Не надо про Париж 14 глава

Людмила Каутова
 В  годы советской власти  для россиян, знающих, что такое голод,  уборка урожая  - общее святое дело. Нужно убрать в закрома Родины всё -  до последнего зёрнышка, всё - до последнего клубня картофеля. Осенью в деревню приезжали, как их называли, привлечённые. Они ехали отовсюду. Здоровые, полные жизненных сил мужики, оторвавшись от опостылевшей повседневности, постоянных придирок жён, забывшие, что такое настоящая ласка, уставшие от монотонности жизни, хотели обновления чувств, часто принимая обычное половое влечение за неземную любовь. Польза от привлечённых, несомненно, была и не только в уборке урожая. Оживали вдовы, оживали  давно потерявшие надежду выйти замуж девки-перестарки, приобретали первый сексуальный опыт старшеклассницы, которых шофера привозили по утрам после ночных утех прямо  в школу в белых фартуках, заляпанных мазутом.


Ожила и Антонина. На горизонте замаячил моряк, и непросто моряк, а капитан, возглавлявший группу подчинённых ему военнослужащих. Был он далеко немолод, остатки  волос, пересушенных  морскими ветрами, казались  тусклыми и безжизненными. Да и сам он,  безжизненный, вялый, равнодушно смотрел на мир прищуренными глазами, как будто прицениваясь. А вот купит или нет – старуха надвое сказала. К пятидесяти годам из-за  легкомыслия он потерял всё,  ради чего стоило жить, и понял, что абсолютно свободен.

Антонина сразила морского волка милой доверчивой улыбкой, девичьей скромностью, детской незащищённостью, покорной готовностью следовать за ним всегда и во всём. Да, Антонина нравиться умела. Николай, так звали капитана, по праву командира, сразу же отлучил от дома молодого матроса, положившего было глаз на Нину, и занял  освободившееся место на Тонькиной кровати, расстилая кровать и раздевая Тоньку, в отличие от Владика,  в любое время дня и ночи, невзирая на присутствие девчонок. Если бы знать, как реагировать на происходящее!? Возмутиться? Но Антонина здесь живёт, это её дом, и в нём она такая же полноправная хозяйка, как и они. Была возможность – уходили из дома, не было – ложились спать, отвернувшись к стенке, положив подушку на голову.

 И поползли по деревне старухи-слухи от избы -  к избе, от избы -  к избе, обрастая  новыми подробностями, основанными не только на правде, но и  на вымысле. Всю деревню обошли и в учительский дом вернулись, чтобы отхлестать по щекам Антонину, а заодно и  Нину со Светой. Кто разбираться в тонкостях будет? Вместе живут – значит одинаковые.

Как-то вечером в дом пришли Гера и братья  Гордиенко.

- Девчонки, вы слышали, какие о вас слухи Бобик распускает? – прямо с порога спросили они.

- Какой Бобик? Какие слухи? – удивилась несоответствию реальности Нина.

- Вы что до сих пор не знаете, что Бобик – директор школы? Он говорит, что какие-то заезжие шофера сказали ему, мол, к степановским молодым учителям можно заезжать в любое время суток: и водка будет, и всё остальное гарантировано.

Теперь многое стало понятным. Нет дыма без огня. Но как-то плохо связывалось: директор и сплетни. Пригласил бы к себе в кабинет, расспросил. Если виноваты, наказал.  Несерьёзно как-то. Не верилось.

- Не верите? Давайте пойдём к нему и спросим, - предложил Гера.

Обида была настолько велика, что, казалось, почва уходит из-под ног. Как после этого можно оставаться в школе? Об этом, наверно, знают  все ученики и их родители? Крах! Полный крах! Где-то в глубине души теплилась надежда, что это неправда. Никто ничего подобного не говорил, потому что такого никогда не было.

 Общественное мнение в деревне -  мощный сдерживающий фактор. Не дай Бог кто-то что-то узнает. А  люди что скажут? Вот и старались все жить  в соответствии с представлениями семидесятилетних старух, хранителей древней морали, давно забывших, как мели подолами сельском клубе пол, стремясь привлечь внимание любой особи противоположного пола да, особо не медля, распрощаться с девственностью в копне сена или соломы, стоящих на задворках. Давно это было – забыли. А теперь целомудренны и чисты. В основном в свободное время на лавочках пребывают да кости всем подряд моют.

 Да и чем ещё можно было заполнить пустоту деревенской жизни? Так за день в колхозе намотаешься! Пока свою скотину обиходишь, семью накормишь –  ночь на дворе. Не до развлечений.


Молодые, они,  конечно, живут по-другому. С ног валятся, а на гулянку идут. Вот только слишком не разгуляешься. В местном клубе – кино раз в неделю, и то, если  привезут из райцентра;  в библиотеке – сотня потрёпанных книг, и среди них самая популярная «Борьба за огонь» о первобытных людях. Периодических изданий -  раз два и обчёлся. И кому захочется читать в библиотеке, где такая теснота, что повернуться негде?

 Летом в клубе днём  от жары Анькины козы прячутся. Их гонят, а они, такие же настырные, как и их хозяйка, опять в зрительном зале располагаются согласно не купленным билетам. И чуть что – в обиду себя не дают. А рога на что?

 А вечером? Вечером пожалуйте в клуб на танцы-шманцы. И пригласят, и обнимут, и на ухо что-нибудь скабрезное пошепчут. Хотя зачем шептать? В зале такой грохот стоит – кричи, наизнанку выворачивайся – всё равно никто ничего  не услышит! Девчонки возле стеночек стоят, замерли, кавалеров ждут, а те не торопятся. Куда эти девки денутся? После танцев всё равно каждая своего дождётся. Не приглашают – а мы девки не гордые – подружку за талию обнимем: « Пойдём, Мань, покружимся». Парни, те   на крыльце тусуются, каждого пришедшего глазами прощупывают на предмет наличия чего-нибудь горячительного. И не напрасно щупают. В клуб идёшь – с собой бутылку берёшь. Это неписанный закон. Все ему обязаны подчиняться. И подчиняются. Закон же! Его не обойдёшь!

Постепенно пары над танцующими сгущаются, ноги парней с каждой минутой выделывают всё более замысловатые па, тела готовы поменять вертикальное положение на горизонтальное… Но пришёл на танцы – танцуй! «Пойдём, старуха, потрясёмся!» Ну, вот и дождалась!

Осенью в клубе привлечённые на уборку шофера живут, наглядную агитацию со стен считывают да смеются. « Больно грамотные, блин», - обижается  библиотекарша.

А зимой в клуб по доброй воле  никто не пойдёт – колотун страшный -  топить печи нечем, ведь не в тайге живём! Разве что на встречу с депутатами в период предвыборной кампании силком загонят. Но тогда, знамо дело, в лепёшку разобьются, но натопят так, что железные печки докрасна раскаляются. Оказывается,  дров-то хватает. Ведь, оказывается,  в тайге живём.

Весной возле клуба – грязь непролазная. Не подходи, если не утонешь, то обувку в  грязюке обязательно оставишь, как Марьина Лизка. Пришлось её мужику специально идти, от дела отрываться,  чтобы туфли вызволить. «Говорил – надень сапоги! Да разве ты послушаешься! Мадам, твою мать!» - сердился он, потому что они с Ванькой Коврюгиным только-только по соточке накатили, потому и Лизка одна в клуб пошла.


О том, что есть какой-то телевизор, слухи в Степановку доходили. Да, многие слышали, но никто не видел. Радио? Радио в деревне было, и было давно, провели. Но, как не включишь,  сводки сельского хозяйства передают: молока столько-то надоили, сена столько-то накосили. А ещё целый день врут, как хорошо людям живётся, а в деревне так вообще замечательно: воздух чистый, всё растёт и благоухает.

 Бабки Мани, тётки Фроськи, сидящие на лавочках у своих избушек, знали всё обо всех: кто что варит, кто с кем спит, кто куда едет, кто умер, а кто ещё только собирается. А если не знали, то сочиняли такие истории, что известные фантасты могли только завидовать. Бабки, тётки и днём, и ночью  на посту. Стоило только кому-нибудь, конному или пешему, появиться на дороге перед домом,  как  Фроськин лоб плющил оконное стекло, а подслеповатые глаза старались рассмотреть приближающийся объект. Иногда рассмотреть не удавалось. Тогда включалось воображение. И в результате сарафанное радио передавало информацию совсем о другом человеке, который ничего и знать не знал и слыхом не слыхивал и возле Фроськиного дома не хаживал.

И кто виноват, что так живём? Плохо живём. Сами себя равнодушием к собственной жизни убиваем. Кажется, опутана жизнь липкой паутиной – не вырваться. А всего-то и надо всем  поднапрячься и паутину  порвать. Но кто это будет делать и когда? И главное – зачем? А пока и так сойдёт: народ сыт, пьян и нос в табаке. Что ещё нужно-то?

Настроенные воинственно, Нина и парни (Света отказалась идти, потому что ей абсолютно всё равно, что говорят, если на самом деле ничего подобного не было, а у Тоньки всё-таки было рыльце в пушку), постучав и услышав «да», вошли в жилище  Бобика, состоящее из одной комнаты.

В комнате всё, как обычно бывает в деревенских хатах.  Никаких излишеств, только необходимое: облезший, ничем не покрытый стол, видно доставшийся по наследству от прежнего хозяина, под стать столу три обшарпанные табуретки, составляющие с ним единое целое, отдалённо напоминающее часть мебельного гарнитура.  Полка с книгами на стене – свидетельство проживания здесь людей умственного труда. Картина Шишкина «Утро в сосновом бору»,  почему-то висящая над окном. «Почти у каждого в доме эта репродукция, - заметила Нина,  -  уважают в деревне мишек. – Чем объяснить  всенародную любовь? Скорее всего, в сельмаг завезли в неограниченном количестве, другого выбора нет – вот и  полюбили мишек. -  Себе купить, что ли? Всё буду ближе к народу». 

 Одна из книг затерялась на кухонном столе среди немытой посуды. Деревянная лохань под умывальником вот-вот готова была выплеснуть на пол переполнившую её воду, с плавающими в ней картофельными очистками. Маленький диванчик покрыт пёстрой плотной, облезшей тканью неизвестного в былые годы назначения.


 Бобик, прикрытый одеялом в пододеяльнике, на котором пышной клумбой цвели невообразимо яркие огромные цветы, лежал на кровати с блестящими металлическими спинками. Прутья спинок увенчивали крупные, накрепко привинченные шишечки. Между прутьев выглядывали его грязные, затоптанные пятки. Особый колорит придавал интерьеру коврик-заплатка с изображёнными на нём красавцами оленями, рога которых, казалось, продолжали ветвиться на стене. У кровати на подстилке непонятного цвета, подтверждая распространённую мысль, что собака похожа на хозяина, возлежала дворняжка, известная в деревне под кокетливым  именем Алиса, но не всегда откликающаяся на эту кличку то ли из вредности, то ли из-за лени.  Увидев людей, вошедших в дом,  она слегка повернула голову, вопросительно посмотрела на хозяина, и, не заметив причин для волнения, сладко зевнула,  приняв прежнее положение. Бобик тоже не сделал ни малейшего движения, чтобы встать.

 
- Вставай, Владимирович, святая инквизиция пришла, - решил начать с шутки Гера, но  никто не улыбнулся. Только Алиса, отреагировав на голос, вяло тявкнула и тут же замолчала, не заметив реакции хозяина.

 - Андрей Владимирович, - продолжал Гера, взяв на себя роль главного заступника, - правда ли, что Вы говорили о неприличном поведении молодых учителей, говорили о том, чего на самом деле не было?

Бобик выпучил и без того круглые рыбьи глаза, брезгливо поморщился, словно испытывал огромное нежелание говорить о подобных неприглядных вещах, но в силу  должностных обязанностей был вынужден копаться в грязном белье  подчинённых.


- Худая молва, друзья мои, вперёди нас бежит. Это деревня. Здесь всё на виду. Хочешь, чтобы уважали – веди себя прилично, - тоном умудрённого жизненным  опытом человека начал внушение Бобик. – Ну, говорил я, говорил я о вас дурное. А что скажешь хорошего, если его нет? Да и не сам я это выдумал – шофера сказали. А вы-то, парни, в защитники подались? Вас  наняли? А чем платить будут? Натурой? Так вы не продешевите, - он отвратительно хихикнул.

Не зная, как можно ответить на подобные вопросы, парни немного растерялись. Первым пришёл в себя Андрей:

- Послушайте, а у Вас всё тело такое грязное? Или только пятки?

А Володя предложил:

- Пойдёмте отсюда. На валенок глянец не наведёшь.

Чтобы как-то смягчить ситуацию, Нина, приложив руку к сердцу, пробормотала:

- Извините, Андрей Владимирович, Вы человек порядочный, только не умеете это показать. Ещё раз простите великодушно. Жизнь коротка, потерпите.

Выскочив за дверь, они дружно расхохотались. Кажется, и не было никаких проблем. Однако  дома Нина снова разрыдалась. Реакция Светки была резкой:

- Маленькую мою незаслуженно обидели, - издевалась она, - а ты возьми и заслужи.