Мои старшие товарищи, односельчане в Великой отечественной войне не участвовали и её не видели. Они родились в конце сороковых. Но последствия этой войны были ощутимы через десять и пятнадцать лет. Причем ощутили их даже мы, представители более молодого поколения, рожденные в начале пятидесятых годов.
В наших краях шли мощные боевые действия. Через эти места сначала наши отступали, а немцы шли следом. Затем немцы отступали, а наши наступали им на пятки. Гром, стрельба, кровь, раненые. И все эти действия происходили на глазах у местных жителей. Всё точно так же, как и в художественных кинофильмах о войне, снятых в советское время. Это оставило глубокий след не только в памяти моих земляков, но и на дорогах, в балках, оврагах, степи, реках, даже во дворах и огородах.
Помню как в конце пятидесятых годов деревенские ребята с нашей улицы, которые были постарше нас на пять-шесть лет, собирались в отряд человек по десять. Именно отряд. Всё у них было по-военному. Это была совсем другая компания. С нами они не общались, к своим делам нас не приобщали. Хотели быть взрослыми. Они строились в колонну. Старший – командир отряда подавал команды что-то вроде: «равняйсь, смирно! шагом марш!» и т.п. Они хотели быть похожими на настоящих военных.
Родители уходили на работу, а их старшие дети занимались в это время своими военными делами. В школу ходили не все. Трудно было после такого опасного, но свободного образа жизни, приобщить всех детей к школе. Не до нее было. Они спускались в большую балку, которая была в торце нашей улицы, и строем уходили на секретное военное задание. Задание это они себе давали сами. Это была не простая детская игра, а действия в условиях, приближенных к военным. Ребята в этих балках, оврагах искали мины, гранаты, снаряды, патроны и занимались, так сказать, их утилизацией. Но это было небезопасно, поэтому и секретность их действий соблюдалась на высшем уровне.
Несколько раз мы, представители младшего поколения, пытались их преследовать. Нам чрезвычайно, до зуда в одном месте, хотелось быть участниками этих военных действий. Мы и без того каждый день бегали с деревянными автоматами, пистолетами. Играли в войну. А тут – «живые» военные события. Пусть даже издалека проследить за ними, увидеть, чем они там занимаются. Но это было невозможно. Они при продвижении по своим тропам посылали вперед разведку, а в хвосте отряда всегда задерживался заслон. И как бы мы не старались пробираться незаметно, прятались в кустах, ползали за холмиками, подкрадываясь к ним, нас тут же выслеживали и выгоняли. А если это повторялось, то принимались строгие меры: нам доставалось по шее. И это были не шутейные подзатыльники, а хорошие тумаки. Потому что это было смертельно опасно.
Что же это за утилизация такая? Кому она была нужна и зачем? Мы тогда и понятия не имели об этом слове. Мы знали только, что они занимаются разминированием боевых мин, снарядов. И догадывались о цели этих мероприятий: ребята добывали тротил, так называемый «тол». Они собирали этот тол в больших количествах, затем сжигали в кострах, печах, еще где-то и получали от этого массу удовольствия. А те снаряды, из которых невозможно было извлечь содержимое, складывали в костер вместе с взрывателями и поджигали. Они убегали в какое-нибудь естественное укрытие и ждали взрыв. Очевидно, это и была конечная цель их занятий. Разобрать настоящий снаряд, сжечь, взорвать. Настоящая мужская работа.
А что же мы? Для нас, младших «вояк» это была верхняя точка массового детского психоза, который вызывал у нас чрезмерное любопытство и постоянно толкал туда, в места военных действий, к ним, старшим. Однажды мы находились в своем укрытии на почтительном расстоянии. Обычно мы собирались по два-три человека. Долго не было заметно каких либо действий со стороны «минёров». Только ветерок принес запах костра. И вдруг взрыв! От грома и неожиданности мы вдавились в землю. Совсем близко над нами с сильным шумом пролетело что-то вертящееся и шуршащее. Испуг был такой сильный, что мы тут же возвратились домой. Но только в этот день. Вот мы уже почти поучаствовали в военных действиях. Жутко страшно и в то же время чрезвычайно любопытно.
Разобрать снаряд не так просто. Во-первых, нужно удалить взрыватель. Снаряд не взорвался по разным причинам. Но он может сработать в руках при воздействии на него извне. И вот эти наши «минёры» выкручивали с риском для жизни взрыватель, затем разбирали сам снаряд. Откручивали, что крутилось, разбивали, что не поддавалось. А у неиспользованной мины для миномета еще и в хвостовой части капсюль. Соблюдение мер безопасности у них выражалось в том, что взрывателями занимались опытные «специалисты». Остальные «бойцы» в это время находились на некотором расстоянии.
Мы всегда выжидали там, где можно было оставаться незаметными. Иногда после всех этих мероприятий и ухода с места боевых действий отряда мы приходили на место событий. Находили раскуроченные, разбитые головки мин, снарядов и кое-где разлетевшиеся небольшие слитки тротила. Это был венец наших усилий. Вознаграждение за то, что мы полдня голодные грязные, ползали, следили за ними и наконец, вот он результат: двадцать-тридцать грамм тротила. Мы его поджигали и заворожено следили за тем, как он быстро сгорает и плавится. И еще так чудесно пахнет!
Война оставила много наследства. Особенно тем, кто был старше наших «бойцов». Речь идет о тех мальчиках, которым в войну было по десять-двенадцать лет. Они воевать не могли, потому что были еще маленькие. Но всё это видели своими глазами. Мой отец, он тогда еще был маленьким Ваней, запомнил один случай. Ему было тогда одиннадцать лет. Колонны немецкой техники двигались через деревню. Лязг гусениц, шум машин, гарь, дым, незнакомая речь. И вдруг пошли люди в незнакомой военной форме. Это были настоящие немцы. Они были усталые, раздраженные, злые и веселые одновременно. Несколько человек остановились возле дома. Один из них зашел во двор.
- Ранен рус зольдат ест? – спросил он у матери.
- Нет-нет. Никого нет, - замахала руками мать.
- Нун, карашо. – Он взял трость, подошел к стогу сена на заднем дворе и проколол его несколько раз. Ваня догадался, что он ищет, не спрятался ли в нем кто-нибудь. Затем щелкнул затвором своего оружия. Мальчик испугался. А немец спокойно выстрелил в стог и ушел со двора. Немцы пошли дальше. Отец отошел от испуга, подумал: «какой немец глупый, дурак! Выстрелил в сено и ушел». А через минуту они с матерью увидели, что сено пылает ярким пламенем. Сгорело полностью. Пуля, наверное, была трассирующая. Немец оказался умный «дурак».
Мой будущий крестный отец, он же двоюродный дядя, Боженко Валентин Владимирович со своим родственником Балицким Николаем Николаевичем пошли гулять за деревню. Это случилось через несколько дней после окончания боевых действий в наших краях. Им было по двенадцать-тринадцать лет. Для них война окончилась. В километре от деревни, в овраге, (позже, в годы нашего детства это место назвалось «глубокая балка») они увидели пушку. Возможно, при передвижении войск эту пушку уронили по крутому откосу, а может быть, при отступлении специально сбросили в овраг.
Вот уж была радость! Когда через деревню проходили войска с такими орудиями, они могли это увидеть только в окно из своего дома, да и то мамы и бабушки старались всегда спрятать их под стол, чтобы уберечь от какого-нибудь непредвиденного случая. Ведь шла война. А тут пушка рядом. Настоящая стальная, воронёная артиллерийская установка. Они обследовали её всю снизу доверху, осмотрели все оставленные на ней достопримечательности. Но ничего нельзя было открутить на память или для домашних игр. Всё так прочно прилажено, что ни отломать, ни оторвать было невозможно. Они даже в ствол заглядывали по очереди. И вдруг Валя обнаружил кожаный ремешок. Он с радостным криком: «О! Ремешок нашел! На шнурки порежу» дернул этот ремешок. Раздался гром небесный! Пушечный выстрел. От неожиданного резкого удара по ушным перепонкам ребята оглохли на время. И оторопели от испуга. Они первое время не могли понять, что произошло. Можно было всего ожидать, но чтобы пушка спустя несколько дней после ухода военных могла выстрелить, этого никто не мог предвидеть. Они не рассказывали подробностей, но думаю, что там не обошлось без мокрых штанов. Им сильно повезло. Никого не убило. Об этом случае узнала вся деревня. От греха подальше поднялись из балки наверх. Еще не успели прийти в себя, еще звенело в ушах, как увидели, что испуганные жители из ближних домов бежали к ним.
Самое интересное, что мы – дошкольники через пятнадцать лет, гуляя по тем местам, видели ходовую часть от этой пушки на том же месте. Только колеса наполовину погрузились в ил. Там совсем рядом возвышалась скала, с которой во время дождей всегда падал поток воды. Орудие, скорее всего, увезли военные, а лафет остался ржаветь.
Под этой скалой был родник с чистейшей и вкусной водой. Мы его периодически после дождей чистили. Он был как бы в пещере, скрыт от прямого попадания осадков, но когда шел ливень, водопад делал свое дело, и родник забивался илом. Уже на нашей памяти рельеф вокруг изменился. Поля стали распахивать по самым склонам балок, чтобы увеличить площадь посевных площадей. Балки во многих местах перегородили дамбами, для устройства небольших водохранилищ. Из-за этого погибли существующие родники с прекраснейшей водой. С того места, где лежал остов от пушки, балка разделялась на две части. В одной из них в двух километрах выше на мощном роднике была в давние времена устроена каменная криница. Туда жители ездили за водой. Потому что она была вкусная. Помню, глубина ее была метра полтора. Вода всегда была прозрачная, чистейшая. Расход воды был приличный. Ручей не иссякал целый километр. Затем фильтровался в землю. В этой кринице жили самые крупные в наших местах лягушки. Крупнее я нигде не видел. После того, как ниже по течению устроили дамбу, криница заилилась, заросла камышом. Но все же, еще в течение нескольких лет там можно было попить воды. Потом всё. Конец. Человек – хозяин природы. И самое вредоносное животное на Земле.
Но вернемся к трофеям. Мы, дети много раз находили мины на полях. Как только осенью вспахивали поля, так сразу же можно было найти новые следы войны. В нашем колхозе посадили большой фруктовый сад. Его междурядья каждый год вспахивали, пока деревья были маленькие. Однажды я шел через сад и нашел пять мин. Причем в этих пяти экземплярах было три разных типа. Я не имел ни времени, ни спичек, чтобы заняться ими сей же час. Да одному это и неинтересно. Нужно набрать много сухих жердей, благо лесополоса была рядом. А затем разжечь костер, уложить в него мины и ждать результат. Я хотел это сделать с друзьями. Спрятал в свою находку в земле под пятым деревом во втором ряду, если считать с северо-западного угла сада на юг вдоль лесополосы.
Шли годы. Сад рос, деревья стали большими. Чтобы не забыть место, я записал это на бумагу. А мы все не приходили за моими трофеями. Прошли десятилетия. Сада уже нет, остались только три ряда орехов, (которые теперь возможно тоже выкорчевали), а я так и не исполнил свое желание.
Поле на месте сада давно неоднократно распахано, засеяно и убрано. Где эти снаряды, неизвестно. Но у нас не было случая, чтобы трактор подорвался. А вот случаи с нашими «бойцами» - утилизаторами были. И с их предшественниками тоже. Кому пальцы оторвало, кому руку, а кому и голову.
Как-то я грел в костре мину, но она не взорвалась. Температуры не хватило, костер угас. Однажды бросал снаряд на камни с высокого крутого обрыва. Тоже неудачно. Не взорвался. В общем, минёра из меня не получилось.
А отзвуки войны мы еще долго ощущали. Уже в шестидесятых годах в деревне чистили колодцы и вытащили множество оружия со времен войны. Говорят, солдаты бросали при отступлении.
Мой сосед одноклассник Иван вскапывал грядку в огороде, в который уже раз! –
и выкопал сверток с винтовочными патронами. Тряпица уже сгнила вся, патроны заржавели, но в костре сработали успешно. А ведь им было не менее двадцати лет. Правда, половину патронов разбросало взрывом. Пришлось их собирать и повторять опыт. Самое зрелище никакое: костер, да и всё. Интересно слушать шум кувыркающихся в воздухе и разлетающихся в разные стороны пуль. Что поделаешь. Мы были тогда маленькими.
Сколько еще было и будет этих находок? Никто не знает.