Самое интересное, что Светка так и сделала. Как-то вечером из очередной поездки в Красноярск она вернулась не одна. Рядом с ней стоял невзрачный мужичок лет тридцати с нездоровым землистым цветом лица. В руке он держал небольшую сумку-сетку, в которой лежал газетный свёрток. Гость был какой-то безликий, незапоминающийся: круглое добродушное лицо, курносый нос в веснушках, оставшихся с лета, поблекшие, как будто выгоревшие на солнце, когда-то синие глаза, вытянутые в тонкую линию бескровные губы, редеющие, давно не стриженные русые волосы. Казалось, что его где-то долго держали без света, и темнота окончательно обесцветила и без того неяркую внешность мужика. Мужик, именно мужик, неухоженный, из тех, кто давно не покупает себе носки, да и старые стирает очень редко.
- Проходи, проходи, Валентин, разувайся, - суетилась Светка, давая понять, что мужик здесь не на час, а надолго. – Знакомьтесь, девчонки. Как вы уже поняли, это Валентин. Можно он какое-то время поживёт у нас?
И не дожидаясь ответа, спросила:
- А еда какая-нибудь в доме есть? Мы голодны. Мой руки, Валентин, и за стол.
На столе появилась бутылка «Московской», которую Валентин достал из сетки, ловко, одним движением руки развернув газетный свёрток.
- Ага, - смекнула Нина, расставляя тарелки с холодной картошкой и сибирскими бутербродами - ломтиками аккуратно нарезанного сала, прикрывающего куски чёрного, приятно пахнущего хлеба, - бутылка и есть его имущество.
А вслух, стараясь казаться гостеприимной, сказала, показывая на накрытый стол:
- Чем богаты, тем и рады.
Дружно сдвинув стаканы, выпили за знакомство. Каждый выпил в соответствии со своей мерой. Валентин тоже. Себе он налил целый стакан и выпил залпом. Светка, заметив удивление подруг, застеснялась и постаралась дать этому факту оправдание оригинальным способом:
- Наливай себе больше, Валентин, тогда стесняться будешь меньше. Он стеснительный, - объяснила она девчонкам.
- Да мы заметили, - хмыкнула Тонька.
После тоста «за знакомство» знакомство не последовало: Валентин явно не хотел ничего о себе говорить, а Светка то ли ничего о нём не знала, то ли решила пока помолчать. Вскоре стало ясно, что «молодым» нужно создать условия для общения наедине. Антонина отправилась в школу проверять тетради, а Нина - к соседям.
Пробираясь по узенькой тропинке к соседскому дому, Нина сердилась и сердилась прежде всего на себя. Ну почему она находится в постоянной зависимости от чьих-то инстинктов? Почему она поступает вопреки своим взглядам, жизненным принципам? Как вырваться из порочного круга? С волками жить – по-волчьи выть? А как же быть с собственными идеалами, своим представлением о настоящей любви, которую топчут у неё на глазах с её молчаливого согласия? Нина пыталась найти себе оправдание: всему виной условия. Она вынуждена жить с женщинами, которые не могут забыть то, что они женщины, как бы не боролись со своими желаниями. Да и нужно ли идти против природы, если она требует близости с мужчиной?
Вот взять Светку. Много лет она усилием воли подавляла желание любить и быть любимой, внушив себе мысль, что некрасива, как будто топором сделана. Её фигура безобразна, как и вся проклятая жизнь. Как женщина она никому не нужна, а значит, обречена на одиночество, что в ней, плюс ко всему нет, женской мягкости, слабости, того особого шарма, который гарантирует женщине внимание со стороны противоположного пола.
Светка, кажется, умела всё: поколоть дрова, вырыть подполье, засыпать в него пятнадцать мешков картошки, купленной осенью по совету местных шутников, утверждавших, что именно столько учителям потребуется, чтобы не голодать, поставить мышеловки, когда мыши совсем обнаглели и стали считать себя полноправными хозяевами в доме. Она могла сыграть любую роль в режиссируемом ею спектакле, который ставила с местной молодёжью, писала проникновенные, берущие за душу стихи. Ну и что, если они были далеки от совершенства? Ведь нравились же людям!
Да, Светка умела всё или почти всё, но этого никто из парней не замечал. А вот Валентин, Нине хотелось верить, заметил. Пусть он невзрачный, пришибленный какой-то, а вдруг это как раз то, что Светке нужно? В конце концов нужно ей как-то самоутвердиться. Нет, не пойдёт Нина против её счастья! Пусть Света разберётся. А людская молва? Рассуждать на эту тему не хотелось – не для людей живём. Хотя на самом деле получалось, что жила Нина для кого угодно, только не для себя.
Шла Нина к Потаниным – соседям. Учителя Лидия Ивановна и Эдуард Иванович, математик и физик, приехали в Сибирь из Украины на заработки. В те годы многим казалось, что здесь деньги гребут лопатой. Это была только что сложившаяся семья, хотя обоим было далеко за тридцать. По-видимому, они с каждым днём открывали друг друга и далеко не с лучшей стороны. Они хорошо знали свой предмет, прекрасно владели классом, и не вызывали у администрации никаких сомнений в том, что учительский коллектив пополнился опытными учителями.
Увидев на пороге Нину, Эдуард гостеприимно распахнул руки:
- О, кого я вижу! «Влетайте, Маргарита, не стесняйтесь!»
- О, Булгакова знает, - подумала Нина.
- Лидии Ивановны нет, но это нам не помешает. Как хорошо, что Вы пришли. И главное – вовремя. Я сейчас как раз расположен пообщаться с умным человеком. Вы девушка с интеллектом, Ваша подруга Антонина тоже, но её интеллект красками на морде нарисован, а Вы - другая. Женщины как яблоки. На верхушке яблони – яблоки самые сладкие, без червоточины, а внизу - падалица. Мужики, ленивые от природы, падалицей пользуются, тем, что на земле валяется, достать легче. Ну и что, что с подгнившими боками, зато бери и пользуйся. Я больше падалицу люблю, Лидку свою под яблоней подобрал. Хитрая и ласковая, как кошка, но иногда так пнуть хочется! А таких, как Вы, уважаю…- философствовал Эдуард.
- Метафора-то, метафора-то какая! Он далеко не дурак! – по ходу комментировала про себя монолог Эдуарда Нина.
Приглядевшись к соседу, она поняла, что Эдуард пьян. Да, в России, что ни пьяница, то философ! Нина знала, что благодаря усилиям жены, внешне он производил впечатление нормального человека, но себе уже не принадлежал, всё глубже и глубже погружаясь в пьяный омут. Вот и сейчас на столе - пустой флакон из-под духов «Красная Москва». В гранёном стаканчике на самом дне - тёмная жидкость, издающая резкий удушающий запах.
- Духи, запомните, Нина Петровна, нужно обязательно закусывать сладеньким, - пояснил Эдуард Иванович, и, развернув конфету, надкусил её.- Духи-то – спирт гольный, опять же и запах хороший, вот и пользуюсь, пока денег на водку нет. Моя кошка Лидка духи спрятала, а я всё равно нашёл. От меня не спрячешь. Всё равно найду. – Он, слегка поморщившись, опрокинул содержимое рюмки в рот. - Замечательная вещь – духи. Пить приятно. Только, Нина Петровна, настоятельно рекомендую: обязательно закусывайте конфеткой. Для этого случая, например, «Премьера» годится. Знаете такие конфеты? Угощайтесь. А духов налить не могу. Духов больше нет, а вот чаю налью запросто. Это мы сейчас, это мы пожалуйста. А может, у Вас рубля три есть? Так я сейчас махом в магазин слетаю, водочки принесу. Хочешь, Нин, водочки? – неожиданно он перешел на «ты».
- Эдуард Иванович, - попыталась сменить тему Нина, - у Вас такое необычное, красивое имя. Кто Вам его дал?
- Ой, Нин, сейчас расскажу, язык у него заплетался, звуки трансформировались в какое-то шипение. Правда, когда человек рассказывает о себе хорошее, ему чаще всего не верят, а если плохое, обязательно приукрасят. Да, ладно, расскажу, - разрешил он себе. - Понимаешь, мать у меня - фантазёрка. Эдуардом она меня назвала в честь Циолковского. Врубаешься? Потом разобралась, что того звали Константином, а Эдуардом звали его отца, да поздно. Но зато я стал физиком, так что в этом что-то есть. Ну, ничего, его отец, наверно, тоже был хорошим человеком. Ишь, какого сына вырастил! Только вот не знаю, он выпить любил? Ты тоже не знаешь? Нет, я всё-таки не в их породу: люблю четыре дела: ничего не делать, спать, есть и пить. Нет, ещё одно люблю – смотреть, как работают другие. Я ленивый, поэтому моя работа в школе - это тоже подвиг, так что я почти Циолковский. А моя кошка Лидка…
Но он не успел договорить, потому что открылась дверь и появилась «кошка Лидка» собственной персоной. Сделав вид, что ничего не происходит, она поздоровалась, сбросила верхнюю одежду и подошла к столу.
- Эдик, чем ты нашу гостью угощаешь? Не успел? Сейчас, Нина Петровна, будем чай пить. Вы с молоком любите? Эдичка, неси чашки, - щебетала она. А я к Сусловым ходила. Совсем парнишка перестал учиться. Прямо не знаю, что делать. От родителей помощи никакой… - и понесла, и понесла, изредка делая паузу, чтобы перевести дыхание.
Извинившись за позднее вторжение, Нина Петровна поторопилась уйти. Потому что дальнейшее развитие действия можно было предугадать.
- Ну, вот и погрелась у семейного очага, приобрела массу положительных эмоций, -размышляла Нина по дороге домой. Да был ли он у неё этот дом? Так временное пристанище. И всё-то в её жизни временное, ничего постоянного.
А спектакль у Потаниных продолжался. Эдик, вначале было сделавший попытку двинуться в сторону кухни, вдруг, видимо, решил принять исходное положение, сделал резкое движение и неудачно приземлился рядом со стулом. Лидия Ивановна бросилась на помощь, пытаясь поднять расслабленное тело супруга. Дело это для неё было привычным. По собственному желанию, взвалив на себя обязанности жены-матери, она опекала мужа во всём, способствуя всё большему его погружению в пьянство. Свою роль она видела в том, чтобы обеспечить ему прикрытие, и «чтоб никто не догадался», что уважаемый в школе физик давно превратился в бытового пьяницу. Это был «секрет Полишинеля», но Лидия Ивановна, словно не замечая этого, продолжала чётко следовать плану, составленному однажды. Во всяком случае, это создавало иллюзию некоторой стабильности общественного статуса, стабильности взаимоотношений в семье. Даже на очередную пьянку с учителем труда Дынько он отправлялся в отглаженном костюме, свежей рубашке с галстуком, начищенных Лидой башмаках. Лидия Ивановна, не смея перечить мужу, напутствовала:
- Эдичка, не пей много, покажи мамочке на пальчиках, маленький, сколько рюмочек ты выпьешь?
- Что разуваться? – спрашивал он уже на пороге и, довольный шуткой, торжественно продолжал:
- Ждите меня, Лидия Ивановна, на рассвете.
И неожиданно, почти с любовью, одобрительно:
- Ну, ты и кошка, Лидка
Домой возвращался поздно, стараясь идти прямо, держась за забор, изображая вполне трезвого человека. Пользуясь сумерками и невменяемостью учителя, поравнявшись с ним, заигравшиеся допоздна ученики, ехидно-вежливо здоровались:
Здравствуй, Эдичка!
На что тот, не замечая подвоха, стараясь выглядеть, как можно трезвее, не поднимая глаз, выпрямившись, ласково отвечал:
- Здравствуйте, ребятишки, здравствуйте.
Но вот забор, к сожалению, кончился, и дальнейший путь он преодолевал ползком, напутствуемый теми же учениками, которые выступали в роли навигатора:
- Эдуард Иванович, влево, влево возьмите, а то тут лужа!
- Да не спешите Вы так, успеете, до утра доберётесь!
- Может, Проньку запрячь? Быстрее получится.
Наконец показалось знакомое крыльцо, на котором появилась Лидия Ивановна. Всплеснув руками, она бросилась на помощь мужу. Ребятишки предусмотрительно разбежались.
Вскоре свет в доме Потаниных гас. Завтра им снова предстоит сеять разумное, доброе, вечное. Пора и отдохнуть. Ну, что ж, рядовая семья рядового сельского учителя.
А наутро выпал снег - и «нет безобразья в природе», вспомнила Нина своего любимого Некрасова. Сумел бы снег скрыть и безобразие в человеческих отношениях. Ан, нет! Не под силу ему это. Не та стихия. Разбирайтесь, люди, сами, что скрыть, что достоянием всех сделать.
- К Светлане Фёдоровне жених приехал! Светлана Фёдоровна замуж вышла. А свадьба была или будет? – понеслись по деревне слухи.
А жених добросовестно занимался хозяйством. Придут девчонки с работы, а в доме тепло, чисто и обед, приготовленный «домработницей», на столе. Давно так комфортно они не жили. При всём этом Валентин оставался незаметным, ненавязчивым, ну, просто невидимка. Светка заметно повеселела, распрямилась, даже похорошела.
Но, видимо, всё на свете имеет конец. К концу декабря Валентин в отличие от Светки погрустнел, стал ещё более замкнутым. Мог часами смотреть в одну точку, ничем не выдавая своего присутствия. Была у него какая-то тайна, которую он не хотел никому открывать, даже Светке. Она тоже по-прежнему ничего о нём не знала. Это настораживало, вселяло тревогу, заставляло жить в постоянном напряжении.
Однажды он исчез. Ушёл незаметно, по-английски, не прощаясь, не прихватив ничего лишнего, завернув парочку бутербродов на дорогу, которые, видимо, положил в свою сеточку с дырочками. Что это было? Зачем? Почему так всё закончилось?
Светке было нелегко. Положительным было одно: она поверила, что может быть интересна мужчинам, пусть невзрачным, непонятным, не имеющим определённого социального статуса. В её ситуации это было важно.
А по деревне опять поползли слухи, только теперь они были далеко не оптимистическими: «Светлану Фёдоровну жених бросил». И была в этих слухах не злоба, а какое-то бабье сочувствие. Все мы, мол, бабы одним миром мазаны. У всех судьба одинаковая, образование здесь ни при чём, и, как всегда, вслед за сочувствием следовал вывод: все мужики – сволочи.
А тут и у Антонины наступил момент душевного кризиса. От любви Коли-моряка осталась только тельняшка, которую он подарил подруге на память при расставании. Сначала Антонина ждала обещанных писем, а когда поняла, что ждать бесполезно, впала в депрессию.
Нина, как могла, пыталась вернуть и той, и другой, былой оптимизм, но что-то плохо это у неё получалось. Её жилетка была мокрой и от собственных слёз: писем от Виктора больше не было. Разлука – это ветер для любви. Любовь была слабой, и ветер её погасил. Как известно, человек без любви превращается в пригоршню пыли, а человек - в бесплодную пустыню. В доме запахло пылью.