Прошлое.
В шкафу на верхней полке хранила мама самые ценные вещи, которые мне брать запрещалось: коробку с прозрачной крышкой, где на атласной подушечке лежали заграничные зеркало и щетка для волос; почти невесомую, приятно ласкающую руки своей бархатной шероховатостью, итальянскую сиреневую фетровую шляпку с коричневой вуалью и мелкими розочками; книгу запрещенного Михаила Зощенко, толстую, в сером переплете, тяжелую, как кирпич, поднять которую я могла только обеими руками и лаковую сумочку цвета топленого молока с металлической крепкой защелкой.
Было мне лет шесть, когда мама при мне открыла эту сумочку. Тонкий аромат нежно заструился из атласных недр сумочки-портфельчика, мама достала конверт и высыпала содержимое на стол. Старые квитанции, пожелтевшие листки календаря и две фотографии, одна-побольше, другая-поменьше.
На фото побольше был юноша в пиджаке и белой косоворотке. Он сидел вполоборота, сложив руки на коленях, задумчиво глядя куда-то в сторону. Задним фоном служила картина, на которой белоснежный конь с роскошной гривой пил воду из реки.
С фотографии смотрел не просто красивый юноша, что-то притягивающее было в этом тонком породистом лице, в нервных руках, в темных блестящих волосах.
«Какой красивый, -сказала я маме.-А кто это?»
И услышала в ответ привычное: «Учились вместе. Погиб. Под Краснодаром.»
Я уже неоднократно слышала эти слова, когда просматривала мамины альбомы. Там, на четких контрастных фото, стояли и сидели девушки с гладко зачесанными волосами и парни с пышными чубами в белых рубашках с одинаково расстегнутыми воротниками.
Я указывала на девушку и получала разнообразную информацию.
Вот Мотя Полторинова, звали ее «Полтора человека» за высокий рост. После окончания семилетки мотина мама сообщала соседкам: «Дуся (мама моя) в пирогический (педагогический) техникум поступила, а Мотюшка наша-в карпативный (кооперативный)!».
Вот девочка с восточным разрезом глаз: Зина Лебедь. Никаких прозвищ, ясное дело, с такой-то фамилией.
«Ну, что?-начинал перекличку их классный руководитель.-Лебедь прилетела?»
«Я не прилетела, а пришла,»-привычно обижалась на эту надоевшую шутку Зина.
«Прилетела-прилетела,-вредничал учитель.- Ты же - Лебедь, а лебеди летают!»
Когда же дело доходило до юношей, ответ почти всегда был один: «Погиб. Под Краснодаром.»
Наступал следующий раз нашего совместного путешествия в мамину юность, и я упрямо спрашивала о судьбе каждого, в глубине души надеясь на другой ответ. Вдруг мама ошиблась, забыла, перепутала, и хотя бы один из этих юношей, так спокойно и открыто смотрящих со старых снимков, окажется живым, как тот крепкий сутуловатый парень в центре фото, исподлобья глядящий в объектив.
И о нем мама всегда говорила одно и то же: «Воевал. Награжден. Иногда видимся.»
Звали парня Иван Танский. Его часть попала в окружение, и он с несколькими солдатами прорвался из вражеского кольца. Зимой, когда лиственные леса, окружающие родное село Майкопское, сбрасывают листву и становятся почти прозрачными, трое солдат постучали в окно маминой хаты. Голодные и замерзшие, они залезли на печку. А в это время в село уже вошли немцы. Бабушка была очень чистоплотной, и денщик высокого чина выбрал именно их хату для проживания своего господина. Мамину семью отселили в коровник и приказали не попадаться на глаза высокопоставленному офицеру.
Так они и жили: внизу, в хате-немцы, наверху, на чердаке или, как у нас говорят на Кубани: «на горище», ютились советские солдаты. Удивительно, и как это немцы не услышали, что над ними жили «квартиранты»?
«А если бы солдат нашли, что бы было?»-спросила я маму.
«Расстреляли бы, и их, и нас,»-отвечала она спокойно.
"А страшно было?"-продолжала я расспрашивать.
"Конечно,"-кивала мама головой.
В самом деле, не выгонять же ребят на мороз. Не нашли их, и слава Богу.
После наступления наших войск и освобождения села солдаты ушли на фронт. Иван достойно воевал и вернулся с войны офицером.
«Мама,-спустя годы попросила я,-расскажи мне об этом парне.»
И указала на фотографию темноволосого юноши. Я уже могла оценить тонкий красивый почерк, которым на обратной стороне фотографии были написаны незамысловатые стихи в духе того времени. А под надписью легким движением пера был изображен дубовый лист.
И мама начала короткий рассказ.
Звали юношу Николай Черняк. Он был яркой личностью: играл на гитаре, мандолине, пел, писал стихи, здорово рисовал и задник фотографии был выполнен его рукой, делал великолепные фотографии. Это фото тоже было сделано им. Николай был начитанным человеком и интересным собеседником.
Вот и весь сказ…
Его, как и других сверстников, мобилизовали и направили защищать Краснодар. Они были плохо вооружены, эти пацаны, и совсем не обучены. Ни один из них не успел написать домой ни единого письма. Они все полегли в кубанском черноземе, были похоронены наспех в братских могилах без указания имен и фамилий.
Просто бойцы.
Закрывшие собой Родину.
В самом прямом и потому жутком смысле этого слова.
Живая, теплая, дышащая стена из мальчишек. Красивых и высоких, маленьких и лопоухих, смуглых, веснушчатых и губастеньких.
Разных.
Но одинаково дорогих и любимых.
Вечная материнская невыплаканная боль. Матери так и не смогли узнать, где именно лежат дорогие их сердцу сыночки, в какой из многочисленных и часто заброшенных могил.
Где тот надгробный камень, у которого можно выплакаться, выкричать хотя бы малую толику непрекращающейся материнской саднящей боли, печали по ним, таким единственным и любимым?...
Вечная память им, нецелованным, не оставившим после себя на свете продолжения, погибшим на взлете, еще неокрепшим птенцам, которые смогли бы многое сделать для своей страны. А успели сделать только одно, но главное мужское дело: защитили Родину. И погибли как герои, число которым на российской земле ЛЕГИОН.
Прошли годы.
Минуло десять лет, как улетела в заоблачные дали светлая мамочкина душенька.
В мае 2009 года я впервые побывала на празднике «Шолоховская весна» в станице Вешенская Ростовской области.
Что за шумный разноголосый фейерверк из русских и украинских песен и плясок, вертящийся калейдоскоп великолепных костюмов!
Каждый район Ростовской области оформлял свой «курень», этакое казачье подворье со старинными кувшинами, деревянными корытами и прочей утварью ушедших лет.
Я остановилась у «подворья» одного из районов, заговорила с разбитной казачкой в малиновой атласной кофте, та взмахнула рукой, и к ней подошли участники музыкального ансамбля. Женщины были одеты ярко, как и положено казачкам, а мужчины - в синих и черных атласных шароварах и вышитых косоворотках.
«Репетируем!»-скомандовала моя собеседница, и ансамбль запел.
Моя любимая «Ничь яка мисячна»!!...
Солировал темноволосый мужчина лет сорока. Светило яркое солнце, лицо его было неотчетливо видно, но, когда он обернулся в мою сторону… я обомлела.
ОДНО ЛИЦО!!!
Черняк…
Николай…
Коля....
Только повзрослевший вдвое и … как бы это сказать… в цветном исполнении.
Синие глаза, черные смоляные блестящие волосы, смуглое лицо, белоснежные зубы. У Николая, наверняка, были такие же… Яркое, запоминающееся лицо.
Как же он был, наверное, красив, тот, девятнадцатилетний Николай, загадочный и неприступный, девичья зазноба, не доставшийся никому.
После выступления ансамбля я долго не решалась, а потом все-таки подошла к солисту и задала один единственный вопрос: «Вам ни о чем не говорит имя Николай Черняк?»
Удивленный мужчина отрицательно покачал головой.
А я поблагодарила судьбу за миг, который позволил мне заглянуть в глаза красивому мальчику из прошлого, точная копия которого живет в этом мире, улыбается солнцу и поет соловьиным своим голосом песни, недопетые его далеким двойником.