Саше (Александру) Азими, вдохновившему меня на этот опус, посвящается
О том, что мечты, пусть самые дурацкие, иногда сбываются, я, в общем-то догадывалась, но представить себе ситуацию, когда самая невероятная надежда стала реальностью, но радости от этого ничуть не добавилось, мне еще не доводилось.
Прохожие, спешащие по своим делам, могли увидеть женщину, застрявшую в вечных «тридцати с небольшим», сидевшую на скамейке в сквере и усердно изучающую подвернувшуюся ногу. Да, это была я, и если честно, просто оттягивала момент «счастливого свидания с Сержем, любовью всей моей жизни».
Телефон в сумке пару раз звякнул. Я точно знала, кто отправил сообщения и что в них написано. Да, он на редкость ревнив и заботлив, он действительно меня любит. Работники калькулятора, бойцы дебета и кредита, к коим я и отношусь, несмотря на сложившиеся предубеждения, иногда бывают очень чувствительными. Но спустя неделю тесного общения с пылко влюбленным французом, примчавшимся на крыльях страсти (Air France), я чувствовала себя совершенно несчастной.
Удивительно, двадцать лет назад я могла только мечтать о такой любви, но он был безнадежно холоден. Будучи выпускником Московского Первого медицинского, он рвался обратно во Францию, к блестящей карьере и прекрасным парижанкам. Будущее рисовалось Сержу светлым и безоблачным, и все, что способно бросить на него тень, беспощадно выбрасывалось на свалку истории. Сын, оставшийся с бывшей женой, ненужные друзья, дальние родственники, старые книги по медицине,- все это осталось в России начала девяностых. Отношения со мной тоже завершились ритуальным скандалом, после которого он со спокойной душой отправился паковать чемоданы.
По прибытии во Францию вдруг выяснилось, что советский диплом еще не дает права работать врачом, а парижанки уже не так прекрасны, да и ждали ли они его когда-нибудь, тоже осталось покрытым тайной. Пара лет пособия по безработице, безнадежные попытки сдать экзамен по специальности- и вакансия фельдшера на Реюньоне выглядела весьма и весьма заманчиво. Однажды я обнаружила в своем почтовом ящике открытку с водопадом, вулканом и тропической растительностью.
Кто-то из моих знакомых, в очередной раз разводясь и сжигая мосты навсегда, с особым пафосом цитировал нечто духоподъемное про то, что «никогда не стоит возвращаться в прежние места…» Что означало: уходя- уходи совсем. Теперь и до меня дошел истинный смысл этой житейской мудрости.
На протяжении почти двадцати лет жизнь постоянно нас сводила и снова раскидывала в разные стороны. Недолгие встречи, расставания на месяцы, причем, прощаясь, мы основательно ругались, потом нас опять какими-то судьбами притягивало друг к другу. Моя эволюция из «рака на безрыбье» в золотую рыбку произошла незаметно и стремительно. Оказывается, он всегда меня любил, но я этого, увы, не замечала.
… Все началось еще в те времена, когда, вставая по утрам, я смело могла сразу же идти по делам, не тратя много времени на сборы. Как-то давно я услышала от женщины средних лет утром в купе поезда: «Как хорошо в юности- встал с кровати и пошел, а в сорок приходится ждать, пока лицо отвисится…»
В одно такое утро, опаздывая на встречу с руководителем диплома, я неслась по «Спортивной», пробираясь сквозь толпу. Прикрываясь картонной папкой, то и дело наступала кому-то на ноги, извинялась и получала такие же тычки и извинения от соседей по людскому потоку. И тут судьба, криво усмехнувшись, вынесла меня навстречу этому человеку. Будучи среднего роста, уткнулась лбом в его грудь, и откуда-то сверху из-под дурацкой полосатой шапки на меня свалились его очки. «Ой, мама родная!»- пронеслось в моей голове.
Вряд ли такое знакомство предвещает какое-либо романтическое продолжение. Не знаю, куда в тот день направлялся он, но вечером мы шли уже вместе. На город сыпались крупные хлопья снега, под ногами хлюпала каша из талой воды и столичной пыли. Судьба послала удивительного собеседника, и я, будучи любопытной, как все дочери Евы, быстро семенила за долговязым чудиком на рождественскую службу в костел на Лубянке.
Спустя много лет в очередной раз наши пути пересеклись после моего второго развода. В одно прекрасное утро мой муж, придерживая гудящую с похмелья голову, и глядя на мой халат, швабру и тапочки, заявил, что, несмотря на полное отсутствие во мне шарма, он меня все-таки любит. И громко икнул в подтверждение своей глубокой мысли. Наверное, иногда лучше все-таки помалкивать. Может быть, недостаток гламура не помешал бы нам и дальше обитать под одной крышей, а моих дальнейших приключений точно бы не случилось.
Творческая натура моего супруга, несомненно, страдала от отсутствия мировой гармонии и изящества в отношениях, и посему скитания его мятежного духа обычно заканчивались под кроватью, к которой он полз из последних сил с завидным упорством. На сей раз это был его последний поиск истины на моем прикроватном коврике. Почему-то можно простить разбитый спьяну горшок с любимым фикусом, но не простую констатацию факта превращения в домохозяйку, измученную пьющим мужем.
Мой французский принц в это время, как всегда, пребывал в перманентном ожидании родственной души. Трофеи, добытые на этой тропе, красовались под стеклом книжного шкафа у его кровати: фотографии первой подруги- жизнерадостной украинки, изучавшей французский в Гренобле; первой жены, москвички, сокурсницы; потом- коллеги с Реюньона и еще одной медсестры с этого же острова. Редким гостям, видевшим эту «галерею славы», непременно сообщалось, что «на всех здесь не хватило места».
Причина подобной любвеобильности находилась всегда рядом- стирала пыль с заляпанного стекла. Его маман. О ней я знала совсем немного, Серж упоминал лишь, что мои предшественницы «не сошлись с ней характером».
Евдокия… В сущности, это был удивительный экземпляр нашей соотечественницы. Просто поразительно, как быстро забывается голодное детство, грязная дорога «наверх», к вершинам обывательского счастья. И, как следствие,- в окружающих, в первую очередь, видятся собственные черты. Но если ты наделена «пробивной силой», то другие- «пронырливостью», если у тебя «обаяние»- у других «пошлая вульгарность», ты «удачно вышла замуж по большой любви», другие- «оторвали богатенького мужа».
Возможно, когда-то, давным-давно, она и походила на Бриджит Бардо, как с гордостью сообщал Серж, но сейчас, в свои семьдесят пять, Евдокия по-прежнему молодилась, что выглядело несколько странно. Ввалившийся рот был густо обмазан алой помадой, выцветшие глаза подведены ярко-голубым, а выбеленные волосы уложены в ту же «бабетту», что и во времена, когда ее обладательница была студенткой института советской торговли. Мадам смело позировала в раздельном купальнике, не стесняясь старческих пятен на пергаментной коже.
Евдокия была убеждена, что когда-нибудь, в ближайшие лет тридцать, в дверь ее единственного сына непременно постучится настоящая принцесса арийских кровей из порядочной королевской семьи, например, Гогенцоллернов. Впрочем, за годы ожидания она почти смирилась с мыслью, что может породниться и с Виндзорами. Остальные претендентки на руку и сердце ее сокровища отметались по причине недостаточно голубой крови, текущей в их жилах.
Неудивительно, что во время наших встреч во Франции Серж отправлял маман в отпуск, в Хорватию, откуда она ежедневно справлялась обо всех делах и выдавала четкие инструкции. Очевидно, Евдокия была заботливой матерью, а отдельные перегибы Серж объяснял ее трудным детством и несчастной жизнью, ведь она столько лет терпела его отца, которого совсем, ни капельки не любила! Образ страдалицы, взлелеянный ею, несколько расходился с действительностью, но это уже были происки врагов, которых у этого семейства оказалось более чем достаточно.
Поразительно, откуда у женщины, никогда не работавшей и занимавшейся выписыванием мудрых мыслей из рекламных газет в потрепанную тетрадку, столько недоброжелателей? Это так и осталось для меня загадкой. Легионы их, легионы… Во-первых, мировые сионисты; во-вторых, иранские родственники ее мужа; в-третьих, собственные родственники, оставшиеся в подмосковной деревне; в-четвертых, сами французы, настырно вторгавшиеся в ее глубокий внутренний мир; в-пятых, соседи-арабы.
Во всех проблемах- головной боли или расстройстве желудка она всегда видела козни или сионистов, или арабов; французы мешали использовать свою систему социального обеспечения в полной мере и вечно что-то ей недодавали; родной брат Евдокии, прозябавший в Подмосковье, самим фактом своего существования напоминал ей о совсем не великосветском происхождении. Что же касается родственников мужа, то их она считала «нагрузкой» (был такой термин в советской торговле), досадным приложением к Великому Шансу.
Евдокия всегда была женщиной практичной, и когда этот шанс появился, она, не задумываясь, им воспользовалась. Мужа-иранца она рассматривала исключительно как средство передвижения, которое в конце концов доставило ее во Францию. Судьба ракеты-носителя после вывода спутника на орбиту, как показывает космическая практика, всегда незавидна,- ее ступени сгорают в атмосфере. Впоследствии мадам определила больного и ставшего ненужным супруга в дом престарелых.
Бурная энергия Евдокии искала новый объект приложения. И нашла. Меня. После нашей очередной ссоры и расставания с Сержем в ней проснулась тяга к эпистолярному жанру.
Из ее письма я узнала много нового о себе, моей родне до десятого колена, а также своем внешнем виде. К своему удивлению обнаружила, что «бессовестно пользуюсь своей сексуальностью», «охмуряя» ее ненаглядное дитятко.
… Из зеркала выглянула изумленная взъерошенная тетка не первой молодости. Насколько помню, славы секс-символа за мной никогда не водилось. Хотя, в принципе, если расправить плечи (стекло явно польстило, приятно округлив формы), распустить куцую косичку и расчесаться…
Теперь это нелепое письмо кажется еще более смешным, но тогда все выглядело очень странно. Серж долго извинялся и оправдывал проделки матери временным помутнением рассудка. Поговорка о том, что нет ничего более постоянного, чем временное, почему-то в тот момент мне не вспомнилась, однако перспектива получить выжившую из ума свекровь стала весьма вероятной.
… Вообще-то, профессия точно меняет характер- несколько лет назад я вряд ли задумалась бы о причинах произошедших метаморфоз, сейчас же мне хотелось найти какую-то логику в поступках Сержа и его матери.
Конечно, раньше он был волосатее и жизнерадостнее, а теперь лыс и занудлив, но, в сущности, кто с годами становится моложе? Раньше его кожа пахла хорошим парфюмом, теперь к середине пятого десятка иногда его заглушает резкий тоскливый запах, перепутать который невозможно,- запах надвигающейся старости. Почему-то все чаще вспоминалась песнь «Аквариума» о старике Козлодоеве- грустная и унылая, как и все рассказы про казанов в отставке.
… Москва начала 2007 года потрясла Сержа. По Кутузовскому сплошным потоком шли автомобили, купить которые на зарплату среднестатистического врача ни в России, ни за границей просто невозможно.
«А почему ты не разбогатела?»- этот вопрос терзал его все время, пока он рассматривал супермоделей, выпархивающих из супермашин. Честно говоря, я не знала, что ему ответить. Не разбогатела. Сказать, что «не в деньгах счастье»? Наверное, не поверит. Отрезать, что если бы я была одной из тех птах, то он вряд ли был бы рядом? Конечно же, обидится. Я пыталась объяснить, что в нашей провинции мой самый успешный одноклассник держит на базаре собственную лавочку со всяким ширпотребом.
«У них-то получилось… Откуда у них деньги?»- все-таки у нас разные представления о такте… Я не работаю в налоговой инспекции, и олигархи не спешат поведать мне секреты своего бизнеса, а судьба тех, кто интересуется сам, обычно незавидна.
Там, где я живу, богатых людей не так уж и много, но периодически отдельных представителей этого племени с почетом провозят на отполированных черных джипах с веночками на капотах в сторону кладбища. Благодарным наследникам, наверное, достаются апартаменты на Канарах. Правда, осознание того, что на могилке будет стоять монумент во весь рост, и какая-нибудь птичка, истинный ценитель всех выдающихся памятников, нагадит на чеканный мраморный профиль,- сомнительное утешение и слабый стимул. Наверное, у нас природная аномалия. Никто из моих сверстников, оставшихся в нашем городе, так и не разбогател.
Однажды встретила своего одноклассника, сто лет не видела, стала расспрашивать, как жизнь, кто где. Про одного спрошу, про другого, он так покосился и спросил: "Ты что, не знаешь? Того уж нет, другого..." Просто физически нет. Кого-то убили, кто-то разбился. Выжить в этих передрягах- уже подвиг.
Мы расстались с Сержем в начале девяностых, и все метаморфозы, произошедшие за столько лет, обрушились на него в один миг настоящей волной: серый пирог смога над Москвой, иллюминация на улицах, мигающие, переливающиеся вывески, реклама, умопомрачительные ценники и кричащая роскошь. Он уезжал из Москвы коробейников, бурлящей, выживающей, голодной, живущей надеждой и жадно присматривающейся ко всему новому. Вернулся в Москву пресыщенную, которую уже трудно чем-либо удивить и растрогать.
Потрясенный, он, не отрываясь, смотрел в окно троллейбуса, с недоверием поглядывал в мою сторону, пытаясь определить, где я прячу свой кусок этого всеобщего счастья.
Вскоре идеи обустройства нашего совместного гнездышка где-нибудь на склонах Альп посыпались, как из рога изобилия. Проблема, правда, состояла в том, что мне нечего продать, чтобы приобрести там что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее хижину.
Его маман курсировала по местам, где отметились «новые русские», в надежде соблазнить меня перспективами жизни на берегу теплых южных морей, омывающих благодатный Европейский союз. Когда же мечта поживиться с моей помощью следами неиссякаемого нефтяного дождя, наконец, зачахла, Евдокия перешла в наступление.
В далекую Россию полетели письма с наклейками «срочно». Надо сказать, что мои познания в области ненормативной русской лексики существенно расширились, о существовании некоторых оборотов речи я даже и не подозревала. С каждым письмом список ее претензий все расширялся. Сначала она требовала вернуть мужской свитер, «всего лишь с одной дырочкой, аккуратно заштопанный», якобы украденный мною вместе с неким «почти новым» черным чемоданом. Спустя письмо к ним добавились пара «черных хлопковых трусов б/у» и какая-то «машинка для бритья волос в носу». В последних строчках содержались угрозы сообщить «граду и миру» о моей «воровской деятельности» и заплатить людям, якобы купившим поношенные портки, чтобы они заявили, что продавцом этого несметного богатства была я.
Получив это письмо из-за границы, с яркими почтовыми наклейками, я непроизвольно потерла кончик моего носа. Какими только эпитетами Евдокия не награждала его раньше! Он и «длинный», и «задранный от наглости» (моей, разумеется)… Впрочем, свою функцию- снабжать меня кислородом- он выполнял более-менее достойно, не считая перерывов на насморк и сильный насморк.
Говорят, что всегда надо доверять первому впечатлению. В очередной раз наступая на грабли и потирая ушибленный нос, я, как правило, все-таки вспоминаю эту незатейливую народную мудрость. В сущности, где гарантии того, что Серж, такой заботливый сейчас, не превратится в подобие своей маман? В конце концов, еще никому не удавалось получить от осинки апельсинки.
Наверное, Серж действительно искал тихую заводь для спокойной старости после бурных приключений, изредка, для развлечения, устраивая скандалы с выяснением отношений и упреками в том, что я не люблю его так, как он меня. Казалось, что теперь он хотел поглотить целиком и мое время, и мысли, и чувства. Я медленно растворялась в его любви, тягучей и липкой, бесконечно опровергая его подозрения и оправдываясь в ответ на его упреки. Отвратительное нытье о женской хитрости и коварстве в его исполнении звучало особенно погано. Свой отпуск я провела с ним, и этот месяц, увы, совсем не был похож на медовый. В мое отсутствие он слал страстные сообщения, при мне- играл в идиотские гонки на своем айфоне. Отвратительное гудение и жужжание с соседней подушки в полтретьего ночи способно умертвить любые светлые чувства к ближнему своему.
В последний год наши отношения превратились в ритуал- он звонил по скайпу и сообщал, кто из его коллег как на него посмотрел, кто улыбнулся и подмигнул, я же устало изображала ревность. В действительности вряд ли кто-то покушался на его обрюзгшие телеса, и он вынужденно хранил мне верность. Попытки пробудить интерес к себе казались по-детски наивными и жалкими, и сердиться было просто нелепо. Казалось, что мы обречены выяснять отношения- сейчас от остатков давнишней страсти, а потом- из-за того, что не находим вставную челюсть в привычном стаканчике.
В принципе, многие живут в гостевых браках долго и счастливо, но его подозрительность становилась навязчивой- он названивал в два ночи, бессовестно пользуясь разницей во времени, и спустя некоторое время главным моим желанием стало- выспаться, что явно не шло на пользу моей работе.
Неожиданно я поймала себя на том, что напеваю под нос «I want to break free», настоящий гимн свободе. Решение было принято- пора ставить точку в этой затянувшейся любовной истории.
Провожая его в аэропорту, я чувствовала, что это прощание на сей раз- навсегда. Вспоминались прогулки по осеннему Питеру и весенней Москве, две недели в Альпах: белые горы, синее, невероятно синее небо, искры капели, разлетающиеся на перилах балкона, солнце, рассыпающееся в тысячах брызг,- чудесное время любви, надежд и почти счастья. В тот момент было трудно предположить, насколько любовь зла.
Финал моей истории был весьма печален.
Примерно три месяца назад на меня внезапно обрушилась сомнительная популярность- десятки незнакомых мужчин зазывали на свидания, автоответчик был переполнен мартовскими воплями. Выяснилось, что встречи от моего имени на углу моего дома назначали из Франции (глобализация, однако!). Серж вообразил себя девушкой и начал рассылать объявления по сайтам знакомств; что именно он писал, звонившие прочитать стеснялись, но каждый получил от него и мой домашний адрес, и телефон, домашний и мобильный, электронную почту и даже телефон моих родителей. Когда мужчины, "желавшие познакомиться" в нашем маленьком городке закончились, начали звонить из Москвы и даже с Украины.
К чести моих сограждан, едва узнав о том, что страстные любовные письма им писал немолодой, потрепанный жизнью мужчина, большинство собиралось «принять соответствующие меры». Очевидно, это им удалось.
В сущности, изумлял не сам факт размещения объявлений о знакомстве от моего имени, потрясло то, как он вывернул мою тихую домашнюю жизнь наизнанку перед множеством незнакомых людей. Множество мельчайших деталей, известных лишь близким, внезапно стали достоянием всех- моя собака, мое детское прозвище, моя страсть к выращиванию фиалок на подоконнике. Все это было безжалостно вытащено на всеобщее обозрение.
Почему-то он считал себя вправе распоряжаться моей судьбой, в конечном счете, выяснилось, что он и жил моей жизнью. В сущности, а что я о нем знаю? В те редкие моменты, когда он рассказывал о себе, я всегда почему-то его жалела. Неудавшуюся карьеру Серж обычно объяснял происками надменных французов, не сложившуюся личную жизнь- проделками суетливой мамаши, вечно совавшей свой нос в чужие дела. В свободное время, а его у него было много, общался на интернет-форумах, шокируя завсегдатаев своей категоричностью и неуживчивостью.
Да, еще он с гордостью рассказывал, как коллеги называют его доктором Хаусом.
Вообще-то я не смотрю сериалы, хватило «Рабыни Изауры» в далеком детстве, но когда наконец увидела одну из серий про неугомонного диагноста, многое, если не все, встало на свои места. Весьма опрометчиво было не обращать внимания на героя, которому он так тщательно подражал! Похоже, и моя жизнь, и образ Хауса, и чужие проблемы на форумах - для него были всего лишь попытками заполнить пустоту в душе.
Иногда казалось, что он изначально хотел отомстить мне за свою несложившуюся жизнь, накопив всю свою ненависть… Могло ли это быть реализацией изощренного плана? Можно ли так притворяться, изображая преданную и нежную любовь? Впрочем, какая теперь разница?
В который раз я убедилась, что всегда надо доверять своему первому чувству, и с огромным сожалением констатировала, что самозабвенно любила козла. Пусть это и звучит печально, но, увы, точно и самокритично.
Последнее послание от Евдокии едва уместилось на жалком огрызке бумаги. Строки, написанные размашистым неровным почерком, клубились замысловатой спиралью, обличая меня во всех пороках мира сразу. Страница бреда, обильно приправленного сочными ругательствами, теперь вызывала лишь брезгливую жалость.
… Кусты смородины усыпаны гроздьями ягод, с клумбы доносится терпкий аромат календулы, июльское солнце нещадно печет, и лишь редкие облака неспешно плывут куда-то на юго-запад. Может быть, когда-нибудь они доберутся и до маленького городка в Альпах, но мне это уже безразлично. Я дышу этим пьянящим летним зноем и понимаю, что это, наверное, и есть счастье. Здесь и сейчас. Это- Свобода.