Потянулись учебные дни, длинные, однообразные. На душе одиноко и холодно, тоскливо и тревожно. Нина пыталась объяснить причину душевного дискомфорта плохой погодой, физическим недомоганием, связанным с переменой климата, неумением обретать новых друзей и даже тем, что по вечерам рвёт душу песнями под гитару бывший детдомовец Владик Прокопец.
На самом же деле причина была одна: не подавал признаков жизни, упорно молчал Витька Ермиков. Кажется, теперь она стала понимать, что всё лучшее в её жизни было связано с ним. Их роман развивался стремительно: короткая завязка моментально перешла в кульминацию, и почти сразу же наступила развязка. Осталось написать эпилог, и закончен бурный роман. Да, пожалуй, правильно говорят: то, что ярко горит, быстро сгорает.
А как романтично всё начиналось! Вспоминать об этом было приятно. Жаль, что слушать воспоминания никому не интересно, и приходится по вечерам, лёжа на неудобной кровати, делая вид, что спишь, прикрыв глаза, перебирать в памяти незабываемые эпизоды.
Всё это было, как будто вчера. Ночь. Вокзал в Вязьме. Нина со случайной попутчицей ждёт утреннего поезда, чтобы провести предстоящие выходные с родителями. Ехать нужно с пересадкой в Вязьме. Чтобы не заснуть, девчонки рассматривают всех, кто подходит к стойке небольшого кафе взбодрить себя чашечкой кофе.
Пока ничего интересного: толстые тётки с огромными сумками, мешками-сетками, набитыми сушками, хлебом, сухарями, которые выглядывали из окошечек сеточных мешков, лежащих прямо на заплёванном полу (в 60-ые годы вся деревня металась по городам в поисках хлеба насущного). Сумки всегда с собой – не украли бы.
Нина вспомнила один и тот же вопрос, который задавал отец, вернувшись с работы ежедневно, едва переступив порог: « За хлебом ходили?» Чтобы купить хлеба, приходилось занимать очередь задолго до открытия магазина. На руки давали одну буханку хлеба, приходилось занимать очередь несколько раз, чтобы принести домой желанные три.
Тётка Анисья, старшая сестра отца, время от времени отправлялась в Ленинград – дочерей увидеть и хлебца привезти, свой-то она уже не пекла. Замешанный наполовину с картошкой, он подходил плохо, поэтому из остывающей, старой, не дающей достаточного жара печи, тётка доставала квёлые, круглые буханки, которые почему-то называла булками. Остыв, «булки» становились твёрдыми, как дорога.
Когда я и сестра Эмма, измученные долгой дорогой длиной в двадцать пять километров, приходили пешком в деревню Веригино навестить тётку, первые часа два- три радости её не было предела. Расспросив про здоровье брата (невестка, то есть наша мама, перестала её интересовать с тех пор, как во время войны пришлось им пожить под одной крышей), она ставила на стол яичницу, зажаренную с крупными кусками прошлогоднего сала, излишне пересыпанного крупной серой солью, экономно, стараясь не крошить, нарезала хлеб и начинала угощать:
- Деуки, жгритя булку.
И это было неслыханной щедростью. Потому что, как всегда, мука кончалась (чуть-чуть на донышке в лукошке осталось), куры бросают нестись, печку топить нечем – за дровами в лес ехать некому. Вот такая картина. И самое страшное, что это было абсолютной правдой. Послевоенная Смоленщина голодала, перебиваясь, чем бог пошлёт: то тошнотики из мёрзлой картошки пекли (долго потом есть не хотелось – действительно тошно было), то борщ зелёный из крапивы и щавеля варили.
Как-то однажды летом в Духов день отец взял Нину, которой было лет тринадцать, в поездку по деревням Вяземского района, где его хорошо знали. Она увидела, насколько отец популярен здесь не только потому, что когда-то был первым парнем на деревне, но и потому, что для многих был настоящим кормильцем. Работая председателем райпотребсоюза, он имел возможность подбросить голодной деревне мешок, другой муки. Не одну семью спас от голода. А в деревне Лопатки они попали на деревенскую свадьбу. Столы стояли на поляне, которую окружали тоненькие, едва распустившиеся берёзки. На столах – большие бутыли с самогоном, а на закуску – пшённая каша, сдобренная свиным салом. И, конечно же, хлеб. Как же без него? Главное угощение. Так что цену хлеба Нина хорошо знала.
Стоп! Смена декораций. У прилавка молодой человек высокого роста, спортивного телосложения в коротком пальто коричневого цвета и коротковатых, не по росту, брюках.
- Симпатичный парень, - обозревая объект, сделала вывод попутчица. – Только брюки коротковаты.
- Да нет, нормальные. Это он их сильно подтянул, - рассмеялась Нина.
Заметив интерес, парень подошёл к девчонкам:
- Девушки, вы надо мной смеётесь? – его синие бездонные глаза-озёра не предвещали ничего хорошего.
- Что Вы? Конечно, нет. Мы о своём, девичьем, - торопясь загладить собственную бестактность, деревянным языком пролепетала Нина.
- Можно Вас на минуточку, - обратился он к окончательно потерявшей дар речи Нине, указывая на выход из вокзала.
Нина не на шутку заволновалась, но почему-то безропотно подчинилась требованию парня. Она, как кролик, под влиянием какой-то непонятной силы по собственному желанию шла в пасть крокодилу.
Прошлись по пустому перрону, перебросились ничего не значащими словами. Оказалось, что Виктор, так звали парня, служит в Москве в спортивной роте ЦСКА, боксёр, приехал в родной город навестить родителей.
- Видишь, свет в окошке на третьем этаже горит, это мамочка не спит – меня дожидается, - показал он на единственное светящееся в кромешной ночной тьме окно.
Они не заметили, как покинули перрон и шли по тёмной улице города. Странное дело, но Нине было совсем не страшно глубокой ночью в чужом городе с незнакомым парнем. Весенние заморозки, усилившиеся к утру, давали о себе знать, обжигая лицо колючими острыми иголками, заставляя прятать руки глубоко в рукава осеннего пальто. Это не осталось незамеченным, и Виктор предложил зайти в подъезд - там теплее. Инстинкт самосохранения (что делать!) спал глубоким утренним сном. Нина, не возражая, молча, вошла в дверь подъезда, которую парень, пропустив девушку вперёд, галантно распахнул. В полутёмном подъезде тускло горела под самым потолком единственная лампочка, едва освещая вошедших. Виктор приблизился к Нине, взял её руки в свои, пытаясь согреть.
- Сними, пожалуйста, платок, - тихо попросил он.
Слепо повинуясь, не понимая, зачем это нужно, Нина сняла чёрный платок, необычно завязанный и придающий её лицу особую утончённость и бледность. В нём она напоминала юную монашенку, что позволяло незнакомым парням, обращавшим на неё внимание, шутить:
- Девушка, по какому поводу траур? В Вашем монастыре поп умер?
Виктор сжал ладонями её лицо, повернул к свету, как бы стараясь лучше рассмотреть. Его огромные синие глаза заглянули в самую душу.
- Вот такую девушку, как ты, я искал. Выходи за меня замуж. Пойдём ко мне домой и скажем моей мамочке, что хотим пожениться, - серьёзно, едва слышно произнёс он.
Виктор ждал ответа. Нина молчала. Первоначальное оцепенение сменилось негодованием. Мысли путались:
- Что это было? Шутка? Издевательство? За кого он меня принимает? Мы же совсем не знаем друг друга. Нет, так не бывает! Может быть, я ему нужна только на ночь?
Постепенно негативные мысли сменились позитивными:
- Эти синие глаза не могут лгать. Они, как зеркало, в котором отражается его душа, этому зеркалу хочется верить. Бывает же любовь с первого взгляда! Он говорил без тени насмешки, нет, это серьёзно.
Так и не дождавшись от Нины ответа, Виктор легонько подтолкнул её к выходу. К этой теме они больше не возвращались. И только на перроне, провожая Нину на поезд, он попросил:
- Вот приедешь домой, Ниночка, и маме скажи, что ты замуж выходишь!
Маме Нина, конечно, обо всём рассказала, чем привела её в неописуемый ужас:
- С незнакомым парнем? В подъезде? Ты с ума сошла, Нинка! А если бы это был маньяк? Какое замужество? Всё. Поговорили и забыли.
Можно было бы и забыть. Пустое. Но через неделю рано утром Витька появился в общежитии, где жила Нина. К худу или к добру её в тот момент дома не было: уехала к подруге в отдалённый район области готовиться к экзаменам. Зная только название деревни, Витя ночью исколесил на машине сотни километров, но к утру, измученный бессонной ночью и отвратительными дорогами, обнимал смущенную, взволнованную неожиданной встречей Нину. Потом поездки в Смоленск и предложение выйти за него замуж стали повторяться с завидной регулярностью. Нина не говорила Виктору ничего определённого. Что-то её смущало в этом огненном всплеске чувств. Узнав, что Нина предпочла замужеству, городской жизни в трёхкомнатной квартире какую-то глухомань, он пришёл в бешенство, а потом сказал, что сотого предложения не будет.
Нина глубоко вздохнула, но легче не стало. Стоило закрыть глаза – вот он, совсем близко – стоит руку протянуть…
- Так недалеко и до депрессии – ничего не мило, ничего не интересно, ничего не хочется. Пора брать себя в руки. Хватит копаться в прошлом, займись настоящим, нужным делом. Ты кто? Учитель? Вот и учи, - ругала себя Нина.- А вот бороться за свою любовь она не будет
Но стоило заснуть – он тут как тут, приехал, идёт с ней по школьной аллее, и душа её растворяется в потоке нахлынувших чувств. Вот с ними поравнялся офицер- пограничник. Кого-то он напоминает? Где-то она его, кажется, видела? Вдруг офицер хватает Нину за руку, Нина пытается сопротивляться, но напрасно. Виктор растворяется во внезапно появившейся дымке. А Нина и офицер продолжают путь , держась за руки. К чему бы это?