Поздней осенью переполненный агрессивными намерениями ветер ведёт наступление на всех фронтах, преобладая на северном и северо-западном направлениях, хлещет листьями по лицу, поднимая их с земли, и, немного покрутив в воздухе, снова резко бросает на землю, а на календаре конец ноября, не верьте календарю – он врёт. Врёт, потому что вопреки неблагоприятным прогнозам синоптиков, гороскопам астрологов, в считанные секунды может произойти невероятное, как в сказке «Двенадцать месяцев»: ноябрь, перешагнув через морозы и сугробы, через разлившиеся, вышедшие из берегов реки, превратится в солнечный светлый май. Что для этого нужно? Совсем немного: Нужно получить письмо из родных мест. А если целых три? В том числе, от любимого Вити. В том, что он любимый, теперь Нина почти не сомневалась. Одиночество, желание любить и быть любимой сделали своё дело.
- Нашёл же, нашёл, даже в Сибири нашёл! – ликовала она.
Письмо , вопреки ожиданиям, было довольно сдержанным. Никаких намёков на чувства, мягкий упрёк, который она уже слышала: «Не захотела жить в Вязьме в трёхкомнатной квартире, живи в глуши». Почти искреннее удивление: « Я узнал, что в Степановку автобусы ходят! Кто бы мог подумать!» Попытка пошутить: «Кончаю писать, а то в твоей лампе , наверно, керосин кончился, а тебе в сени за топором идти. Если медведь ещё не приходил, то сегодня обязательно придёт. P.S. Чем-то ты, любимая, занимаешься в свободное время?» На вопрос захотелось ответить сразу: «Чем, чем? Готовлюсь разгребать сугробы в пургу и пытаюсь забыть, что люблю тебя!»
Радость несколько потускнела, и в свои права снова захотел вступить ноябрь. В прозрачном осеннем воздухе снова обозначились голые деревья, убогие дома, серенькие люди. Но Нина справилась, не поддалась вредному настроению, решив, что для начала восстановления отношений такое письмо вполне годится. Тем более, что второе письмо с лихвой компенсировало недостатки первого. Оно было совершенно неожиданным и очень приятным. Его написал вузовский преподаватель современного русского языка Александр Иванович Власенков, разыскавший Нину через краевой отдел народного образования. Оказывается, он возлагает на неё большие надежды, приглашает к сотрудничеству в научной Лаборатории института, где создают под его руководством новый учебник по русскому языку. Нине он предлагал апробировать в работе с отстающими учениками приложение к нему – алгоритмические таблицы, которые в надежде на согласие сразу же выслал бандеролью. Нина - студентка давно была у него на примете. Он считал, что будущее в науке ей обеспечено и собирался предложить аспирантуру. Но Женька Александрова сумела во время подсуетиться, изобразив глубокий научный интерес, и остаться на кафедре. Постепенно Александр Иванович в её возможностях разочаровался и решил восстановить справедливость, пригласив к сотрудничеству Нину. Милый Александр Иванович… Нина так была ему благодарна. Вспомнилось, как по-отечески он заботился о ней, зная, что за короткую перемену в институтской столовой пообедать невозможно из-за огромных очередей.
- Сидорова, - говорил он, подозвав Нину на перемене к учительскому столу, - Вы сегодня обедали? Можете задержаться в столовой после звонка.
Стоило вспомнить о таком человеке, и тот час в жизнь Нины вернулся смысл. На раздумье времени не понадобилось – она тут же написала о согласии, тут же собрала группу слабоуспевающих по русскому языку, с удовольствием занималась с ней после уроков. Через некоторое время положительные результаты стали очевидны. Александр Иванович пригласил Нину летом в Смоленск с докладом на заседании Лаборатории, а пока рекомендовал поработать над научной статьёй для журнала «Русский язык в школе». «Надо потихоньку заявлять о себе в научном мире», - пояснил он. В жизни появился новый смысл, и уже всё не казалось таким безнадёжным.
Светка назвала научную работу Нины мышиной вознёй.
- Пойми, Сидорова, счастье – это когда тебя не донимают. Нужна тебе эта головная боль? Думаешь, чего-нибудь добьёшься? Ты Власенкову нужна временно. Ты для него ступенька к достижению цели. Знаешь, сколько у него таких ступенек? И твоя подруга Александрова тоже одна из них.
Заметив, как нахмурилась Нина, Светка поспешила сгладить ситуацию:
- Хотя, если будешь хорошо подпевать, со временем, может быть, пробьёшься в солисты.
И тут же, восхитившись своим остроумием, звонко расхохоталась, повергнув Нину в ещё большее уныние.
- Может быть, и правда всё это зря? – заявил о себе Нинин комплекс неполноценности, который проявлялся всегда в самый неподходящий момент и мешал движению вперёд.
Третье письмо - от мамы. Не письмо, а инструкция: это можно делать, это нельзя, а иначе… Дальше следовало перечисление несчастий, которые обязательно свалятся на её бедную голову. Мама, как всегда, волнуется. Нина всё хорошо понимала и воспринимала как должное.
Света в свободное время вязала и шила. Это у неё получалось замечательно. В школе всё было в порядке. Её грубоватый юмор очень нравился старшеклассникам, они её боготворили. А когда Света стала с ними готовить спектакль к очередной годовщине Великого Октября, положив в основу поэму В. Маяковского «Хорошо!», лучше Светланы Фёдоровны не было и не могло быть. Постепенно страдания Светы отошли на второй план - она почувствовала себя нужным, необходимым человеком.
Антонина жила проще. Не задумываясь об идеалах, она добросовестно выполняла учительские обязанности, но готовилась к урокам, не слишком мудрствуя. «Что этим первоклассникам нужно? Как скажу, так и будет». Звёзд с неба не снимала, никого не удивляла, авторитет заработать не стремилась. Зато преуспевала в любви. Кажется, Владик Прокопец, бывший детдомовец, совсем потерял из-за Тоньки голову. Он даже перестал ездить на работу в Красноярск. Каждый вечер у клуба Владик будоражил чувства местной молодёжи трогательными песнями, но Тонька знала, что поёт он только для неё:
- "Ах, зачем мне Париж, если ты рядом паришь?" – трагически выводил он.
- И правда, - размышляла Нина, не переставшая мечтать о Париже. – Одной там делать нечего. Париж - это город влюблённых, о любви там шепчут, кричат великие художники, режиссёры, богатые и бедные, люди знатные и простолюдины. И ехать туда нужно обязательно с любимым человеком, чтобы подойти вместе к стене любви на холме Монмартра, где на всех языках мира выбито «Я тебя люблю», и вплести в международный венок чувств русское «люблю», искреннее и трепетное. Мы с Витей туда обязательно поедем вдвоём.
Тонька «парила» рядом, совсем рядом, и Владику Париж был совершенно не нужен. Когда она оставалась дома одна, появлялся он. Был он отлично сложен, тонкие благородные черты лица, выразительные глаза, яркие, чувственные губы притягивали, манили, обещали неземное наслаждение.
Чмокнув подругу в щеку, он приступал к делу: по-хозяйски, последовательно снимал сначала с кровати покрывало, затем одновременно одной рукой раздевал подругу, другой раздевал себя. Он спешил, и эта спешка возбуждала его. И не было в этих продуманных действиях ни нежности, ни любви. Он действительно чувствовал себя хозяином. Однажды овладев женщиной, он навсегда считал её своей собственностью, которая должна принадлежать ему в любой момент. Владик не тратил время на прелюдию, считая это телячьей нежностью, а с силой молодого застоявшегося от безделья жеребца брал с места в галоп, не обращая внимания на протесты Тоньки, не успевающей схватить оргазм. Её протест не принимался и в следующий раз - всё до мелочей повторялось снова. О том, кто научил Владика таким образом вести интимную жизнь, он предпочитал не говорить. Хотя и так было понятно, что азы науки парнишка приобрёл где-нибудь на пыльном чердаке детдома, а учительницей была ровесница, тоже ничего не смыслящая в сексе.
Что делать? Другого представления о любви не было. Скорее всего – это результат полного невежества. В детдоме Владика старались научить многому за короткий срок, чтобы после 9 класса определить на учёбу в ФЗУ, где приобретались рабочие профессии. А быстро хорошо не бывает. Всё-то он делал кое-как, без души. Владик учился на сантехника, жил в общежитии, питался за копейки кашей на воде в столовой училища, никаких глубоких привязанностей ни к кому не испытывал, был совершенно одинок и в обычной жизни никому не интересен.
Но стоило ему запеть под аккомпанемент старенькой замурзанной гитары, сплошь исписанной пожеланиями счастливой жизни и неземной любви на английском языке с ошибками, как вокруг собиралась толпа, требующая всё новых и новых песен. И не было ему равных: девчонки таяли на глазах и предлагали интим. По выходным его тянуло в Степановку: должен же быть у человека родной уголок! В детдоме не принимали – отрезанный ломоть. Ночевал у местных жителей, каждый раз меняя место ночлега. Жалели Владика в деревне – покормят, в бане попарят. «Талантливый мальчишка, а ведь пропадёт совсем никому не нужный», - жалели старухи.
Нина тоже жалела. Неискушённая в отношениях мужчина-женщина, она не догадывалась, что его связывает с Антониной, и всякий раз, когда он появлялся в их доме, старалась накормить или хотя бы напоить чаем. А он из благодарности или, может быть, по велению сердца (душа просила песни) начинал Нинину любимую про Париж:
- «Накрыла город тьма, забудем про дела. И перестань, не надо про Париж!»
А дальше всё шло по обычному сценарию: Нина рыдала, Светка ругалась, а Тоня поспешно Владика выпроваживала.
Светка первая заметила в Прокопе, как его все звали в деревне, некоторые странности. Как-то однажды вечером он сидел за столом, рассматривая журнал. Вдруг резко вскочил и выбежал за дверь. Мало ли зачем? Никто особого внимания не обратил. Но когда он не вернулся и через десять минут, девушки забеспокоились. Светка, самая смелая, набросив шубейку, выскочила на крыльцо. Прокоп лежал ничком. Из его рта струилась кровь.
Когда он пришёл в себя, объяснять ничего не стал. Девчонки решили, что ему стало плохо, при этом посетовали на его полуголодную жизнь, тут же восстановив картину происшедшего. Наверно, от голода закружилась голова, он упал и ударился о крыльцо. Жалели его уже теперь втроём, стараясь расположить к душевным разговорам. «Хорошо, что мы у него есть, а значит, есть, куда голову приклонить», - решила великая гуманистка Нина. Она, даже прореживая морковь на маминых грядках, не могла справиться с поручением – жалко ей было лишать растения жизни, безжалостно выдёргивая самые слабые: « Они тоже право на жизнь имеют, жалко. Когда исчезнут сорняки, окружающая среда изменится, слабина силу заберёт, и ещё какая морковь вырастет!» Так что эту работу за неё приходилось выполнять отцу, способному к прагматической оценке ситуации. Зато, как говорила мама, с тестом на гуманизм дочь отлично справилась. Владик, видимо, не привык раскрывать людям душу, молчал, а может быть, и не было у него ничего за душой. Не способен он был к самоанализу и последующему изменению. Всё шло, как шло. И, как потом оказалось, не шло, а катилось по наклонной.
Как-то в один из последующих визитов Света обратила внимание на то, что Владик был сильно возбуждён: беспричинно смеялся, жестикулировал. Наблюдая за ним, Света услышала, как он сказал пришедшему с ним парню:
- Героинчику перебрал.
И, видимо, не желая раскрываться перед учителями до конца, выскочил на улицу и стал бегать между берёзами, словно желая сбросить излишки бешеной энергии. Потом, вдруг обессилев, рухнул на землю, загребая руками опавшую жухлую листву. Общими усилиями Прокопа притащили в дом. Не зная, чем ему помочь, Нина попыталась разжать ложкой намертво стиснутые зубы. Попытка удалась, и она влила ему в рот валерианку, так, на всякий случай, вдруг поможет.
Действительно, Владик открыл глаза и неожиданно для всех заорал:
- Что в рот лили?
И тут же успокоился, узнав, что это валерианка.
Горе-то какое! Владик – наркоман. Молодой красивый талантливый парень, только-только начавший жить, обречён на скорую, может быть, внезапную смерть. Поплакали. С Владиком провели душеспасительную беседу. Тот смотрел на девчонок своими прекрасными голубыми глазами, в которых уже таилась пустота, и тупо молчал, оживившись только однажды, когда Нина спросила, есть ли способ от этого порока избавиться. Владик сразу же назвал лекарство. Значит, не всё потеряно, значит, можно парнишке помочь. Нужно это лекарство, сколько бы оно не стоило, обязательно достать. Нина обратилась за помощью к сестре Эмме. Та в Москве живёт, связи в Кремлёвской аптеке имеет, на чужую беду отзывчивая – поможет, обязательно поможет.
Нина не ошиблась – ответ пришёл очень быстро. Обратившись к знакомым врачам, Эмма узнала, что лекарство, названное Владиком, тоже наркотик. Боже мой! Как же так можно! Он хотел через Нину достать наркотик! Возмущению не было предела. Ничего не зная о наркомании, девушки подходили к оценке поступков парня с обычными мерками. В результате повторных нравоучений Владик исчез. Не звенели по вечерам его песни, не будоражили душу отчаянные гитарные аккорды. Казалось, ещё совсем недавно живая, музыка умерла, как неожиданно умерла несостоявшаяся Тонькина любовь, от которой не было ни тепла, ни света. А музыка, пришедшая ей на смену, льющаяся из приёмника и магнитофона, была неживой, искусственной, фальшивой. Был человек – и нет человека. Знать бы только: жив? Да у кого спросишь? Кому он был интересен, этот запутавшийся в жизненных лабиринтах мальчишка. Выхода нет. Одни тупики. Вернуть бы музыку.