинский, отложив в сторону джойстик и потягиваясь в кресле.
Заканчивающийся день оказался очень эффективным. Первым, что сегодня сделал Володя – это вынудил профессора, с самого утра, утвердить докладную в отношении НОСа. Как только разрешающая виза была получена – Жучинский поднял на уши работников хозяйственной части и бухгалтерии медцентра, сделав для них поговорку «понедельник – день тяжелый» ужасной реальностью. Итогом этой маленькой войны стало то, что уже к обеду, «фискал» был закреплен за другой, обычной операционной отделения критической хирургии, и убран долой с Володиных глаз.
После обеда – хлопоты тоже были приятными. Из Японии, самолетом, доставили прошедший плановое техническое обслуживание холодильный шкаф для Володиной операционной. Это Майу Исии, спешащий получить свой заказ - прислал деньги. И тем же самолетом, увозящим на тестирование уже другой шкаф, Жучинский отправил японскому бизнесмену интересующие того трансплантанты.
Затем настало время немного повозиться с чтением дисков из оставшегося НОСовского наследства. И тут – удача! Расшифровка чужой памяти – натолкнула сегодня Владимира Львовича на блестящую идею, осуществление которой даже могло изменить часть его ближайших планов.
«Как я сразу не догадался об этом! – размышлял Жучинский закуривая. – Ведь дядя Сеня говорил мне…» - Он припомнил слова, когда-то сказанные Сопатым: «…Есть у тебя талант в печенках-селезенках разбираться, ну и пользуйся им… Но гораздо важней в человеке не это… Важней печенок и селезенок – его мысли… желания, страхи… тайны!..»
- Тайны, - задумчиво произнес вслух Володя, продолжая дальше вспоминать слова своего наставника: «…Как зацепишь человечка за это – будешь хозяином над ним, а он будет твоим рабом, твоей собственностью. И что есть у него – все твоим станет!»
- И все станет моим, - повторил Жучинский. - Еще сегодня утром, под «всем» он понимал собственный оздоровительный центр, который пока только мечтал через год, другой, открыть в «Санни-тауне». Под его вывеской, и под рекламой заботы о здоровье простого населения – можно было сделать так, что в работающую при центре клинику с Володиной автоматизированной операционной – народ будет валом валить. Часть пациентов – оттуда, живыми уже не вернется, оставив приглянувшиеся Жучинскому органы, сбыт которых через господина Исии – четко работал уже сейчас.
Но что такое открыть оздоровительный центр в «Санни-тауне», где уже сейчас таких центров работает с десяток?! Войны с конкурентами не избежать. И, конечно – это будет не интеллектуальная война. В дело пойдут: шантаж, компромат, угрозы и даже расправы. При пристальном внимании со стороны соперников – вычислить подпольный бизнес с донорскими органами будет им не сложно. Выплывет на свет и старая московская история. Это – точно! Исии уже сумел это однажды сделать. Получалось, что после больших расходов по организации и открытию центра, Володя ввязывался в долгое, опять-таки разорительное противостояние, и в конечном итоге либо терял самостоятельность, попав под захват более сильного конкурента; либо становился никем, может быть даже в прямом смысле этого слова.
Оставить все как есть, ограничившись своей операционной в медицинском центре? Нет! Володе хотелось власти. И не таких ее крупиц, как командование Слезневым и обламывание по мелочам японца Майу Исии. Даже в Москве, в частной клинике – власти было гораздо больше. Да и не о такой власти, как московская, думал теперь Жучинский. За все время, прожитое в Сургутске, особенно за последние два года – он уже по другому понимал для себя значение этого слова.
Со стороны – это выглядело сумасшествием, наподобие философского: «Я начинаю думать о чем-то, и только тогда это что-то начинает реально существовать». Совсем недавно, Володя, просто так, от нечего делать – попробовал поговорить на тему такого определения человеческого бытия со Славиком Слезневым.
- Да ну, шеф… - это ботва, - мученически наморщив лоб, но довольно быстро, и почти уверенно ответил Славик. – Получается, что, например, если я умру, то и все вот это исчезнет что ли? – Он широко обвел рукой вокруг себя.
- Проверь! – пошутил Володя. - А если так и будет? Нет тебя, и ничего нет! Представь, что все зависит только от тебя; все существует только благодаря тебе. Ты – это главное!
- Но как?
- Ой, Вячеслав… - снисходительно вздохнул Володя. – Слушай анекдот: остались в живых после кораблекрушения два мужика. Первый мужик выбрался на один необитаемый остров, а второй – на другой, который находился совсем рядом от первого. Так и живут. Долго живут. И вот, один мужик, поймал русалку, и кричит второму мужику, мол – плыви ко мне, русалку трахать! Второй мужик обрадовался, и поплыл. Плыл, плыл да и подумал вдруг: А как?.. – Жучинский замолчал, хитро прищурившись, и глядя на внимательно слушающего его Слезнева.
- А как? – не понимая, ожидая подвоха спросил Славик.
- Как? Как? – передразнил его Володя. - А можно!
На этом, тот диспут и закончился.
Нет, Владимир Львович не жаждал власти как Наполеон, стремящийся быть по-своему лучшим среди всех европейских царей, королей и императоров. Не хотел быть Жучинский властелином мира и по гитлеровскому образцу с тотальной штамповкой и перештамповкой всего под тезисы своей борьбы. Быть гениальным законодателем общемировой жизни, в образе героя или тирана – Володю не влекло. «Пусть все течет как течет, - размышлял он. - Но если из всего этого, что-то обратило на себя мое внимание – пусть существует только таким, каким будет меня устраивать!». В целом – это была довольно безобидная модель власти, почти ничем не угрожающая ни России, ни всему остальному миру. Но, если например, те же Наполеон с Гитлером попали бы в этой модели, в практическое поле зрения Владимира Львовича Жучинского, то им бы пришлось стать такими, как этого хочет он, невзирая на амбиции этих исторических соискателей права на мировое господство. Как? Теперь это, действительно становилось можно! И «фискал», то есть НОС – начинал с этого момента играть здесь решающую роль. И уже не в качестве врага, а, действительно – в качестве помощника.
Теперь, оздоровительный центр становился Володе не нужен даже в принципе. Не нужен, вместе со всем «Санни-тауном». Маленькая клиника где-нибудь за городом, или на берегу озера – самое то, что подошло бы уже прямо сейчас. И лечиться в ней будут люди известные, богатые и влиятельные в этом мире. Жучинский бы сделал все так, что для них не будет никакого другого места лучше чтобы здоровье поправить, а случись чего и просто умереть… тихо, спокойно, окруженными вниманием и заботой. А их, снятую НОСом память – Володя прочитает… Дословные тексты важных разговоров, подкрепленные фотоснимками… Покойники сдадут всех, с кем они общались при жизни. И тогда – можно будет безнаказанно делать все что хочешь, при этом – оставаясь совершенно незаметным. При полном информационном господстве - достаточно будет только выбрать из множества возможных комбинаций, одну, наиболее красивую, чтобы нужные, но своенравные люди – стали бы беспрекословно подчиняться его воле. А придумывать комбинации Жучинский любил.
«Поспешил я с «фискалом» расстаться, - пожалел Володя. – Ну да вернуть никогда не поздно. – Ему хотелось действовать быстро, но наверняка. Для этого надо было все хорошенько обдумать и просчитать. – Сначала, с завтрашнего дня возьму больничный, запрусь в офисе, и дочитаю диски. Может еще что-то дельное на ум придет, - решил он. – Если Слезнев в этот момент подгонит «тело» - отказываться не буду, - практично уточнил для себя Владимир Львович. – Подозрений это не вызовет… Пройдет как самоотверженный поступок болеющего врача, вышедшего на работу в горячем порыве спасти умирающего пациента…»
Уже направляясь домой, ведя машину, Жучинский опять вспомнил недавно расшифрованный им сюжет с дисков. «Получается, что подготовка к созданию ГКЧП шла уже за год до самих августовских событий девяносто первого года?..» – сделал вывод Володя, удивившись – и не поверив этому. В том августе, он, студентом московского «меда», три дня кружился в людском водовороте взбудораженной столицы. Было страшно. Громадные глыбы танков, кажущихся непобедимыми; угрюмые очертания армейских грузовиков, сливающихся своим защитным темно-зеленым окрасом с цветом гранитной отделки притихших домов… Тогда казалось, что в Москву собрали всю армию страны. И когда войска все-таки стали уходить из города – это выглядело как их безоговорочная капитуляция. Вот именно, что выглядело! Потому что в это время, в ближней и дальней российской глубинке, никуда не въезжая и потом никуда не отступая – в полной боевой готовности, стояли батальоны, заблаговременно сформированные для поддержания нового, вернее - старого порядка и изоляции инакомыслящих. Не знали об этом празднующие победу москвичи. Знали путчисты и думали что победят, говоря о жестком наведении порядка. Но не так думали лейтенанты и не о том говорили своим подчиненным командиры тех самых лесных батальонов. А то, что они не оправдали возложенных коммунистами на них надежд – вовсе не означало, что армия капитулировала. Она просто стала другой. Задолго до августа. И не заметно для всех. Даже для себя.
Что же касается Володи, то для него те события закончились по-русски непредсказуемо. Под популярным предлогом «дай закурить» - он получил по зубам в одном из подземных переходов. Просто так, от пьяной компании, наверное тоже празднующей рождение Свободной России…
Глава 4.
Второй вторник.
Моя Оля была сиротой. За пятнадцать лет до нашей встречи, она потеряла всех своих родных. В тот далекий, жаркий летний день, из ее деревни, рано утром, на тушение лесного пожара, угрожавшего при попутном ветре добраться до колхозных усадеб - ушли все взрослые жители. В домах остались только древние старики да малые дети. Те, кто ушел – домой, уже не вернулись. Огонь, разогрев своим жаром болотные торфяники, незаметно, не по стволам деревьев, а под землей, словно вражеский лазутчик, обошел борющихся с ним людей, и вырвавшись наружу за их спиной, подхваченный ветром, набросился на все живое, не щадя никого.
А потом – пошел дождь. Его капли стучали в окна, в одночасье осиротевших домов, заглушали плач и смывали слезы с лиц детишек, которых Федор Яковлевич Шилов собирал по дворам, чтобы отвести в детский дом. Яковлевич был благодарен этому дождю. Благодарен за то, что тот отогнал пожар от деревни, а еще за то, что дождь не показывал оставшимся без отцов и матерей детям его слез. Плакать директору детского дома было нельзя. Ведь для этих малышей, он навсегда становился - кому родным дядей, кому крестным, приехавшим, чтобы забрать всех их к себе, в «свою» семью. Для пятилетней Оли – Федор Яковлевич стал дедом. И стал дедушкой не потому, что в тот горький час так ребенку сказать пришлось… Жизнь показала, что внучка у него появилась настоящая. Ходила маленькая девочка за ним «хвостиком» с утра до вечера. Утром, ни разу не проспала собирающегося на работу деда, а к вечеру – засыпала где-нибудь рядышком, на лавке, в учительской, или в телеге, везущей в детдом какой-нибудь груз. Ну а подросла – стала помогать нянечкам, с малышами заниматься. Так, со временем, стала его внучка воспитателем подростковой группы. И давно заметил Федор Яковлевич, да и все из детдомовского персонала, что эта молодая девушка стала для детей больше чем тетя-воспитатель. Оля, для ребят, стала любящей старшей сестрой, а для некоторых и мамой.
Было у «деда» Шилова с «внучкой» – одно обязательное дело. Каждый год, летом, ездили они вдвоем, на подводе, по заросшей дороге, в ту родную Олину деревню. Оставшиеся тамошние старики, со временем умерли. Молодых селян не прибавилось. А дома, когда-то построенные людьми на совесть и на долгую жизнь, продолжали стоять, непокорно, гордо и молчаливо возвышаясь над кронами одичавших яблонь. Пустые дома ждали и надеялись, что люди вернутся. Один дом был в этом уверен точно.
- Вот вырастешь, внучка, выйдешь замуж, и будет твоя семья снова здесь, на земле отчей жить, - говорил Яковлевич, меняя прогнившую на крыльце доску. - Ставни на окнах откроем, забор подправим, бурьян скосим…
Так и случилось. Оля стала моей женой. Сразу, после венчания мы приехали на Олину родину, в ее дом.
Самое счастливое время в моей жизни! Началось оно с того весеннего дня девяносто первого года, когда я, по поручению комбата, пришел в детский дом, где случайно встретил и сразу полюбил мою Олюшку.
Семейная жизнь, хлопоты по возрождению старого дома, служба в батальоне, и бездонное счастье от любви. Близкое сияние ее глаз…, голос, как журчащий в лесу родничок…, волосы – как утреннее солнце, над ромашковым полем…, губы… Моя Оля! Мое счастье! Моя любовь!.. Ее любили все: «дед» Яковлевич, так и не успевший обзавестись своей семьей; мой командир, комбат Дмитриев, коренной сибиряк, тосковавший по своей родине и ждавшим его там старикам, жене и детям; мои, отец с матерью, навсегда переехавшие к нам. А я – просто жил ею, был готов сделать для нее все, чтобы сойти с ума от доброй улыбки в ответ, от нежности благодарного поцелуя… Первое и, наверное единственное стихотворение, я придумал – тоже для нее. Получилось, конечно наивно. Но и этот подвиг – я посвятил единственной своей женщине:
У тебя какая нота
Самая любимая?
Просто так спросила ты
Голосом наивным
Снова с нами был апрель
Небо голубое
Мне хотелось ноты все
Спеть тогда с тобою
Пустяковый разговор
Парочки влюбленной
Вспоминаю до сих пор
Я непринужденно
Свой ответ, что дал тогда
Повторю и ныне:
- Эта нота есть в тебе
Составляя имя!
Оля ждала ребенка. Рождение первенца ждали к Пасхе, в девяносто пятом…
Плеер закончил считывать вставленный в него диск, и не дождавшись новых команд, переключился на режим ожидания, время от времени сигнализируя об этом мигающей зеленой лампочкой. В виртуальном поле, внутри шлема - уже давно установились тьма и покой, которые еще пять дней назад казались Жучинскому бездонными и страшными. Сейчас, Володя как будто вообще не замечал их. В эти минуты уже не чужая, а его собственная память, наперекор воле, все-таки захватила его сознание, восстанавливая то, что случилось в жизни хирурга два месяца назад, но теперь закончилось… Прошло… Но прошло ли?..
…Володя сидел за столиком уличного кафе, и пил кофе. Наслаждение приятным вкусом сейчас больше всего занимало его. Теплая вода из алюминиевой фляжки, приторный, не утоляющий жажды чай из пластиковых бутылочек, которыми он уже больше суток запивал консервы – просто надоели.
Вторая ракета, прилетевшая со стороны ливанской территории, как и ее предшественница – упала где-то за городом. Неблизкий взрыв – чуть колыхнул безлюдную улицу. Легкий порыв ветра, не имеющий никакого отношения к недавно начавшемуся обстрелу – приятно освежил уставшее от дневного зноя, два дня небритое лицо, и лениво перевернул несколько листов разложенных для продажи журналов на полках газетного киоска, хозяин которого четверть часа назад спрятался в убежище.
Через немного видимый со стороны кафе перекресток, обыденно шумя мотором, проехала полицейская машина. Снова стало тихо. Но вот послышались неторопливые легкие шаги. «Сейчас, вон из-за того угла, выйдет красивая девушка-еврейка, в военной форме, и с американской винтовкой в руках», - лениво подумал Жучинский, делая глоток из чашки. Он чуть развернулся вместе со стулом в сторону, откуда раздавались шаги, и откинулся на спинке, словно приготовившись к просмотру кинофильма. Из переулка, действительно вышла женщина… Рыжие волосы, цвет которых словно не подчинялся царящему в этих местах, негласно установленному природой правилу - «не быть ярче солнца»… Ладная фигурка, в синих джинсах и белой футболке с изображением израильского флага. «Симпатичная!» – отметил про себя Володя, когда женщина отвела от своего лица видеокамеру, и глядя в ее открытый экран, на вытянутой руке стала снимать уличную панораму города, терпеливо пережидающего ракетную атаку террористов.
- Не боитесь обстрела? – спросила она, когда, снова глядя через глазок камеры, сфокусировала ее на лице Владимира Львовича.
- Нет.
- Вы русский! Я так и знала! – услышав ответ, засмеялась женщина, перестав снимать - Давайте знакомиться! Я Люба.
- Я знаю. – Владимир Львович улыбнулся, не торопясь поставив на стол и отодвинув от себя пустую чашку. «А она красиво смеется», – отметил он. - Вы Любовь Сотникова.
- Как? – смутилась женщина. «И смущается - тоже приятно», - продолжал отмечать Володя.
- А как вы узнали, что я из России? – вопросом на вопрос ответил он.
- Я, конечно, только предположила… и угадала! - Она, улыбаясь присела за столик и выключила камеру. – Ну… ракетный обстрел… Вы не в форме Миштерета (Полиции Израиля) или ЦАХАЛа (Армии обороны Израиля)… - начала перечислять она свои доводы, - … навряд ли хозяин этого кафе… Остаемся только мы – русские люди, никогда не обращающие внимания на опасность… Хотя, есть еще вариант с агентом «ноль ноль семь»… - Женщина снова рассмеялась. – Скажите, ведь вы не Джеймс Бонд?
- Меня зовут Владимир Жучинский. Я хирург, – Володя закурил. - И, действительно из России. И также как и вы - из Сургутска! Вот почему мне известна ведущая нашего областного телевидения Любовь Сотникова. – Володя поймал себя на том, что женщина ему нравится. «Как хорошо она смеется, - опять подумал он. – В своей телепрограмме она совсем другая…»
Так они познакомились. Дальше была еще одна неделя в Израиле. Володя на взятом на прокат, покрытом толстым слоем пыли, джипе – колесил по этой стране, как любознательный, но избегающий истоптанных маршрутов турист. Люба, прилетевшая в Израиль в отпуск – делала черновые видеонаброски для своей программы. Теперь они были вместе. Дни и ночи. Почему так получилось? Почему Жучинский, еще с московских времен сохранивший отношение к противоположному полу на уровне «одноразовой любви», вдруг почувствовал сильную привязанность к женщине, которую до этого много раз видел на экране и не замечал? Почему Люба Сотникова села тогда в его джип, а позже, вернувшись вместе с Жучинским в Сургутск – сразу стала жить в его квартире? В их отношениях не было никакого расчета. Оба были состоявшимися, уверенными в себе людьми, занятыми каждый своей работой, и не страдающими от одиночества. В другое время, столкнувшись лоб в лоб где-нибудь в гипермаркете Санни-тауна, они навряд ли заинтересовались бы друг другом. Но найденная в небольшом еврейском городке любовь – словно магнитом притянула их друг к другу, ослепив близкой связью и спрятав до поры несовместимые точки, фишки, пунктики. Ночью – они были ненасытными любовниками, а днем, часто забыв обо всех делах, подолгу общались друг с другом из своих офисов по телефону, или нежно приблизившись, чуть слышно разговаривали за столиком в каком-нибудь ресторане, во время обеда.
Люба вела авторскую программу «Ближние мои», в которой рассказывала о ставших ей известными и заинтересовавшими ее историях, в которых обыкновенные люди из глубинки, находясь в разных жизненных ситуациях, помогали друг другу, проявляя чувства заботы и доброты.
- Представляешь, - как-то раз поделилась она Володе: - человек, у которого самого, судьба переломана так, что впору озлобиться на всех – тем не менее, самоотверженно, обделяя себя в последнем, что имеет, решается помогать совершенно незнакомым людям. И это при абсолютной ясности того, что такая помощь для них окажется безымянной, появившейся как будто сама по себе.
По глазам Любы, было понятно что она знала много таких примеров бескорыстной человеческой помощи, и могла бы рассказать их слушающему ее Володе, готовая сама, лично, пережить чужие испытания. Была видна и ее уверенность в том, что Володя Жучинский и без подобных доказательств разделяет ее чувства.
- Как сдача крови, например, - Жучинский не стал разочаровывать подругу.
- Да! – благодарная за понимание своих чувств, кивнула она разволновавшись. – Ведь ты врач… Тебе понятнее такие случаи самопожертвования. Донорская кровь… донорские органы…
Донорские органы! Разговор, случайно и лишь на мгновение затронувший эту тему – нисколько не насторожил Владимира Львовича. «Ну и что, - спокойно и мимоходом подумал он тогда. – У девчонки свой взгляд на смысл жизни, заключающийся во взаимопомогающей возне, в конечном итоге обреченных на гибель и забвение обыкновенных людей. Если она перестанет всем этим восторгаться, то сразу увидит, что ошибается. Но даже если этого не произойдет никогда – это никак не испортит мою женщину. Потому что она моя! Ее увлечение профессией и этой абсурдной темой сострадания – не посмеют даже покуситься на наши чувства друг к другу. А про мое отношение к «телам» и донорскому материалу Люба никогда не узнает».
Да. Но неожиданный разрыв между ними произошел совсем не из-за этого. Из-за другого. Из-за ревности.
Две недели назад, Володя решил заехать за Любой в телецентр. Получилось это впервые за все время их знакомства. Просто, он освободился на работе раньше обычного, и, конечно, думая о ней, решил сделать сюрприз, неожиданно появившись в ее студии, с букетом цветов и приглашением поужинать в ресторане. Взрыв гнева, который испытал Жучинский, когда увидел Любу в ее офисе – был для него сокрушающим. Внешне он не проявился никак, даже когда они вместе начали ужинать.
- А что это за супермен, с которым ты разговаривала у себя, когда я пришел? – спросил Володя, придвигая стул за присаживающейся к столику подругой. Тонкий и приятный аромат ее духов, на этот раз не обрадовал его, а только сделал еще ближе момент наивысшей точки кипения. «Этот запах, наверное, нравиться и тому уроду! Как часто он чувствует его, так же как я, находясь так близко от нее?» - мрачно подумалось Жучинскому.
- Наш продюсер. Ах! Какие чудесные розы! Спасибо, дорогой!
- Это из-за него, ты так поздно всегда возвращаешься? – Внешне Жучинский оставался равнодушно спокойным. – Наверно тебе хорошо с ним, если ты не торопишься ко мне? - Благодарность за подаренные цветы – не тронула. «При чем здесь розы, когда она сегодня разговаривая с этим про-дюсссе-ром - смеялась так, как должна разговаривать и смеяться только со мной! И только при мне она может так поправлять свои волосы… вот так – как опять делает это сейчас!» - кричал внутри Володи какой-то чужой, не знакомый ему человек.
- Что?! – Володе бы посмотреть в этот момент в ее глаза… Может быть все тогда сложилось бы иначе? Но он смотрел на стоящую перед ним тарелку, и неторопливо, пальцами – поправлял и без того ровно лежащие нож и вилку.
- Я не могу!… - не вслушавшись в интонацию, с которой женщина произнесла это самое «что?!» и не оставляя места хотя бы для молчания, опять начал было Володя.
- Что?!
«Объяснять ей про духи, про смех, про волосы?.. А это что-то изменит? Ведь все это оказалось не моим! - возмущенный внутренний голос окончательно взял вверх, и требовал немедленной мести. – Нет! Не надо ничего ей объяснять! Лучше – прямо сейчас порвать все отношения, сказав что-то обидное, так чтобы ей стало больно! Так же как было больно мне, там, в ее студии!». Злой вариант ответа не заставил себя долго ждать и появился в голове идеально готовым к применению:
- Знаешь… - Жучинский стал говорить так, словно просто размышлял вслух. – Я совсем не могу есть в ресторанах… Смотрю в тарелку, и словно вижу там лица тех, кто когда-то уже из нее ел. Ты можешь возразить, что тарелка хорошо вымыта, и даже попросить, чтобы ее вымыли еще раз… Но только даже если ее вымоют в трех водах, и прямо при мне… все равно - из нее уже ели! Не я! Другие ели! Понимаешь? – Он снова не оставил места для паузы и продолжил, добавив в голос немного холодной насмешки: - И когда я смотрю на тебя, то представляю довольную морду… довольные морды всех твоих продюсеров…
Для полной реализации своего скоропалительного плана мщения, ему оставалось только с презрением поднять на нее глаза. Но сделать этого Жучинский не успел. Полученная пощечина была не только громкой, но и сильной.
Письмо с ключом, полученное им в прошлую субботу, было от Любы. Сейчас, сидя в своем кабинете, и не обращая внимания на черную пустоту, создаваемую надетым на голову шлемом – он в который раз мысленно перечитывал тот листок из неподписанного конверта. А сознание озвучивало текст голосом женщины, которую он любил, но от которой его ревность приказала ему отказаться и больше никогда не вспоминать:
Я уже забыла твое имя. Я уже забыла все, что было между нами. Но я помню тебя. Но не как посуда. Я помню тебя как зеркало, в котором ты, пусть недолго, но был. И теперь, когда ты ушел – знай, что сколько бы не прошло времени – любой другой мужчина…, любые другие мужчины, которые остановятся рядом со мной, склонятся надо мной – всегда будут лапать и мять своими руками твое, не видимое им отражение.
Володя снял шлем, отключил плеер, и подойдя к фото-принтеру, стал рассматривать новые, сделанные во время последнего сеанса снимки. В основном, это были фотографии той, никогда не встречавшейся с ним в реальной жизни Оли: Оля с детьми… Оля с дедом… Оля с комбатом… «А ведь тот лейтенант ни разу не приревновал ее ни к кому! – неожиданно догадался он. – Глядя на свою жену, тот человек не ревновал, а восхищался ею!.. Всегда… А я?.. Какой же я дурак!.. Нужно что-то делать…»
Растерявшись, Володя включил маленький телевизор. «Во сколько там идут ее «Ближние мои»? – старался вспомнить он время начала передачи, которую никогда специально не смотрел. – Здесь нет… Может по другому каналу?..»
- Оставь! Женские мозги – это, хе-хе, не наша галактика! – успел произнести с экрана какой-то тип, в каком-то фильме, после очередного переключения.
- Да пошел ты!.. - Жучинский еще раз, обреченно надавил на пульт, и вдруг услышал песню:
Не отрекаются любя
Ведь жизнь кончается не завтра
Я перестану ждать тебя
А ты придешь совсем внезапно
Не отрекаются любя
Давно знакомый клип Аллы Пугачевой… Поющий о потерянной любви голос…
А ты придешь когда темно
Когда в окно ударит вьюга
Когда припомнишь как давно
Не согревали мы друг друга
Да, ты придешь когда темно
«Я приду!.. – он сорвался с места. – Прямо сейчас! Я все сумею тебе объяснить!..»
Потом он, не обращая внимания на глубокую ночь, мчался в телецентр, и что-то объяснял там стоящему на посту бестолковому охраннику. Потом обзванивал знакомых, которые могли бы срочно, прямо сейчас, узнать Любин домашний адрес, так как оказалось, что Володя его не знает. Когда адрес наконец-то сообщили - он мчался уже туда, но в ее квартире никого не было. И набирая снова и снова ее телефон, он, словно в стену натыкался на механическое и холодное: «Абонент временно не доступен». И в голове все звучало и звучало:
И так захочешь теплоты
Не полюбившейся когда-то
Что переждать не сможешь ты
Трех человек у автомата –
Вот как захочешь теплоты!
Вернувшись к зданию телевидения, он до утра простоял там, выкуривая одну сигарету за другой, в надежде здесь дождаться Любу. Его Любу! Не встретил… Любовь Сотникова погибла в прошлую пятницу в той авиакатастрофе…
…Отзываясь ноющей болью где-то в груди – его собственная память, мучила мозг осколками повторяющихся слов, которые пела с экрана рыжеволосая женщина:
…Не отрекаются любя
Не отрекаются любя!..
Глава 5.
Вторая среда.
…«Она полетела и разбилась на том же самолете, что и тот человек, с дисков… - вывод, который, все равно ничего не менял – почему-то теперь был для хирурга очень важным, - …он, ну тот погибший пассажир… он ведь мог ее видеть, а значит запомнить!..» – Ничего не замечая вокруг, с красными возбужденными глазами, Володя быстро шел по медцентру, в свой офис. Ему казалось, что стоило найти Любу живой в виртуальном воспроизведении чужой памяти, и она не погибнет, воскреснет, вернется! Ворвавшись в кабинет, захлопнув дверь - он бросился к столу: «Так, это уже просмотренные диски… Диск в плеере – тоже закончился… Где же другие?.. – Жучинский нервно, рывками, поднимал и передвигал на столе предметы. – Чч-ерт! Лежали под шлемом… теперь упали за стол… Где теперь какой?.. Надо было сразу, как Думин – пронумеровать… Да кто знал-то тогда?.. Ладно попробую этот!..»
…Боевая машина пехоты, разметав узкими траками своих гусениц снег, слегка повернула вправо, и на скорости въехав на пологий холм полигона, замерла рядом с торчащим из сугроба красным флажком, показывающим рубеж очередного упражнения. Установившаяся тишина длилась несколько мгновений. Зашумел привод, разворачивающий башню машины, после чего по полю, из стороны в сторону, к чернеющему вдали лесу и вверх, к ясному, начинающему темнеть, морозному небу, гулкое эхо стало разносить лающий звук стреляющего крупнокалиберного пулемета. Трассирующие пули, желтыми, зелеными и красными стрелами летели в сторону заиндевелых фанерных мишеней, вздымая рядом с ними, грязно-серые фонтаны снега и земли. К резкому звуку сливающихся в короткие и длинные очереди выстрелов, с небольшим опозданием, прибавился звон падающих на броню БМП дымящихся латунно-стальных гильз, которые, подпрыгивая, толкая и перегоняя друг друга, скатывались с нее в снег, чуть фыркая и шипя. Снова короткая тишина. Затем – рев двигателей, и маневренная машина, набирая ход, плавно покачиваясь, скатилась с холма, и подъехав к исходной позиции, остановилась, заглушив двигатели.
- Ну, вот и вылечили мы нашу «ласточку», - сказал я подбежавшим ко мне солдатам.
- Так точно, товарищ старший лейтенант! - молодые ребята из экипажа БМП, с раскрасневшимися от мороза и боевого азарта, перемазанными машинным маслом лицами, одетые в черные зимние комбинезоны, улыбались.
- Больше ей в ремонтном боксе делать нечего. Подгоняйте машину к ротному ангару, и оставьте на ночь на улице. Завтра посмотрим, как она будет заводиться при «холодном» пуске. Выполняйте. И… спасибо за службу.
Стало быстро темнеть. Середина декабря. Длинные и темные ночи, короткие солнечные дни. Мороз. То слабый, то очень сильный. Настоящая русская зима. Уже четвертая по счету в этом лесном краю, на этой земле.
На небе, четче стали проявляться мерцающие огоньки звезд. «Они мигают потому, что – живые!» - как-то сказала мне Оля. Наверно, так оно и есть.
Ночь обещает быть безветренной и морозной. Я, не торопясь, иду с полигона, в свой ремонтный взвод. Пользуясь слабым светом сумерек, по веткам едва видимых из-под снега кустов, за мной, деловито попискивая, перелетает стайка юрких синиц. Этих птиц, а еще снегирей - очень любит Оля. Где она сейчас? Судя по времени, они уже должны вернуться из города, и ждать меня дома. Сейчас посмотрю, как дела у моих бойцов, проверю наряд, и пойду домой.
Командирский «УАЗик», вылетев из-за занесенного снегом крутого поворота, еле заметно чиркнув по дороге лучами фар, спрятанных в светомаскировочные чехлы, скрипнул тормозами и остановился рядом со мной.
- Сергей! - голос комбата показался мне знакомым и незнакомым одновременно. Майор подошел ко мне, и снова, но уже тихо повторил:
- Сергей… - В темноте я не видел его лица, но чувствовал, что он то смотрит на меня в упор, то опускает глаза. Неожиданно, командир поправил на моей голове шапку, стряхнул снежную изморозь с рукава бушлата. - …Мне только, что сообщили… Мне только что сообщили, что твои родители и жена… Они погибли, Сережа… Все…
- …вот здесь, Сережа… - Яковлевич и комбат сняли шапки. Утро. Зимняя дорога. Сугробы. Высокие ели, засыпанные снегом, словно накрытые чистыми белыми чехлами…
- Они уже возвращались из Вологды, - продолжил дед. - Не доехали-то всего несколько километров, как с фермы, на дорогу, прямо на встречную, выехал «Кировец». Пьяный тракторист, за самогонкой поехал… Отец твой, от трактора отвернул, но багажником все же о него ударился. Оттого - «Ниву» вашу закрутило, и с дороги, на лес бросило…
Отец с мамой, сидевшие впереди погибли сразу. Израненная Оля, не смогла выбраться из покореженной машины и замерзла, вместе с нашим, так и не родившимся малышом.
Спустя четыре часа после аварии, лежащую вверх колесами «Ниву», случайно заметили из проезжавшего по дороге рейсового автобуса. Его пассажиры, утопая в глубоком снегу, бежали к моим уже мертвым родителям и жене, чтобы спасти их… Из больницы, о трагедии сообщили в детский дом, Яковлевичу…
К месту, где так и продолжала лежать разбитая машина, ведут уродливые рытвины, оставленные перевернувшимся, сорвавшимся с дороги автомобилем, и следы людей, спешивших на помощь… Потревоженная человеческим горем, и опять застывшая, безмолвная снежная гладь, на которой, кое-где еще видны припорошенные снегом рассыпанные мандарины, конфеты, елочные игрушки. Оля поехала с родителями в город, чтобы посмотреть одежду для маленького, и купить к новогодним праздникам подарки детдомовским ребятам… Тихо. Только юркие синицы, в небольшой стайке о чем-то попискивают друг другу…
- Проффэссор. Прошу вас снять с себя этот шлэмм… - Жучинский увидел перед собой пьяное лицо гримасничающего Славика. -Владимир Львович! Вы что совсем забыли? Ведь я сегодня проставляюсь за свой новенький «Лексус»! Девчонки у меня, в квартире все выпили… Ждут вас, и готовы… готовы, на все! Даже если ты им не будешь ничего рассказывать о нашей героической проффэссии! - Славик одел на свою голову белую медицинскую шапочку и опять скорчил рожу.
Веселиться Жучинскому не хотелось. «Значит Оля погибла… А Любу я так и не увидел…» - прокомментировал он сам себе, искренне огорчившись, и не сразу возвращаясь мыслями в реальность, к ничтожным радостям своего пьяного помощника.
- Давай, Славик, без меня… Сегодня настроения что-то совсем нет.
- Владимир Львович! Пять минут, и мой «лексяра» умчит тебя из мира раздумий и хандры - в рай блаженства! По пути, за это же время, пополним запасы водочки и мартини. Львович! Наши девочки желают мартини, и хотят кататься по ночному городу до утра!
- Нет, не поеду… Да и тебе, пьяному, раскатывать на машине не стоит. Оставляй-ка свою обнову у центра, и попроси наших отвести тебя домой на свободной «скорой».
- Меня? На «скорой»? Проффэссор, вы не в себе! Спорить с вами бесполезно. Я удаляюсь. До завтра, шеф, до завтра!
Славик, напевая какую-то популярную песенку, счастливый и довольный собой, направился было к выходу, но почему-то остановился, и вновь повернулся к Жучинскому.
- Айн момент, шеф! – даже учитывая, что Слезнев был сильно пьян, его улыбка была непривычно смелой и наглой. Это насторожило Жучинского сразу. «Чтобы сейчас не вякнул этот жирный тюфяк – так улыбаться мне, он больше не будет! Никогда!», - зло подумал хирург.
- А чего, Львович, ты Инночку, в нашу группу-то не берешь?..
Теперь Володя все понял. Обрывки прошлых разговоров с новоявленной медсестрой-администратором и хлопотавшим теперь за нее Слезневым, а также поведение помощника в последнее время – сейчас сложились в логическую цепочку, говорящую об одном: Слезнев проболтался Инночке, и теперь ей что-то известно о Володиных делах!
Ситуация требовала принятия срочных мер! И Жучинский знал, что ему надо делать. Резко встав, почти выпрыгнув из кресла в сторону продолжающего ухмыляться Слезнева – он, своей правой рукой, быстро и точно схватил того за шею, сдавив ее выше кадыка. Затем, не давая Славику опомниться, втолкнул его через внутреннюю дверь в операционную, и сделав подсечку ногой, не отпуская горла, опрокинул на пол.
- Проболтался, говно? – угрожающе прошипел он ему прямо в лицо. – А Левчика-предателя помнишь? Помнишь, что с его поганым языком Сопатый сделал? Ну?!.. Выкладывай все, что натворил!
Из сбивчивого, но несомненно правдивого рассказа, мгновенно протрезвевшего Слезнева, он узнал, что Славик, во время ночных дежурств, время от времени уединялся с Инночкой в палатах приемного покоя; что это именно ей Слезнев однажды обмолвился о «телах»; и что расчетливая девица, объявив недавно о своей беременности, стала шантажировать его, требуя содействия по ее зачислению в штат операционной Жучинского.
- Что конкретно ты ей говорил о «телах»?
- Н-ничего, шеф… - хрипел помощник, выпучив глаза. «Здесь он может и наврать, - хладнокровно размышлял Жучинский, глядя на задыхающегося Слезнева. – Вот ведь дерьмо! Может и вправду, ему язык выдрать?.. вместе с членом!.. чтоб больше не высовывал!»
- Вставай! – отпустив горло, и ухватив Слезнева за грудки, он помог тому подняться, и грубо вытолкав из операционной обратно в офис, бросил на кресло у письменного стола. – Пиши заявление об увольнении!..
- А теперь, слушай меня внимательно! – тихо заговорил Владимир Львович, когда всхлипывающий Славик закончил писать. – Сейчас ты навсегда исчезнешь из города… Если ослушаешься – пеняй на себя… Понятно?!
- Понятно… - размазывая сопли и держась за покрасневшую шею, все еще испуганно косясь на хирурга, кивнул Слезнев.
- Пошел вон!
«Все органы, еще в понедельник отправлены в Японию; тело Кунициной, родственники кремировали вчера; деньги не найдут, - просчитывал обстановку Жучинский, глядя, как его, теперь уже бывший напарник, плетется к двери. – Что делать дальше? Сворачиваться? Нет! Этот Слезневский финт не сможет мне помешать. В милицию Славик не пойдет, потому что сам увяз в криминале по уши. Инночка – по большому счету не опасна. На всякий случай - месяц «лежу на дне», а пока - прибираю к своим рукам «фискала». Возвращаю его к себе, в операционную. Так сказать – обратно беру шефство над отечественным прибором. При первой же возможности – проверяю может ли он еще считывать память. Если будет необходимо, на первых порах, здесь даже можно будет использовать Думина… «в темную», конечно. Затем - ускоренно выкупаю у медцентра свою операционную, создаю частную клинику и начинаю вскрывать чужие воспоминания, в поисках тайн и секретов!»
Обдумав все это, Володя пошел варить кофе. Но, вдруг: «Люба!» – снова вспомнив о своей потерянной женщине, он уже не мог думать о чем-то другом. На память пришли обычные, но теперь такие дорогие мгновения когда они были вдвоем… Когда, однажды, проснувшись раньше него, она, накинув Володину рубашку, босая, быстро похозяйничав на кухне, принесла кофе прямо в постель, на обратном пути, ради шалости, надев еще и его галстук, с сильно отпущенным узлом. Он видел все это сквозь прикрытые глаза, лежа на животе, и отвернувшись к большому зеркалу, отражавшему все пространство спальни… Зеркало… «…Я помню тебя как зеркало, в котором ты, пусть не долго, но был…» - опять ее голосом, зазвучали строчки прощального письма. И тут же:
…Рельсы, рельсы…
…Шпалы, шпалы…
Ехал поезд запоздалый
Перерезал провода!
Корроткое замыкание!..
Снова в постели, сидя рядом с любовником, Люба, смеясь, водит пальцами по его спине, как маленькая девочка, рисуя невидимые рельсы, шпалы, и стараясь разбудить нежной щекоткой… Заметив, что Володя проснулся, но включившись в игру притворяется спящим, она, опять, несильно стукая по спине своими кулачками, начала новую считалку:
...Ехала машина темным лесом
За каким-то интересом
Инте, инте, интерес
Выходи на букву «Эс»!..
«Соня! Ну просыпайся же!» - шутливо обиделась она, склоняясь к нему, целуя в волосы и обнимая за плечи…
«А ведь тогда, на самолете, Люба улетала из-за меня! - догадался Жучинский, вырываясь из прошлого. – Перед аэропортом, заехала ко мне, оставила письмо с ключом в почтовом ящике и…» Очнувшись, он, вдруг обнаружил, что машинально двигает по лотку с раскалившимся до бела песком, абсолютно пустую турку. Грубым рывком выключив электроподдон кофеварки, Жучинский швырнул турку в раковину мойки, где она громко зашипела, попав под капающую из крана воду. В голове вновь замаячила фантастическая надежда что Люба жива, что весть о ее смерти – кошмарное недоразумение. «Ведь если бы это было правдой, я бы давно увидел ее на дисках! – старался убедить себя хирург, доставая коньяк, и делая несколько больших глотков прямо из горлышка бутылки. – Я докажу что ее не было в самолете… досмотрю оставшиеся диски, и всем докажу, что ее не было в том самолете… А значит, она не умерла… Значит она жива!..» Володя метнулся к столу, сел в кресло, одновременно надевая шлем, и вставив новый диск – включил плеер…
…Дагестан. Час назад, мой батальон, разгрузившись на одном из местных железнодорожных полустанков, совершил переход, приближающий нас к административной границе с Чеченской республикой. Приказом командования войсковой группировки, нашему комбату ставилась задача – своим батальоном, занять отведенный ему рубеж, в общей расстановке прибывающих в Чечню воинских частей.
Конец декабря девяносто четвертого года. Равнинные и горные участки местности. Разбитая тяжелой техникой дорога. Грязь. Мокрый серый снег. Сырой ветер.
Еще неделю назад, далеко отсюда, на севере России, я хоронил своих родных. Похоронил сразу всех. В память о них, со мной – на этом свете, остался мешочек земли с их могилы, да фотокарточка, на которой мы все еще вместе. Старый дом, в вологодской деревне, снова осиротел, и, наверное, уже навсегда.
- Сергей! Слезай с брони. Поговорить надо, - майор Дмитриев и я отошли в сторону от рассредоточенных по рельефу, и от этого почти незаметных в вечерних сумерках боевых машин. - Вон там, за выступами, в низине - дорога сужается и идет через поселок, - говорил в полголоса комбат. - Сегодня днем, местные жители, перекрыв «живым щитом» дорогу, заблокировали в поселке колонну «ЗИЛов» внутренних войск. Солдат-срочников с офицерами – разоружили и растащили по домам. Пустыми машинами - перегородили дорогу. Колеса спустили. Бензин слили. Сейчас, здешние аксакалы показывают понаехавшим журналистам – как хорошо жить русским солдатикам в дагестанских семьях, и встречаются с кем-то из Москвы по вопросу переговоров с дудаевским правительством…
- Будем выручать наших? – не дослушав спросил я.
- А там все наши! – вздохнул комбат.
Неожиданно, около одной из машин, раздались громкие голоса. Там стало заметно какое-то движение. В темноте сверкнула короткая вспышка зажженной спички, после чего, там же появился маленький мерцающий огонек закуренной сигареты. Подойдя, мы наткнулись на незнакомого мне капитана-танкиста, которого сопровождал наш санинструктор – молодой, но толковый сержант-сверхсрочник.
- Что происходит, сержант? – негромко спросил комбат. – Ты же сказал, что капитан тяжело ранен, а сами теперь – вон куда забрели?
- Так он как увидел, что начмед ушел переливание крови готовить, так меня оттолкнул, из «буханки» выскочил, и пошел сигареты стрелять, - обиженно начал оправдываться солдат. – Товарищ майор! Прикажите ему вернуться в машину… Ему лежать надо… Кровоизлияние у него!
- О!.. Комбат!.. – До этого, молча стоявший и куривший рядом с нами, танкист, словно только заметил наше присутствие. Он был сильно возбужден, и этим походил на сильно выпившего человека. Этот капитан, прислонившись к борту «бээмпешки», то сосредоточенно смотрел себе под ноги, то оглядывался по сторонам, то пытался встать прямо, с усилием отталкиваясь руками от грязной брони. – …Дай мне соляры, и я пробью дорогу твоим «бехам»!.. Пробью… - Танкист, отмахиваясь от санинструктора, медленно снял с себя черную куртку, бросил ее на землю и неловко сел на нее, медленно сползая спиной по железу гусеницы и колеса. В этот момент, к нему подбежали лейтенант-медик, и еще два солдата, несших брезентовые носилки. Чтобы не мешать им, мы немного отошли, встав у кормовых десантных люков.
- Капитан Сухорученко, - кивнув в сторону танкиста, пояснил комбат. – Наша разведка подобрала его в километре отсюда. Его «семьдесят второй» (танк Т-72) – сопровождал ту самую колонну «вэвэшников». На марше – у него закончилось горючее, а обещанный заправщик где-то застрял. Ну, мужик, пересел на «Зил» и поехал с колонной в поселок, дизтопливо искать. А когда их там вязать начали – не растерялся, прыгнул на оказавшийся рядом мотоцикл, да и рванул назад, к танку… Перевернулся! - Майор Дмитриев с горькой досадой медленно посмотрел на дорожную жижу, которая с наступлением ночи стала немного подмерзать. – Еле дополз до танка… - Ты знаешь, Сережа? Алексей-то…, ну так зовут его… он, в общем-то дело говорит: если его танком грузовики с дороги спихнуть, то мы через это «бутылочное горло» проскочим. Да вот только – видишь какой он… а механик-водитель на его танке – только-только из учебки… Боюсь не справится. – Комбат замолчал.
Я понял, что хотел мне сказать и о чем попросить командир: расчистить танком дорогу, дав тем самым нашему батальону возможность неожиданно и быстро проскочить через «гостеприимный» поселок.
- Все ясно, Юрий Алексеевич. Дорогу расчищу, - прервал я затянувшееся молчание.
- Спасибо, Сережа, - благодарно кивнув, улыбнулся комбат. Он оглянулся в сторону уже переложенного на носилки танкиста и окруживших его людей. – Что, лейтенант копаетесь? – обратился он к начмеду, медленно поднимающемуся от раненого. – Вы говорили, что капитану нужно делать переливание крови… Делайте!
- Он… умер…
…Танк был старый, но исправный. Двигатели, пусть неохотно, но завелись. Повернув танковую башню пушкой назад, я снова сел на место механика-водителя, и не включая прожектора, по прибору ночного видения, медленно направил тяжелую машину в сторону поселка. Раскидать по обочинам грузовики, было делом десяти минут. Сделав это, я выстрелил в небо красную ракету – сигнал для начала движения батальона. Затем, на полном ходу, вывел танк на противоположную окраину поселка. Все - задание выполнено. Через минуту-другую, здесь появятся мои ребята… Вдруг - мощный взрыв примерно в двадцати метрах от танка! Еще один – ближе, и по другую сторону дороги. Что это?.. Снова взрыв. Сильный удар, шум в ушах, темнота…
…Яркий свет, режущий глаза. В его центре – темный, расплывчатый женский силуэт, от которого, в стороны, льется мерцающее сияние.
- Оля?!.
- Доктор, он очнулся…
…Снова яркий свет. Открытая створка белой оконной рамы. Чуть колышущаяся от легкого ветра занавеска. Воробьиная возня в шумящей на улице листве. Я попробовал приподняться с койки. Почти получилось.
- П-подожди, Сергей Анатольевич. Сейчас я тебе п-помогу, - крепкая рука поддержала мою спину. Я повернул голову, продолжая подтягивать тело, ухватившись за плечо наклонившегося ко мне человека. - Ну–ну, п-парень, не торопись. Уселся? А теперь, давай з-знакомиться, - мужчина, лет сорока, одетый в синюю пижаму с белым подворотничком, сел возле меня, на стоящий рядом с койкой стул. - Меня зовут Гурцев Валерий П-петрович. Можно просто – П-петрович. Уголовный розыск города Верхневолжска. - Лохматые черные волосы, худое скуластое лицо, внимательные глаза. Тихий, заикающийся, как у поэта Роберта Рождественского голос. - Б-будем теперь вместе выздоравливать! Д-дмитриев Юрий Алексеевич, т-твой командир, поручил мне п-присмотреть за тобой, и еще п-попросил передать вот это… - Гурцев протянул мне обгоревшую по краям фотокарточку. Улыбающиеся: мама, отец и Оля. Они словно радовались новой встрече со мной.
- Я п-про тебя, Сережа, все знаю, - после паузы, снова заговорил мой новый знакомый, - и про семью твою, и как ты на фугасах «ч-чеховских» подорвался, и как тебя из горящего танка комбат вытаскивал, и как солдаты, на вертолете ж-журналистском тебя, прямо сюда, в краснодарский военный госпиталь, сильно контуженного, м-можно сказать с неба - об-братно, на землю доставили.
Да, много, очень много хороших, знакомых и не знакомых людей помогли мне выжить: ребята из нашего батальона; корреспонденты телеканала «Россия», отдавшие выделенный им для работы вертолет; вертолетчики, как циркачи посадившие свою машину прямо напротив госпиталя. И, конечно врачи, медсестры, нянечки, которые почти три месяца вытаскивали меня из небытия. Спасибо им всем!..
Глава 6.
Второй четверг.
Володю разбудили комары.
- У-у!.. Ссобаки!.. – отмахнулся он, стаскивая шлем, и спешно скребя пальцами лоб и виски. Из открытого окна веяло утренней прохладой. Но облегчения это не давало никакого. Голова была тяжелой и пустой. Жучинский медленно размял лицо ладонями. Обнаруженная при этом, выросшая за два дня щетина, непонятно почему, вызвала вдобавок ко всему еще и головную боль. Вдумываться в причины такого странного взаимодействия – просто не было сил. «Так… Сигарета… Умыться… Большой бокал растворимого кофе из той, сто лет как забытой банки, с самой верхней полки… Побриться… и… - поднимаясь из-за стола, Володя тихо засопев, сжал зубы… - и дальше искать… Любу!..»
Вспомнилось, что в обрывках просмотренных за ночь сюжетов, он видел военный госпиталь… Когда-то, в «меде», Володя проходил стажировку почти в таком же госпитале, но только в Москве. Туда, из разных горячих точек, почти ежедневно привозили раненых. Вспомнились военные хирурги, с которыми он подружился, и работой которых был восхищен. Ему хотелось быть похожим на них – на тех, кто спасает людей, вырывая их лап увечий и смерти… Но после встречи с Сопатым – все резко изменилось... Вот, четко проявилось в памяти первое утро какого-то нового года:
Полуголая девица из разряда «очередных подруг», сидя в его постели, лениво переключала пультом телевизионные каналы. Музыка, шутки, поздравления, реклама водки, и снова музыка, несущаяся из орущего телевизора – только усиливали похмельную головную боль «зажигавшего» всю ночь в «Метелице» Жучинского.
«…непонятно каким образом просочившиеся в центр Грозного отряды боевиков, сегодня ночью, неожиданно нанесли удары по армейским блокпостам, окружив часть военных подразделений, дислоцировавшихся в городе. По последним данным, войска несут большие потери убитыми и ранеными…». Жучинский приоткрыл глаза. В новостном выпуске, наугад включенного канала, показывали репортаж из Чечни. Горящие танки, брезентовые палатки с красными крестами, военные врачи. Вроде, Володя даже узнал кого-то из медиков, но не успел всмотреться. Девица переключила канал, и на экране появились изгибающиеся тела какой-то новогодней дискотеки.
- Подожди, переключи обратно, - Жучинский попытался отобрать пульт.
- Фи, Вовик, там война! Лучше послушай музычку, – девица увеличила звук. Грохот дискотеки стал еще громче.
Володя не стал тогда возражать: « Музычку, так музычку…»
Отгоняя воспоминания, в которых ему было плохо, примерно так же как сейчас, он мучительно мотнул головой, пытаясь найти в карманах сигареты и зажигалку. Однако, наперед прочувствовав, что не получит желаемого сию минуту эффекта от сигаретной атаки – бросил это занятие. Пить спиртное – предполагало не только кратковременное избавление от головной боли, но и долгую заторможенность реакции, что в работе по чтению НОСовских дисков было нежелательно. Мозг Жучинского настойчиво возвращался к образу жестяной банки якобы бразильского растворимого кофе, когда-то и кем-то оставленной в его офисе, и каким-то чудом до сих пор не выкинутой брезгливым к низкокачественным продуктам Володей. Именно большая кружка горячей черной бурды, с запахом горелых желудей и горьким вкусом ячменя и цикория со слабым шоколадным оттенком, намекающим на некоторое присутствие в смеси третьесортного кофе – смогла бы сейчас как нельзя лучше помочь быстро избавиться от ощущения во рту «кошачьего присутствия», головного гула, и желания все бросить и уйдя домой, снова завалиться спать. Но главным преимуществом такого варианта встряски – было сохранение чувства тревоги и напряженности, как будто ноющего в груди, и позволяющего замечать каждый новый, всплывающий в сознании вариант поиска информации о Любе, особенно если он, пусть косвенно, но доказывал, что она жива. Любимый Жучинским арабский кофе такого сделать не мог. Он бы принес покой. А покой хирургу сейчас был не нужен. Точно так же как и неожиданный стук в дверь. Сначала, Володя даже не хотел открывать. Но годами отработанная в его поведении привычка всегда выглядеть в глазах окружающих «непотопляемым, постоянно готовым к бою авианосцем», безжалостно отмела эту позорную мысль. У коллег по медцентру, никогда не должно было появиться ни одного прецедента, допускающего даже фантазию о запершемся в кабинете и напившемся до свинячьего визга хирурге Владимире Львовиче Жучинском.
Володя открыл дверь, и… никого не увидел. От этого, он даже немного растерялся, и, больше интуитивно, поспешно вышел в коридор, при этом ошибочно посмотрев не в ту сторону, в которой находилась приходившая к нему врач-травматолог, с которой Жучинский недавно лечил туриста-москвича. Поэтому, услышав шум открываемой двери, эта, уже уходившая женщина – обернулась к Володе раньше, чем он ее увидел. Все это, почему-то вызвало у хирурга непонятное чувство вины.
- Владимир Львович! Вы здесь? – устало произнесла женщина. – У вас все в порядке? - продолжила она, возвращаясь, и всматриваясь в его лицо. Кроме усталости, в голосе женщины слышалась тревога и, еще, кажется жалость.
- Да… - смутился Жучинский.
- А мы искали вас по анимал-фону… Вы не слышали?
- Неважно себя чувствую, - стараясь не встречаться глазами, тихо ответил Жучинский, машинально вскинув руку с оранжевым браслетом, который синей точкой светодиода показывал несколько пропущенных вызовов. – Удивительно, но я не слышал ни одного звонка! А что случилось?
- Ваш помощник… Слезнев… Доставлен в приемный покой… Никого к себе не подпускает. Вас требует.
Слезнева привезли на «скорой» с чрезвычайного происшествия. Оно случилось поздним вечером, когда мчащийся на бешеной скорости автомобиль, разметав в стороны ажурные створки пешеходных ворот городского паркового комплекса, ворвался на освещенные аллеи, сбивая и калеча гуляющих по ним людей. Непредсказуемое движение импортного внедорожника, прекратил солидный мраморный постамент старого памятника, установленного в центре парка. Рядом с замершим, покореженным и дымящимся «Лексусом» гаишники нашли Славика, ничего не понимающего от выпитого спиртного.
- Владимир Львович! Я ни в чем не виноват! – лежащий на койке Слезнев подался в сторону вошедшего в палату Жучинского. - На меня напали, пытались усыпить хлороформом, отобрали руль и куда-то погнались. А потом, когда я… ну… то есть мы, врезались - угонщики убежали, а я, весь переломанный и избитый – остался. Пожалуйста, обследуйте меня. Я уверен, что вы обязательно найдете следы хлороформа и побоев, и докажете всем, что я не виноват!..
Жучинский молчал. Он смотрел на лежащего на кровати прямо в обуви, что-то еще говорящего ему человека и думал: «Слезнев!.. Жирная скотина, Слезнев!.. А ведь все закономерно!.. Неужели он еще не заметил?..»
Вячеславу Слезневу, на его собственную беду, было пока не до того, чтобы что-то замечать. Сейчас он спасал свою задницу. Помочь ему в этом мог только Володя. И животный инстинкт Славика, настроенный на то, чтобы выжить – гнал из его головы очевидные факты, говорящие, что Жучинский-то как раз и представляет самую большую опасность. По убеждению Слезнева – шеф поймет намек о хлороформе, и подыграет в версии об угоне. И ничего страшного в том, что Славик, недавно, расслабившись, самонадеянно покусился на Володино единоначалие; ничего, что выйдя из офиса, он послал своего бывшего босса, со всеми его угрозами в одно место, и поехал развлекаться дальше…
Но Владимир Львович не забыл ничего. В том числе и про навороченное водительское кресло Слезневского автомобиля. «Этот пьяный мешок дерьма давил людей сам! Иначе машина просто бы не завелась… Что-ж, Славик!.. – думал Жучинский, внимательно глядя в глаза Слезнева, и слегка кивая ему головой, словно соглашаясь с тем, что тот сбивчиво продолжал рассказывать. - …Не послушал ты меня. И теперь сядешь. Ментам я и про кресло расскажу, и результаты твоего обследования предоставлю. А в них будет написана чистая правда, что никто тебя не бил, и не усыплял».
- Хорошо, - наконец произнес Володя и повернулся к стоящей рядом женщине-травматологу и санитарам. – Готовьте его к осмотру… В моей операционной.
Уточнение про операционную было не случайным, а как бы логическим завершением других его размышлений, касающихся замеченной закономерности происходящего. Ведь по сути, здесь и сейчас – Славик, сам того не ведая, в очередной раз сыграл свою роль, воспевающую Жучинского, как единственного, кто сделает все как надо. Дальше следовал выход самого Володи, который резал «тела» на органы. Вот и сегодня, Володя все сделает как надо!.. Только на месте «тела» - оказался сам Слезнев. И резать его Жучинский будет не в прямом смысле слова.
- Спасибо, шеф! - успокаиваясь, переставая взвизгивать, уже чуть слышно отозвался Славик. Его стали вывозить из палаты. Уже когда каталка была у самых дверей, Жучинский снова посмотрел на него, и неожиданно их взгляды встретились.
- Спасибо, шеф! - повторил Слезнев, и кажется даже заговорчески подмигнул Володе. - Спа… - внезапно, Славик запнулся на полуслове и перестал улыбаться. Всматриваясь в глаза Жучинского, он резко менялся в лице, на котором, вдруг, появилась гримаса неподдельного ужаса.
Дверь палаты закрылась. Володя остался один. «Кажется, Славик догадался – рассуждал Жучинский. – Ну и что с того? От тюрьмы ему уже все равно не уйти… А может?!.. – тут Володя усмехнулся. - … Может «слезняк» подумал, что я решил его на «органы пустить?»
Выйдя из палаты в коридор, он не торопясь направился к себе в офис. На одном из переходов, его разыскала медсестра из отделения критической хирургии.
- Слезнев умер. – запыхавшись, взволнованно сообщила она Жучинскому. - Обширный инфаркт. Очень стремительный. До операционной довести не успели…
- Значит, так и подумал, – тихо произнес Володя, отвечая на недавнее свое предположение.
- Что подумал?
- Нет-нет. Ничего.
Произошедшее со Слезневым устраивало Жучинского во всем. Потраченного на это часа с небольшим было не жалко. Теперь, официально находящийся на больничном, Володя был совершенно свободен. Ему ничего не мешало снова заняться расшифровкой дисков.
Вернувшись в свой офис, он сразу увидел стоящую на столе банку с растворимым кофе. «Нет! Помои я пить не буду! – беря банку, подумал Жучинский, рассматривая ее и удивляясь как он мог совсем недавно мечтать об этом напитке. – От дерьма надо избавляться! – мысленно прокомментировал он, выбрасывая суррогат в мусорный эвакуатор, коротко вспомнив при этом Слезнева.
Закрывшись в своем кабинете, он перед тем как продолжить чтение чужой памяти, немного постоял у окна. Не просмотренным остался только один диск. «Увижу ли я здесь Любу?» - Володя вдруг понял что боится, что ему страшно в этот раз погружаться в виртуальное прошлое. Ведь если он увидит ее там, то это будет означать ее смерть. А если не увидит?!..
Провалившись в бездну информационного поля, Владимир Львович увидел совсем не то, что ждал, и чего боялся…
- Застрелю гада! - громкий, переходящий на визг крик, больше походил на вопль отчаяния, чем на угрозу.
- Вот, Петрович, как только я дверь-то ногой вышиб – он сразу в погреб сбежал, а оттуда, из ружья саданул, вверх, дробью… - участковый уполномоченный милиции Василий Гандолов, махнул рукой, сжимающей пистолет, в сторону потолка. На запыленных досках потолка, сто лет назад покрашенных белой краской, были видны свежие следы от выстрела: черные дыры, полусколотые щепки, разбитый плафон допотопной люстры. - По-моему, надо просить подкрепление и выкуривать террориста. Как думаешь, Петрович?
- Для начала, Вася, не размахивай п-пистолетом, убери его, и вообще, лучше не т-таскай его с собой. Не ровен час п-потеряешь. Иди в отделение. Мы с Сергеем з-здесь сами разберемся.
- А как же рапорт?!
- Напишешь рап-порт, Вася. Напишешь. А т-теперь иди, не мешай. - Гурцев стал осторожно подходить к черному проему открытого подполья. - Рома. Рома. Это я, П-петрович. Не стреляй. - Подойдя, он присел около его края и чуть подался вперед. - Вот п-посмотри, узнаешь? А в-вот руки мои. Видишь? В них ничего нет. В-вобщем, Рамазан, вылезай из п-подвала. Хватит шуметь.
Две-три минуты мертвой тишины. Затем, из погреба, показался ружейный приклад.
- Возьми, Валера-джан, а я, я сейчас тоже выйду…
Петрович, взял отданное ему ружье, и, передав его мне, спустился в погреб, к тихо рыдающему человеку.
Сорокавосьмилетний азербайджанец Аскеров Рамазан Джамшид оглы, приехал в Верхневолжск в девяносто втором году. Приехал, подальше от войны, чтобы спокойно работать и жить, а обустроившись, перевести в Россию и свою семью. Местные земляки встретили Рамазана прохладно, и предложили работать на них, продавцом, на рынке. Обидно было это предложение Ромазану. Не согласился. Остановился у одной бабульки, в старом доме «бахчисарая» (так в народе называется застроенный частными домами Луговской район нашего Верхневолжска) и стал разводить телят. Трудно было Роме. Переписка с семьей, оставшейся в суверенном Азербайджане, прервалась. Тяжело доставались деньги на новой родине. Все жилы вытягивала работа, за результат которой, скупщики мяса платили копейки. Отдашь долги – и нет ничего. Только огород, да лес, порой от голода и спасали. А тут, новая напасть – обмен паспортов. Аскеров Рамазан хотел жить в России, и хотел быть ее гражданином. Но чтобы получить новый паспорт, требовалось множество справок. А где их взять? Не было у Ромки-телятника ничего, кроме паспорта гражданина СССР.
- Наши девчонки из п-паспортного отделения все это знают, и необходимые з-запросы уже сделали. Ждут ответов и новых разъяснений из об-бласти. В-ведь не один же в России такой Аскеров сейчас с паспортом м-мается, - говорил мне Петрович, когда мы с ним возвращались обратно, в отделение милиции. - Я Ромку, как лицо «кавказской национальности» один раз п-проверил, и понял – н-нормальный он мужик. Работяга. И прежний участковый это п-понимал. А в-вот нынешний участковый, Гандолов…, - Петрович тихо ругнулся, - этот, решил на Ромке п-показатели делать. Раз в неделю, приходит к нему и составляет административный акт о н-нарушении паспортного режима. А п-позднее стал, как Аскеров мне сегодня сказал, - денежку т-требовать. А не то, м-мол – депортирует. Во-о-общем, т-так достал мужика, что тот от, безысходности – з-за ружье схватился! - Петрович немного помолчал. - Да, видать нич-чему нашего Васю история с омоновцами не научила….
Вася Гандолов раньше работал инспектором отдела кадров Верхневолжского УВД. Однажды, занимаясь подготовкой документов на очередную партию сотрудников, командируемых в Чечню, он предложил некоторым ребятам из ОМОНа - «отмазать» их от этой опасной поездки. За свои услуги просил скромно – по сто «баксов» с человека. Получил гораздо больше – в морду! Скандал был большой, но как принято в государственных учреждениях - носил локальный характер. Гандолову объявили строгий выговор и перевели в участковые, к нам, в «бахчисарай».
Шел первый час ночи. Мы шли в отделение, чтобы оформить материал по факту произведенного гражданином Аскеровым выстрела, причиной которого было неосторожное обращение с охотничьим ружьем во время его чистки.
Это были последние дни моей работы с Петровичем. На третьем году службы оперуполномоченным уголовного розыска городского отделения милиции, меня переводили в Москву.
В милицию привел меня Петрович, после того, как нас обоих выписали из краснодарского военного госпиталя. В Верхневолжск мы приехали вместе: Петрович – домой, из своей первой чеченской командировки; а я – к Петровичу, как уволенный из армии по истечении срока контракта. Куда-то, в другое место, мне тогда ехать было некуда.
Гурцев Валерий Петрович стал моим другом нам всю жизнь. С того момента, когда я впервые увидел его в госпитале, придя в себя после ранения. Он приехал в Чечню в составе сводного отряда милиции, для оказания помощи местным правоохранительным органам.
- Как нам объясняли п-перед отъездом… - рассказывал позднее Петрович, – …мы должны б-были заниматься обычной работой: розыск – ловить уголовников, гаишники – п-поддерживать порядок на дорогах, ну и так далее. А на деле, получилось так, что прямо с п-поезда, нас посадили в машины, привезли к какому-то селу, окруженному солдатами в-внутренних войск, расставили в цепь, и п-погнали в это село, дома п-прочесывать на вопрос выявления незаконно хранящегося оружия. Ну мы и п-пошли! Прикольно было… П-представляешь – ранняя весна… Идем к селу. Одеты кто в чем… Опера из отдела по борьбе с экономическими преступлениями, молодые ребята - в костюмчиках, в галстучках. П-пижоны… Ну, а как подошли поближе - нам из села, все свое оружие и п-предъявили! К-короче – еле ноги унесли! Меня т-тогда в плечо-то и ранило. Так, я оказался в том же госпитале, где т-ты лежал…
В госпитале, Петрович встретился с моим комбатом, который сумел, между боями, заскочить ко мне, в госпиталь, но, не прорвавшись в реанимацию, передал ему дорогую мне фотокарточку, и попросил приглядеть за мной. Петрович сделал для меня все. И даже больше! В Верхневолжске - я жил в его доме. Научился у этого человека, опера с многолетним стажем - многим премудростям работы уголовного розыска. С его совета поступил в заочный юридический институт.
И вот, настало время расставаться. Меня переводили в Москву, на следственную работу. Но перед этим, нам необходимо было завершить одно дело. Проверить информацию, которая стала известна во время того случая, с Аскеровым. Уйдя из дома, где жил азербайджанец, мы с Петровичем, для профилактики, обошли соседние дома. Взбудораженные чрезвычайными событиями люди, обычно, могут рассказать нашему брату милиционеру то, о чем в обычной обстановке промолчали бы. Так вышло и на этот раз. Стало известно, что в одном из домов «бахчисарая», появился странный гость, про которого хозяин дома, освободившийся несколько месяцев назад из заключения, старается никому не говорить. И зовут гостя как-то странно: не то Сохатый, не то Сопатый. В недавних телетайпограммах из области, я нашел ориентировку на рецидивиста по кличке Сопатый, который представлял интерес для ребят из управления по борьбе с организованной преступностью. Этот ли Сопатый появился в здешних местах – нам с Гурцевым и надо было выяснить…
…Двери старого бревенчатого дома были распахнуты. Петрович, быстро пройдя видимый из окон участок садовой дорожки, подошел к завалинке, и вдоль нее, осторожно поднялся по шаткому крыльцу в деревянную веранду, выкрашенную когда-то грязно-серой краской. Тихо зайдя в дом, и дав глазам привыкнуть к сумраку комнат, мы осмотрелись. Это было запущенное жилье, заставленное деревянными ящиками с пыльными стеклянными бутылками. Здесь, также стояли и захватанные алюминиевые бидоны, обычно применяемые на животноводческих фермах для перевозки молока, но сейчас разящие не молоком, а спиртом.
Петрович бесшумно проскочил из прихожей на кухню. За большим, давно не мытым столом, обхватив голову руками, сидел мужик, одетый в старые спортивные штаны. На белой, дряблой коже голых рук, плеч и спины, были видны старые, не затейливые тюремные татуировки. На самом столе, в беспорядке, лежали водочные этикетки, бутылочные пробки, грязные стаканы, воронки и резиновые шланги.
- З-здравствуй, гражданин Никитин. В чем п-причина остановки п-производства самопальной алкогольной п-продукции? - Петрович аккуратно присел на стоящий рядом табурет, - или дружок твой, Сопатый, забюллетенил?
Мужик, вздрогнул, повернул в нашу сторону свое небритое, угрюмое лицо, и тяжело вздохнув, выдавил:
- Сопатый часа два как отсюда подался. Погостил, кореш. Подставил и слинял.
Петрович посмотрел на меня, и слегка качнул головой. Я вышел из кухни, и стал осматривать дом. За одной из перегородок, разделявшей комнаты, я увидел лежащего на полу человека в милицейской форме, который, увидев меня, громко заскулив, стал пытаться отползти к ближайшей стене, сбивая ногами кое-как расстеленные, запачканные высохшей грязью половики и прикрывая руками окровавленное лицо. Это был Гандолов. На поднятый им шум, из кухни вышел Петрович, подталкивающий впереди себя хозяина дома.
- С Сопатым я вместе срок мотал. Вот он ко мне, по дружбе, на лежку и пришкерился, - отвечая на наши вопросительные взгляды, сказал Никитин. - А сегодня, сосранья, этот вот, ваш, за мздой приперся, - мужик кивнул в сторону Гандолова. - Ну, Сопатый, ему по сопатке настучал, ствол отобрал, да и слинял, заодно и денежки мои, с водки вырученные, прихватив.
Петрович подошел ближе к забившемуся в угол, продолжавшему поскуливать Гандолову, и тяжело вздохнув, начал вызывать по рации дежурного по отделению…
Жучинский снял шлем. «Сопатый… Рецидивист Сопатый, сбежавший от милиции в Верхневолжске, и мой дядя Сеня – Лукичев Семен Потапович, знакомый в московских воровских кругах под таким же прозвищем... Разные люди, или это один и тот же человек?.. - задумался Володя. - … Сопатый… Как давно все это было! Прошло четырнадцать лет, как я видел его в последний раз! А после того моего ареста – мы так больше и не встретились… Вот будет прикол, если на этом диске «высветится» дядя Сеня!.. Надо смотреть дальше».
Посмотреть дальше не пришлось. Сколько бы хирург не перезапускал диск – изображение начинало зависать, останавливаясь на эпизоде с посещением какой-то хибары, в которой менты искали какого-то Сопатого, да так видно и не нашли.
Глава 7.
Вторая пятница.
Не удалось запуститься и на следующий день. «Зависающий» почти в самом начале диск был последним. Жучинский не ждал такого финала абсолютно. Придя сегодня утром в офис, он, наконец-то нормально поспавший и побрившийся – собирался «на ясную голову» разобраться со всеми своими делами. То, что у него все нормально – он убедил себя еще вчера, вернувшись из медцентра домой. Люба, в смерть которой он по-прежнему не верил; неожиданная гибель Слезнева; вспомнившийся как бы между прочим дядя Сеня Сопатый… Прошлым вечером, Володя просто медленно и бесцельно ходил по своей квартире, прислушиваясь к ее тишине и думая обо всем, что само по себе приходило в голову. Это можно было сравнить со сном: кухня, поставленный завариваться чай, так как когда-то заваривала мама; гостиная, заказ по телефону горячей выпечки, лучше сдобной, может быть она будет такой же вкусной, как в детстве; кабинет, взятая наугад книга из шкафа, стихи любимого раньше поэта:
…Есть на свете тропа
У меня есть дорога единая
Мне ее подарила родная, любимая мать
Ни в какие года
Той тропы не покину я
Даже если на ней суждено
замерзать, голодать, горевать
***
Никакие шоссе
Никакие проспекты богатые
Не заменят и не соблазнят
На дороге моей -
Ветер время торопит сжатое
На дороге моей -
Вольный ветер мне родный брат
***
Пусть беда, словно пуля летит в лицо
От нее – я с пути моего не сверну
В полный рост
Я пойду той беде назло
По дороге моей,
по зеленому, мягкому мху
***
Если ж время вдруг кончит отсчеты дней
Посредине дороги, спокойно прилягу я
Вольный ветер опустит ресницы мне
И споет – сколько я прошагал, и как…
Увлекшись, прислонившись к книжному шкафу, Володя читал одно стихотворение за другим, пока не позвонили в дверь, принеся из пекарни свежую сдобу.
Потом, с наслаждением попивая чай, он опять подумал о своем московском доме, о маме…
Из прошлого, Жучинский чувствовал себя виноватым только перед своей матерью. Время, проведенное в оставленном позднее родительском доме, воспринималось как несомненно счастливое, но неизбежно проходящее в жизни у каждого. Теперь у Володи уже свои апартаменты… Не хуже… Окончательный разрыв с отцом, который отказался от сына когда Володю арестовали, был скорым и почти безболезненным. Ну, узнал папа, что сын делал деньги на том, что у пациентов органы вырезал. Ну сказал сразу, что «Мне такой сын не нужен!» Ну и пусть!.. А вот мама!.. К ней Володю тянуло все эти годы. Он часто думал о ней. Мама приходила к нему во снах. Смотрела на него и плакала. Как тогда, на свидании, в следственном изоляторе. Сейчас, впрочем, как и в любое другое время, Жучинский не стал бы объяснять матери своих мыслей и убеждений. Она никогда бы их не приняла. Но мать, в отличие от отца не отказалась от него. Она, продолжая любить, просто молча, взяла поступки сына в свое сердце, и оплакивая их, несла как тяжелый, несъемный груз… Пока не умерла… Жучинский прекрасно понимал, что причинил матери страдания. Но, менять ничего не стал. Сделать такой выбор он считал своим правом: огорчая мать – жить своей жизнью, или не расстраивая ее – ломать судьбу и навсегда ставить крест на своей цели. Но вот не приехать на похороны мамы, Жучинский и сам теперь считал подлостью. Это случилось когда он, медбратом, как негр пахал в Сургутске. Почему не поехал? Не было денег? Нет! Было бы надо – то нашел! Постеснялся вернуться в Москву, когда ниже тебя – только дворники и нищие? Нет! Ему было совершенно безразлично - кто и что подумал бы…
Жучинский не приехал проститься с матерью просто из-за своей гордыни… упрямства: «Не поеду и все!» Как капризничающий маленький мальчик, вдруг перестающий слушаться очевидных советов и уговоров. Так его в Москве и не дождались. Мать похоронили без него. И теперь это уже никак нельзя было исправить. «Предал я мать. Не похоронил, не простился, – как бы снова подводя итог своим старым воспоминаниям и раздумьям, отрешенно думал Володя, поужинав и собираясь спать. – Значит и пути другого нет, кроме того, которым иду. Остановлюсь – и что? Ради чего тогда я предал? Итак, завтра – навожу порядок: в операционной, в офисе, в своих мозгах…»
В тот вечер, Володя, снова, в который раз не смог признаться себе в том, что предал мать уже трижды: когда позабыв про нее, пошел туда, куда его поманил Сопатый; когда даже не попрощавшись уехал в Сургутск; и когда просто так, из-за каприза, не попрощался с ней, уже мертвой…
И вот теперь, зависший диск ломал все планы на начинающийся день, портя настроение. Надо было чем-то срочно заняться, но так, чтобы это принесло удовлетворение. «Пойду-ка я к профессору, обратно «фискала» к себе забирать» - решил Володя.
- Постой, постой, Володя, - профессор, выслушавший просьбу Жучинского, справедливо улыбнулся, и явно находя тему разговора занятной, начал перелистывать назад свой растрепанный настольный календарь. – Вот же!.. Ну да! В понедельник, ты отказался от НОСа; в среду аппарат уже подключили к дежурной операционной; а уже в пятницу ты просишь вернуть его обратно.
Пришлось сослаться на сочувствие к Думину, измотанному частыми командировками и надеющемуся на профессиональную опеку его НОСа, о чем Жучинский, якобы, сначала просто не подумал. В подтверждение своих доводов, Володя, не выходя из профессорского кабинета, даже написал запрос в новосибирский институт, с просьбой как можно скорее направить Думина в Сургутск для помощи во внеплановой наладке НОСа. «Чем скорее «ботаник» почистит «фискала» от пролитых мной чернил, тем скорее я испытаю возможности прибора на очередном «теле», - думал хирург, подписывая текст запроса у профессора. – Ну а там и до выкупа всей операционной не далеко…»
- Хорошо, - сдался профессор, утверждая запрос. – Но только все новые перестановки мы начнем со следующей недели. – Он продолжал улыбаться. – Просто я боюсь, что наша бухгалтерия не переживет твоего второго за эту неделю нашествия…
«Так! Лед тронулся, - довольно констатировал Жучинский, выйдя из кабинета начальника. – Теперь надо найти Любу. Я еще вроде как на больничном, и поэтому, прямо сейчас, смогу проехать до ее дома». То, что сведения о ее смерти являются сущим бредом – он внушил себе сам, и теперь беззаветно, вопреки рассудку, в это верил. Заканчивающаяся неделя, действительно была для него как бесконечно длящийся театр галлюцинаций. Обрывки чужих и своих воспоминаний, переплетенные в один клубок так, что порой, хирург, уже не мог сам себе уверенно пояснить: что происходило с ним, а что с другим человеком; что он сделал на самом деле, а что только собирался сделать; что он действительно видел и слышал, а что ему только показалось, почудилось, привиделось. Так, например, сейчас, Володя был абсолютно уверен, что его бессонное дежурство у здания телецентра лишь приснилось ему. «Я даже не помню – кто мне сказал, что Люба погибла при аварии самолета, - доказывал он сам себе. – Приснился кошмар, а я ему поверил! Да если бы такое случилось на самом деле, то по местному телевидению говорили бы об этом день и ночь. Ведь Люба работала у них…» Вернувшись в офис, Володя, включил телевизор, как бы ища новых доказательств правоты своих доводов. По сургутскому каналу, как раз начался блок новостей. И, действительно - никаких намеков на горе и траур по погибшей телеведущей. Обычные новости областного масштаба. Новые китайские инициативы по преобразованию старого города… Репортаж о рыболовецких артелях… Выполнение графиков строительства международного трубопровода. Ничего интересного. Остались криминальные сводки и погода. Сняв врачебный халат, и собравшись уходить из кабинета, чтобы ехать туда, где жила Люба, он уже хотел выключить телевизор, как…
«…пресс-центр областной прокуратуры сегодня сообщил о ходе расследования причин, приведших к недавней авиационной катастрофе, - заговорил диктор, за спиной которого, на студийном экране в этот момент демонстрировались кадры хроники горящих на взлетной полосе обломков самолета. – Как было установлено, виновником трагедии является главный механик одного из приисков – Репин Сергей Анатольевич, который, по мнению следствия, пытался угнать самолет в одну из зарубежных стран, и вывести с собой крупную партию добытого, но скрытого от учета золота. Вероятно, что экипаж самолета не стал выполнять требований угонщика, и принял решение об экстренной посадке. Однако не справился с управлением, в результате чего лайнер упал и загорелся. Сам Репин, получивший тяжелые травмы, был доставлен в наш медицинский центр, но несмотря на все принятые врачами меры – умер не приходя в сознание. Его подельник, начальник прииска, Дмитриев Юрий Алексеевич арестован…»
«Во как! – Жучинский сел в кресло. Он продолжал смотреть на экран, но осмысливая только что услышанные новости, уже не обращал внимания ни на телевизор, ни вообще ни на что. – Оказывается, неделю назад я «пытался спасти» бандита…» Володя вспомнил тот день, и того человека за стеклом операционной, его взгляд… Если такое можно было назвать взглядом. Ту слезу, вытекшую из начинающего стекленеть глаза… Как она медленно стекая, становилась все меньше и меньше, пока совсем не растаяла от мягко дующего на нее теплого воздуха. Жучинский видел много смертей. Он видел и много людей, находящихся на пороге смерти. «Нет… По-моему, этот, как там его?.. Репин? – не мог быть ни бандитом, ни этаким воздушным пиратом. Такая братва умирает не так… Вон, к примеру, Лева-боксер, или даже Слезнев… Славик. – Жучинский ухмыльнувшись вспомнил визги своих бывших, не желающих умирать пациентов. – Да и НОСовские записи говорят в пользу моих предположений. Этому Репину - лет около пятидесяти. Бывший вояка, бывший мент… Ну да, там тоже всякие щуры попадаются… Но этот-то… Просмотрел всю его память… и чтобы хоть, ну патрон там, или канистру с бензином стащил. Да и Дмитриев… Выходит, что они опять вместе работать стали? Только уже здесь, в Сургутске… И не в армии, а на каком-то прииске. И что? Сперли кусок золота, и за кардон?!.. Да они оба, по жизни не такими были… Нет… Путает что-то прокуратура!»
Володя взглянул на разбросанные по столу просмотренные диски. «Надо бы их все-таки собрать, да забросить в думинский чемодан, - подумал он, и вытащив из плеера последний, «заглючивший» диск, повертел его в руках, пытаясь разглядеть на его радужной от попадающего солнечного цвета плоскости, какой-нибудь изъян. – Итак, того человека звали Сергей Анатольевич Репин…»
Внезапная догадка, заставила его замереть. - «Репин… - Жучинский, отложив диск, схватил карандаш и пододвинул к себе лист бумаги. – Репин Иван Сергеевич из самолета… - стал быстро записывать он. - … В девяносто седьмом, будучи ментом, собирался уехать из какого-то там Дыроволжска в Москву… А в девяносто восьмом… Да нет! Не может быть!.. А в девяносто восьмом, в Москве, следователь Репин пришел ко мне в клинику, где его так же как меня, мордой на пол и уложили… И мой Репин тоже был Сергеем Анатольевичем!..» – Хирург откинулся в кресле и бросил на стол карандаш…
Трудно было поверить, но получалось так, что следователь, отстраненный четырнадцать лет назад от ведения возбужденного против Жучинского уголовного дела – тоже жил в Сургутске. Это его, умирающего, привезли в центр после авиакатастрофы. Это его оперировал Володя. И это его память он читал все последние дни!
«Невероятно!.. – опять задумался Владимир Львович. – Нет, не мог этот мужик быть вором и бандитом… Не такой он был… Интересно все-таки, узнал он меня тогда, в операционной?.. Да нет, он не мог быть в сознании!.. Ну а если все-таки он меня видел… и узнал?.. То что подумал?»
Владимир Львович Жучинский сидел за своим столом, в своем офисе, и думал о таком огромном и одновременно таком маленьком мире; о времени; о жизни. Казалось бы, много лет назад, он сбежал на край света от всего-всего. И по его теории, это все – должно было сразу исчезнуть! Ведь он же о нем не думал, не вспоминал. А оказалось, что все оставленное им, продолжало быть, существовать, иметь место. Все продолжало жить вопреки его воле. Жить! Помнить! Более того, прошлое никуда не отпустило от себя возгордившегося беглеца. Все это время оно было рядом, не обозначая своего присутствия. Но настал момент, и прошлое проявилось в новой жизни хирурга Жучинского уже открыто. Только вот зачем? К чему? Что надо было теперь ждать? К чему готовиться?..
«Ну, Репин? Ну тот самый следователь? Ну жил в Сургутске, как и я… Теперь уже не живет!.. – Жучинский, начиная злиться на самого себя, наклонился, подтягивая ближе к себе кейс, оставленный Думиным, чтобы сгрести в него диски. - … Ну и насрать-то на этого Репина! Наср…» - Неожиданно, за отодвинутым кейсом, он увидел закатившийся за него еще один НОСовский диск. Волнение, охватившее хирурга после этого можно было сравнить, пожалуй, даже с волнением наркомана, недавно решившего «завязать», но, вдруг, обнаружившего у себя в кармане невесть откуда взявшуюся дозу. Больше не думая ни о чем, Володя вставил найденный диск в плеер, натянул шлем, и сжав обоими руками джойстик, провалился в начинающую загружаться виртуальную пустоту…
- …С пилотом я обо всем договорился, - Юрий Алексеевич Дмитриев хмурил лоб, стараясь ничего не забыть сказать мне перед расставанием. – Прилетишь в Питер, и он через своих ребят – пересадит тебя на самолет, который до Усть-Реченска летает… Представляешь?.. Аэродром-то, местный у них в районе, так и работает оказывается! – улыбнулся он.
- Значит, я тогда точно, на похороны успею.
- Должен…
Я навсегда уезжал из Сургутска. Четырнадцать лет, прожитые здесь, не принесли мне покоя. А еще говорят, что время лечит… Нет, не лечит. От боли отвлекала работа. Хорошо, что ее было много. Правда, иногда думалось, что зря, после того как меня выгнали из милиции, я приехал сюда, в Сургутск, на прииск, к моему бывшему командиру Дмитриеву. Если бы мне пришлось работать не под началом надежного друга, а с чужими людьми, не заботящимися обо мне – работа была бы тяжелее, злее и равнодушнее к моему прошлому… Нет. То, что случилось в Москве, не тревожило меня. Тогда я успел спасти человека… того, с вырванным языком и приготовленного к смертельной операции. Понесли ли наказание преступники?.. В конце концов – наказывает не только милиция… Есть другой суд… Моим страданием всех этих долгих лет была бесконечная разлука с Олей. Страдание от того, что я ее больше не увижу. А с известием о том, что умер старик Шилов, я вдруг понял… Понял, как надо было давно мне поступить. И вот теперь, уезжая на его похороны, я наконец-то возвращался туда, где очень давно оставил свою жену. Я решил работать в том детском доме, который помнит ее, и в котором когда-то впервые встретился с ней.
- Как прилетишь – обязательно позвони! – Дмитриев, прощаясь, пожал руку. – Что будет надо по детдомовским делам – дай знать. Прииск поможет. Как при Яковлевиче помогали, так теперь через тебя… - Комбат замолчал. Он уже давно ушел из армии, но я его по-прежнему, по привычке, так называл. Теперь он командовал прииском, подняв его из руин, и сделав прибыльным.
- Проходите сюда… Садитесь вот в это кресло, - стюардесса приветливо улыбаясь, показала мне на свободное место. Я летел без билета. Просто их не было на этот рейс. Лететь же другим – означало безнадежно опоздать на похороны. Сесть на самолет помог Дмитриев, которому был хорошо знаком пилот. Еще с войны в Афганистане. Этот же пилот, взялся помочь мне долететь потом и до самого Усть-Реченска.
В соседнем кресле сидела женщина, что-то смотревшая на мониторе своей видеокамеры. Я видел ее раньше, около года назад. Она работает на телевидении, и приезжала тогда к нам на прииск, с предложением сделать репортаж обо… мне. Каким-то образом, ей стало известно, что я свою зарплату перечисляю в Усть-Реченск, в детский дом. Участвовать в ее программе я отказался.
- Здравствуйте, - она тоже вспомнила меня. Измученный взгляд. В ту встречу – эти глаза были другими. Тогда в них, казалось жило ожидание новых хороших встреч, открытий… Теперь – только какое-то бесконечное, тяжелое размышление, может воспоминание… Складка между бровями… Она свежая. Да, женщина о чем-то постоянно вспоминала. И это воспоминание ей причиняло боль. Я так почувствовал.
- Летите за новым сюжетом для своей программы? – поспешил спросить я, вдруг подумав, что она заметит, как я всматриваюсь в ее лицо, и ей это станет неприятно.
- Не знаю… - не сразу, почему-то задумавшись над вообщем-то ничего не значащим вопросом, ответила она. Складочка у бровей стала еще глубже. И я, почувствовал себя виноватым.
- А вы, наверное, к своим… в Вологду, кажется? – видно стараясь перевести разговор о себе, устало улыбнулась женщина. – Угадала?
- Да… - Сильно толкнувший меня, пробирающийся вперед, по проходу человек, отвлек мое внимание, одновременно дав повод вежливо замолчать и прекратить этот, как видно угнетающий обоих разговор. И я, и эта женщина, хотели покоя. Просто лететь, и думать о своем, и как видно, совсем не радостном. Не знаю почему, но меня привлек тот, толкнувший меня человек. Что-то было в нем… Что-то опасное… злое… Он вышел из туалета, и стюардесса, попросила его сесть на свое место, так как самолет уже начал разворачиваться на взлет. Я осторожно посмотрел через женщину, в окно, не удержался, и снова взглянул на нее. Она опять смотрела на экран своей видеокамеры. Там, в синем небе, хранящем свежие белые полосы пролетевших ракет, выстраивались в атаку два боевых вертолета. Крыши низких домов… желто-зеленые холмы… Видеокартинка прыгала… И тут, в видеокамере, я увидел, кажется знакомое мне лицо! Ну да!.. Это тот хирург, из частной московской клиники, проходивший подозреваемым по когда-то возбужденному мною уголовному делу. Как же его фамилия?.. Жуков?.. Жуковский?.. Вспомнил – Жучинский!.. Он улыбается, что-то говорит, пьет из чашечки, наверное кофе…
… Материалы предварительной проверки, касающиеся хирурга Жучинского, мне принесли опера из управления по борьбе с организованной преступностью. К ним обратился один бандит, в чем-то провинившийся перед своими. Боясь мести, он пришел в милицию, и в обмен на защиту, рассказал много интересного. Опера, временно спрятали его в одну из больниц, якобы на проведение обследования, но бывшие подельники нашли его и там. Вот тут-то, в поле зрения и попал хирург Жучинский, практикующий извлечение донорских органов. Оснований для привлечения врача к уголовной ответственности было достаточно. Но в этот момент поступила информация о том, что он готовиться извлечь трансплантанты и из того бандита-перебежчика. Мое руководство подготовило план взятия Жучинского с поличным, когда тот начнет вырезать органы. Я был против еще одного убийства…
… Уже оторвавшийся от земли самолет – резко клюет носом вниз. Сильный удар, бросивший меня на спинку переднего кресла. Слышу испуганный тихий вскрик женщины, замечая ее разбитое в кровь лицо… Ей надо помочь… Самолет, с воем и скрежетом несет куда-то волоком, медленно поворачивая вперед правым боком. Неожиданно валятся сверху аварийные воздушные маски. Потухший свет… крики людей… Новый удар и вспышка пламени через окна. Самолет замирает. Отстегиваюсь от кресла и осторожно разворачиваю женщину от стенки фюзеляжа, к которой она неудобно прислонилась… Открытые, но уже ничего не видящие глаза… Слипшиеся от крови волосы. На полу – маленький, светящийся экран видеокамеры, с лицом того московского хирурга… Надо выводить людей… Снова взрыв… Надо выводить людей! Нечем дышать! Эти маски со шлангами… Дверь выхода… Заклинило?!.. Нет… пошла… трап надулся. Сюда!.. Надо выводить людей… И ту женщину… тоже надо вынести… Черная бездна… …Опять лицо того врача… Жучинского… «Я отменяю операцию…» Неужели я его тогда так и не остановил?!.
«Все!.. На этот раз уже точно… - подумал Володя, отрешенно стаскивая с головы шлем. – Значит он меня узнал тогда… перед смертью…»
В темном из-за наступивших вечерних сумерек кабинете продолжал о чем-то бубнить так и не выключенный телевизор. В идущей передаче, рассказывающей о местных талантах - молодой парень, стараясь своим внешним видом, походить на поэта Владимира Маяковского, смущаясь и волнуясь, читал какое-то, наверное, свое стихотворение:
… Когда-нибудь мы может станем старыми
И слабыми – как в клетках канарейки
Ногами шаркая – гулять по парку парами
Потом сидеть часами на скамейке
***
На жизнь активную – хватать не будет нам:
Ни сил, ни времени, ни малого желанья
И просыпаясь рано по утрам
Мы будем разбирать воспоминанья
***
И в них, как в ворохе исхоженных дорог
Увидим, к радости, отчетливо и ясно:
Желанный - счастья аленький цветок
Который жив, и вырос не напрасно…
Жучинский поехал к озеру. Там, долго бродя по берегу, и слушая шум волн, он думал о Любе, о Репине и … о Сопатом. Ведь в том человеке, случайно задевшем Репина в самолете, Володя узнал дядю Сеню.
Глава 8.
Вторая суббота.
Несмотря на глубокую ночь спать не хотелось. Приехав домой, Володя, не включая свет и не разуваясь прошел в гостиную, широко открыл оконную раму, и сел на подоконник. Он смотрел на небо. На небе горели звезды…
- Володя, а ты веришь, что тех звезд, на свет которых мы сейчас смотрим – уже давно нет? – Любин голос, вспомнился сейчас так ясно, что ему пришлось сделать усилие, чтобы не оглянуться в темноту комнат. «Любы нет. Она умерла. Это память…» - мысленно сказал он сам себе.
- Представляешь? Далеко-далеко, незнакомые нам звезды – гибнут… может очень тихо… а может взрываясь и мучаясь… И гаснут! А через много-много лет, их свет долетает до нас с тобой…
- Ну, зачем же уж обязательно гибнуть? – хмыкнул тогда Володя. – Вон, к примеру, Солнце! Тоже звезда! И живет, и светит, и греет. – Он негромко зевнул, и поцеловал Любу в плечо…
«Все это было совсем недавно. Люба была со мной. И светила в моей жизни, как звездочка. Теперь она умерла. А память о ней и греет и мучает меня…» - Володя закрыл глаза, вспоминая лицо женщины, которую потерял. Рыжие волосы, еле заметно пульсирующий сосудик у виска, маленькая родинка за ухом… свежая горестная складка между бровями … стекающая по лбу кровь… В больной памяти, в наконец-то проснувшейся душе, в ноющем сердце, тихо зазвучала музыка:
... Ты промелькнула, и исчезла в вышине
Звезда любви, в прекрасном сне
Исчезла ты, но я успел тебе сказать
Что путь ты озарила мне
***
Моя любовь – тебя мне не увидеть! Нет!
С тобой мне не расстаться! Нет!
Тебя увидел я, как белую звезду
Что светит нам
В вечерней синей мгле…
«А с чем можно сравнить меня? – вдруг подумал он. – Может с Луной?.. А что?.. Очень даже похоже!.. Одна сторона видимая. Это всем известный в городе хирург Жучинский. Это успешные операции, богатые пациенты, пентхаус, ипподром, отдых за границей… А на темной, и никому неизвестной стороне – вырезанные органы в тайных контейнерах, грязные деньги, господин Исии, Слезнев … Сопатый…» – Володя открыл глаза, ища на небе Луну… Через мгновение, его ослепил яркий свет, неожиданно зажженных в гостиной светильников.
- Ну, что, Вован, не весел? Что головушку повесил? - от этих, громко сказанных слов, прозвучавших в тишине неожиданно и потому неприятно освещенной комнаты, Жучинский вздрогнул. Прикрыв глаза рукой, привыкая к свету и настороженно поднимаясь с подоконника, он увидел Сопатого, не торопясь вышедшего к нему из другой комнаты и усаживающегося на диван.
- Не ждал?! Понимаю! – дядя Сеня, откинулся на спинку, закинул ногу на ногу, и снисходительно улыбнулся. Он изменился. Постарел. Но это было не важно. Прежними остались глаза: холодные, стальные, оценивающие… Прежними остались руки: сильные, уверенные, опасные… Прежним было посапывание: размеренное, спокойное… Только теперь оно стало чуть громче и оттого постоянным.
- А я тут, гощу у кореша одного, - продолжал он, улыбаясь и не обращая внимания на то, что Жучинский ничего ему пока так и не ответил. – Смотрю телик, а там – ты! Интервью даешь! Вот и решил навестить старого знакомого. – Сопатого вроде совершенно не смущал способ, которым он воспользовался, чтобы «навестить» Володю. Зато Жучинского это задело. «Сколько он здесь сидит? И что это за психологические опыты с ночными визитами, с прятками и включенным светом?!» - раздраженно подумал он.
- Может быть это будет несколько запоздало, но мой дом к твоим услугам… Располагайся!.. – Володя, укоризненно взглянул на Лукичева, сел в кресло напротив, и закурил.
- Не обижайся, Володя, - Семен Потапович, перестав улыбаться, довольно долго молчал и не скрывая, всматривался в глаза Жучинскому, прежде чем заговорить вновь. – Много воды утекло с нашей последней встречи… Да и не было этой последней-то встречи тогда вовсе… Все случилось неожиданно и быстро… Разбежались… Не попрощавшись… Но я, Володенька, тогда, хоть и «гульной» был (находился на нелегальном положении), а про тебя, «сгоревшего» (задержанного милицией) не забыл… помог! Ты то помнишь это?
- Помню, помню, дядя Сеня, - спокойно кивнув и не спеша выдохнув сигаретный дым, ответил Володя. – Как ты жил все это время? – Он не мог пока объяснить почему, но встреча со старым знакомым, можно сказать наставником, его не радовала, а наоборот, настораживала.
- В Питер подался! Да, открыл для себя окно в Европу! Но вот только вместо Берлина с Хельсинки – опять в «город Катаев» угодил (сел в тюрьму). Пересидеть хотел. Потому как почувствовал, что заинтересовались мной… Когда «откинулся» (вышел из тюрьмы) – понял, что товарищи про меня не забыли. Вот я и прыгнул от волков в другую сторону… Только приехал, и сразу репортаж про тебя увидал… Ну, думаю – повезло!
«А ведь врет, дядя Сеня! – еще больше насторожился Володя. – В Сургутске он раньше появился, чем говорит». – Жучинский вспомнил эпизод из памяти Репина, где он видел Сопатого в самолете, когда тот шел вдоль пассажирских кресел к пилотской кабине. – «Обратно в Питер собрался что-ли?.. Стоп! А почему дядя Сеня про разбившийся самолет ничего тогда не рассказывает?! Ведь он был в нем! Про репортаж обо мне рассказывает взахлеб! А то, что чудом жив остался – молчит. Почему?.. Ладно, подождем, узнаем…»
- Есть проблемы? – Жучинский, затушив сигарету, облокотился локтями на колени, и тоже открыто взглянул в лицо немного смутившегося от этого гостя.
- А ты хорошо живешь, Володя! – Сопатый, быстро взяв себя в руки, медленно, оценивающе осмотрелся по сторонам. – Но… Я был уверен, что ты не пропадешь…
- Дядя Сеня!.. – Володя чуть сморщившись, и сделав легкий протестующий взмах рукой, дал понять, что дипломатические реверансы и предисловия не нужны.
- Барабули мне понадобились… Много. И… прости, без возврата. – В голосе Сопатого звучала уверенность. – Он по-прежнему чинно сидел, закинув ногу на ногу. Взгляд его не выражал просьбы. Взгляд подтверждал те условия, которые излагал Жучинскому вор-рецидивист.
«Он, наверное, считает себя благодетелем, спасшим меня от, как там по фене?.. от города Катаева!.. А еще принимает за лоха! Ведь это для лохов, воры обычно проворачивают свои фокусы с незаметным приходом, неожиданным появлением, намеками на старые долги… Денег я ему дам… Но не как испугавшийся хулигана богатенький мальчик. Он их получит как помощь… Щедрую, но единовременную…»
- Хорошо, посиди здесь. – Володя встал и направился из гостиной в кабинет, к сейфу.
Он был очень удивлен, когда собравшись набрать нужный шифр, заметил, что наборные диски до него кто-то уже вертел, пытаясь угадать секретную комбинацию! «Дядя Сеня, дядя Сеня! – догадался Жучинский, даже радуясь этой обнаружившейся у нежданного гостя слабости. – Ладно!.. Все равно дам ему денег. Пусть берет и проваливает!..»
Но чуть оглянувшись, хирург, неожиданно и с нахлынувшей неприязнью заметил стоящего за его спиной Сопатого. Тот не дожидался Володю в гостиной, а пришел за ним следом, и теперь, увидев, что хозяин дома его заметил, мало смутившись, упрямо и зло глядел на Жучинского. «Такой же взгляд был у него тогда, в самолете», - заметил Володя. И вдруг, он догадался, зачем Лукичев шел тогда к кабине самолета. Жучинский полностью развернулся к Сопатому и спросил:
- Так это из-за тебя разбился самолет?
- Что?! – Лукичев слегка опешил. Но, выдержав взгляд, чуть пригнул голову и помрачнел. Мало заметное сопение, теперь стало громким и угрожающим.
«Конечно! Из-за него! – Догадка, подкрепляемая все новыми и новыми подтверждениями, превращалась в доказанный факт… - Ведь прокуратура исходила из чего? На борту безбилетник Репин. А значит, он и есть виновник аварии. Преступник, до определенного момента, якобы прикрываемый на земле сообщником Дмитриевым… Черный ящик, фиксирующий переговоры внутри кабины, наверняка записал произнесенное кем-то требование сменить курс и лететь, ну, например в Китай… А это требовал не Репин, а Сопатый! Репин летел на похороны. А Сопатому лететь в Питер было нельзя… И в Москву нельзя… А вот за кардон – можно…»
- Это из-за тебя разбился тот самолет! – уже не спрашивал, а уверенно говорил Володя. – Что же такое страшное ты натворил в Питере, что даже прятался в тюрьме, а теперь рвешься из страны? – Он медленно достал из брюк бумажник, и раскрыв, вынул из него все бумажные деньги. – Самолет разбился, и теперь тебе нужны деньги, чтобы бежать дальше!..
«Самолет разбился… и в нем погибла Люба! – размышления дошли до своего логического завершения. - …она погибла по вине Лукичева!.. Сопатого!» - Володя перевел взгляд с Сопатого на свой бумажник. Затем, не торопясь, выгреб из него монеты и сжав их вместе с мнущимися бумажными банкнотами – с силой швырнул в лицо Лукичеву.
- Уходи! – произнес он сквозь зубы. – Убирайся вон!
Сопатый еще ниже пригнул голову, словно кивнув, на что-то решившись. Затем, опершись рукой о край письменного стола, немного нагнулся за рассыпанными по полу деньгами. Но вдруг, неожиданно подавшись в сторону, резко и быстро схватил лежащий рядом нож для резки бумаги и воткнул его Жучинскому в живот… Злой взгляд из чуть прищуренных глаз, и короткий, слышимый выдох-сопение… «А я ножичек воткну, да его еще чуть вверх или в сторону потяну… А потом рукоять… Оп! Вот так вот выверну…» - вспомнились Володе, сказанные когда-то тем же Лукичевым слова. Только на этот раз, Сопатый ничего не говорил тихо охнувшему, и начинающему оседать на пол хирургу. Он, прижав его к стене, чуть попридержал свободной рукой слабеющее тело и спокойно глядя Жучинскому в лицо, резко повернул на пол-оборота широкое лезвие…
Послесловие.
Узнав, что на самом деле думает обо мне и о НОСе господин Жучинский – я заболел. В прямом смысле этого слова.
Вернувшись в Сургутск по направленному им в мой институт вызову, мне не довелось застать хирурга живым. Воскресным утром, раненого в живот Владимира Львовича Жучинского, в его квартире нашла пришедшая для уборки прислуга. Он умер на операционном столе медицинского центра, куда его привезла «скорая».
Все, написанное выше – есть результат расшифровки его памяти. НОС, подключенный к дежурной операционной, в которой оперировали Жучинского, записал на оставшиеся диски воспоминания в том числе и последних недель жизни этого человека.
Наткнулся я на них случайно. Проводя тестирование аппарата, ужаснулся тому, что наделал в нем чернильный потоп пробитого картриджа, а нажав кнопку вывода дисков, с удивлением обнаружил, что прибор, помимо констатации смерти Жучинского, сумел записать и какую-то информацию. Читая мысли погибшего хирурга – мне стало страшно…
Я понял, что еще немного, и мой прибор, предназначенный для спасения людей, мог стать прямым поводом для убийств. В этом меня убедили размышления Жучинского о возможности получения с помощью НОСа важных сведений. И смерть врача, вовсе не означала, что опасность такого развития событий миновала.
Когда я, сидя в опустевшей операционной Жучинского, выделенной мне для работы, готовил НОС к отправке в Новосибирск, мне позвонили из прокуратуры. Мужчина, представившийся следователем, сообщил, что проверка в отношении гибели Натальи Кунициной продолжается. Следствие заинтересовала ее деятельность, хоть и косвенно, но все-таки подрывавшая обороноспособность страны. Я пытался объяснить, что все что удалось записать НОСу из воспоминаний погибшей женщины уже находится в прокуратуре… «Нам нужен ваш аппарат!» - жестко оборвал мои доводы голос на том конце связи.
Сейчас, в медцентр, за НОСом, наверное уже пришли. Только вот, ни прибора, ни меня, Думина Максима Николаевича – там уже нет. Я лечу с НОСом в Японию. Лечу как груз, в тесном контейнере, вместо очередного, якобы подлежащего ремонту холодильного ящика, отправку которого, несмотря на гибель Жучинского, в суматохе, так никто и не отменил. Этим, я избежал встречи с прокуратурой и как мне кажется, спас свой прибор от участи стать страшным орудием разведки. Лететь в обнимку с НОСом, в грузовом отсеке самолета, в жесткой и тесной упаковке, согнувшись в три погибели – тяжело. Но это лучше, чем сидеть на допросах, слушая уговоры о необходимости помочь в невидимой войне с врагами государства, и использовании в этих целях уникальных возможностей НОСа по считыванию всего, что делали, видели и слышали эти самые враги. Пусть, для этого, их предварительно и пришлось убить…
А может я зря себя так накручиваю? Может и не было бы этого ничего?
Но, так или иначе, а я уже лечу в Японию. И мне сейчас надо подумать, как вести себя при встрече с господином Майу Исии.
И еще, я жалею о том, что не могу помочь арестованному начальнику прииска Дмитриеву. Ведь он, как и Сергей Репин, не виновен в случившейся авиакатастрофе. Жалею, что никак не могу остановить Лукичева-Сопатого, который, может наделать еще много зла. Жалею, что теперь не вернусь на Север… После недавнего столкновения нашей и американской подводных лодок подо льдами Ледовитого океана, создание нового медицинского оборудования, способного эффективно спасать людей в условиях крайнего севера, стало просто необходимо. Как мне хочется быть сейчас там!..
Что же будет дальше? Я бы мог рассказать о своих предположениях. Но надо ли делать это сейчас? Ясно одно: история по проекту «Открытая память» (или «Вскрытая память», как назвал его хирург Жучинский) не закончилась. Она только начинается.
г. Рыбинск, 04 мая 2008 года.