сонеты Шекспира современный перевод

  1
     From fairest creatures we desire increase,
     That thereby beauty's rose might never die,
     But as the riper should by time decease,
     His tender heir might bear his memory:
     But thou, contracted to thine own bright eyes,
     Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
     Making a famine where abundance lies,
     Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
     Thou that art now the world's fresh ornament
     And only herald to the gaudy spring,
     Within thine own bud buriest thy content,
     And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
     Pity the world, or else this glutton be,
     To eat the world's due, by the grave and thee.

            Самойлов
Красавицы рождают нам детей,
Так роза красоты не умирает:
О зрелой, облетающей с ветвей
Бутон - наследник  память сохраняет.

Ты обручён глазами  сам с собой,
Огонь, своею юностью питаешь,
Сверх меры награждённый красотой,
Eё, как враг,  жестоко обижаешь.

Ты – украшенье мира, эталон,
Красот  весны единственный  глашатай,
Как  роза пряча,  красоту в бутон,
Скупясь, рискуешь кончить жизнь  растратой.
            
Жалея мир, не забирай в могилу
Того, что ему дорого и мило.

            Маршак
    
Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая.
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюбленный красоту,
Все лучшие ей отдавая соки,
Обилье превращаешь в нищету, -
Свой злейший враг, бездушный и жестокий.

Ты - украшенье нынешнего дня,
Недолговременной весны глашатай, -
Грядущее в зачатке хороня,
Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!
2
     When forty winters shall besiege thy brow,
     And dig deep trenches in thy beauty's field,
     Thy youth's proud livery so gazed on now
     Will be a tottered weed of small worth held:
     Then being asked where all thy beauty lies,
     Where all the treasure of thy lusty days,
     To say within thine own deep-sunken eyes
     Were an all-eating shame, and thriftless praise.
     How much more praise deserved thy beauty's use,
     If thou couldst answer, `This fair child of mine
     Shall sum my count, and make my old excuse',
     Proving his beauty by succession thine.
     This were to be new made when thou art old,
     And see thy blood warm when thou feel'st it cold.

            Самойлов
Когда чело осадят сорок зим,
На поле красоты воюя с плотью,
Наряд, в котором ты неотразим,
Начнут считать за жалкие лохмотья;

А если люди спросят: «Что с тобой,
Куда девалась, красота наряда?»
Не занимайся глупой похвальбой ,
Твердя: »В глазах храню я всё, что надо.»

Достойней прозвучит: « Я жил не зря,               
Вот оправданье старости - ребёнок,
Старался я, в нём копию творя,
Поэтому он  мой портрет с пелёнок.

Я с ним, и поседев,  не буду стар,
Согреет сердце юной крови жар»
            Маршак

Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим,
Кто будет помнить царственный наряд,
Гнушаясь жалким рубищем твоим?

И на вопрос: "Где прячутся сейчас
Остатки красоты веселых лет?" -
Что скажешь ты? На дне угасших глаз?
Но злой насмешкой будет твой ответ.

Достойней прозвучали бы слова:
"Вы посмотрите на моих детей.
Моя былая свежесть в них жива,
В них оправданье старости моей".

Пускай с годами стынущая кровь
В наследнике твоем пылает вновь!
3
     Look in thy glass and tell the face thou viewest,
     Now is the time that face should form another,
     Whose fresh repair if now thou not renewest,
     Thou dost beguile the world, unbless some mother.
     For where is she so fair whose uneared womb
     Disdains the tillage of thy husbandry?
     Or who is he so fond will be the tomb
     Of his self-love to stop posterity?
     Thou art thy mother's glass, and she in thee
     Calls back the lovely April of her prime;
     So thou through windows of thine age shalt see,
     Despite of wrinkles, this thy golden time.
     But if thou live rememb'red not to be,
     Die single, and thine image dies with thee.


Глянь в зеркало, увидев отраженье,
Скажи: Пора создать живой  портрет,
Порадует и мир твоё решенье,
И девушкам в нём благодати свет.

Ведь ты же видишь, что любая рада
Дать девственное лоно распахать?
А может быть любовь к себе - преграда,
Из за неё свой род готов  прервать?

Для рода стать гробницей – вероломство,
Ты зеркало для матери своей,
Она в тебе, а ты в своём потомстве
Вернёшь себе апрель минувших дней.

Но если ты решил прервать свой род –
Живи один и образ твой умрёт.

            Маршак

Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, -
Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты - отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под, старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой - с тобою.
4    
     Unthrifty loveliness, why dost thou spend
     Upon thyself thy beauty's legacy?
     Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
     And being frank she lends to those are free:
     Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
     The bounteous largess given thee to give?
     Profitless usurer, why dost thou use
     So great a sum of sums, yet canst not live?
     For having traffic with thyself alone,
     Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
     Then how, when Nature calls thee to be gone,
     What  cceptable audit canst thou leave?
     Thy unused beauty must be tombed with thee,
     Which us d lives th'executor to be.
 
            Самойлов

Зачем ты красоту – богатство рода
Транжиришь на себя, прелестный мот?
Она не дар, расщедрившись, природа
Её с возвратом щедрому даёт.

Прекрасный  скряга, неужели ссуду
Хозяину не хочешь возвращать?
Без счёта тратя, задолжал повсюду,
Не научившись прибыль получать.

Хитришь, ведёшь дела с самим собою,
Живя обманом, ты уже банкрот,
Когда судьба отправит смерть с косою,
            Где ты возьмёшь приемлемый отчёт?

Делись с детьми своею красотой,
Пока не похоронена  с тобой.

            Маршак
            
            Растратчик милый, расточаешь ты
Свое наследство в буйстве сумасбродном.
Природа нам не дарит красоты,
Но в долг дает - свободная свободным.

Прелестный скряга, ты присвоить рад
То, что дано тебе для передачи.
Несчитанный ты укрываешь клад,
Не становясь от этого богаче.

Ты заключаешь сделки сам с собой,
Себя лишая прибылей богатых.
И в грозный час, назначенный судьбой,
Какой отчет отдашь в своих растратах?

С тобою образ будущих времен,
Невоплощенный, будет погребен.
5
     Those hours that with gentle work did frame
     The lovely gaze where every eye doth dwell
     Will play the tyrants to the very same,
     And that unfair which fairly doth excel;
     For never-resting time leads summer on
     To hideous winter and confounds him there,
     Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
     Beauty o'ersnowed and bareness every where:
     Then were not summer's distillation left
     A liquid prisoner pent in walls of glass,
     Beauty's effect with beauty were bereft,
     Nor it nor no remembrance what it was.
     But flowers distilled, though they with winter meet,
     Leese but their show; their substance still lives sweet.

            Самойлов
То время, что ваяло облик твой,
Таким, что он притягивает  взгляды,
Расправится с твоею  красотой,
Не будет ни отсрочки, ни пощады,

Неутомимый времени поток
Во мраке зимней стужи губит лето:
Сорвав листву и заморозив сок,
Пустую землю красит белым цветом.

Лишь тот, кто зрелой розы аромат
За каплей каплю соберёт весною
И слив в сосуд , усиленным стократ,
Спасёт его от  гибели зимою.

Теряя плоть, замёрзшие цветы
В духах оставят сущность красоты.


Маршак

Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз -
Летучий пленник, запертый в стекле, -
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,
Но сохранили душу красоты.

6

     Then let not winter's ragged hand deface
     In thee thy summer ere thou be distilled:
     Make sweet some vial; treasure thou some place
     With beauty's treasure ere it be self-killed:
     That use is not forbidden usury
     Which happies those that pay the willing loan;
     That's for thyself to breed another thee,
     Or ten times happier be it ten for one;
     Ten times thyself were happier than thou art,
     If ten of thine ten times refigured thee:
     Then what could death do if thou shouldst depart,
     Leaving thee living in posterity?
     Be not self-willed, for thou art much too fair
     To be death's conquest and make worms thine heir.

    
            Не позволяй зиме испортить лето,
Убив в тебе с эссенцией цветок;
Свой облик передай,  как эстафету,
Разлив по чашам жизнь дарящий сок.

Такой кредит не убивает душу,
И плоть не обрекает на тюрьму,
Своим потомством, заселяя  сушу,
Плати процент хоть  десять к одному.

Кто десять сыновей - по десять внуков
Уговорит отчизне подарить,
Счастливым будет, смерть опустит  руки,
Увидев, что весь род не истребить.

А тот, кто не завёл себе детей,
Наследниками делает червей.

Маршак

Смотри же, чтобы жесткая рука
Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.

Как человек, что драгоценный вклад
С лихвой обильной получил обратно,
Себя себе вернуть ты будешь рад
С законной прибылью десятикратной.

Ты будешь жить на свете десять раз,
Десятикратно в детях повторенный,
И вправе будешь в свой последний час
Торжествовать над смертью покоренной.

Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
7 
     Lo in the orient when the gracious light
     Lifts up his burning head, each under eye
     Doth homage to his new-appearing sight,
     Serving with looks his sacred majesty;
     And having climbed the steep-up heavenly hill,
     Resembling strong youth in his middle age,
     Yet mortal looks adore his beauty still,
     Attending on his golden pilgrimage:
     But when from highmost pitch, with weary car,
     Like feeble age he reeleth from the day,
     The eyes (fore duteous) now converted are
     From his low tract and look another way:
     So thou, thyself outgoing in thy noon,
     Unlooked on diest unless thou get a son.

            
            Смотри, как благодатное светило
Встаёт, пылая гордой головой,
Оно глаза людей  приворожило
И повело их взгляды за собой;

Когда на холм небес взошло неспешно,
Как крепкий человек в расцвете дней,
С земли им любовались взгляды грешных,
Но преданных по - прежнему людей;

Пройдя  зенит, устав пылать,возница,
Погнал на запад загнанных коней,
Увидев это, отвернулись лица,
От гаснущих на западе лучей.

Не заведёшь в свой полдень себе сына,
Один, как солнце, встретишь час кончины.

Маршак

            Пылающую голову рассвет
Приподымает с ложа своего,
И все земное шлет ему привет,
Лучистое встречая божество.

Когда в расцвете сил, в полдневный час,
Светило смотрит с высоты крутой, -
С каким восторгом миллионы глаз
Следят за колесницей золотой!

Когда же солнце завершает круг
И катится устало на закат,
Глаза его поклонников и слуг
Уже в другую сторону глядят.

Оставь же сына  юность хороня,
Он встретит солнце завтрашнего дня!
8
     Music to hear, why hear'st thou music sadly?
     Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
     Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
     Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
     If the true concord of well-tun d sounds,
     By unions married, do offend thine ear,
     They do but sweetly chide thee, who confounds
     In singleness the parts that thou shouldst bear;
     Mark how one string, sweet husband to another,
     Strikes each in each by mutual ordering;
     Resembling sire, and child, and happy mother,
     Who all in one, one pleasing note do sing;
     Whose speechless song being many, seeming one,
     Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'

            Самойлов
   
Сам музыка - от музыки грустишь?
Приятное- приятному отрада;
Зачем же любишь то, за что коришь,
И рад принять несущее досаду?

Быть может, оскорбляет струн упрёк,
Пропетый ими слаженно и дружно:
Напрасно не хотел жениться в срок -
Один ты будешь никому не нужным.

Смотри, как струны дружат  меж собой -
Так мать с отцом поют в объятьях сына,
Им нравится и жить, и петь, семьёй,
Единство – светлой радости причина.

Не разделить трёх стройных голосов:
«Один – ничто» - поют они без слов.

Маршак

Ты - музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?

Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?

Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, -
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.

Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти.
9
     Is it for fear to wet a widow's eye
     That thou consum'st thyself in single life?
     Ah! if thou issueless shalt hap to die,
     The world will wail thee like a makeless wife;
     The world will be thy widow and still weep,
     That thou no form of thee hast left behind,
     When every private widow well may keep,
     By children's eyes, her husband's shape in mind:
     Look what an unthrift in the world doth spend
     Shifts but his place, for still the world enjoys it,
     But beauty's waste hath in the world an end,
     And kept unused the user so destroys it:
     No love toward others in that bosom sits
     That on himself such murd'rous shame commits.

Боишься увлажнить глаза вдовы,
Поэтому живёшь ты одиноко?
О! Оправданья эти не новы,
Бездетностью накажешь мир жестоко.

Твоей вдовой он будет слёзы лить,
Ему твой образ был в потомках нужен,
Поверь, вдове боль легче пережить –
Взглянув на сына вспомнит облик мужа.

Когда наследство предков тратит мот,
Оно в другие руки попадает,
Кто детям  красоту не раздаёт,
Тот скупостью её уничтожает.

Живёт и умирает, как  злодей,
Не осчастливив  женщин и детей.

Маршак

Должно быть, опасаясь вдовьих слез,
Ты не связал себя ни с кем любовью.
Но если б грозный рок тебя унес,
Весь мир надел бы покрывало вдовье.

В своем ребенке скорбная вдова
Любимых черт находит отраженье.
А ты не оставляешь существа,
В котором свет нашел бы утешенье.

            Богатство, что растрачивает мот,
Меняя место, в мире остается.
А красота бесследно промелькнет,
И молодость, исчезнув, не вернется.


Кто предает себя же самого -
Не любит в этом мире никого!
10
     For shame deny that thou bear'st love to any,
     Who for thyself art so unprovident.
     Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
     But that thou none lov'st is most evident;
     For thou art so possess'd with murd'rous hate,
     That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
     Seeking that beauteous roof to ruinate
     Which to repair should be thy chief desire:
     O change thy thought, that I may change my mind!
     Shall hate be fairer lodged than gentle love?
     Be as thy presence is, gracious and kind,
     Or to thyself at least kind-hearted prove:
     Make thee another self, for love of me,
     That beauty still may live in thine or thee.



Стыдись! Не ври, что ты кого - то любишь,
Нет в этом пользы даже для тебя;
Ты многими любим, но всех погубишь,
Сам никого на свете не любя.

Так одержим убийственною страстью,
Что строишь козни самому себе,
Храни  свой дом – залог любви и счастья,
О  нём забота - главное в судьбе.

О, изменись! Я  поменяю мненье!
Пусть в дом вражды заселится любовь,
Будь милостивым, добрым и влеченью
Продолжить в детях род не прекословь.

Опомнившись,  живи на белом свете,
Чтоб красота твоя осталась в детях.

             Маршак

По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь,
Что ясно всем - живешь ты, не любя.

Свои лютый враг, не зная сожаленья,
Ты разрушаешь тайно день за днем
Великолепный, ждущий обновленья,
К тебе в наследство перешедший дом.

Переменись - и я прощу обиду,
В душе любовь, а не вражду пригрей.
Будь так же нежен, как прекрасен с виду,
И стань к себе щедрее и добрей.

Пусть красота живет не только ныне,
Но повторит себя в любимом сыне.

11
     As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st
     In one of thine, from that which thou departest,
     And that fresh blood which youngly thou bestow'st
     Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
     Herein lives wisdom, beauty, and increase,
     Without this, folly, age, and cold decay:
     If all were minded so, the times should cease,
     And threescore year would make the world away.
     Let those whom Nature hath not made for store,
     Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
     Look whom she best endowed she gave the more;
     Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
     She carved thee for her seal, and meant thereby,
     Thou shouldst print more, not let that copy die.

Пока ты вянешь, расцветает сын,
В нём часть твоя становится сильнее,
А кровь бурлит, как водопад с вершин,
Ты вправе называть её своею.

В отцовстве мудрость, красота и рост,
Безбрачие - мороз и запустенье.
Будь все, как ты, ушли бы  на погост
Все люди мира за три поколенья.

Пусть те, кого  природа  создала
Уродами  погибнут от бесплодья,
А те, кому обильный дар дала –
Умножат и потомков,  и угодья.

Природою ты создан, как печать,
Чтоб мог свой облик в детях повторять.

Маршак

Мы вянем быстро - так же, как растем.
Растем в потомках, в новом урожае.
Избыток сил в наследнике твоем
Считай своим, с годами остывая.

Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времён
И мир исчез бы в шесть десятилетий.

Пусть тот, кто жизни и земле не мил, -
Безликий, грубый, - гибнет невозвратно.
А ты дары такие получил,
Что возвратить их можешь многократно.

Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
12
     When I do count the clock that tells the time,
     And see the brave day sunk in hideous night,
     When I behold the violet past prime,
     And sable curls all silvered o'er with white,
     When lofty trees I see barren of leaves,
     Which erst from heat did canopy the herd,
     And summer's green all girded up in sheaves
     Borne on the bier with white and bristly beard:
     Then of thy beauty do I question make
     That thou among the wastes of time must go,
     Since sweets and beauties do themselves forsake,
     And die as fast as they see others grow,
     And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
     Save breed to brave him when he takes thee hence.

            Когда часы ведут учёт мгновеньям,
Прекрасный день ночь гасит темнотой,
Фиалка отцветает, а старенье
В кудрях всё гуще блещет сединой;
          
            С деревьев листья падают под ноги,
Они стада спасали в летний зной,
Дары полей на дрогах по дроге,
Везут в снопах с колючей бородой;

Тогда грущу, о друге вспоминая,
В урочный час покинет белый свет,
Нас  время не щадит серпом махая,
Готовя место для идущих вслед.

Вступить  с ним в спор решатся лишь потомки,
Когда тебя смерть заберёт в потёмки.

Маршак
            Когда часы мне говорят, что свет
Потонет скоро в грозной тьме ночной,
Когда фиалки вянет нежный цвет
И темный локон блещет сединой,

Когда листва несется вдоль дорог,
В полдневный зной хранившая стада,
И нам кивает с погребальных дрог
Седых снопов густая борода, -

Я думаю о красоте твоей,
О том, что ей придется отцвести,
Как всем цветам лесов, лугов, полей,
Где новое готовится расти.

Но если смерти серп неумолим,
Оставь потомков, чтобы спорить с ним!
13
     O that you were your self! but, love, you are
     No longer yours than you yourself here live;
     Against this coming end you should prepare,
     And your sweet semblance to some other give:
     So should that beauty which you hold in lease
     Find no determination; then you were
     Your self again after yourself's decease,
     When your sweet issue your sweet form should bear.
     Who lets so fair a house fall to decay,
     Which husbandry in honour might uphold
     Against the stormy gusts of winter's day
     And barren rage of death's eternal cold?
     O, none but unthrifts: dear my love, you know
     You had a father, let your son say so.

    
Мой милый друг, собой распоряжайся,
     Себе хозяин ты, пока живой,
Поэтому в ребёнке повторяйся,
Оставь потомкам милый облик свой.

В аренду,  взяв красу, не будь беспечным,
Заботиться о ней не забывай,
Чтоб облик твой жил после смерти вечно
Наследнику его передавай.

Кто дом позволит привести в упадок,
Когда с годами мог бы обновлять,
Ухаживать, поддерживать порядок,
И холод смерти в двери не пускать?

Один лишь мот! Ты, как отец хорош,
Пусть сын твой скажет :» На отца похож».

Маршак
Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой,
Пусть будет кто-то на тебя похож.

Тебе природой красота дана
На очень краткий срок, и потому
Пускай по праву перейдет она
К наследнику прямому твоему.

В заботливых руках прекрасный дом
Не дрогнет перед натиском зимы,
И никогда не воцарится в нем
Дыханье смерти, холода и тьмы.

О, пусть, когда настанет твой конец,
Звучат слова: "Был у меня отец!"
14
    
     Not from the stars do I my judgment pluck,
     And yet methinks I have astronomy,
     But not to tell of good or evil luck,
     Of plagues, of dearths, or seasons' quality;
     Nor can I fortune to brief minutes tell,
     Pointing to each his thunder, rain and wind,
     Or say with princes if it shall go well
     By oft predict that I in heaven find:
     But from thine eyes my knowledge I derive,
     And, constant stars, in them I read such art
     As truth and beauty shall together thrive
     If from thy self to store thou wouldst convert:
     Or else of thee this I prognosticate,
     Thy end is truth's and beauty's doom and date.


На звёзды время по ночам не трачу,
Но всё же с астрономией знаком,
Не  так, чтобы предсказывать удачу,
Чуму и голод чувствовать нутром;

На каждый миг не в силах дать совета,
На дождь и град в судьбе не укажу,
Разглядывая звёзды и планеты
Дела земных царей не предскажу.

Для знаний у меня своя причина -
Твои глаза сумели убедить,
Что будет правда с красотой едина,
Когда начнёт твой облик в сыне жить.

            А, если ты захочешь жить  иначе –
О красоте и правде мир заплачет.

Маршак
Я не по звездам о судьбе гадаю,
И астрономия не скажет мне,
Какие звезды в небе к урожаю,
К чуме, пожару, голоду, войне.

Не знаю я, ненастье иль погоду
Сулит зимой и летом календарь,
И не могу судить по небосводу,
Какой счастливей будет государь.

            Но вижу я в твоих глазах предвестье,
По неизменным звездам узнаю,
Что правда с красотой пребудут вместе,
Когда продлишь в потомках жизнь свою.

А если нет - под гробовой плитою
Исчезнет правда вместе с красотою.
15
     When I consider every thing that grows
     Holds in perfection but a little moment,
     That this huge stage presenteth nought but shows
     Whereon the stars in secret influence comment;
     When I perceive that men as plants increase,
     Cheer d and checked even by the selfsame sky,
     Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
     And wear their brave state out of memory:
     Then the conceit of this inconstant stay
     Sets you most rich in youth before my sight,
     Where wasteful Time debateth with Decay
     To change your day of youth to sullied night,
     And all in war with Time for love of you,
     As he takes from you, I ingraft you new.
   
 

Всё то, что на земле произрастает,
Бывает совершенным только  миг;
На сцене мира звёзды управляют
Спектаклем непонятным для других.

            Растенья и людей роднит порядок:
            Рост каждого зависит от небес,
В зените начинается упадок,
Забвением кончается регресс.

Итог раздумий грусть от пониманья:
Мой друг сегодня юностью богат,
Но Время не замедлит  Увяданье,
Прекрасный  полдень превратит в закат.

Любя тебя, придти на помощь рад,
Что Время отберёт - верну  назад.

Маршак
Когда подумаю, что миг единый
От увяданья отделяет рост,
Что этот мир - подмостки, где картины
Сменяются под волхвованье звезд,

Что нас, как всходы нежные растений,
Растят и губят те же небеса,
Что смолоду в нас бродит сок весенний,
Но вянет наша сила и краса, -

О, как я дорожу твоей весною,
Твоей прекрасной юностью в цвету.
А время на тебя идет войною
И день твой ясный гонит в темноту.

Но пусть мой стих, как острый нож садовый,
Твой век возобновит прививкой новой.
16
     But wherefore do not you a mightier way
     Make war upon this bloody tyrant Time,
     And fortify yourself in your decay
     With means more bless d than my barren rhyme?
     Now stand you on the top of happy hours,
     And many maiden gardens, yet unset,
     With virtuous wish would bear your living flowers,
     Much liker than your painted counterfeit:
     So should the lines of life that life repair
     Which this time's pencil or my pupil pen
     Neither in inward worth nor outward fair
     Can make you live yourself in eyes of men:
     To give away yourself keeps yourself still,
     And you must live drawn by your own sweet skill.

    

Ну, почему ты сам не рвёшься в бой,
И не накажешь время за грехи,
Не защищаешь молодость собой,
Надёжнее, чем все  мои стихи.

Сегодня ты хозяин, господин,
Вокруг сады  забот и ласк хотят,
Возделай их, они верней картин,
В своих цветах твой облик воплотят.

Пока силён, так жизнь свою устрой,
Чтоб люди, без пера и без кистей,
Узнали, что ты телом и душой,
Прекрасен  был  в дни юности своей.

Отдав себя, ты сохранишь в другом,
Себя своим  любовным мастерством.

 Маршак
Но если время нам грозит осадой,
То почему в расцвете сил своих
Не защитишь ты молодость оградой
Надежнее, чем мой бесплодный стих?

Вершины ты достиг пути земного,
И столько юных девственных сердец
Твой нежный облик повторить готовы,
Как не повторит кисть или резец.

Так жизнь исправит всё, что изувечит.
И если ты любви себя отдашь,
Она тебя верней увековечит,
Чем этот беглый, хрупкий карандаш.

Отдав себя, ты сохранишь навеки
Себя в созданье новом - в человеке.


17   
     Who will believe my verse in time to come
     If it were filled with your most high deserts?
     Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
     Which hides your life, and shows not half your parts.
     If I could write the beauty of your eyes,
     And in fresh numbers number all your graces,
     The age to come would say, `This poet lies;
     Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
     So should my papers (yellowed with their age)
     Be scorned, like old men of less truth than tongue,
     And your true rights be termed a poet's rage
     And stretch d metre of an  ntique song:
     But were some child of yours alive that time,
     You should live twice, in it and in my rhyme.



Не будет веры ни одной странице,
Где похвалой тебе наполнен стих,
Хоть видит небо, что они гробница
Для половины доблестей твоих.

            А, если я сумею вдохновиться
И описать стихами твой портрет,
Грядущий век прочтёт и возмутится:
«Таких  красавцев не было, и нет!»

Листая пожелтевшие страницы,
Презрительно  он скажет:» автор лжёт,
Описывая ангельские лица,
Болтун мечты за правду выдаёт».

Что я правдив, своею красотой
Поможет доказать ребёнок твой.

 Маршак
Как мне уверить в доблестях твоих
Тех, до кого дойдет моя страница?
Но знает Бог, что этот скромный стих
Сказать не может больше, чем гробница.

Попробуй я оставить твой портрет,
Изобразить стихами взор чудесный, -
Потомок только скажет: "Лжет поэт,
Придав лицу земному свет небесный!"

И этот старый, пожелтевший лист
Отвергнет он, как болтуна седого,
Сказав небрежно: "Старый плут речист,
Да правды нет в его речах ни слова!"

Но, доживи твой сын до этих дней,
Ты жил бы в нем, как и в строфе моей.
18
     Shall I compare thee to a summer's day?
     Thou art more lovely and more temperate:
     Rough winds do shake the darling buds of May,
     And summer's lease hath all too short a date;
     Sometime too hot the eye of heaven shines,
     And often is his gold complexion dimmed;
     And every fair from fair sometime declines,
     By chance or nature's changing course untrimmed:
     But thy eternal summer shall not fade,
     Nor lose possession of that fair thou ow'st,
     Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,
     When in eternal lines to time thou grow'st.
     So long as men can breathe or eyes can see,
     So long lives this, and this gives life to thee.

Как с летним днём сравнить твои черты?
Ты красивей, умеренней при этом:
Срывает ветер майские  цветы,
Не успеваем насладиться летом;

То всё сжигая светит в небе глаз,
То, хмурясь, прячет яркий блеск  за тучей,
Прекрасное прекрасно только час,
Капризен и силён в природе случай.

Твоя краса принадлежит векам,
Её не портят ни зима, ни лето,
Таскаясь чёрной тенью по пятам,
Не может смерть убить мои сонеты

Покуда люди дышат и читают
Они тебя забыть не позволяют.

            Маршак

Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше!

То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода.
Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа.

А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень -
Ты будешь вечно жить в строках поэта.

Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор.
19
   Devouring Time, blunt thou the lion's paws,
     And make the earth devour her own sweet brood;
     Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
     And burn the long-lived phoenix in her blood;
     Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,
     And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
     To the wide world and all her fading sweets;
     But I forbid thee one most heinous crime:
     O, carve not with thy hours my love's fair brow,
     Nor draw no lines there with thine  ntique pen;
     Him in thy course untainted do allow
     For beauty's pattern to succeeding men.
     Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
     My love shall in my verse ever live young.


Обжора время, тигру зубы рви,
Тупи льву когти, раз тебе не милы;
Плоть Феникса сожги в его  крови,
Земля пусть заберёт, что породила;

Твори, что хочешь, старь и разрушай,
С ненастьем путай ясную погоду,
Мороз зимы меняй на тёплый май,
Лишь одного,  прошу, не делай сроду:

Не тронь пером чело моей любви,
От злобы  дней огороди барьером,
Старение навек останови,
Пусть для потомков служит он примером.

А впрочем, можешь наносить урон,
В моих сонетах юным будет он.

Маршак
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.

Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбок слезы, плачем - смех.
Что хочешь делай с миром и со мной, -
Один тебе я запрещаю грех.

Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времен послужат образцом.

А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
20
     A woman's face with Nature's own hand painted
     Hast thou, the master-mistress of my passion;
     A woman's gentle heart, but not acquainted
     With shifting change, as is false women's fashion;
     An eye more bright than theirs, less false in rolling,
     Gilding the object whereupon it gazeth;
     A man in hue, all hues in his controlling,
     Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
     And for a woman wert thou first created,
     Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
     And by addition me of thee defeated,
     By adding one thing to my purpose nothing.
     But since she pricked thee out for women's pleasure,
     Mine be thy love and thy love's use their treasure.


Ты с женским ликом создан был природой,
Для страсти господин, и госпожа;
Нежнее женщин сердцем, но отроду,
Живёшь, лишь, постоянством дорожа;

Глаза ярки, но нету в них обмана,
Сияя взгляд,  предметы золотит;
Мужская стать - стройнее нету стана,
Такой  мужчин и женщин покорит.

Создать пыталась женщиной природа,
Влюбившись, передумала она,
Порадовала женскую породу,
Лишив меня твоей любви и сна.

Исправь ошибку - дай любовь в награду,
            А силой юной плоти  женщин радуй.

Маршак
Лик женщины, но строже, совершенней
Природы изваяло мастерство.
По-женски ты красив, но чужд измене,
Царь и царица сердца моего.


Твои нежный взор лишен игры лукавой,
Но золотит сияньем все вокруг.
Он мужествен и властью величавой
Друзей пленяет и разит подруг.

Тебя природа женщиною милой
Задумала, но, страстью пленена,
Она меня с тобою разлучила,
А женщин осчастливила она.

Пусть будет так. Но вот мое условье:
Люби меня, а их дари любовью.
21
     So is it not with me as with that Muse,
     Stirred by a painted beauty to his verse,
     Who heaven itself for ornament doth use,
     And every fair with his fair doth rehearse,
     Making a couplement of proud compare
     With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
     With April's first-born flowers, and all things rare
     That heaven's air in this huge rondure hems.
     O let me, true in love, but truly write,
     And then believe me, my love is as fair
     As any mother's child, though not so bright
     As those gold candles fixed in heaven's air:
     Let them say more that like of hearsay well,
     I will not praise that purpose not to sell.


Я не из тех, чью музу вдохновляют
Раскрашенные лица жён вельмож,
Кто,  не стыдясь, в поэмах применяет,
Расхваливая дам, сравнений ложь,

Равняя с ними перл земли и моря,
И про апрель, и про цветы cоврёт,
Расхваставшись, в безудержном задоре
Припомнит и огромный небосвод.

            Позвольте мне быть искренним в сонетах;
Моя любовь, признаюсь не шутя,
Не так ярка, как звёзды, но при этом
Прекрасна, как для матери дитя.

Хвалой не буду цену набивать
Тому, чем не намерен торговать.




Маршак
Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землей и океаном синим.

Пускай они для украшенья строф
Твердят в стихах, между собою споря,
О звездах неба, о венках цветов,
О драгоценностях земли и моря.

В любви и в слове - правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный.

Я не хочу хвалить любовь мою, -
Я никому ее не продаю!

22
     My glass shall not persuade me I am old,
     So long as youth and thou are of one date,
     But when in thee time's furrows I behold,
     Then look I death my days should expiate:
     For all that beauty that doth cover thee
     Is but the seemly raiment of my heart,
     Which in thy breast doth live, as thine in me.
     How can I then be elder than thou art?
     O therefore, love, be of thyself so wary
     As I not for myself but for thee will,
     Bearing thy heart, which I will keep so chary
     As tender nurse her babe from faring ill:
     Presume not on thy heart when mine is slain;
     Thou gav'st me thine, not to give back again.


           Стекло  зеркал не убедит, что  стар,
Пока ты будешь юности ровесник,
Когда  тебя лишат морщины чар,
Тогда пусть о конце объявит вестник,

Твоя краса для сердца, как наряд,
оно - в тебе, твоё - во мне на марше,
Они, считая время  в такт стучат,
Так как же я могу  тебя быть старше?

Любовь моя, побереги себя,
Сердца у нас с тобой неразделимы,
            Твоё  в груди ношу я для тебя,
 Как нянька, берегу от бед незримо:

Погубишь моё сердце я прощу,
Но твоего, тебе, не возвращу.

Маршак
Лгут зеркала, - какой же я старик!
Я молодость твою делю с тобою.
Но если дни избороздят твои лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.

Как в зеркало, глядясь в твои черты,
Я самому себе кажусь моложе.
Мне молодое сердце даришь ты,
И я тебе свое вручаю тоже.

Старайся же себя оберегать -
Не для себя: хранишь ты сердце друга.
А я готов, как любящая мать,
Беречь твое от горя и недуга.

Одна судьба у наших двух сердец:
Замрет мое - и твоему конец!
23   
     As an unperfect actor on the stage,
    Who with his fear is put besides his part,
     Or some fierce thing replete with too much rage,
     Whose strength's abundance weakens his own heart;
     So I, for fear of trust, forget to say
     The perfect ceremony of love's rite,
     And in mine own love's strength seem to decay,
     O'ercharged with burden of mine own love's might:
     O let my books be then the eloquence
     And dumb presagers of my speaking breast,
     Who plead for love, and look for recompense,
     More than that tongue that more hath more expressed.
     O learn to read what silent love hath writ:
     To hear with eyes belongs to love's fine wit.


Как, оробев, плохой актёр немеет,
Забыв слова, что сотни раз твердил,
Как вспыльчивый, когда рассвирепеет,
От ярости лишает сердце сил;

Так мой язык про клятвы забывает,
Разрушив тем любовный ритуал,
Не думай, что любовь ослабевает,
Не утомил меня её накал.

            А красноречие легко заменят взгляды,
            Глазами я за сердцем повторил:
Мольбы любви желающей награды,
Раз мой язык тебя не убедил.

Учись глазами слышать: у любви
Уменье молча говорить  в крови.

Маршак
Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -

Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.

Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идет к тебе с признаньем и мольбой
И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?

24

     Mine eye hath played the painter and hath stelled
     Thy beauty's form in table of my heart;
     My body is the frame wherein 'tis held,
     And p rspective it is best painter's art.
     For through the painter must you see his skill
     To find where your true image pictured lies,
     Which in my bosom's shop is hanging still,
     That hath his windows glaz d with thine eyes.
     Now see what good turns eyes for eyes have done:
     Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
     Are windows to my breast, wherethrough the sun
     Delights to peep, to gaze therein on thee.
     Yet eyes this cunning want to grace their art,
     They draw but what they see, know not the heart.


    
Мои  глаза - художники умело,
На сердце написали твой портрет;
Ему живою рамой служит тело,
Для красоты надёжней места нет,

Ведь взгляды глаз учли и перспективу,
В груди располагая образ твой,
Ты помещенье осветил на диво,
Стекля глазами окна в мастерской.

Теперь у глаз взаимные услуги:
Мои – изобразили твой портрет,
Но и твои заботились о друге,
Мне в грудь, как  окна, запуская свет.

Жаль, что рисуя копию с лица,
Глаза не могут  постигать сердца.
            
            Маршак

Мой глаз гравером стал и образ твои
Запечатлел в моей груди правдиво.
С тех пор служу я рамою живой,
А лучшее в искусстве - перспектива.

Сквозь мастера смотри на мастерство,
Чтоб свой портрет увидеть в этой раме.
Та мастерская, что хранит его,
Застеклена любимыми глазами.

Мои глаза с твоими так дружны,
Моими я тебя в душе рисую.
Через твои с небесной вышины
Заглядывает солнце в мастерскую.

Увы, моим глазам через окно
Твое увидеть сердце не дано.

25
     Let those who are in favour with their stars
     Of public honour and proud titles boast,
     Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
     Unlooked for joy in that I honour most.
     Great princes' favourites their fair leaves spread
     But as the marigold at the sun's eye,
     And in themselves their pride lies buri d,
     For at a frown they in their glory die.
     The painful warrior famous d for fight,
     After a thousand victories once foiled,
     Is from the book of honour ras d quite,
     And all the rest forgot for which he toiled:
     Then happy I that love and am belov d
     Where I may not remove, nor be remov d.

Пусть те, кому созвездья дарят счастье,
Имеют деньги, титул и почёт,
Моя фортуна путь закрыла к власти,
Безвестный, рад тому, что жизнь даёт.

При ласке государя  фавориты,
Как ноготки под солнышком цветут,
Нахмурится - и вянет радость свиты,
Блаженство длится несколько минут.

Усердный воин, баловень удачи,
Разбитый, после тысячи побед,
От бывшей славы не получит сдачу,
Все подвиги забудет высший свет.

Тобой любимый, рад тебя любить;
И этого нельзя меня лишить.


Маршак
Кто под звездой счастливою рожден -
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь - источник счастья.

Под солнцем пышно листья распростер
Наперсник принца, ставленник вельможи.
Но гаснет солнца благосклонный взор,
И золотой подсолнух гаснет тоже.

Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел - опала и забвенье.

Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.
26
     Lord of my love, to whom in vassalage
     Thy merit hath my duty strongly knit,
     To thee I send this written ambassage
     To witness duty, not to show my wit;
     Duty so great, which wit so poor as mine
     May make seem bare, in wanting words to show it,
     But that I hope some good conceit of thine
     In thy soul's thought (all naked) will bestow it,
     Till whatsoever star that guides my moving
     Points on me graciously with fair asp ct,
     And puts apparel on my tottered loving,
     To show me worthy of thy sweet respect:
     Then may I dare to boast how I do love thee,
     Till then, not show my head where thou mayst prove me.



Прекрасный властелин моей любви,
Я твой вассал, до гроба верный данник,
К письму – посольству милость прояви,
В нём лишь почтенье, острый  ум изгнанник.

Он, не сумел найти достойных слов,
Посольство встанет голым пред  тобою,
За это не гони моих послов,
Согрей в душе  своею добротою.

Быть может путеводная  звезда,
Проявит милость, выполнит желанья,
Любовь нарядит, докажу тогда,
Что я достоин твоего вниманья.

Осмелюсь и любовью похвалюсь,
А до того к тебе не появлюсь.

Маршак
Покорный данник, верный королю,
Я, движимый почтительной любовью,
К тебе посольство письменное шлю,
Лишенное красот и острословья.

Я не нашел тебя достойных слов.
Но, если чувства верные оценишь,
Ты этих бедных и нагих послов
Своим воображением оденешь.

А может быть, созвездья, что ведут
Меня вперед неведомой дорогой,
Нежданный блеск и славу придадут
Моей судьбе, безвестной и убогой.

Тогда любовь я покажу свою,
А до поры во тьме ее таю.
27   
      Weary with toil, I haste me to my bed,
     The dear repose for limbs with travel tired,
     But then begins a journey in my head,
     To work my mind, when body's work's expired;
     For then my thoughts (from far where I abide)
     Intend a zealous pilgrimage to thee,
     And keep my drooping eyelids open wide,
     Looking on darkness which the blind do see;
     Save that my soul's imaginary sight
     Presents thy shadow to my sightless view,
     Which, like a jewel (hung in ghastly night),
     Makes black night beauteous, and her old face new.
     Lo thus by day my limbs, by night my mind,
     For thee, and for myself, no quiet find.


Устав от беготни ложусь в постель,
Мечтая отдых дать душе и телу,
Коснусь подушки мысли, как метель,
Мозг, утомляя, приступают к делу.

Мечты и думы трогаются в путь,
Летят к тебе, пронзая дали ночи,
Глаз широко открытых не сомкнуть,
В слепую тьму упорно смотрят  очи.

Моя душа спешит  вообразить,
Твоё лицо склонённым надо мною,
Как драгоценный камень мне светить
Оно начнёт, ночь сделав  молодою.

Так сутками мои мечты и ноги,
Стремясь к тебе, находятся в дороге.

Маршак

Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.
Но только лягу, вновь пускаюсь в путь -
В своих мечтах - к одной и той же цели.

Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима,
И, не смыкая утомленных глаз,
Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Усердным взором сердца и ума
Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.
И кажется великолепной тьма,
Когда в нее ты входишь светлой тенью.

Мне от любви покоя не найти.
И днем и ночью - я всегда в пути.
28
     How can I then return in happy plight
     That am debarred the benefit of rest?
     When day's oppression is not eased by night,
     But day by night and night by day oppressed;
     And each (though enemies to either's reign)
     Do in consent shake hands to torture me,
     The one by toil, the other to complain
     How far I toil, still farther off from thee.
     I tell the day to please him thou art bright,
     And dost him grace when clouds do blot the heaven;
     So flatter I the swart-complexioned night,
     When sparkling stars twire not thou gild'st the even:
     But day doth daily draw my sorrows longer,
     And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.


Как состоянье счастья мне вернуть,
Ведь благодати отдыха не знаю:
От тягот дня стараясь отдохнуть,
Себя сильнее ночью утомляю,

Свет дня и ночь - враги между собой,
Меня пытая, пожимают руки:
День валит с ног дорожной суетой,
А ночь мешает спать тоской разлуки.

Стремясь к себе привлечь ненастный день,
Клянусь, что греешь ласковей и жарче.
Когда  на звёзды тучи бросят тень,
Твержу, что небо ты украсишь ярче.

Но дни в ответ мою  усталость множат,
А ночь тоскою всё усердней гложет.

Маршак
Как я могу усталость превозмочь,
Когда лишен я благости покоя?
Тревоги дня не облегчает ночь,
А ночь, как день, томит меня тоскою.

И день и ночь - враги между собой -
Как будто подают друг другу руки.
Тружусь я днем, отвергнутый судьбой,
А по ночам не сплю, грустя в разлуке.

Чтобы к себе расположить рассвет,
Я сравнивал с тобою день погожий
И смуглой ночи посылал привет,
Сказав, что звезды на тебя похожи.

Но все трудней мой следующий день,
И все темней грядущей ночи тень.

29   
     When in disgrace with Fortune and men's eyes,
     I all alone beweep my outcast state,
     And trouble deaf heaven with my bootless cries,
     And look upon myself and curse my fate,
     Wishing me like to one more rich in hope,
     Featured like him, like him with friends possessed,
     Desiring this man's art and that man's scope,
     With what I most enjoy contented least;
     Yet in these thoughts myself almost despising,
     Haply I think on thee, and then my state
     (Like to the lark at break of day arising
     From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;
     For thy sweet love rememb'red such wealth brings
     That then I scorn to change my state with kings.


Когда гонимый злобой и судьбой,
Отверженный и одинокий плачу,
Тревожа небо жалобой – мольбой,
Напрасно на проклятья силы трачу.

Желая уподобиться тому,
Кто красивей, таким же стать мечтаю,
            Немного успокоившись пойму:
Себя за эти мысли презираю.

Раскаявшись, я, вспомнив о тебе,
Перестаю завидовать и злиться,
Тогда душа назло лихой судьбе,
Как птица в небо с песнею стремится.

Тогда я мыслью о любви  твоей,
Счастливей и богаче королей.


Маршак
Когда в раздоре с миром и судьбой,
Припомнив годы, полные невзгод,
Тревожу я бесплодною мольбой
Глухой и равнодушный небосвод

И, жалуясь на горестный удел,
Готов меняться жребием своим
С тем, кто в искусстве больше преуспел,
Богат надеждой и людьми любим, -

Тогда, внезапно вспомнив о тебе,
Я малодушье жалкое кляну,
И жаворонком, вопреки судьбе,
Моя душа несется в вышину.

С твоей любовью, с памятью о ней
Всех королей на свете я сильней.
30
     When to the sessions of sweet silent thought
     I summon up remembrance of things past,
     I sigh the lack of many a thing I sought,
     And with old woes new wail my dear time's waste:
     Then can I drown an eye (unused to flow)
     For precious friends hid in death's dateless night,
     And weep afresh love's long since cancelled woe,
     And moan th'expense of many a vanished sight;
     Then can I grieve at grievances foregone,
     And heavily from woe to woe tell o'er
     The sad account of fore-bemoan d moan,
     Which I new pay as if not paid before:
     But if the while I think on thee (dear friend)
     All losses are restored, and sorrows end.


            Когда на суд немых, заветных дум
Мечты и планы вызываю снова,
Горюет о несбывшемся мой ум,
И судит за растрату лет сурово.

Тогда  глаза, не ведавшие слёз,
Бывают вновь затоплены слезами;
От мук любви стенаю я всерьёз,
Бесценны те, кто были мне друзьями;

Горюя  из – за прожитых обид,
            Вновь каждую беду переживаю,
Печальный счёт страданий не закрыт,
За каждый грех оплату повторяю.

Но стоит мне подумать о тебе,
Как снова благодарен я судьбе.

Маршак

Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого, -
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова.

Из глаз, не знавших слез, я слезы лью
О тех, кого во тьме таит могила,
Ищу любовь погибшую мою
И все, что в жизни мне казалось мило.

Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачу я дорогой ценой
За то, за что платил уже однажды!

Но прошлое я нахожу в тебе
И все готов простить своей судьбе.

31
     Thy bosom is endear d with all hearts,
     Which I by lacking have suppos d dead,
     And there reigns love and all love's loving parts,
     And all those friends which I thought buri d.
     How many a holy and obsequious tear
     Hath dear religious love stol'n from mine eye,
     As interest of the dead, which now appear
     But things removed that hidden in thee lie!
     Thou art the grave where buried love doth live,
     Hung with the trophies of my lovers gone,
     Who all their parts of me to thee did give;
     That due of many now is thine alone.
     Their images I loved I view in thee,
     And thou (all they) hast all the all of me.

    
В твоей груди стучат сердца людей,
Которых не считал уже живыми;
Там царствует теперь любовь друзей,
Лежащих под камнями гробовыми.

            Как  много горьких, погребальных слёз
Любовь из глаз похитила напрасно,
Я горевал над мёртвыми всерьёз,
Теперь в тебе черты их вижу ясно!

Ты, словно склеп, вмещаешь всю любовь,
Моих подруг и ветреных, и строгих,
Взяв их права, ты собираешь вновь,
Те чувства, что растратил я на многих.

            В тебе все те, кого любил в былом,
Ты с ними мной владеешь целиком.

Маршак

В твоей груди я слышу все сердца,
Что я считал сокрытыми в могилах.
В чертах прекрасных твоего лица
Есть отблеск лиц, когда-то сердцу милых.

Немало я над ними пролил слез,
Склоняясь ниц у камня гробового.
Но, видно, рок на время их унес -
И вот теперь встречаемся мы снова.

В тебе нашли последний свой приют
Мне близкие и памятные лица,
И все тебе с поклоном отдают
Моей любви растраченной частицы.

Всех дорогих в тебе я нахожу
И весь тебе - им всем - принадлежу.
32
     If thou survive my well-contented day,
     When that churl Death my bones with dust shall cover,
     And shalt by fortune once more re-survey
     These poor rude lines of thy deceas d lover,
     Compare them with the bett'ring of the time,
     And though they be outstripped by every pen,
     Reserve them for my love, not for their rhyme,
     Exceeded by the height of happier men.
     O then vouchsafe me but this loving thought:
     `Had my friend's Muse grown with this growing age,
     A dearer birth than this his love had brought
     To march in ranks of better equipage:
     But since he died, and poets better prove,
     Theirs for their style I'll read, his for his love.'


    
Быть может, ты тот день переживёшь,
Когда в могилу Смерть зароет кости,
Надеюсь, что найдёшь и перечтёшь,
Мои стихи,  горюя у на погосте.

Сравнишь их со стихами молодых,
Найдя  в моих трудах несовершенство
Ты  всё – же сохрани в архиве их,
            В честь нами пережитого блаженства.

            Одной лишь мысли удостой меня:
«Будь друг живым –  не вышло бы конфуза,
Сегодня,  друга за талант ценя,
Держала бы его любимцем Муза,

Но умер он, взошла другая новь,
Я чту их стиль, а в нём - его любовь».


Маршак

О, если ты тот день переживешь,
Когда меня накроет смерть доскою,
И эти строчки бегло перечтешь,
Написанные дружеской рукою, -

Сравнишь ли ты меня и молодежь?
Ее искусство выше будет вдвое.
Но пусть я буду по-милу хорош
Тем, что при жизни полон был тобою.

Ведь если бы я не отстал в пути, -
С растущим веком мог бы я расти
И лучшие принес бы посвященья
Среди певцов иного поколенья.

Но так как с мертвым спор ведут они, -
Во мне любовь, в них мастерство цени!
33

     Full many a glorious morning have I seen
     Flatter the mountain tops with sovereign eye,
     Kissing with golden face the meadows green,
     Gilding pale streams with heavenly alcumy,
     Anon permit the basest clouds to ride
     With ugly rack on his celestial face,
     And from the forlorn world his visage hide,
     Stealing unseen to west with this disgrace:
     Even so my sun one early morn did shine
     With all triumphant splendor on my brow;
     But out alack, he was but one hour mine,
     The region cloud hath masked him from me now.
     Yet him for this my love no whit disdaineth:
     Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.


Не раз я видел как вершины гор
Чудесным утром чествует светило,
Как на луга бросало царский взор,
Алхимией потоки золотило.

Уроды - тучи набегали вдруг,
Топтать себя им солнце позволяло,
Блиставший лик,  стыдясь позора тух,
Крадясь,  на запад солнце уползало.

            Ты, словно солнце блеском  тёмных глаз,
Мой лоб однажды взглядом озарила,
Увы,  моей была ты только час,
Потом от глаз  разлука – туча скрыла.

Моя любовь за всё тебя прощает -
Без пятен  даже  солнце не бывает.

Маршак

Я наблюдал, как солнечный восход
Ласкает горы взором благосклонным,
Потом улыбку шлет лугам зеленым
И золотит поверхность бледных вод.

Но часто позволяет небосвод
Слоняться тучам перед светлым троном.
Они ползут над миром омраченным,
Лишая землю царственных щедрот.

Так солнышко мое .взошло на час,
Меня дарами щедро осыпая.
Подкралась туча хмурая, слепая,
И нежный свет любви моей угас.

Но не ропщу я на печальный жребий, -
Бывают тучи на земле, как в небе.
34
     Why didst thou promise such a beauteous day,
     And make me travel forth without my cloak,
     To let base clouds o'ertake me in my way,
     Hiding thy brav'ry in their rotten smoke?
     'Tis not enough that through the cloud thou break,
     To dry the rain on my storm-beaten face,
     For no man well of such a salve can speak,
     That heals the wound, and cures not the disgrace:
     Nor can thy shame give physic to my grief;
     Though thou repent, yet I have still the loss:
     Th'offender's sorrow lends but weak relief
     To him that bears the strong offence's cross.
     Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,
     And they are rich and ransom all ill deeds.


    
Зачем ты мне прекрасный день сулил?
Шёл без плаща, беспечный как повеса,
Настигли злые тучи, дождь полил,
Тебя закрыв уродливой завесой.

Не похвалю, за то, что сквозь туман
Пришёл согреть и ласкою, и лестью,
К чему бальзам спасающий от ран,
Когда лечиться нужно от бесчестья.

От горя не поможет мне твой стыд,
Убытки не покроют  сожаленья,
Когда несёшь тяжёлый крест обид,
Сочувствие  плохое утешенье.

Но жемчуг слёз, который ты пролил,
Всё  зло твоих деяний искупил.
            Маршак

Блистательный мне был обещан день,
И без плаща я свой покинул дом.
Но облаков меня догнала тень,
Настигла буря с градом и дождем.

Пускай потом, пробившись из-за туч,
Коснулся нежно моего чела,
Избитого дождем, твой кроткий луч, -
Ты исцелить мне раны не могла.

Меня не радует твоя печаль,
Раскаянье твое не веселит.
Сочувствие обидчика едва ль
Залечит язвы жгучие обид.

Но слез твоих, жемчужных слез ручьи,
Как ливень, смыли все грехи твои!
35
     No more be grieved at that which thou hast done:
     Roses have thorns, and silver fountains mud,
     Clouds and eclipses stain both moon and sun,
     And loathsome canker lives in sweetest bud.
     All men make faults, and even I in this,
     Auth rizing thy trespass with compare,
     Myself corrupting salving thy amiss,
     Excusing thy sins more than their sins are;
     For to thy sensual fault I bring in sense --
     Thy adverse party is thy advocate --
     And 'gainst myself a lawful plea commence:
     Such civil war is in my love and hate
     That I an  ccessary needs must be
     To that sweet thief which sourly robs from me.


    
За старый грех тоской себя не мучай:
У роз шипы, в источнике песок,
И солнце, и луну пятнают тучи,
В бутоне дом устроил червячок.

Никто не свят, и я в сонетах грешен -
Твоим делам законность придавал,
Смирял себя: поступок был поспешен
И грех твой над другими возвышал.

Разумный смысл давал  твоим  поступкам,
Как адвокат оправдывал вину,
Себя судил, тебе шёл на уступки,
Любовь и ненависть ведут во мне войну.

Выходит, я невольно оправдал,
Того, кто у меня безбожно крал.

Маршак

Ты не грусти, сознав свою вину.
Нет розы без шипов; чистейший ключ
Мутят песчинки; солнце и луну
Скрывает тень затменья или туч.

Мы все грешны, и я не меньше всех
Грешу в любой из этих горьких строк,
Сравненьями оправдывая грех,
Прощая беззаконно твой порок.

Защитником я прихожу на суд,
Чтобы служить враждебной стороне.
Моя любовь и ненависть ведут
Войну междоусобную во мне.

Хоть ты меня ограбил, милый вор,
Но я делю твой грех и приговор.
36
     Let me confess that we two must be twain,
     Although our undivided loves are one:
     So shall those blots that do with me remain,
     Without thy help, by me be borne alone.
     In our two loves there is but one respect,
     Though in our lives a separable spite,
     Which though it alter not love's sole effect,
     Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
     I may not evermore acknowledge thee,
     Lest my bewail d guilt should do thee shame,
     Nor thou with public kindness honour me,
     Unless thou take that honour from thy name:
     But do not so; I love thee in such sort,
     As thou being mine, mine is thy good report.



Позволь признать, что мы разделены,
Хотя в любви по - прежнему едины,
На мне одном  бесчестье от вины,
Тебя пятнать позором  нет причины.

В любви у нас привязанность одна,
Но зло отдельно каждого пытает,
Любовь не поколеблет, так сильна,
Часы у наслаждений отнимает.

Открыто не могу тебя признать,
Ведь на тебя обрушатся укоры;
Публично  не пытайся честь воздать,
Чтоб на тебя не пала часть позора.

Храни себя, ты  всё, что в жизни есть,
Теперь мои и жизнь твоя, и честь.

Маршак
Признаюсь я, что двое мы с тобой,
Хотя в любви мы существо одно.
Я не хочу, чтоб мой порок любой
На честь твою ложился, как пятно.

Пусть нас в любви одна связует нить,
Но в жизни горечь разная у нас.
Она любовь не может изменить,
Но у любви крадет за часом час.

Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.

Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю.
Что весь я твой и честь твою делю!
37
     As a decrepit father takes delight
     To see his active child do deeds of youth,
     So I, made lame by Fortune's dearest spite,
     Take all my comfort of thy worth and truth;
     For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
     Or any of these all, or all, or more,
     Intitled in thy parts, do crown d sit,
     I make my love ingrafted to this store:
     So then I am not lame, poor, nor despised,
     Whilst that this shadow doth such substance give,
     That I in thy abundance am sufficed,
     And by a part of all thy glory live:
     Look what is best, that best I wish in thee;
     This wish I have, then ten times happy me.

Как дряхлый старец рад успехам сына,
Вершащего деянья юных дней,
Так раненый судьбою без причины
Себя утешу верностью твоей.

Ведь красоту, богатство, ум и славу
Вдобавок ко всему и знатный род,
Ты воплощаешь, как король, по праву,
Прими любовь  к той россыпи щедрот.

            Забуду всё: и бедность, и презренье,
Увидев, как ты счастлив и богат,
Довольствуясь от изобилья тенью,
Жить частью твоей славы буду рад.

Пусть лучшее, что есть в людской судьбе,
Мой милый друг, достанется тебе.

Маршак

Как радует отца на склоне дней
Наследников отвага молодая,
Так. правдою и славою твоей
Любуюсь я, бесславно увядая.

Великодушье, знатность, красота,
И острый ум, и сила, и здоровье -
Едва ль не каждая твоя черта
Передается мне с твоей любовью.

Не беден я, не слаб, не одинок,
И тень любви, что на меня ложится,
Таких щедрот несет с собой поток,
Что я живу одной ее частицей.

Все, что тебе могу я пожелать,
Нисходит от тебя как благодать.
38
     How can my Muse want subject to invent
     While thou dost breathe, that pour'st into my verse
     Thine own sweet argument, too excellent
     For every vulgar paper to rehearse?
     O give thyself the thanks if aught in me
     Worthy perusal stand against thy sight,
     For who's so dumb that cannot write to thee,
     When thou thyself dost give invention light?
     Be thou the tenth Muse, ten times more in worth
     Than those old nine which rhymers invocate,
     And he that calls on thee, let him bring forth
     Eternal numbers to outlive long date.
     If my slight Muse do please these curious days,
     The pain be mine, but thine shall be the praise.


    

Как может муза медлить  хоть мгновенье,
Когда перед глазами образ твой?
Ты так красив, что чувство восхищенья
Не выразит бумаги лист простой.

Благодари себя, когда в сонете,
Найдёшь на что вниманье обратить,
Лишь тот, кто глуп, не сможет стать поэтом,
Ты вдохновляешь каждого творить.

Так стань же музой в десять раз сильнее,
Чем были раньше девять остальных,
Пусть каждый, кто возьмётся, пламенея,
Создаст прекрасный и бессмертный стих.

А если мой сонет заслужит славу,
Отдай мне труд,  хвала твоя по праву.

Маршак

Неужто музе не хватает темы,
Когда ты можешь столько подарить
Чудесных дум, которые не все мы
Достойны на бумаге повторить.

И если я порой чего-то стою,
Благодари себя же самого.
Тот поражен душевной немотою,
Кто в честь твою не скажет ничего.

Для нас ты будешь музою десятой
И в десять раз прекрасней остальных,
Чтобы стихи, рожденные когда-то,
Мог пережить тобой внушенный стих.

Пусть будущие славят поколенья
Нас за труды, тебя - за вдохновенье.
39
     O how thy worth with manners may I sing,
     When thou art all the better part of me?
     What can mine own praise to mine own self bring?
     And what is't but mine own when I praise thee?
     Even for this, let us divided live,
     And our dear love lose name of single one,
     That by this separation I may give
     That due to thee which thou deserv'st alone.
     O absence, what a torment wouldst thou prove,
     Were it not thy sour leisure gave sweet leave
     To entertain the time with thoughts of love,
     Which time and thoughts so sweetly doth deceive,
     And that thou teachest how to make one twain,
     By praising him here who doth hence remain.


    

Как правильно воспеть тебя суметь,
Во мне ты - наилучшая частица?
Что толку дифирамбы себе петь?
Как похвалив тебя, не возгордиться?

Для этого придётся врозь пожить,
Пускай отъезд любви уменьшит славу,
Зато смогу я издали хвалить,
Воздать почёт, заслуженный по праву.

Какою пыткой был бы нам досуг
Тоскою, удлиняя дни разлуки,
Когда бы не имел свободы дух
Мечтами о любви облегчить муки.

Используя полученный урок,
Хвалю того, кто от меня далёк.
          
            Маршак

О, как тебе хвалу я воспою,
Когда с тобой одно мы существо?
Нельзя же славить красоту свою,
Нельзя хвалить себя же самого.

Затем-то мы и существуем врозь,
Чтоб оценил я прелесть красоты
И чтоб тебе услышать довелось
Хвалу, которой стоишь только ты.

Разлука тяжела нам, как недуг,
Но временами одинокий путь
Счастливейшим мечтам дает досуг
И позволяет время обмануть.

Разлука сердце делит пополам,
Чтоб славить друга легче было нам.
40

     Take all my loves, my love, yea, take them all;
     What hast thou then more than thou hadst before?
     No love, my love, that thou mayst true love call;
     All mine was thine before thou hadst this more.
     Then if for my love thou my love receivest,
     I cannot blame thee for my love thou usest;
     But yet be blamed, if thou thyself deceivest
     By wilful taste of what thyself refusest.
     I do forgive thy robb'ry, gentle thief,
     Although thou steal thee all my poverty;
     And yet love knows it is a greater grief
     To bear love's wrong than hate's known injury.
     Lascivious grace, in whom all ill well shows,
     Kill me with spites, yet we must not be foes.


   
Возьми мои любви, все до одной,
Забрав все страсти, станешь ли богаче?
Ту, что назвал ты истинной, друг мой,
Теперь твоя, другие все тем паче.

Коль взял любовь нарушив дружбы лад
За то, что я люблю - не упрекаю,
Вот если обманулся,  виноват
Своим капризным вкусам потакая.

Прощаю твой грабёж, мой милый вор,
Хоть ты присвоил то, чем я владею,
Но все удары ненависти вздор -
Зло ревности и  горше,  и больнее.

В тебе и зло мне кажется добром,
Убей обидой, но не будь врагом.

Маршак
Все страсти, все любви мои возьми, -
От этого приобретешь ты мало.
Все, что любовью названо людьми,
И без того тебе принадлежало.

Тебе, мои друг, не ставлю я в вину,
Что ты владеешь тем, чем я владею.
Нет, я в одном тебя лишь упрекну,
Что пренебрег любовью ты моею.

Ты нищего лишил его сумы.
Но я простил пленительного вора.
Любви обиды переносим мы
Трудней, чем яд открытого раздора.

О ты, чье зло мне кажется добром.
Убей меня, но мне не будь врагом!
41

     Those pretty wrongs that liberty commits,
     When I am sometime absent from thy heart,
     Thy beauty and thy years full well befits,
     For still temptation follows where thou art.
     Gentle thou art, and therefore to be won,
     Beauteous thou art, therefore to be assailed;
     And when a woman woos, what woman's son
     Will sourly leave her till he have prevailed?
     Ay me, but yet thou mightest my seat forbear,
     And chide thy beauty and thy straying youth,
     Who lead thee in their riot even there
     Where thou art forced to break a twofold truth:
     Hers, by thy beauty tempting her to thee,
     Thine, by thy beauty being false to me.

    
В проступках своеволен по годам,
Когда меня порою рядом нету,
Соблазны за тобою по пятам
И днём и ночью следуют по свету.

Ты юн и добр - уступчивость в крови,
Поэтому тебя и осаждают;
Кто женщину при просьбе о любви,
Не сдавшись ей, жестоко покидает?

И ты, мой друг, соблазн не победил,
Беспутна юность в жажде наслаждений,
Ты, буйствуя, две верности разбил,
Когда вершил захват моих владений:

Её - ты красотою соблазнил,
Свою – изменой мне навек убил.

Маршак
Беспечные обиды юных лет,
Что ты наносишь мне, не зная сам,
Когда меня в твоем сознанье нет, -
К лицу твоим летам, твоим чертам.

Приветливый, - ты лестью окружен,
Хорош собой, - соблазну ты открыт.
А перед лаской искушенных жен
Сын женщины едва ли устоит.

Но жалко, что в избытке юных сил
Меня не обошел ты стороной
И тех сердечных уз не пощадил,
Где должен был нарушить долг двойной.

Неверную своей красой пленя,
Ты дважды правду отнял у меня.




42


     That thou hast her, it is not all my grief,
     And yet it may be said I loved her dearly;
     That she hath thee, is of my wailing chief,
     A loss in love that touches me more nearly.
     Loving offenders, thus I will excuse ye:
     Thou dost love her because thou know'st I love her,
     And for my sake even so doth she abuse me,
     Suff'ring my friend for my sake to approve her.
     If I lose thee, my loss is my love's gain,
     And losing her, my friend hath found that loss;
     Both find each other, and I lose both twain,
     And both for my sake lay on me this cross.
     But here's the joy, my friend and I are one.
     Sweet flattery! then she loves but me alone.


    

Не вся печаль, что обладаешь той,
Которая в моей груди царила;
Больнее то, что овладев тобой,
Она в тебе любовь ко мне убила.

Прощая грех, могу вас оправдать:
Ты  любишь, зная, что люблю подругу,
Она изменой ближе  хочет стать -
В угоду мне, доставив радость другу.

Они владельцы двух моих потерь:
Любимый друг в объятиях любимой,
Любимая владеет им теперь,
Оставив мне  крест боли нестерпимой.

Могу себя утешить лишь одним:
Мы с ним одно, выходит, я - любим.

Маршак

Полгоря в том, что ты владеешь ею,
Но сознавать и видеть, что она
Тобой владеет, - вдвое мне больнее.
Твоей любви утрата мне страшна.

Я сам для вас придумал оправданье:
Любя меня, ее ты полюбил.
А милая тебе дарит свиданья
За то, что мне ты бесконечно мил.

И если мне терять необходимо, -
Свои потери вам я отдаю:
Ее любовь нашел мой друг любимый,
Любимая нашла любовь твою.

Но если друг и я - одно и то же,
То я, как прежде, ей всего дороже...
43
     When most I wink, then do mine eyes best see,
     For all the day they view things unrespected;
     But when I sleep, in dreams they look on thee,
     And darkly bright, are bright in dark directed.
     Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
     How would thy shadow's form form happy show
     To the clear day with thy much clearer light,
     When to unseeing eyes thy shade shines so!
     How would (I say) mine eyes be bless d made,
     By looking on thee in the living day,
     When in dead night thy fair imperfect shade
     Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!
     All days are nights to see till I see thee,
     And nights bright days when dreams do show thee me.


    

Чем крепче жмурюсь, тем острее  взгляд,
Глаза мои днём ничему не рады,
Когда приснишься на тебя глядят,
Закрытые во тьму упёрлись взглядом .

Ведь тень твоя для них светлее дня,
Они  прекрасней зрелища не знают,
А наяву ты ослепишь  меня,
Раз сновиденье ярче дня сияет!

Я говорю: Как счастлив будет взгляд
Тебя увидеть ясным днём  воочью,
Раз твой несовершенный образ рад
В слепых глазах запечатлеть он ночью!

            Пока мы врозь, все дни темней ночей,
            Во сне увижу, ночи дня светлей.

Маршак
Смежая веки, вижу я острей.
Открыв глаза, гляжу, не замечая,
Но светел темный взгляд моих очей,
Когда во сне к тебе их обращаю.

И если так светла ночная тень -
Твоей неясной тени отраженье, -
То как велик твой свет в лучистый день,
Насколько явь светлее сновиденья!

Каким бы счастьем было для меня -
Проснувшись утром, увидать воочью
Тот ясный лик в лучах живого дня,
Что мне светил туманно мертвой ночью.

День без тебя казался ночью мне,
А день я видел по ночам во сне.
44
     If the dull substance of my flesh were thought,
     Injurious distance should not stop my way,
     For then despite of space I would be brought,
     From limits far remote, where thou dost stay.
     No matter then although my foot did stand
     Upon the farthest earth removed from thee,
     For nimble thought can jump both sea and land
     As soon as think the place where he would be.
     But ah, thought kills me that I am not thought,
     To leap large lengths of miles when thou art gone,
     But that, so much of earth and water wrought,
     I must attend time's leisure with my moan,
     Receiving nought by elements so slow
     But heavy tears, badges of either's woe.


    
Будь мыслью – плоть, любые расстоянья
Одолевал бы силою мечты,
Пронзал  пространства, движимый желаньем
Попасть туда, где пребываешь ты.

Мне было б всё равно, какие дали
Нас разделяют в этот миг с тобой,
Ни суша, ни моря б не удержали
Меня от встречи с радостной судьбой.

Увы, к несчастью, плоть моя бескрыла,
Земля с водою составляют суть,
На жалобы и стон давая силы,
Мешают покорить мгновенно путь.

Медлительные ничего не дали,
Мне кроме тяжких слёз моей печали.

Маршак
Когда бы мыслью стала эта плоть, -
О, как легко, наперекор судьбе,
Я мог бы расстоянье побороть
И в тот же миг перенестись к тебе.

Будь я в любой из отдаленных стран,
Я миновал бы тридевять земель.
Пересекают мысли океан
С той быстротой, с какой наметят цель.

Пускай моя душа - огонь и дух,
Но за мечтой, родившейся в мозгу,
Я, созданный из элементов двух -
Земли с водой, - угнаться не могу.

Земля, - к земле навеки я прирос,
Вода, - я лью потоки горьких слез.
45
     The other two, slight air and purging fire,
     Are both with thee, wherever I abide;
     The first my thought, the other my desire,
     These present-absent with swift motion slide;
     For when these quicker elements are gone
     In tender embassy of love to thee,
     My life, being made of four, with two alone
     Sinks down to death, oppressed with melancholy,
     Until life's composition be recured
     By those swift messengers returned from thee,
     Who even but now come back again assured
     Of thy fair health, recounting it to me.
     This told, I joy, but then no longer glad,
     I send them back again and straight grow sad.


    
Помогут лёгкий воздух и огонь -
Другие  элементы мирозданья,
Здесь, первый – мысль, она резвей, чем конь,
Второй – неуловимое желанье.

Когда они отправятся к тебе,
Посланцами моей любви и веры,
Другие два  живут со мной в борьбе,
Тоскою, сделав жизнь уныло – серой.

Уныние продлится до тех пор,
Пока послы не принесут ответа:
Твои сомненья и тревоги  - вздор,
Я жив, здоров,  рад слать тебе приветы.

Порадовавшись, вновь их отправляю
К тебе назад, сам тут же в скорбь впадаю.


Маршак

Другие две основы мирозданья -
Огонь и воздух - более легки.
Дыханье мысли и огонь желанья
Я шлю к тебе, пространству вопреки.

Когда они – две вольные стихии
К тебе любви посольством улетят,
Со мною остаются остальные
И тяжестью мне  душу тяготят.

Тоскую я, лишенный равновесья,
Пока стихии духа и огня
Ко мне обратно не примчатся с вестью,
Что друг здоров и помнит про меня.

Как счастлив я!.. Но вновь через мгновенье
Летят к тебе и мысли и стремленья.
46
     Mine eye and heart are at a mortal war,
     How to divide the conquest of thy sight:
     Mine eye my heart thy picture's sight would bar,
     My heart mine eye the freedom of that right.
     My heart doth plead that thou in him dost lie
     (A closet never pierced with crystal eyes),
     But the defendant doth that plea deny,
     And says in him thy fair appearance lies.
     To 'cide this title is impannel d
     A quest of thoughts, all tenants to the heart,
     And by their verdict is determin d
     The clear eye's moiety and the dear heart's part:
     As thus: mine eye's due is thy outward part,
     And my heart's right thy inward love of heart.


Не вырваться из замкнутого круга,
У глаз и сердца затянулся спор:
Глаза лишают сердце прав на друга,
А сердце этих прав лишает взор.

Оно скрывает образ твой от взгляда,
А взгляд от сердца твой прекрасный лик,
Я понял: прекращать раздоры надо,
Мозг в споры глаз и сердца мигом вник,

Собрал он мысли: проявите волю,
Мне надоело слушать этот вздор,
Разделим милый образ на две доли.
И этим завершим ненужный спор.

С тех пор у глаз и сердца снова лад:
Любовь чтит сердце, остальное взгляд.

Маршак

Мой глаз к сердце - издавна в борьбе:
Они тебя не могут поделить.
Мой глаз твой образ требует себе,
А сердце в сердце хочет утаить.

Клянется сердце верное, что ты
Невидимо для глаз хранишься в нем.
А глаз уверен, что твои черты
Хранит он в чистом зеркале своем.

Чтоб рассудить междоусобный спор,
Собрались мысли за столом суда
И помирить решили ясный взор
И дорогое сердце навсегда.

Они на части разделили клад,
Доверив сердце сердцу, взгляду - взгляд.
47
     Betwixt mine eye and heart a league is took,
     And each doth good turns now unto the other:
     When that mine eye is famished for a look,
     Or heart in love with sighs himself doth smother,
     With my love's picture then my eye doth feast,
     And to the painted banquet bids my heart;
     Another time mine eye is my heart's guest,
     And in his thoughts of love doth share a part.
     So either by thy picture or my love,
     Thyself, away, art present still with me,
     For thou not farther than my thoughts canst move,
     And I am still with them, and they with thee;
     Or if they sleep, thy picture in my sight
     Awakes my heart to heart's and eye's delight.


    
Теперь у глаз и сердца снова лад,
Услугами друг – другу  помогают:
Когда  глаза от голода  грустят,
И сердце от тоски изнемогает.

Когда пируют глядя на портрет,
И сердце к угощенью приглашают,
Но и глазам отказа то же нет,
Мечты о милом  с сердцем разделяют.

Благодаря портрету и мечтам,
Ты, находясь вдали, всегда со мною,
Куда бы ни уехал – мысли там,
Я с мыслями, а значит, и с тобою.

Когда в ночи  глазам твой образ снится,
Он будит сердце с ними насладиться.


Маршак

У сердца с глазом - тайный договор:
Они друг другу облегчают муки,
Когда тебя напрасно ищет взор
И сердце задыхается в разлуке.

Твоим изображеньем зоркий глаз
Дает и сердцу любоваться вволю.
А сердце глазу в свой урочный час
Мечты любовной уступает долю.

Так в помыслах моих иль во плоти
Ты предо мной в мгновение любое.
Не дальше мысли можешь ты уйти.
Я неразлучен с ней, она - с тобою.

Мой взор тебя рисует и во сне
И будит сердце, спящее во мне.
48
     How careful was I, when I took my way,
     Each trifle under truest bars to thrust,
     That to my use it might un-us d stay
     From hands of falsehood, in sure wards of trust!
     But thou, to whom my jewels trifles are,
     Most worthy comfort, now my greatest grief,
     Thou best of dearest, and mine only care,
     Art left the prey of every vulgar thief.
     Thee have I not locked up in any chest,
     Save where thou art not, though I feel thou art,
     Within the gentle closure of my breast,
     From whence at pleasure thou mayst come and part;
     And even thence thou wilt be stol'n, I fear,
     For truth proves thievish for a prize so dear.


    



Настало время отправляться в путь,
Я спрятал безделушки под запор,
Нечестных рук не сможет протянуть,
К ним ночью подобравшись, жадный вор.

Все  бриллианты пред тобою - хлам,
Был утешеьем, а теперь печаль,
Мне страшно доверять тебя замкам,
И оставлять добычей вора жаль.

Придётся запереть в моей груди,
Где вечно ты, хотя тебя там нет,
Открыты двери, можешь и войти,
А можешь и уйти в любой момент.

Покоя нету,  на душе тревожно,
С сокровищем и честность ненадёжна.

Маршак


Заботливо готовясь в дальний путь,
Я безделушки запер на замок,
Чтоб на мое богатство посягнуть
Незваный гость какой-нибудь не мог.

А ты, кого мне больше жизни жаль,
Пред кем и золото - блестящий сор,
Моя утеха и моя печаль,
Тебя любой похитить может вор.

В каком ларце таить мне божество,
Чтоб сохранить навеки взаперти?
Где, как не в тайне сердца моего,
Откуда ты всегда вольна уйти.

Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз,
Приманчивый для самых честных глаз!
49   
     Against that time (if ever that time come)
     When I shall see thee frown on my def cts,
     When as thy love hath cast his utmost sum,
     Called to that audit by advised respects;
     Against that time when thou shalt strangely pass,
     And scarcely greet me with that sun, thine eye,
     When love, converted from the thing it was
     Shall reasons find of settled gravity:
     Against that time do I insconce me here
     Within the knowledge of mine own desert,
     And this my hand against myself uprear,
     To guard the lawful reasons on thy part.
     To leave poor me thou hast the strength of laws,
     Since why to love I can allege no cause.


Когда к тебе прозренья час придёт,
Ты разглядишь души моей изъяны,
Твоя любовь всё взвесит и поймёт:
Пришла пора менять мечты и планы;

Решив, что время подвести черту,
Пройдёшь без слов, едва коснувшись взглядом,
И встанешь отчуждённо за версту,
Не пожелав стоять со мною рядом.

Пойму твою холодность и решусь
Сказать себе, что наказанья стою,
Вверх руку подниму и поклянусь,
Что и закон, и правда за тобою.

Что ты был прав, мне верность не храня,
Нет никаких причин любить меня.
           Маршак

В тот черный день (пусть он минует нас!),
Когда увидишь все мои пороки,
Когда терпенья истощишь запас
И мне объявишь приговор жестокий,

Когда, со мной сойдясь в толпе людской,
Меня едва подаришь взглядом ясным,
И я увижу холод и покой
В твоем лице, по-прежнему прекрасном, -

В тот день поможет горю моему
Сознание, что я тебя не стою,
И руку я в присяге подниму,
Все оправдав своей неправотою.

Меня оставить вправе ты, мой друг,
А у меня для счастья нет заслуг.
50   
     How heavy do I journey on the way,
     When what I seek (my weary travel's end)
     Doth teach that ease and that repose to say,
     `Thus far the miles are measured from thy friend.'
     The beast that bears me, tir d with my woe,
     Plods dully on, to bear that weight in me,
     As if by some inst nct the wretch did know
     His rider loved not speed, being made from thee:
     The bloody spur cannot provoke him on
     That sometimes anger thrusts into his hide,
     Which heavily he answers with a groan
     More sharp to me than spurring to his side;
     For that same groan doth put this in my mind:
     My grief lies onward and my joy behind.

    
Как тяжек путь, когда в его конце
Не праздный отдых с долгожданным другом,
А грустная улыбка на лице
От мысли: мы всё дальше друг от друга.

Конь, чувствуя её, едва бежит,
Устав нести меня и моё горе,
Умножить расстоянье не спешит,
Поэтому не хочет бег ускорить.

Не помогают  и удары шпор,
Когда, сердясь, коню в бока вонзаю,
Он тихо стонет,  слушая укор,
Я сам сильнее лошади страдаю.

Прошу её: За шпоры не суди,
Ведь радость сзади, горе впереди.

Маршак
Как тяжко мне, в пути взметая пыль,
Не ожидая дальше ничего,
Отсчитывать уныло, сколько миль
Отъехал я от счастья своего.

Усталый конь, забыв былую прыть,
Едва трусит лениво подо мной, -
Как будто знает: незачем спешить
Тому, кто разлучен с душой родной.

Хозяйских шпор не слушается он
И только ржаньем шлет мне свой укор.
Меня больнее ранит этот стон,
Чем бедного коня - удары шпор.

Я думаю, с тоскою глядя вдаль:
За мною - радость, впереди - печаль.
51

     Thus can my love excuse the slow offence
     Of my dull bearer, when from thee I speed:
     From where thou art, why should I haste me thence?
     Till I return, of posting is no need.
     O what excuse will my poor beast then find,
     When swift extremity can seem but slow?
     Then should I spur though mounted on the wind,
     In wing d speed no motion shall I know:
     Then can no horse with my desire keep pace;
     Therefore desire (of perfect'st love being made)
     Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race,
     But love, for love, thus shall excuse my jade:
     Since from thee going he went wilful slow,
     Towards thee I'll run and give him leave to go.


Я оправдал медлительность коня,
Не испытав за лень к нему вражды:
Друг с каждым шагом дальше от меня,
До возвращенья  в спешке нет нужды.

Но, как себя он сможет оправдать,
Когда и скорость для меня замрёт?
Готов я буду ветру шпоры дать,
Чтоб он ещё быстрей летел  вперёд.

Мысль не догонит самый лучший конь,
Не может плоть желание догнать,
Стремясь к тебе быстрее чем огонь,
Любовь коня поможет оправдать:

Бежал от друга, замедляя рысь,
Я мчусь к нему, а ты не торопись.
Маршак

Так я оправдывал несносный нрав
Упрямого, ленивого коня,
Который был в своем упрямстве прав,
Когда в изгнанье шагом вез меня.

Но будет непростительным грехом,
Коль он обратно так же повезет.
Да поскачи на вихре я верхом,
Я думал бы: как тихо он ползет!

Желанья не догонит лучший конь,
Когда оно со ржаньем мчится вскачь.
Оно легко несется, как огонь,
И говорит ленивейшей из кляч:

- Ты, бедная, шажком себе иди,
А я помчусь на крыльях впереди!

52
     So am I as the rich whose bless d key
     Can bring him to his sweet up-lock d treasure,
     The which he will not ev'ry hour survey,
     For blunting the fine point of seldom pleasure.
     Therefore are feasts so solemn and so rare,
     Since, seldom coming, in the long year set,
     Like stones of worth they thinly plac d are,
     Or captain jewels in the carcanet.
     So is the time that keeps you as my chest,
     Or as the wardrobe which the robe doth hide,
     To make some special instant special blest,
     By new unfolding his imprisoned pride.
     Bless d are you whose worthiness gives scope,
     Being had, to triumph, being lacked, to hope.


Я как богач, чей ключ благословлён
Открыть пути к сокровищам редчайшим,
На встречу с ними редко ходит  он,
Чтоб миг свиданья был всегда сладчайшим.

Торжественные праздники в ряду
Суровых будней всюду исключенье,
Они редки и смотрятся в году,
Как крупные брильянты в ожерелье.

Вот так и время прячет от меня
Тебя, как платье, в чёрный шкаф разлуки,
Поэтому я рад сиянью дня,
Который прекращает мои муки.

Ты даришь мне и праздники свиданий,
И будни бесконечных ожиданий.

Маршак

Как богачу, доступно мне в любое
Мгновение сокровище мое.
Но знаю я, что хрупко острие
Минут счастливых, данных мне судьбою.

Нам праздники, столь редкие в году,
Несут с собой тем большее веселье.
И редко расположены в ряду
Других камней алмазы ожерелья.

Пускай скрывает время, как ларец,
Тебя, мой друг, венец мой драгоценный,
Но счастлив я, когда алмаз свой пленный
Оно освобождает наконец.

Ты мне даришь и торжество свиданья,
И трепетную радость ожиданья.
53
     What is your substance, whereof are you made,
     That millions of strange shadows on you tend,
     Since every one hath, every one, one shade,
     And you, but one, can every shadow lend?
     Describe Adonis, and the counterfeit
     Is poorly imitated after you;
     On Helen's cheek all art of beauty set,
     And you in Grecian tires are painted new;
     Speak of the spring and foison of the year:
     The one doth shadow of your beauty show,
     The other as your bounty doth appear,
     And you in every bless d shape we know.
     In all external grace you have some part,
     But you like none, none you, for constant heart.

    

Какою ты субстанцией рождён,
Взгляни вокруг, помимо личной тени,
Имеешь в услуженье миллион
Теней  давно ушедших поколений?

Взгляни на бюст Адониса, ты – он,
С тебя, его лепил творец великий,
Красой Елены древний мир сражён,
Но и она – ты в греческой тунике.

Везде, вглядевшись, вижу я тебя:
В весне ты поражаешь красотою,
И в урожае узнаю, любя -
Лишь, он сравнится щедростью с тобою.

Во всякой красоте  твоя есть часть,
Ты постоянству не даёшь пропасть.


Маршак
Какою ты стихией порожден?
Все по одной отбрасывают тени,
А за тобою вьется миллион
Твоих теней, подобий, отражений.

Вообразим Адониса портрет, -
С тобой он схож, как слепок твой дешевый.
Елене в древности дивился свет.
Ты - древнего искусства образ новый.

Невинную весну и зрелый год
Хранит твой облик, внутренний и внешний:
Как время жатвы, полон ты щедрот,
А видом день напоминаешь вешний.

Все, что прекрасно, мы зовем твоим.
Но с чем же сердце верное сравним?



54
     O how much more doth beauty beauteous seem
     By that sweet ornament which truth doth give!
     The rose looks fair, but fairer we it deem
     For that sweet odour which doth in it live.
     The canker blooms have full as deep a dye
     As the perfum d tincture of the roses,
     Hang on such thorns, and play as wantonly,
     When summer's breath their mask d buds discloses;
     But, for their virtue only is their show,
     They live unwooed, and unrespected fade,
     Die to themselves. Sweet roses do not so,
     Of their sweet deaths are sweetest odours made:
     And so of you, beauteous and lovely youth,
     When that shall vade, by verse distils your truth.

    

Нам кажется прекрасней красота,
В которой добродетель процветает,
У розы соблазнительней уста,
Когда над ними аромат витает.

Шиповник привлекателен на вид,
Шипы остры, да и растут не реже,
У лепестков не хуже колорит,
Казалось бы достоинства всё те же.

При  броскости - цветы обделены
Вниманием, без славы увядают,
А розам, потому и нет цены,
Что запах не напрасно источают.

Его в себе настой духов хранит,
Как  мой сонет в строке твой юный вид.

Маршак
Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной.
Мы в нежных розах ценим аромат,
В их пурпуре живущий сокровенно.


Пусть у цветов, где свил гнездо порок,
И стебель, и шипы, и листья те же,
И так же пурпур лепестков глубок,
И тот же венчик, что у розы свежей, -

Они цветут, не радуя сердец,
И вянут, отравляя нам дыханье.
А у душистых роз иной конец:
            Их душу перельют в благоуханье.

Когда погаснет блеск очей твоих,
Вся прелесть правды перельется в стих.
55   
    Not marble nor the gilded monuments
    Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,
     But you shall shine more bright in these cont nts
     Than unswept stone, besmeared with sluttish time.
     When wasteful war shall statues overturn,
     And broils root out the work of masonry,
     Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
     The living record of your memory.
     'Gainst death and all oblivious enmity
     Shall you pace forth; your praise shall still find room
     Even in the eyes of all posterity
     That wear this world out to the ending doom.
     So, till the Judgement that yourself arise,
     You live in this, and dwell in lovers' eyes.


И мрамор, и тиранов саркофаги
Могучий стих легко переживёт,
Твой образ будет ярким на бумаге,
Когда  с камней  грязь времени сотрёт.

Пускай война и бунт руины множат,
Пусть статуи вождей падут в борьбе,
Меч Марса и пожар не уничтожат
В моих сонетах строфы о тебе.

Они назло пожарам и  раздорам
Из века в век твой образ пронесут,
Потомки будут славить его хором,
Пока не остановит Божий суд.

Восстав из мёртвых в страшный день суда,
Узнаешь, что в сонетах жил всегда.



Маршак

Замшелый мрамор царственных могил
Исчезнет раньше этих веских слов,
В которых я твой образ сохранил.
К ним не пристанет пыль и грязь веков.

Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.

Ни смерть не увлечет тебя на дно,
Ни темного забвения вражда.
Тебе с потомством дальним суждено,
Мир износив, увидеть день суда.

Итак, до пробуждения живи
В стихах, в сердцах, исполненных любви!
56

     Sweet love, renew thy force, be it not said
     Thy edge should blunter be than appetite,
     Which but today by feeding is allayed,
     Tomorrow sharp'ned in his former might.
     So, love, be thou: although today thou fill
     Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
     Tomorrow see again, and do not kill
     The spirit of love with a perpetual dullness:
     Let this sad int'rim like the ocean be
     Which parts the shore, where two contracted new
     Come daily to the banks, that when they see
     Return of love, more blest may be the view;
     As call it winter, which being full of care,
     Makes summers welcome, thrice more wished, more rare.

    
Любовь моя, возобнови свой  пыл,
Не дай сказать, что аппетит острее,
Объестся так, что белый свет не мил,
А утром встанет вдвое голоднее.

Ты будь такой, сегодня наглядись,
Проснись глаза пошире открывая,
И снова милым видом насладись,
Дух вялостью  в себе не убивая.

Часы разлуки проводи в тоске,
Как будто разделили океаны,
Когда ждешь встречи на морском песке,
Тогда они особенно желанны.

А, если хочешь, их сравни с зимой,
В морозный день дороже летний зной.

Маршак

Проснись, любовь! Твое ли острие
Тупей, чем жало голода и жажды?
Как ни обильны яства и питье,
Нельзя навек насытиться однажды.

Так и любовь. Ее голодный взгляд
Сегодня утолен до утомленья,
А завтра снова ты огнем объят,
Рожденным для горенья, а не тленья.

Чтобы любовь была нам дорога,
Пусть океаном будет час разлуки,
Пусть двое, выходя на берега,
Один к другому простирают руки.

Пусть зимней стужей будет этот час,
Чтобы весна теплей пригрела нас!


57 
     Being your slave, what should I do but tend
     Upon the hours and times of your desire?
     I have no precious time at all to spend,
     Nor services to do till you require.
     Nor dare I chide the world-without-end hour
     Whilst I (my sovereign) watch the clock for you,
     Nor think the bitterness of absence sour
     When you have bid your servant once adieu.
     Nor dare I question with my jealous thought
     Where you may be, or your affairs suppose,
     But like a sad slave stay and think of nought
     Save where you are how happy you make those.
     So true a fool is love that in your will
     (Though you do any thing) he thinks no ill.

    

 Что может раб? Одно – покорно ждать,
Когда захочешь высказать желанье,
Готов любую прихоть исполнять,
Вся жизнь моя – сплошное ожиданье.

Не смею я в часы разлук роптать
На то, что ты продляешь ожиданье,
Считая время горько понимать,
Что бесконечным может быть изгнанье.

Боюсь я даже в мыслях, вопрошать:
Чем занят ты, и кто вокруг толпою,
Как верный раб могу, лишь, помечтать
О счастье тех, кто в этот миг с тобою.

Любовь глупа, вернешься - твердит снова:
- В его делах нет ничего дурного.

Маршак

Для верных слуг нет ничего другого,
Как ожидать у двери госпожу.
Так, прихотям твоим служить готовый,
Я в ожиданье время провожу.

Я про себя бранить не смею скуку,
За стрелками часов твоих следя.
Не проклинаю горькую разлуку,
За дверь твою по знаку выходя.

Не позволяю помыслам ревнивым
Переступать заветный твой порог,
И, бедный раб, считаю я счастливым
Того, кто час пробыть с тобою мог.

Что хочешь делай. Я лишился зренья,
И нет во мне ни тени подозренья.

58
    That god forbid, that made me first your slave,
     I should in thought control your time of pleasure,
     Or at your hand th'account of hours to crave,
     Being your vassal bound to stay your leasure.
     O let me suffer (being at your beck)
     Th'imprisoned absence of your liberty,
     And patience, tame to sufferance, bide each check,
     Without accusing you of injury.
     Be where you list, your charter is so strong
     That you yourself may priviledge your time
     To what you will; to you it doth belong
     Yourself to pardon of self-doing crime.
     I am to wait, though waiting so be hell,
     Not blame your pleasure, be it ill or well.

    
            Избави Бог, мне быть твоим рабом,
Ведь, даже,  в мыслях не прошу отчёта:
 Когда и кто к тебе приходит  в дом
Делить с тобой веселье и заботу.

Я твой вассал, печальна моя роль,
В тюрьме разлуки ждать распоряжений,
Сносить отказ, не обвинять за боль,
Терпеть обиды от твоих решений.

Будь, где желаешь, ты в правах сильна,
Дари себя хоть делу, хоть, забаве,
Судить за прегрешения вольна,
Но и простить себя ты тоже вправе.

Добро и зло творишь для развлеченья,
Жду не виня, хоть это и мученье.


Маршак

Избави Бог, меня лишивший воли,
Чтоб я посмел твой проверять досуг,
Считать часы и спрашивать: доколе?
В дела господ не посвящают слуг.

Зови меня, когда тебе угодно,
А до того я буду терпелив.
Удел мой - ждать, пока ты не свободна,
И сдерживать упрек или порыв.

Ты предаешься ль делу иль забаве, -
Сама ты госпожа своей судьбе.
И, провинившись пред собой, ты вправе
Свою вину прощать самой себе.

В часы твоих забот иль наслажденья
Я жду тебя в тоске, без осужденья...

59

     If there be nothing new, but that which is
     Hath been before, how are our brains beguiled,
     Which, labouring for invention, bear amiss
     The second burthen of a former child!
     O that rec rd could with a backward look,
     Even of five hundred courses of the sun,
     Show me your image in some  ntique book,
     Since mind at first in character was done,
     That I might see what the old world could say
     To this compos d wonder of your frame:
     Whether we are mended, or whe'er better they,
     Or whether revolution be the same.
     O sure I am the wits of former days
     To subjects worse have given admiring praise.



Коль всё старо, то новь - лишь повторенье,
Ум, заблуждаясь, с дедовских времён,
Нам выдаёт за новое творенье
Того, кто был давным – давно рождён!

О, как хочу я бросить взгляд в архивы,
Где постарев на долгих пять веков,
Найти, читая книги терпеливо,
Твоё лицо в старинной вязи слов.

Вглядеться и понять, как изменилось
Уменье твои формы описать,
У нас ли это краше получилось,
А может лучше предков не сказать.

Уверен, что они, опередив,
Хвалили  тех, кто был не так красив.

Маршак


Уж если нет на свете новизны,
А есть лишь повторение былого
И понапрасну мы страдать должны,
Давно рожденное рождая снова, -

Пусть наша память, пробежавши вспять
Пятьсот кругов, что солнце очертило,
Сумеет в древней книге отыскать
Запечатленный в слове лик твой милый.

Тогда б я знал, что думали в те дни
Об этом чуде, сложно совершенном, -
Ушли ли мы вперед, или они,
Иль этот мир остался неизменным.

Но верю я, что лучшие слова
В честь меньшего слагались божества!
60
     Like as the waves make towards the pebbled shore,
     So do our minutes hasten to their end,
     Each changing place with that which goes before,
     In sequent toil all forwards do contend.
     Nativity, once in the main of light,
     Crawls to maturity, wherewith being crowned,
     Crook d eclipses 'gainst his glory fight,
     And Time that gave doth now his gift confound.
     Time does transfix the flourish set on youth,
     And delves the parallels in beauty's brow,
     Feeds on the rarities of nature's truth,
     And nothing stands but for his scythe to mow.
     And yet to times in hope my verse shall stand,
     Praising thy worth, despite his cruel hand.


    
Волна - волну подталкивает в спину,
Пока на мокрой гальке не умрёт,
Так и минуты до своей кончины,
Сменяясь на лету, спешат вперёд.

Мы к зрелости идём со дня рожденья,
Едва успев взглянуть на Божий свет,
В зените начинается старенье,
Повсюду оставляет время след.

Цвет юности в расцвете лет пронзает,
Морщинами уродует чело,
Всё лучшее в природе поедает,
Срезая, что дышало и цвело.

Я, вопреки безжалостной руке,
Спасу твои достоинства в строке.

            Маршак

Как движется к земле морской прибой,
Так и ряды бессчетные минут,
Сменяя предыдущие собой,
Поочередно к вечности бегут.

Младенчества новорожденный серп
Стремится к зрелости и наконец,
Кривых затмений испытав ущерб,
Сдает в борьбе свой золотой венец.

Резец годов у жизни на челе
За полосой проводит полосу.
Все лучшее, что дышит на земле,
Ложится под разящую косу.

Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки!

61
     Is it thy will thy image should keep open
     My heavy eyelids to the weary night?
     Dost thou desire my slumbers should be broken,
     While shadows like to thee do mock my sight?
     Is it thy spirit that thou send'st from thee
     So far from home into my deeds to pry,
     To find out shames and idle hours in me,
     The scope and tenure of thy jealousy?
     O no, thy love, though much, is not so great;
     It is my love that keeps mine eye awake,
     Mine own true love that doth my rest defeat,
     To play the watchman ever for thy sake.
     For thee watch I, whilst thou dost wake elsewhere,
     From me far off, with others all too near.


    

Твоей ли волей ночью образ твой
Мне не дёт тяжёлых век сомкнуть?
Приходят тени схожие с тобой,
Пытаясь моё зренье обмануть.

А, может, это твой незримый дух,
Подосланный подглядывать за мной,
Пытается проверить лживый слух,
Неужто  ревность властвует тобой?

О нет! Твоя любовь не так сильна,
В моей любви и истина, и суть,
Мне, предлагая стража роль, она
Мешает непробудным сном уснуть.

Тревожит думой острой как клинок:
К другим он близок, от меня далёк.

Маршак


Твоя ль вина, что милый образ твой
Не позволяет мне сомкнуть ресницы
И, стоя у меня над головой,
Тяжелым векам не дает закрыться?

Твоя ль душа приходит в тишине
Мои дела и помыслы проверить,
Всю ложь и праздность обличить во мне,
Всю жизнь мою, как свой удел, измерить?

О нет, любовь твоя не так сильна,
Чтоб к моему являться изголовью,
Моя, моя любовь не знает сна.
На страже мы стоим с моей любовью.

Я не могу забыться сном, пока
Ты - от меня вдали - к другим близка.
62
     Sin of self-love possesseth all mine eye,
     And all my soul, and all my every part;
     And for this sin there is no remedy,
     It is so grounded inward in my heart.
     Methinks no face so gracious is as mine,
     No shape so true, no truth of such account,
     And for myself mine own worth do define,
     As I all other in all worths surmount.
     But when my glass shows me myself indeed,
     Beated and chopped with tanned antiquity,
     Mine own self-love quite contrary I read;
     Self so self-loving were iniquity.
     'Tis thee (my self) that for myself I praise,
     Painting my age with beauty of thy days.

Грех себялюбья – стал владыкой глаз,
Душа и плоть теперь его владенья,
Он в сердце корнем глубоко увяз,
От этого греха нет исцеленья.

Прекраснее лица не нахожу,
Изящен стан, дух полон благородства.
Когда я самого себя сужу.
То вижу над другими превосходство.

Когда покажет зеркало меня
Потасканным,  в сединах и морщинах,
Тогда твержу, себя за грех виня:
Чудовищна любовь к себе в мужчинах.

Хваля тебя – хвалюсь в себе тобою,
Украсив старость юною судьбою.

Маршак

Любовь к себе моим владеет взором.
Она проникла в кровь мою и плоть.
И есть ли средство на земле, которым
Я эту слабость, мог бы побороть?

Мне кажется, нет равных красотою,
Правдивей нет на свете никого.
Мне кажется, так дорого я стою,
Как ни одно земное существо.

Когда же невзначай в зеркальной глади
Я вижу настоящий образ свой
В морщинах лет, - на этот образ глядя,
Я сознаюсь в ошибке роковой.

Себя, мой друг, я подменял тобою,
Век уходящий - юною судьбою.
63
     Against my love shall be as I am now,
     With Time's injurious hand crushed and o'erworn;
     When hours have drained his blood and filled his brow
     With lines and wrinkles; when his youthful morn
     Hath travelled on to age's steepy night,
     And all those beauties whereof now he's king
     Are vanishing, or vanished out of sight,
     Stealing away the treasure of his spring:
     For such a time do I now fortify
     Against confounding age's cruel knife
     That he shall never cut from memory
     My sweet love's beauty, though my lover's life.
     His beauty shall in these black lines be seen,
     And they shall live, and he in them still green.



Когда мой друг войдёт в мои года
Разбитым и потрёпанным судьбою,
Кровь истощится, станет как вода,
Пойдёт к закату утро голубое.

Старуха старость постучится в дверь
Поблекнут краски царственные ныне,
А в довершенье всех других потерь
Краса, как цвет весны его покинет.

От этих лет пытаясь  защитить
Я тороплюсь построить укрепленье,
Когда захочет друга смерть убить
Спасу прекрасный облик от забвенья.

Защитой станет чёрная строка
В ней образ друга будет юн века.

Маршак
Про черный день, когда моя любовь,
Как я теперь, узнает жизни бремя,
Когда с годами оскудеет кровь
И гладкое чело изрежет время,

Когда к обрыву ночи подойдет,
Пройдя полкруга, новое светило
И потеряет краски небосвод,
В котором солнце только что царило, -

Про черный день оружье я припас,
Чтоб воевать со смертью и забвеньем,
Чтобы любимый образ не угас,
А был примером дальним поколеньям.

Оружье это - черная строка.
В ней все цвета переживут века.
64
     When I have seen by Time's fell hand defaced
     The rich proud cost of outworn buried age;
     When sometime lofty towers I see down rased,
     And brass eternal slave to mortal rage;
     When I have seen the hungry ocean gain
     Advantage on the kingdom of the shore,
     And the firm soil win of the wat'ry main,
     Increasing store with loss, and loss with store;
     When I have seen such interchange of state,
     Or state itself confounded to decay,
     Ruin hath taught me thus to ruminate:
     That Time will come and take my love away.
     This thought is as a death, which cannot choose
     But weep to have that which it fears to lose.


Безжалостна у Времени рука
Пощады нет богатству и гордыне,
И башню, простоявшую века,
И бронзу вечных статуй опрокинет;

Я вижу  как голодный океан
Водой на царство суши наступает,
А берег волны рушит, как таран –
Баланс захватов и потерь равняет;

Чередованье этих перемен
Внушает, что закончится всё крахом,
Потери учат думать: грозен тлен,
В урочный час любовь погубит махом.

При  этой мысли хочется рыдать
О том, что есть, но страшно потерять.

           Маршак

            Мы видели, как времени рука
Срывает все, во что рядится время,
Как сносят башню гордую века
И рушит медь тысячелетии бремя,

Как пядь за пядью у прибрежных стран
Захватывает землю зыбь морская,
Меж тем как суша грабит океан,
Расход приходом мощным покрывая,

Как пробегает дней круговорот
И королевства близятся к распаду...
Все говорит о том, что час пробьет -
И время унесет мою отраду.

А это - смерть!.. Печален мой удел.
Каким я хрупким счастьем овладел!
65

     Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
     But sad mortality o'ersways their power,
     How with this rage shall beauty hold a plea,
     Whose action is no stronger than a flower?
     O how shall summer's honey breath hold out
     Against the wrackful siege of batt'ring days,
     When rocks impregnable are not so stout,
     Nor gates of steel so strong, but Time decays?
     O fearful meditation! Where, alack,
     Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
     Or what strong hand can hold this swift foot back,
     Or who his spoil of beauty can forbid?
     O none, unless this miracle have might,
     That in black ink my love may still shine bright.

    



Раз бронзу, камень, твердь земли и море –
Всё бренность бытия разрушат в прах,
Как выжить красоте в неравном споре,
В ней стойкости не больше, чем в цветах.

Как может устоять дыханье лета,
Попав в осаду беспощадных дней,
Когда и с скалам не по силам это,
Железные ворота не прочней.

Пугает мысль: надёжных нет укрытий,
Где мой алмаз от Времени хранить,
Кто в силах удержать поток событий,
И красоту от порчи защитить?

Никто не совершал такого чуда,
Спасу любовь в чернилах – первым буду.


Маршак

Уж если медь, гранит, земля и море
Не устоят, когда придет им срок,
Как может уцелеть, со смертью споря,
Краса твоя - беспомощный цветок?

Как сохранить дыханье розы алой,
Когда осада тяжкая времен
Незыблемые сокрушает скалы
И рушит бронзу статуй и колонн?

О горькое раздумье!.. Где, какое
Для красоты убежище найти?
Как, маятник остановив рукою,
Цвет времени от времени спасти?..

Надежды нет. Но светлый облик милый
Спасут, быть может, черные чернила!
66
     Tired with all these, for restful death I cry:
     As to behold desert a beggar born,
     And needy nothing trimmed in jollity,
     And purest faith unhappily forsworn,
     And gilded honour shamefully misplaced,
     And maiden virtue rudely strumpeted,
     And right perfection wrongfully disgraced,
     And strength by limping sway disabl d,
     And art made tongue-tied by authority,
     And folly (doctor-like) controlling skill,
     And simple truth miscalled simplicity,
     And captive good attending captain ill:
     Tired with all these, from these would I be gone,
     Save that, to die, I leave my love alone.


    
Устав, взываю к Смерти: Ты – отрада!
Достоинство в лачуге родилось,
А жалкое ничтожество в нарядах   
От веры предков злобно отреклось,

И почесть воздают не по заслугам,
И девственность в борделях продают,
И совершенство, опозорив в слухом,
Из силы, правя, немощь создают,

И власть лишила голоса искусство,
И знаниями блажь руководит,
И  дурью честность нарекло холуйство,
И зло добру прислуживать велит.

Устав, позвал бы Смерть я раньше срока,
Нет сил оставить друга одиноким.

Маршак

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
67
     Ah wherefore with infection should he live,
     And with his presence grace impiety,
     That sin by him advantage should achieve,
     And lace itself with his society?
     Why should false painting imitate his cheek,
     And steal dead seeming of his living hue?
     Why should poor beauty indirectly seek
     Roses of shadow, since his rose is true?
     Why should he live, now Nature bankrupt is,
     Beggared of blood to blush through lively veins,
     For she hath no exchequer now but his,
     And proud of many, lives upon his gains?
     O him she stores, to show what wealth she had,
     In days long since, before these last so bad.

    

Зачем он должен жить среди пороков,
Украсив их присутствием своим,
Чтоб тяжкий грех, укрывшись от упрёков,
Себя связал ещё прочнее с ним?

Зачем цвет мёртвых красок подражает
Румянцу его щёк, он нежно ал,
Зачем обман уродство украшает
Его лицо, приняв за идеал.

Зачем он должен жить, когда Природа,
Растратив кровь  давно уже банкрот,
Казна её всё меньше год от года,
Живёт лишь тем, что у него берёт?

Она хранит его, чтоб с пьедестала
Нам показать, чем раньше обладала.

Маршак

Спроси: зачем в пороках он живет?
Чтобы служить бесчестью оправданьем?
Чтобы грехам приобрести почет
И ложь прикрыть своим очарованьем?

Зачем искусства мертвые цвета
Крадут его лица огонь весенний?
Зачем лукаво ищет красота
Поддельных роз, фальшивых украшений?

Зачем его хранит природа-мать,
Когда она давно уже не в силах
В его щеках огнем стыда пылать,
Играть живою кровью в этих жилах?

Хранит затем, чтоб знал и помнил свет
О том, что было и чего уж нет!
68
     Thus is his cheek the map of days outworn,
     When beauty lived and died as flowers do now,
     Before these bastard signs of fair were borne,
     Or durst inhabit on a living brow;
     Before the golden tresses of the dead,
     The right of sepulchres, were shorn away,
     To live a second life on second head;
     Ere beauty's dead fleece made another gay:
     In him those holy  ntique hours are seen,
     Without all ornament, itself and true,
     Making no summer of another's green,
     Robbing no old to dress his beauty new;
     And him as for a map doth Nature store,
     To show false Art what beauty was of yore.

    

Лицом мой друг похож на тех людей,
Когда краса жила и умирала,
Так, как сегодня цвет весенних дней,
Фальшивя, лбы живых не украшала;

Тогда ещё не стригли мертвецов,
Был локон достоянием могилы,
Наделав золотистых париков,
На голову не водружали милым.

Видна в нём благодать иных времён:
Прекрасное тогда не знало фальши,
Не убавляли лет, рядясь в бутон,
            Не грабили людей слабей и старше.

            Для верных прежней красоте сердец
Мой друг и был, и будет  образец.

Маршак

Его лицо - одно из отражений
Тех дней, когда на свете красота
Цвела свободно, как цветок весенний,
И не рядилась в ложные цвета,

Когда никто в кладбищенской ограде
Не смел нарушить мертвенный покой
И дать забытой золотистой пряди
Вторую жизнь на голове другой.

Его лицо приветливо и скромно.
Уста поддельных красок лишены.
В его весне нет зелени заемной
И новизна не грабит старины.

Его хранит природа для сравненья
Прекрасной правды с ложью украшенья.
69
     Those parts of thee that the world's eye doth view
     Want nothing that the thought of hearts can mend;
     All tongues (the voice of souls) give thee that due,
     Utt'ring bare truth, even so as foes commend,
     Thy outward thus with outward praise is crowned,
     But those same tongues that give thee so thine own,
     In other accents do this praise confound
     By seeing farther than the eye hath shown.
     They look into the beauty of thy mind,
     And that in guess they measure by thy deeds;
     Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind)
     To thy fair flower add the rank smell of weeds:
     But why thy odour matcheth not thy show,
     The soil is this, that thou dost common grow.





Твой внешний облик восхищает мир,
Прекрасно всё: походка, стать, ухватка;
Все языки твердят, что ты кумир
И злейший враг не видит недостатков.

Все те, кто плоть прославили хвалой,
Воздали только то,  что причиталось,
Но речь у них была совсем иной,
Когда  души невидимой касалась.

Твоей души увидев красоту,
В догадках долго мерили делами,
Теперь твердят,  забыв про доброту:
Цветок хорош, но пахнет сорняками.

В чём состоит причина всех проблем?
Разгадка :  ты цветёшь доступный  всем.

Маршак

В том внешнем, что в тебе находит взор,
Нет ничего, что хочется исправить.
Вражды и дружбы общий приговор
Не может к правде черточки прибавить.

За внешний облик - внешний и почет.
Но голос тех же судей неподкупных
Звучит иначе, если речь зайдет
О свойствах сердца, глазу недоступных.

Толкует о душе твоей молва.
А зеркало души - ее деянья.
И заглушает сорная трава
Твоих сладчайших роз благоуханье.

Твой нежный сад запущен потому,
Что он доступен всем и никому.
70
     That thou are blamed shall not be thy defect,
     For slander's mark was ever yet the fair;
     The ornament of beauty is susp ct,
     A crow that flies in heaven's sweetest air.
     So thou be good, slander doth but approve
     Thy worth the greater, being wooed of time,
     For canker vice the sweetest buds doth love,
     And thou present'st a pure unstain d prime.
     Thou hast passed by the ambush of young days,
     Either not assailed, or victor being charged,
     Yet this thy praise cannot be so thy praise
     To tie up envy, evermore enlarged:
     If some susp ct of ill masked not thy show,
     Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe.


    
Навет не обличает твой  порок,
Краса мишенью клеветы бывает;
Догадками чернит её намёк –
Как ворон в чистом воздухе летает.

Когда красив, у сплетен есть резон
Твердить, что ты соблазнам потакаешь,
Червь портит самый сладостный бутон,
Ты чистоту и совесть воплощаешь.

Ты миновал ловушки юных дней,
И вышел победителем из схваток,
Но в будущем нападки посильней,
Все прошлые от зависти задаток.

Легла тень подозренья, как венец –
Ты был бы без него король сердец.

            Маршак

То, что тебя бранят, - не твой порок.
Прекрасное обречено молве.
Его не может очернить упрек -
Ворона в лучезарной синеве.

Ты хороша, но хором клеветы
Еще дороже ты оценена.
Находит червь нежнейшие цветы,
А ты невинна, как сама весна.

Избегла ты засады юных дней
Иль нападавший побежден был сам,
Но чистотой и правдою своей
Ты не замкнешь уста клеветникам.

Без этой легкой тени на челе
Одна бы ты царила на земле!
71
     No longer mourn for me when I am dead
     Than you shall hear the surly sullen bell
     Give warning to the world that I am fled
     From this vile world with vildest worms to dwell;
     Nay, if you read this line, remember not
     The hand that writ it, for I love you so
     That I in your sweet thoughts would be forgot,
     If thinking on me then should make you woe.
     Or if (I say) you look upon this verse,
     When I (perhaps) compounded am with clay,
     Do not as much as my poor name rehearse,
     But let your love even with my life decay,
     Lest the wise world should look into your moan,
     And mock you with me after I am gone.

Когда умру, оплакивай меня
Не дольше, чем с церквей колоколами
Трезвонить будут, что сбежал кляня
За подлость мир, теперь в земле с червями.

Читая эти грустные слова,
Не вспоминай меня - того не стою,   
Люблю так сильно, что даю права
Забыть меня, не мучаясь тоскою.

Когда в стихи заглянешь невзначай,
Мой бренный прах, возможно,  станет глиной,
Поэта  имя  вслух не повторяй –
Пусть гибнет и любовь с моей кончиной.

Чтоб  мир тебя не осмеял за плач,
Когда умру и грусть, и слёзы спрячь,


Маршак

            Ты погрусти, когда умрет поэт,
Покуда звон ближайшей из церквей
Не возвестит, что этот низкий свет
Я променял на низший мир червей.

И, если перечтешь ты мой сонет,
Ты о руке остывшей не жалей.
Я не хочу туманить нежный цвет
Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк
Меня напоминало вновь и вновь.
Пускай замрут в один и тот же срок
Мое дыханье и твоя любовь!..

Я не хочу, чтобы своей тоской
Ты предала себя молве людской.
72
     O lest the world should task you to recite
     What merit lived in me that you should love,
     After my death (dear love) forget me quite;
     For you in me can nothing worthy prove,
     Unless you would devise some virtuous lie
     To do more for me than mine own desert,
     And hang more praise upon deceas d I
     Than niggard truth would willingly impart:
     O lest your true love may seem false in this,
     That you for love speak well of me untrue,
     My name be buried where my body is,
     And live no more to shame nor me nor you:
     For I am shamed by that which I bring forth,
     And so should you, to love things nothing worth.


   
Чтоб злобный мир не требовал отчёта
За что и почему меня любил,
Умру  - забудь, зачем тебе забота,
Не сможешь доказать, что прав ты был,

Пока,  мои расхваливая свойства,
Себе на помощь ложь не позовёшь,
Напрасным будет всё твоё упорство,
Над правдою меня не вознесёшь.

А чтобы ложь нас пачкать не посмела,
И ты, хваля меня, не прятал глаз,
Пусть имя похоронят вместе с телом,
Тогда не сможет опозорить нас.

Сегодня мне за скудность дел  обидно –
Тебе меня любить должно быть стыдно.

Маршак
Чтобы не мог тебя заставить свет
Рассказывать, что ты во мне любила, -
Забудь меня, когда на склоне лет
Иль до того возьмет меня могила.

Так мало ты хорошего найдешь,
Перебирая все мои заслуги,
Что поневоле, говоря о друге,
Придумаешь спасительную ложь.

Чтоб истинной любви не запятнать
Каким-нибудь воспоминаньем ложным,
Меня скорей из памяти изгладь, -

Иль дважды мне ответ придется дать:
За то, что был при жизни столь ничтожным
И что потом тебя заставил лгать!

73
     That time of year thou mayst in me behold
     When yellow leaves, or none, or few, do hang
     Upon those boughs which shake against the cold,
     Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.
     In me thou seest the twilight of such day
     As after sunset fadeth in the west,
     Which by and by black night doth take away,
     Death's second self, that seals up all in rest.
     In me thou seest the glowing of such fire
     That on the ashes of his youth doth lie,
     As the death-bed whereon it must expire,
     Consumed with that which it was nourished by.
     This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,
     To love that well which thou must leave ere long.

Во мне ты видишь время года,
Когда  стал редок в кронах  лист,
С дрожащих веток в непогоду,
Уже не слышен  птичий свист.

Во мне ты видишь дня старенье,
Когда в закате гаснет свет;
Подобье смерти и забвенья -
Ночь красит небо в чёрный цвет.

Во мне ты видишь увяданье,
Огня в постели золотой,
Погасит яркое сиянье
Он  пищей, ставшею золой.

Увидев это, понимаешь:
Милей всего то, что теряешь.

Маршак
То время года видишь ты во мне,
Когда один-другой багряный лист
От холода трепещет в вышине -
На хорах, где умолк веселый свист.

Во мне ты видишь тот вечерний час,
Когда поблек на западе закат
И купол неба, отнятый у нас,
Подобьем смерти - сумраком объят.

Во мне ты видишь блеск того огня,
Который гаснет в пепле прошлых дней,
И то, что жизнью было для меня,
Могилою становится моей.


Ты видишь все. Но близостью конца
Теснее наши связаны сердца!

     74

     But be contented when that fell arrest
     Without all bail shall carry me away,
     My life hath in this line some interest,
     Which for memorial still with thee shall stay.
     When thou reviewest this, thou dost review
     The very part was consecrate to thee:
     The earth can have but earth, which is his due;
     My spirit is thine, the better part of me.
     So then thou hast but lost the dregs of life,
     The prey of worms, my body being dead,
     The coward conquest of a wretch's knife,
     Too base of thee to be remember d:
     The worth of that is that which it contains,
     And that is this, and this with thee remains.


Не плачь, когда за мной придёт конвой,
И уведёт без права возвращенья,
Ведь жизнь моя продолжится строкой
Любимого тобой стихотворенья.

Перечитав его,  увидишь вновь
Всё то, что лишь тебе принадлежало -
Поэта бесконечную любовь;
Земля получит то, что ей пристало.

Теряешь ты отбросы жизни – прах
Он для червей  законная добыча,
Всё лучшее останется в стихах,
Напрасно мы, теряя тело, хнычем.

В нём нет цены, пусть гибнет под  землёй ,
Ведь творчество останется с тобой.

Маршак

Когда меня отправят под арест
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест -
Мне памятником будут эти строчки.

Ты вновь и вновь найдешь в моих стиха
Все, что во мне тебе принадлежало.
Пускай земле достанется мой прах, -
Ты, потеряв меня, утратишь мало.


С тобою будет лучшее во мне.
А смерть возьмет от жизни быстротечной
Осадок, остающийся на дне,
То, что похитить мог бродяга встречный,

Ей - черепки разбитого ковша,
Тебе - мое вино, моя душа.
75
     So are you to my thoughts as food to life,
     Or as sweet seasoned showers are to the ground;
     And for the peace of you I hold such strife
     As 'twixt a miser and his wealth is found:
     Now proud as an enjoyer, and anon
     Doubting the filching age will steal his treasure;
     Now counting best to be with you alone,
     Then bettered that the world may see my pleasure:
     Sometime all full with feasting on your sight,
     And by and by clean starv d for a look;
     Possessing or pursuing no delight
     Save what is had or must from you be took.
     Thus do I pine and surfeit day by day,
     Or gluttoning on all, or all away.


Для мыслей ты, как пища для желудка,
Как для земли в зной грома бубенцы,
С любовью бой веду я не на шутку,
С ней маюсь, как с богатствами скупцы.

Порой  гордятся, наслаждаясь ими,
Порой от страха потерять дрожат;
Я, как они, то прячу твоё имя,
То славить на весь мир стихами рад.

Порой  пресыщен пиршеством общенья,
Расставшись -  начинаю голодать,
И вновь готов за миг уединенья
Другие  удовольствия отдать.

То чахну я, то объедаюсь пищей,
Любя тебя,  я то – богач, то - нищий.

Маршак

Ты утоляешь мой голодный взор,
Как землю освежительная влага.
С тобой веду я бесконечный спор,
Как со своей сокровищницей скряга.

То счастлив он, то мечется во сне,
Боясь шагов, звучащих за стеною,
То хочет быть с ларцом наедине,
То рад блеснуть сверкающей казною.

Так я, вкусив блаженство на пиру,
Терзаюсь жаждой в ожиданье взгляда.
Живу я тем, что у тебя беру,
Моя надежда, мука и награда.

В томительном чередованье дней
То я богаче всех, то всех бедней.
76
     Why is my verse so barren of new pride?
     So far from variation or quick change?
     Why with the time do I not glance aside
     To new-found methods and to compounds strange?
     Why write I still all one, ever the same,
     And keep invention in a noted weed,
     That every word doth almost tell my name,
     Showing their birth, and where they did proceed?
     O know, sweet love, I always write of you,
     And you and love are still my argument;
     So all my best is dressing old words new,
     Spending again what is already spent:
     For as the sun is daily new and old,
     So is my love still telling what is told.


    
            Зачем свой стих лишаю украшений,
Разнообразья, быстрой смены тем,
Не изучаю веяний, течений,
Новейших стилей, моды и проблем?

Зачем пишу всегда одно и то же,
В старьё воображение ряжу?
Зачем  слова между собою схожи,
Легко отцовство в каждом нахожу?

Любовь моя, всё потому не ново,
Что лишь, тебе стихи я посвятил,
Нарядом  новым, украшая слово,
Я трачу то, чем много раз платил.

Как солнце утром и старо, и ново,
Так и любовь всё повторяет снова.

Маршак
Увы, мой стих не блещет новизной,
Разнообразьем перемен нежданных.
Не поискать ли мне тропы иной,
Приемов новых, сочетаний странных?

Я повторяю прежнее опять,
В одежде старой появляюсь снова.
И кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово.

Все это оттого, что вновь и вновь
Решаю я одну свою задачу:
Я о тебе пишу, моя любовь,
И то же сердце, те же силы трачу.

Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной!
77
     Thy glass will show thee how thy beauties wear,
    Thy dial how thy precious minutes waste,
     The vacant leaves thy mind's imprint will bear,
     And of this book, this learning mayst thou taste:
     The wrinkles which thy glass will truly show
     Of mouth d graves will give thee memory;
     Thou by the dial's shady stealth mayst know
     Time's thievish progress to eternity;
     Look what thy memory cannot contain
     Commit to these waste blanks, and thou shalt find
     Those children nursed, delivered from thy brain,
     To take a new acquaintance of thy mind.
     These offices, so oft as thou wilt look,
     Shall profit thee, and much enrich thy book.



Как ты стареешь, зеркало покажет,
Часы – теченье дорогих минут
На чистый лист след мудрой мысли ляжет,
Прочтя, её читатели поймут:

Что их морщины в зеркалах правдивых
Намёк на то, что всех могила  ждёт;
Поможет тень в часах  неутомимых,
Постичь, как время к вечности течёт.

А всё, что память удержать не в силах
Доверь пустым страницам, а потом,
Припомнишь, обнаружив деток милых,
Рождённых и воспитанных умом.

В часы и зеркала не зря глядят -
Они страницы книг обогатят.

Маршак

Седины ваши зеркало покажет,
Часы - потерю золотых минут.
На белую страницу строчка ляжет -
И вашу мысль увидят и прочтут.

По черточкам морщин в стекле правдивом
Мы все ведем своим утратам счет.
А в шорохе часов неторопливом
Украдкой время к вечности течет.

Запечатлейте беглыми словами
Все, что не в силах память удержать.
Своих детей, давно забытых вами,
Когда-нибудь вы встретите опять.

Как часто эти найденные строки
Для нас таят бесценные уроки.

78
     So oft have I invoked thee for my Muse,
     And found such fair assistance in my verse,
     As every alien pen hath got my use,
     And under thee their poesy disperse.
     Thine eyes, that taught the dumb on high to sing,
     And heavy ignorance aloft to fly,
     Have added feathers to the learn d's wing
     And given grace a double majesty.
     Yet be most proud of that which I compile,
     Whose influence is thine, and born of thee:
     In others' works thou dost but mend the style,
     And arts with thy sweet graces grac d be;
     But thou art all my art, and dost advance
     As high as learning my rude ignorance.


    
Я часто призывал тебя как музу,
Ты начал на сонеты вдохновлять,
Завидуя возникшему союзу,
Мне все поэты стали подражать.

Твои глаза немых петь научили,
А тяжкое невежество летать,
Учёным пышно крылья оперили,
Изяществу придали благодать.



Гордись же широтой моих суждений,
Ведь всё моё рождается тобой,
Другим ты улучшаешь стиль творений,
Искусство украшаешь красотой.

А для меня ты - и моё искусство,
И самое возвышенное чувство.

Маршак

Тебя я музой называл своею
Так часто, что теперь наперебой
Поэты, переняв мою затею,
Свои стихи украсили тобой.

Глаза, что петь немого научили,
Заставили невежество летать, -
Искусству тонкому придали крылья,
Изяществу - величия печать.

И все же горд своим я приношеньем,
Хоть мне такие крылья не даны.
Стихам других ты служишь украшеньем,
Мои стихи тобою рождены.

Поэзия - в тебе. Простые чувства
Ты возвышать умеешь до искусства.
79
     Whilst I alone did call upon thy aid,
     My verse alone had all thy gentle grace,
     But now my gracious numbers are decayed,
     And my sick Muse doth give another place.
     I grant (sweet love) thy lovely argument
     Deserves the travail of a worthier pen,
     Yet what of thee thy poet doth invent
     He robs thee of, and pays it thee again:
     He lends thee virtue, and he stole that word
     From thy behaviour; beauty doth he give,
     And found it in thy cheek; he can afford
     No praise to thee but what in thee doth live.
     Then thank him not for that which he doth say,
     Since what he owes thee, thou thyself dost pay.


Пока твоей поддержки ждал один,
В стихах твоё изящество царило,
Другой достиг в поэзии вершин,
И Муза, дрогнув, место уступила..


Я признаю: милее темы нет,
Теперь достойный твой портрет рисует,
Но всё, что сочинит другой поэт
Он у тебя - тебе, мой друг, ворует.

Крадёт, когда про добродетель льстит ,
За образец твоё,  взяв,  поведенье,
Всё то, что о твоей красе твердит –
Тебе принадлежит со дня рожденья.

Поверь мне, что не стоит тот похвал,
Кто за своё чужое выдавал.

Маршак


Когда один я находил истоки
Поэзии в тебе, блистал мой стих.
Но как теперь мои померкли строки
И голос музы немощной затих!

Я сознаю своих стихов бессилье.
Но все, что можно о тебе сказать,
Поэт в твоем находит изобилье,
Чтобы тебе преподнести опять.

Он славит добродетель, это слово
Украв у поведенья твоего,
Он воспевает красоту, но снова
Приносит дар, ограбив божество.

Благодарить не должен тот, кто платит
Сполна за все, что стихотворец тратит.

80
     O how I faint when I of you do write,
     Knowing a better spirit doth use your name,
     And in the praise thereof spends all his might,
     To make me tongue-tied speaking of your fame.
     But since your worth (wide as the ocean is)
     The humble as the proudest sail doth bear,
     My saucy bark (inferior far to his)
     On your broad main doth wilfully appear.
     Your shallowest help will hold me up afloat,
     Whilst he upon your soundless deep doth ride,
     Or (being wracked) I am a worthless boat,
     He of tall building and of goodly pride.
     Then if he thrive and I be cast away,
     The worst was this: my love was my decay.


Когда  я о тебе  пишу сонет,
О, как  меня лишает сил и слова,
Хваля тебя, могучий дух другого:
Язык мой скован, сил для спора нет.

Душою ты – широк, как океан,
Рад равно кораблю и лодке шаткой,
Могуч корабль, но я готовлюсь к схватке –
Ладьи отважной дерзкий капитан.

Твоя поддержка мне важна сейчас,
Корабль на глубине в себе уверен,
Когда разбитой лодки след потерян,
Он выставит величье напоказ.

Корабль плывёт, ладья разбита в прах,
Вслед за  любовью и меня ждёт крах.

Маршак

Мне изменяет голос мой и стих,
Когда подумаю, какой певец
Тебя прославил громом струн своих,
Меня молчать заставив наконец.

Но так как вольный океан широк
И с кораблем могучим наравне
Качает скромный маленький челнок, -
Дерзнул я появиться на волне.

Лишь с помощью твоей средь бурных вод
Могу держаться, не иду ко дну.
А он в сиянье парусов плывет,
Бездонную тревожа глубину.

Не знаю я, что ждет меня в пути,
Но не боюсь и смерть в любви найти.
81
     Or shall I live your epitaph to make,
     Or you survive when I in earth am rotten,
     From hence your memory death cannot take,
     Although in me each part will be forgotten.
     Your name from hence immortal life shall have,
     Though I (once gone) to all the world must die;
     The earth can yield me but a common grave,
     When you intomb d in mens eyes shall lie:
     Your monument shall be my gentle verse,
     Which eyes not yet created shall o'er-read,
     And tongues to be your being shall rehearse,
     When all the breathers of this world are dead;
     You still shall live (such virtue hath my pen)
     Where breath most breathes, even in the mouths of men.


Коль доживу, приду похоронить,
Переживёшь - придёшь на погребенье,
Не сможет смерть  моих стихов убить –
А плоть постигнет полное забвенье.

Тебе бессмертье принесут стихи,
Скончавшись, пропаду навек для мира,
Земля могилой станет за грехи,
Но ты навек останешься кумиром;

Стихи на пьедестале вознесут,
Потомки их прочтут, или услышат,
На будущий язык переведут,
Когда умрут  все те, кто ныне дышит.

Ты будешь жить и превратившись в прах,
Бессмертным станешь у людей в устах.

Маршак

Тебе ль меня придется хоронить
Иль мне тебя, - не знаю, друг мой милый.
Но пусть судьбы твоей прервется нить,
Твой образ не исчезнет за могилой.

Ты сохранишь и жизнь и красоту,
А от меня ничто не сохранится.
На кладбище покой я обрету,
А твой приют - открытая гробница.

Твой памятник - восторженный мой стих.
Кто не рожден еще, его услышит.
И мир повторит повесть дней твоих,
Когда умрут все те, кто ныне дышит.

Ты будешь жить, земной покинув прах,
Там, где живет дыханье, - на устах!
82
     I grant thou wert not married to my Muse,
     And therefore mayst without attaint o'erlook
     The dedicated words which writers use
     Of their fair subjects, blessing every book.
     Thou art as fair in knowledge as in hue,
     Finding thy worth a limit past my praise,
     And therefore art inforced to seek anew
     Some fresher stamp of the time-bettering days.
     And do so, love; yet when they have devised
     What strain d touches rhetoric can lend,
     Thou, truly fair, wert truly sympathised
     In true plain words by the true-telling friend;
     And their gross painting might be better used
     Where cheeks need blood; in thee it is abused.



С моею Музой браком ты не связан,
А, значит, можешь смело принимать
Все посвященья, ты же  не обязан
Всех пишущих за них благословлять.

Ты совершенен и умом и телом,
Считаешь, что тебя я не оценил,
Хвалил твои достоинства несмело,
Поэтому другими заменил.

Наступит день и ты,  друг,  убедишься,
Что  вычурна риторика у них,
Сонеты  перечтёшь и  согласишься,
Что искреннее всех мой скромный стих;

Густую  краску применяют  там,
Где кровь не дарит яркости щекам.

Маршак

Не обручен ты с музою моей,
И часто снисходителен твои суд,
Когда тебе поэты наших дней
Красноречиво посвящают труд.

Твой ум изящен, как твои черты,
Гораздо тоньше всех моих похвал.
И поневоле строчек ищешь ты
Новее тех, что я тебе писал.

Я уступить соперникам готов.
Но после риторических потуг
Яснее станет правда этих слов,
Что пишет просто говорящий друг.

Бескровным краска яркая нужна,
Твоя же кровь и без того красна.
83
     I never saw that you did painting need,
     And therefore to your fair no painting set;
     I found (or thought I found) you did exceed
     The barren tender of a poet's debt:
     And therefore have I slept in your report,
     That you yourself, being extant, well might show
     How far a modern quill doth come too short,
     Speaking of worth, what worth in you doth grow.
     This silence for my sin you did impute,
     Which shall be most my glory, being dumb,
     For I impair not beauty, being mute,
     When others would give life, and bring a tomb.
     There lives more life in one of your fair eyes
     Than both your poets can in praise devise.


Я видел, что хорош ты, как и раньше,
Поэтому не тратил зря румян,
Казалось мне, ты выше пошлой фальши,
Находишь в славословии изъян.

Поэтому в стихах тебя не славил,
Ты убеждал, взрослея на глазах,
Что ни один поэт не знает правил,
Как описать тебя в своих стихах.

Молчание не грех мой, а заслуга,
Немым, оставшись, не был среди тех,
Кто похвалами губит душу друга,
Моё молчанье зря считал за грех.

Ты  каждым глазом даришь больше света,
Чем похвалами два твоих поэта.

Маршак

Я думал, что у красоты твоей
В поддельных красках надобности нет.
Я думал: ты прекрасней и милей
Всего, что может высказать поэт.

Вот почему молчания печать
На скромные уста мои легла, -
Чтобы свое величье доказать
Без украшений красота могла.

Но ты считаешь дерзостным грехом
Моей влюбленной музы немоту.
Меж тем другие немощным стихом
Бессмертную хоронят красоту.

То, что во взоре светится твоем,
Твои певцы не выразят вдвоем.
84
     Who is it that says most which can say more
     Than this rich praise -- that you alone are you,
     In whose confine immur d is the store
     Which should example where your equal grew?
     Lean penury within that pen doth dwell
     That to his subject lends not some small glory,
     But he that writes of you, if he can tell
     That you are you, so dignifies his story:
     Let him but copy what in you is writ,
     Not making worse what nature made so clear,
     And such a counterpart shall fame his wit,
     Making his style admir d every where.
     You to your beauteous blessings add a curse,
     Being fond of praise, which makes your praises worse.

Кто скажет миру лучше и точней,
Чем похвала, что ты  один – такой?
            Нет  никого прекрасней и умней,
Ты идеал и телом, и душой.

Нельзя прибавить славы той рукой,
В которой нет таланта хоть чуть – чуть,
А написавший: Ты -  один такой.
Сумеет описанием блеснуть.

Копируя,  не будет искажать,
Того, что создала природа мать,
Тогда и ум сумет  доказать,
И совершенством стиля восхищать.

Стремясь улучшить красоту хвалой
И лесть тебе становится хулой.

Маршак

Кто знает те слова, что больше значат
Правдивых слов, что ты есть только ты?
Кто у себя в сокровищнице прячет
Пример тебе подобной красоты?

Как беден стих, который не прибавил
Достоинства виновнику похвал.
Но только тот в стихах себя прославил,
Кто попросту тебя тобой назвал.

Пересказав, что сказано природой,
Он создает правдивый твой портрет,
Которому бесчисленные годы
Восторженно дивиться будет свет.

А голоса тебе любезной лести
Звучат хулой твоей красе и чести!

85
     My tongue-tied Muse in manners holds her still,
     While comments of your praise, richly compiled,
     Reserve their character with golden quill
     And precious phrase by all the Muses filed.
     I think good thoughts, whilst other write good words,
     And like unlettered clerk still cry `Amen'
     To every hymn that every spirit affords
     In polished form of well-refin d pen.
     Hearing you praised, I say, `'Tis so, 'tis true',
     And to the most of praise add something more;
     But that is in my thought, whose love to you
     (Though words come hindmost) holds his rank before.
     Then others for the breath of words respect,
     Me for my dumb thoughts, speaking in effect.

   
Язык мой связан, муза онемела,
Зато пышны соперники в речах,
Они спешат своим пером умело,
Воспеть тебя в отточенных стихах.

Я в мыслях щедр, а им  не жаль чернила,
Как неуч  - клирик говорю : Аминь!
На каждый гимн пропетый ими милой,
Так утончённо славят  лишь богинь!

Хвалы услышав говорю: «Всё  верно»,
Готов ещё вдобавок  похвалить,
Но только в  мыслях, там любовь  безмерна,
Но быстро слов не может находить.

Цени других за воздух громких фраз,
Меня за мысли в строчках – речь для глаз.

Маршак
Моя немая муза так скромна.
Меж тем поэты лучшие кругом
Тебе во славу чертят письмена
Красноречивым золотым пером.

Моя богиня тише всех богинь.
И я, как малограмотный дьячок,
Умею только возглашать "аминь!"
В конце торжественно звучащих строк.

Я говорю: "Конечно!", "Так и есть!",
Когда поэты произносят стих,
Твоим заслугам воздавая честь, -
Но сколько Чувства в помыслах моих!

За громкие слова цени певцов,
Меня - за мысли тихие, без слов.
86
     Was it the proud full sail of his great verse,
     Bound for the prize of all-too-precious you,
     That did my ripe thoughts in my brain inhearse,
     Making their tomb the womb wherein they grew?
     Was it his spirit, by spirits taught to write
     Above a mortal pitch, that struck me dead?
     No, neither he, nor his compeers by night
     Giving him aid, my verse astonish d.
     He, nor that affable familiar ghost
     Which nightly gulls him with intelligence,
     As victors, of my silence cannot boast;
     I was not sick of any fear from thence;
     But when your countenance filled up his line,
     Then lacked I matter, that infeebled mine.


Его ли гордый парус из стихов,
Взяв курс к тебе,  заставил устрашиться,
Упрятав  мысли в глубь моих мозгов,
Мой череп превратил для них в гробницу?

А может  дух, украсив его стих,
Теперь меня лишает дара речи?
Нет, с помощью товарищей ночных
Не в силах он стихи мои калечить.

Ни сам поэт, ни бестелесный дух
Который его тайно вдохновляет,
Не могут, победив, хвалиться вслух:
Он, нас боясь, молчаньем угождает.

Его стихам твой вид  прибавив сил,
Мои,  покинув их, осиротил.

 Маршак
Его ли стих - могучий шум ветрил,
Несущихся в погоню за тобою, -
Все замыслы во мне похоронил,
Утробу сделав урной гробовою?

Его ль рука, которую писать
Учил какой-то дух, лишенный тела,
На робкие уста кладет печать,
Достигнув в мастерстве своем предела?

О нет, ни он, ни дружественный дух -
Его ночной советчик бестелесный -
Так не могли ошеломить мой слух
И страхом поразить мой дар словесный.

Но если, ты с его не сходишь уст, -
Мой стих, как дом, стоит открыт и пуст.
87   
      Farewell, thou art too dear for my possessing,
     And like enough thou know'st thy estimate:
     The charter of thy worth gives thee releasing;
     My bonds in thee are all determinate.
     For how do I hold thee but by thy granting,
     And for that riches where is my deserving?
     The cause of this fair gift in me is wanting,
     And so my patent back again is swerving.
     Thy self thou gav'st, thy own worth then not knowing,
     Or me, to whom thou gav'st it, else mistaking;
     So thy great gift, upon misprision growing,
     Comes home again, on better judgement making.
     Thus have I had thee as a dream doth flatter,
     In sleep a king, but waking no such matter.


Прощай, мой друг, тебе я не хозяин,
Ты цену сам себе определил,
Теперь свободен, волен жить, как барин,
Прав на себя ты мне не подарил.

Мы, с твоего согласья стали парой,
Чем я такое счастье заслужил?
Нет оснований для такого дара,
Поэтому вернул, что получил.

Дарил себя, своей цены не зная,
Иль слишком высоко меня ценил,
Теперь, свою ошибку исправляя,
Назад великий дар забрать решил.

Так королём я был в приятном сне,
Проснулся,  а короны нет на мне.

Маршак
Прощай! Тебя удерживать не смею.
Я дорого ценю любовь твою.
Мне не по -средствам то, чем я владею,
И я залог покорно отдаю.

Я, как подарком, пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она.
И значит, добровольное условье
По прихоти нарушить ты вольна.

Дарила ты, цены не зная кладу
Или не зная, может быть, меня.
И не по праву взятую награду
Я сохранял до нынешнего дня.

Был королем я только в сновиденье.
Меня лишило трона пробужденье.
88
     When thou shalt be disposed to set me light,
     And place my merit in the eye of scorn,
     Upon thy side against myself I'll fight,
     And prove thee virtuous, though thou art forsworn:
     With mine own weakness being best acquainted,
     Upon thy part I can set down a story
     Of faults concealed wherein I am attainted,
     That thou in losing me shall win much glory;
     And I by this will be a gainer too,
     For, bending all my loving thoughts on thee,
     The injuries that to myself I do,
     Doing thee vantage, double vantage me.
     Such is my love, to thee I so belong,
     That for thy right myself will bear all wrong.

Когда меня унизишь без причин -
Достоинства предав на осмеянье,
Я поддержу неправедный почин
Для подлой лжи,  придумав оправданье.

Свои пороки зная лучше всех,
Я  поддержу любые обвиненья,
Прилюдно осужу себя за грех,
Порвав со мной, получишь одобренье.

В накладе от того не остаюсь:
Любовь к тебе моей душе награда,
Поэтому с обидами смирюсь,
Что благо для тебя и мне - отрада.

Я твой всецело! - клялся не для вида,
Чтоб ты был прав, готов сносить обиды.

Маршак
Когда захочешь, охладев ко мне,
Предать меня насмешке и презренью,
Я на твоей останусь стороне
И честь твою не опорочу тенью.

Отлично зная каждый свой порок,
Я рассказать могу такую повесть,
Что навсегда сниму с тебя упрек,
Запятнанную оправдаю совесть.

И буду благодарен я судьбе:
Пускай в борьбе терплю я неудачу,
Но честь победы приношу тебе
И дважды обретаю все, что трачу.

Готов.я жертвой быть неправоты,
Чтоб только правой оказалась ты.
89
     Say that thou didst forsake me for some fault,
     And I will comment upon that offence;
     Speak of my lameness, and I straight will halt,
     Against thy reasons making no defence.
     Thou canst not (love) disgrace me half so ill,
     To set a form upon desir d change,
     As I'll myself disgrace, knowing thy will:
     I will acquaintance strangle and look strange,
     Be absent from thy walks, and in my tongue
     Thy sweet belov d name no more shall dwell,
     Lest I (too much profane) should do it wrong,
     And haply of our old acquaintance tell.
     For thee, against myself I'll vow debate,
     For I must ne'er love him whom thou dost hate.

    
Скажи, что вынуждал тебя страдать,
Начну себя винить за прегрешенья,
Хромым ославишь - стану ковылять,
Приму покорно все твои решенья.

Не можешь так меня оклеветать,
Чтоб я не оправдал  твою измену,
Покорно буду волю исполнять,
Не прокляну, когда найдёшь замену:

Случайно встретив буду как чужой,
Язык забудет сладостное имя,
Не скажет он, что был знаком с тобой,
Когда ты будешь ласковым с другими.

Клянусь, что сам себя повергну в прах –
Кто злит тебя, тот мне первейший враг.

Маршак
Скажи, что ты нашла во мне черту,
Которой вызвана твоя измена.
Ну, осуди меня за хромоту -
И буду я ходить, согнув колено.

Ты не найдешь таких обидных слов,
Чтоб оправдать внезапность охлажденья,
Как я найду. Я стать другим готов,
Чтоб дать тебе права на отчужденье.

Дерзну ли о тебе упомянуть?
Считать я буду память вероломством
И при других не выдам как-нибудь,
Что мы старинным связаны знакомством.

С самим собою буду я в борьбе:
Мне тот враждебен, кто не мил тебе!
90
     Then hate me when thou wilt, if ever, now
     Now while the world is bent my deeds to cross,
     Join with the spite of Fortune, make me bow,
     And do not drop in for an after-loss.
     Ah do not, when my heart has scaped this sorrow,
     Come in the rearward of a conquered woe;
     Give not a windy night a rainy morrow,
     To linger out a purposed overthrow.
     If thou wilt leave me, do not leave me last,
     When other petty griefs have done their spite,
     But in the onset come; so shall I taste
     At first the very worst of Fortune's might;
     And other strains of woe, which now seem woe,
     Compared with loss of thee, will not seem so.

    
Что ж, отвернись, желаешь хоть сейчас -
Сейчас,  когда  весь мир со мной воюет;
Союз с Фортуной будет в самый раз,
Согни меня, пока она лютует.

Уйди  навек, вновь боль не возвращай,
Когда забуду все твои укоры;
Грозу на дождь рассвета не меняй,
Оттягивая гибельную ссору.

Желаешь бросить, смело уходи,
Укусы  бед мне не страшны, как блохи,
Возглавь их натиск, бей и не щади,
Тогда узнаю, что такое  плохо,

Все  горести, что кажутся бедой,
Померкнут от прощания с тобой.

      



            Маршак
Уж если ты разлюбишь - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.
91
     Some glory in their birth, some in their skill,
     Some in their wealth, some in their body's force,
     Some in their garments, though new-fangled ill,
     Some in their hawks and hounds, some in their horse;
     And every humour hath his adjunct pleasure,
     Wherein it finds a joy above the rest;
     But these particulars are not my measure:
     All these I better in one general best.
     Thy love is better than high birth to me,
     Richer that wealth, prouder than garments' cost,
     Of more delight than hawks and horses be;
     And having thee, of all men's pride I boast:
     Wretched in this alone, that thou mayst take
     All this away, and me most wretched make.


    

Один гордится властью и родством,
Другой умом, богатством, силой тела,
Нарядом модным, резвым скакуном
И соколом, разящим дичь умело.

Не счесть причин для страсти у людей,
На каждый нрав находится отрада .
Не нужно это всё душе моей –
Есть у неё всего одна услада.

Твоя любовь дороже, чем наряд,
Милее соколов и резвой скачки,
Я знатности и роскоши не рад,
Когда ты мой -  противны мне подачки.

С тобою мир мне кажется прекрасным,
Уйдёшь  навеки, сделаешь несчастным.

Маршак

Кто хвалится родством своим со знатью,
Кто силой, кто блестящим галуном,
Кто кошельком, кто пряжками на платье,
Кто соколом, собакой, скакуном.

Есть у людей различные пристрастья,
Но каждому милей всего одно.
А у меня особенное счастье, -
В нем остальное все заключено.

Твоя любовь, мой друг, дороже клада,
Почетнее короны королей,
Наряднее богатого наряда,
Охоты соколиной веселей.

Ты можешь все отнять, чем я владею,
И в этот миг я сразу обеднею.

92
     But do thy worst to steal thyself away,
     For term of life thou art assur d mine,
     And life no longer than thy love will stay,
     For it depends upon that love of thine.
     Then need I not to fear the worst of wrongs,
     When in the least of them my life hath end;
     I see a better state to me belongs
     Than that which on thy humour doth depend.
     Thou canst not vex me with inconstant mind,
     Since that my life on that revolt doth lie.
     O what a happy title do I find,
     Happy to have thy love, happy to die!
     But what's so bless d-fair that fears no blot?
     Thou mayst be false, and yet I know it not.


Сверши злодейство и покинь меня;
Мы на любовь обречены судьбою;
Не стану жить, предательство кляня –
Любовь и жизнь уйдут вслед за тобою.

Не опасаюсь худшего из зол,
И с наименьшим жизнь пойдёт к закату,
Лекарство от предательства  нашёл -
Капризный друг не станет супостатом.

Не буду от его измен болеть,
Не сможет мучить и дурная слава.
Иметь любовь и счастье умереть –
Я выбирать теперь имею право.

Красавцам трудно выполнять заветы –
Он  мог грешить, а я не знать об этом.

Маршак
Ты от меня не можешь ускользнуть.
Моей ты будешь до последних дней.
С любовью связан жизненный мой путь,
И кончиться он должен вместе с ней.

Зачем же мне бояться худших бед,
Когда мне смертью меньшая грозит?
И у меня зависимости нет
От прихотей твоих или обид.

Не опасаюсь я твоих измен.
Твоя измена - беспощадный нож.
О, как печальный жребий мой блажен:
Я был твоим, и ты меня убьешь.

Но счастья нет на свете без пятна.
Кто скажет мне, что ты сейчас верна?
93
     So shall I live, supposing thou art true,
     Like a deceiv d husband; so love's face
     May still seem love to me, though altered new;
     Thy looks with me, thy heart in other place:
     For there can live no hatred in thine eye,
     Therefore in that I cannot know thy change.
     In many's looks, the false heart's history
     Is writ in moods and frowns and wrinkles strange,
     But heaven in thy creation did decree
     That in thy face sweet love should ever dwell;
     What e'er thy thoughts or thy heart's workings be,
     Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
     How like Eve's apple doth thy beauty grow,
     If thy sweet virtue answer not thy show!


Надеясь, что не пройдена черта,
Я буду жить, не думая о чести,
Не видеть, что любовь давно не та -
Глаза со мной, а сердце в другом месте.

Они  чисты – ни тени перемен,
Ещё не научились ненавидеть,
По внешности историю измен,
Как у других людей, мне не увидеть.

Творя тебя, решили небеса,
Чтобы  любовь с лица не уходила,
Тревогами не портилась краса,
Усталость свежесть кожи не губила.
          
            Краса твоя, как яблоко на древе,
Которым мужа соблазнила Ева.

           Маршак

Что ж, буду жить, приемля как условье,
Что ты верна. Хоть стала ты иной,
Но тень любви нам кажется любовью.
Не сердцем - так глазами будь со мной.

Твой взор не говорит о перемене.
Он не таит ни скуки, ни вражды.
Есть лица, на которых преступленья
Чертят неизгладимые следы.

Но, видно, так угодно высшим силам:
Пусть лгут твои прекрасные уста,
Но в этом взоре, ласковом и милом,
По-прежнему сияет чистота.

Прекрасно было яблоко, что с древа
Адаму на беду сорвала Ева.
94
     They that have pow'r to hurt, and will do none,
     That do not do the thing they most do show,
     Who, moving others, are themselves as stone,
     Unmov d, cold, and to temptation slow --
     They rightly do inherit heaven's graces,
     And husband nature's riches from expense;
     They are the lords and owners of their faces,
     Others but stewards of their excellence.
     The summer's flow'r is to the summer sweet,
     Though to itself it only live and die,
     But if that flow'r with base infection meet,
     The basest weed outbraves his dignity:
     For sweetest things turn sourest by their deeds;
     Lilies that fester smell far worse than weeds.

    

            Кто властью обладает над собой,
Умело планы и мечты скрывает;
Других приказом отправляя в бой,
Соблазнам и страстям не потакает.

            Те ждут по праву милости с небес,
 Кто не транжирит зря дары природы;
Кто чтит не свой, а общий интерес,
Те остаются в памяти народа.

Нам летом  дарит  запахи бутон,
Хоть жил и умер он себя лелея,
Но если поражён червями он,
Тогда для нас любой сорняк  милее.

Позор и слава – результаты дел,
Цветок хорош, пока не заболел.

Маршак

Кто, злом владея, зла не причинит,
Не пользуясь всей мощью этой власти,
Кто двигает других, но, как гранит,
Неколебим и не подвержен страсти, -

Тому дарует небо благодать,
Земля дары приносит дорогие.
Ему дано величьем обладать,
А чтить величье призваны другие.

Лелеет лето лучший свой цветок,
Хоть сам он по себе цветет и вянет.
Но если в нем приют нашел порок,
Любой сорняк его достойней станет.

Чертополох нам слаще и милей
Растленных роз, отравленных лилей.
95
     How sweet and lovely dost thou make the shame
     Which, like a canker in the fragrant rose,
     Doth spot the beauty of thy budding name!
     O in what sweets dost thou thy sins inclose!
     That tongue that tells the story of thy days
     (Making lascivious comments on thy sport)
     Cannot dispraise, but in a kind of praise,
     Naming thy name, blesses an ill report.
     O what a mansion have those vices got
     Which for their habitation chose out thee,
     Where beauty's veil doth cover every blot,
     And all things turns to fair that eyes can see!
     Take heed (dear heart) of this large privilege:
     The hardest knife ill used doth lose its edge.

   
    
           Ты лакируешь грязные дела,
Которые, как черви бархат розы,
Источат красоту твою дотла,
Поставят честь и имя под угрозу!

Изучат сплетни каждый день и час,
Фривольно намекнут на развлеченья,
Осудят похвалой двуличных фраз,
Трусливо пряча в лести оскорбленья.

О, как порок устроился сейчас,
Найдя в тебе роскошное жилище!
Под красотою, спрятав грязь от глаз,
            Всё делает для них желанной пищей.

Я верным сердцем на клинок похож,
Не мучай зря, затупишь острый нож.


Маршак

Ты украшать умеешь свой позор.
Но, как в саду незримый червячок
На розах чертит гибельный узор, -
Так и тебя пятнает твой порок.

Молва толкует про твои дела,
Догадки щедро прибавляя к ним.
Но похвалой становится хула.
Порок оправдан именем твоим!

В каком великолепнейшем дворце
Соблазнам низким ты даешь приют!
Под маскою прекрасной на лице,
В наряде пышном их не узнают.

Но красоту в пороках не сберечь.
Ржавея, остроту теряет меч.
96

     Some say thy fault is youth, some wantonness,
     Some say thy grace is youth and gentle sport;
     Both grace and faults are loved of more and less:
     Thou mak'st faults graces that to thee resort.
     As on a finger of a thron d queen
     The basest jewel will be well esteemed,
     So are those errors that in thee are seen
     To truths translated, and for true things deemed.
     How many lambs might the stern wolf betray,
     If like a lamb he could his looks translate!
     How many gazers mightst thou lead away,
     If thou wouldst use the strength of all thy state!
     But do not so; I love thee in such sort,
     As thou being mine, mine is thy good report.

Одни тебя винят за то, что юн,
Другие упрекают за распутство,
А третьи хвалят: Да он мот, хвастун,
Но в нём очаровательно беспутство.

К тебе господ и слуг всегда влекло,
Ты делаешь порок приятным глазу,
На пальце королевы и стекло
Искрится так, что кажется алмазом.

И волк бы мог обманывать овец
Свирепый вид, укрыв овечьей шубой!
Ты стал бы покорителем сердец,
Используя всё то, что людям любо.


Не делай этого, я чувства не тая,
Клянусь: « Ты мой и честь твоя моя!».

Маршак

Кто осуждает твой беспечный нрав,
Кого пленяет юный твой успех.
Но, прелестью проступки оправдав,
Ты в добродетель превращаешь грех.

Поддельный камень в перстне королей
Считается алмазом дорогим, -
Так и пороки юности твоей
Достоинствами кажутся другим.

Как много волк похитил бы овец,
Надев ягненка нежное руно.
Как много можешь ты увлечь сердец
Всем, что тебе судьбой твоей дано.

Остановись, - я так тебя люблю,
Что весь я твой и честь твою делю.
97
     How like a winter hath my absence been
     From thee, the pleasure of the fleeting year!
     What freezings have I felt, what dark days seen!
     What old December's bareness every where!
     And yet this time removed was summer's time,
     The teeming autumn big with rich increase,
     Bearing the wanton burthen of the prime,
     Like widowed wombs after their lords' decease:
     Yet this abundant issue seem'd to me
     But hope of orphans, and unfathered fruit,
     For summer and his pleasures wait on thee,
     And thou away, the very birds are mute;
     Or if they sing, 'tis with so dull a cheer
     That leaves look pale, dreading the winter's near.

Мне о зиме напомнила разлука
С тобой, о радость мимолётных дней!
Я чувствовал и темноту, и скуку
В морозе поседевших декабрей!

В то время лето, управляя краем,
Передавало осени права,
Несла живот с богатым урожаем
Весной осеменённая вдова.

Мне сиротой тот урожай казался,
Ждёт горе без отца рождённый плод,
С тех пор, как ты весной со мной расстался,
Все птицы, онемев, закрыли рот.

Когда поют, то так унылы звуки,
Что лист, бледнея с веткой ждёт разлуки.

Маршак

Мне показалось, что была зима,
Когда тебя не видел я, мой друг.
Какой мороз стоял, какая тьма,
Какой пустой декабрь царил вокруг!

За это время лето протекло
И уступило осени права.
И осень шла, ступая тяжело, -
Оставшаяся на сносях вдова.

Казалось мне, что все плоды земли
С рождения удел сиротский ждет.
Нет в мире лета, если ты вдали.
Где нет тебя, и птица не поет.

А там, где слышен робкий, жалкий свист,
В предчувствии зимы бледнеет лист.



98
   
     From you have I been absent in the spring,
     When proud-pied April (dressed in all his trim)
     Hath put a spirit of youth in every thing,
     That heavy Saturn laughed and leapt with him.
     Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell
     Of different flowers in odour and in hue,
     Could make me any summer's story tell,
     Or from their proud lap pluck them where they grew:
     Nor did I wonder at the lily's white,
     Nor praise the deep vermilion in the rose;
     They were but sweet, but figures of delight,
     Drawn after you, you pattern of all those.
     Yet seemed it winter still, and, you away,
     As with your shadow I with these did play.

Когда весной я был с тобой в разлуке,
Гордец апрель рядился напоказ,
Дух юности очистил мир от скуки,
Сатурн и тот, смеясь, пустился в пляс.

Но песни птиц и аромат бутонов
Разговориться мне не помогли,
Не рвал цветов из ласкового лона
Взрастившей их красавицы земли.

Не восхищался белизною лилий,
Пунцовых роз оттенки не хвалил;
На копии не тратил зря усилий,
Ведь образцом для них твой облик был.

Казалось, что весенние цветы
Лишь тень твоей чудесной красоты.

Маршак

Нас разлучил апрель цветущий, бурный.
Все оживил он веяньем своим.
В ночи звезда тяжелая Сатурна
Смеялась и плясала вместе с ним.

Но гомон птиц и запахи и краски
Бесчисленных цветов не помогли
Рождению моей весенней сказки.
Не рвал я пестрых первенцев земли.

Раскрывшиеся чаши снежных лилий,
Пурпурных роз душистый первый цвет,
Напоминая, мне не заменили
Ланит и уст, которым равных нет.


Была зима во мне, а блеск весенний
Мне показался тенью милой тени.

           99[x]

     The forward violet thus did I chide:
     `Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
     If not from my love's breath? The purple pride
     Which on thy soft cheek for complexion dwells
     In my love's veins thou hast too grossly dyed.'
     The lily I condemn d for thy hand,
     And buds of marjoram had stol'n thy hair;
     The roses fearfully on thorns did stand,
     One blushing shame, another white despair;
     A third, nor red nor white, had stol'n of both,
     And to his robb'ry had annexed thy breath,
     But for his theft in pride of all his growth
     A vengeful canker eat him up to death.
     More flowers I noted, yet I none could see
     But sweet or colour it had stol'n from thee.

Бранил фиалку:» Милая воровка,
Откуда твой сладчайший аромат,
Не с губ ли друга утащила ловко?
Цвет щёк взяла у крови  напрокат»

Твой волос в цвет бутонов майорана,
У лилий белый цвет твоей руки,
            Из роз – одна смутилась, словно, панна,
Украв румянец у твоей щеки.

Вторая от волненья побледнела,
А третья цвет похитила у них,
И белою, и красной стать сумела,
За это черви точат за двоих.

Я за цветами долго наблюдал,
И каждый у тебя хоть что - то крал.

Маршак

Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.

У лилий - белизна твоей руки,
Твой темный локон - в почках майорана,
У белой розы - цвет твоей щеки,
У красной розы - твой огонь румяный.

У третьей розы - белой, точно снег,
И красной, как заря, - твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.

Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.
100
     Where art thou, Muse, that thou forget'st so long
     To speak of that which gives thee all thy might?
     Spend'st thou thy fury on some worthless song,
     Dark'ning thy pow'r to lend base subjects light?
     Return, forgetful Muse, and straight redeem
     In gentle numbers time so idly spent;
     Sing to the ear that doth thy lays esteem
     And gives thy pen both skill and argument.
     Rise, resty Muse, my love's sweet face survey,
     If Time have any wrinkle graven there;
     If any, be a satire to decay,
     And make Time's spoils despis d every where.
     Give my love fame faster than Time wastes life;
     So thou prevent'st his scythe and crooked knife.


    
Где, Муза, ты так долго пропадаешь,
Забыла друга, весть не подаёшь?
А, может, ты бездарность вдохновляешь
И песенки никчёмные поёшь?

Вернись быстрее, искупи измену,
Стихами расплатись за мотовство;
Пой для того, кто песне знает цену,
Перу даст тему, блеск и мастерство.

            Очнись, взгляни в лицо, что мной любимо,
Найдёшь порок – сатирою язви,
Со старостью борись неутомимо,
А к времени презренье  прояви.

Спеши пропеть моей любви красу,
Останови жестокую косу.

Маршак

Где муза? Что молчат ее уста
О том, кто вдохновлял ее полет?
Иль, песенкой дешевой занята,
Она ничтожным славу создает?

Пой, суетная муза, для того,
Кто может оценить твою игру,
Кто придает и блеск, и мастерство,
И благородство твоему перу.

Вглядись в его прекрасные черты
И, если в них морщину ты найдешь,
Изобличи убийцу красоты,
Строфою гневной заклейми грабеж.

Пока не поздно, времени быстрей
Бессмертные черты запечатлей!
101
     O truant Muse, what shall be thy amends
     For thy neglect of truth in beauty dyed?
     Both truth and beauty on my love depends;
     So dost thou too, and therein dignified.
     Make answer, Muse, wilt thou not haply say,
     `Truth needs no colour with his colour fixed,
     Beauty no pencil, beauty's truth to lay;
     But best is best, if never intermixed'?
     Because he needs no praise, wilt thou be dumb?
     Excuse not silence so, for't lies in thee
     To make him much outlive a gilded tomb,
     And to be praised of ages yet to be.
     Then do thy office, Muse; I teach thee how
     To make him seem long hence as he shows now.

   

Чем лежебока- муза, объяснишь
Молчание при встрече с красотой?
Ведь ты и против истины грешишь
Не прославляя друга похвалой.


Быть может попытаешься сказать:
«У вечных истин постоянный цвет;
Суть красоты не нужно украшать;
Для лучшего другой замены нет»?

Но будешь ли ты оттого немой?
Нельзя молчанье этим оправдать,
Хвалу любви, рождённую тобой,
Из века в век начнут передавать.

Работай муза, жизнь так коротка!
Пусть друг в сонетах будет юн века.

Маршак


О ветреная муза, отчего,
Отвергнув правду в блеске красоты,
Ты не рисуешь друга моего,
Чьей доблестью прославлена и ты?

Но, может быть, ты скажешь мне в ответ,
Что красоту не надо украшать,
Что правде придавать не надо цвет
И лучшее не стоит улучшать.

Да, совершенству не нужна хвала,
Но ты ни слов, ни красок не жалей,
Чтоб в славе красота пережила
Свой золотом покрытый мавзолей.

Нетронутым - таким, как в наши дни,
Прекрасный образ миру сохрани!
102
     My love is strength'ned, though more weak in seeming;
     I love not less, though less the show appear:
     That love is merchandised whose rich esteeming
     The owner's tongue doth publish every where.
     Our love was new, and then but in the spring,
     When I was wont to greet it with my lays,
     As Philomel in summer's front doth sing,
     And stops his pipe in growth of riper days:
     Not that the summer is less pleasant now
     Than when her mournful hymns did hush the night,
     But that wild music burthens every bough,
     And sweets grown common lose their dear delight.
     Therefore like her, I sometime hold my tongue,
     Because I would not dull you with my song.



            Спокоен внешне, а в груди пожар;
Любовь растёт, но с виду всё подросток;
Не буду превращать её в товар,
Болтая языком на перекрёстках.

Пока любовь у нас была юна,
Я распевал ей песни до рассвета,
Трель соловья сменила тишина,
Когда пришла для чувств  пора расцвета.

Не потому, что соловьям милей
Цветы весны - плодов заката лета,
Когда певцы поют со всех ветвей
Теряют прелесть трели и сонеты.

Чтоб ты  не стала от стихов скучать,
Решил и я немного помолчать.

Маршак
Люблю, - но реже говорю об этом,
Люблю нежней, - но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.

Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.

Ночь не лишится прелести своей,
Когда его умолкнут излиянья.
Но музыка, звуча со всех ветвей,
Обычной став, теряет обаянье.

И я умолк подобно соловью:
Свое пропел и больше не пою.

103
     Alack, what poverty my Muse brings forth,
     That, having such a scope to show her pride,
     The argument all bare is of more worth
     Than when it hath my added praise beside.
     O blame me not if I no more can write!
     Look in your glass, and there appears a face
     That overgoes my blunt invention quite,
     Dulling my lines, and doing me disgrace.
     Were it not sinful then, striving to mend,
     To mar the subject that before was well?
     For to no other pass my verses tend
     Than of your graces and your gifts to tell;
     And more, much more than in my verse can sit,
     Your own glass shows you, when you look in it.

    

Убожество рождает моя Муза,
Богатство превращает в нищету,
Моя хвала, и в  этом  - суть конфуза,
Тебе не добавляет красоту.

О, не вини за долгое молчанье,
Прочтя сонет увидишь, что портрет
Не передал твоё очарованье,
Строка скучна, в сравненьях правды нет.

Я согрешил  испортив то, что было
Прекрасным, попытавшись улучшать.
Всё исказил, таланта мне хватило
Лишь о твоих достоинствах сказать.

О том, чего в моем сонете нет,
Тебе покажет в зеркале портрет.

Маршак
У бедной музы красок больше нет,
А что за слава открывалась ей!
Но, видно, лучше голый мой сюжет
Без добавленья похвалы моей.

Вот почему писать я перестал.
Но сам взгляни в зеркальное стекло
И убедись, что выше всех похвал
Стеклом отображенное чело.

Все то,. что отразила эта гладь,
Не передаст палитра иль резец.
Зачем же нам, пытаясь передать,
Столь совершенный портить образец?

И мы напрасно спорить не хотим
С природой или зеркалом твоим.
104

     To me, fair friend, you never can be old,
     For as you were when first your eye I eyed,
     Such seems your beauty still. Three winters cold
     Have from the forests shook three summers' pride,
     Three beauteous springs to yellow autumn turned
     In process of the seasons have I seen,
     Three April perfumes in three hot Junes burned,
     Since first I saw you fresh which yet are green.
     Ah yet doth beauty, like a dial-hand,
     Steal from his figure, and no pace perceived;
     So your sweet hue, which methinks still doth stand,
     Hath motion, and mine eye may be deceived;
     For fear of which, hear this, thou age unbred:
     Ere you were born was beauty's summer dead.


Ты, милый друг, чудесный дар для глаз,
Не старишься, как требует природа,
Каким тебя увидел в первый раз,
Таким и остаёшься все три года.

Мороз трёх зим убил жару трёх лет,
Цветы весны плодами трижды стали,
Повсюду время оставляло след-
Твоя краса и юность устояли.

И всё - таки менялся внешний вид,
Как положенье стрелки – еле, еле.
Со стороны казалось, что стоит,
Но двигалась она на самом деле.

Скажу для тех, кто только начал жить:
До вас мороз успел красу убить.


Маршак

Ты не меняешься с теченьем лет.
Такой же ты была, когда впервые
Тебя я встретил. Три зимы седые
Трех пышных лет запорошили след.

Три нежные весны сменили цвет
На сочный плод и листья огневые,
И трижды лес был осенью раздет...
А над тобой не властвуют стихии.

На циферблате, указав нам час,
Покинув цифру, стрелка золотая
Чуть движется невидимо для глаз,
Так на тебе я лет не замечаю.

И если уж закат необходим, -
Он был перед рождением твоим!

105
     Let not my love be call'd idolatry,
     Nor my belov d as an idol show,
     Since all alike my songs and praises be
     To one, of one, still such, and ever so.
     Kind is my love to-day, to-morrow kind,
     Still constant in a wondrous excellence;
     Therefore my verse, to constancy confined,
     One thing expressing, leaves out difference.
     `Fair, kind and true' is all my argument,
     `Fair, kind, and true', varying to other words,
     And in this change is my invention spent,
     Three themes in one, which wondrous scope affords.
     `Fair, kind, and true' have often lived alone,
     Which three till now never kept seat in one.





Мне говорят:  Язычник - несомненно!
Не идолу поклоны в храме  бью,
Мои хвалы и песни неизменны,
Я об одном, и одному пою.

Он добр всегда, и этим уникален,
Никто ещё не мог сравниться с ним,
Поэтому и стих мой постоянен,
Не в силах посвящать его другим.

Пою ему: прекрасный, добрый, верный,
Потом о том - другим набором слов,
Три темы – вариации безмерны,
Они и плоть, и суть моих стихов.

Прекрасных, добрых, верных нам хватало,
В одном - трёх этих качеств не бывало.
Маршак
Язычником меня ты не зови,
Не называй кумиром божество.
Пою я гимны, полные любви,
Ему, о нем и только для него.

Его любовь нежнее с каждым днем,
И, постоянству посвящая стих,
Я поневоле говорю о нем,
Не зная тем и замыслов других.

"Прекрасный, верный, добрый" - вот слова,
Что я твержу на множество ладов.
В них три определенья божества,
Но сколько сочетаний этих слов!

Добро, краса и верность жили врозь,
Но это все в тебе одном слилось.

106
     When in the chronicle of wasted time
     I see descriptions of the fairest wights,
     And beauty making beautiful old rhyme
     In praise of ladies dead and lovely knights,
     Then in the blazon of sweet beauty's best,
     Of hand, of foot, of lip, of eye, of brow,
     I see their antique pen would have expressed
     Even such a beauty as you master now.
     So all their praises are but prophecies
     Of this our time, all you prefiguring,
     And, for they looked but with divining eyes
     They had not skill enough your worth to sing:
     For we, which now behold these present days,
     Have eyes to wonder, but lack tongues to praise.



Листая фолианты  древних книг,
Я вижу описанья граждан знатных,
Воспевший красоту старинный стих
Про верных дам и рыцарей галантных.

Хваля пером шедевры красоты
От рук и ног до  нежных губ и взгляда,
Поэты знали, что родишься ты.
Все их хвалы твоей красе награда.

На нас смотрели мысленно они,
Воображенье дали осветило,
Пророки заглянули в наши дни –
Воспеть тебя уменья не хватило.

Ведь даже мы, живущие сейчас
Немеем при сиянье нежных глаз.

Маршак

Когда читаю в свитке мертвых лет
О пламенных устах, давно безгласных,
О красоте, слагающей куплет
Во славу дам и рыцарей прекрасных,

Столетьями хранимые черты -
Глаза, улыбка, волосы и брови -
Мне говорят, что только в древнем слове
Могла всецело отразиться ты.

В любой строке к своей прекрасной даме
Поэт мечтал тебя предугадать,
Но всю тебя не мог он передать,
Впиваясь в даль влюбленными глазами.

А нам, кому ты наконец близка, -
Где голос взять, чтобы звучал века?
107
     Not mine own fears, nor the prophetic soul
     Of the wide world, dreaming on things to come,
     Can yet the lease of my true love control,
     Supposed as forfeit to a confined doom.
     The mortal moon hath her eclipse endured
     And the sad augurs mock their own pres ge,
     Incertainties now crown themselves assured,
     And peace proclaims olives of endless age.
     Now with the drops of this most balmy time
     My love looks fresh, and Death to me subscribes,
     Since spite of him I'll live in this poor rhyme,
     While he insults o'er dull and speechless tribes.
     And thou in this shalt find thy monument,
     When tyrants' crests and tombs of brass are spent.

Ни личный страх, ни взор души вселенной
Вообразив грядущие века,
Не могут срок любви моей бесценной
Сегодня предсказать наверняка.

Луна своё затменье испытала,
Авгуры больше не скрывают смех,
Что было шатким, пьедесталом стало,
Цветут оливы, мир суля для всех.

Целитель – время раны залечило,
Любовь окрепла, выглядит свежей,
Я смерть смирил, стихи мне дали силы,
Она тиранит тех, кто был глупей.

В моих сонетах жизнь твоя продлится –
Переживешь царей и их гробницы.


Маршак

Ни собственный мой страх, ни вещий взор
Вселенной всей, глядящий вдаль прилежно,
Не знают, до каких дана мне пор
Любовь, чья смерть казалась неизбежной.

Свое затменье смертная луна
Пережила назло пророкам лживым.
Надежда вновь на трон возведена,
И долгий мир сулит расцвет оливам.

Разлукой смерть не угрожает нам.
Пусть я умру, но я в стихах воскресну.
Слепая смерть грозит лишь племенам,
Еще не просветленным, бессловесным.

В моих стихах и ты переживешь
Венцы тиранов и гербы вельмож.
108
     What's in the brain that ink may character
     Which hath not figured to thee my true spirit?
     What's new to speak, what new to register,
     That may express my love, or thy dear merit?
     Nothing, sweet boy; but yet, like prayers divine,
     I must, each day say o'er the very same,
     Counting no old thing old, thou mine, I thine,
     Even as when first I hallow d thy fair name.
     So that eternal love in love's fresh case
     Weighs not the dust and injury of age,
     Nor gives to necessary wrinkles place,
     But makes antiquity for aye his page,
     Finding the first conceit of love there bred,
     Where time and outward form would show it dead.


Что есть в мозгу, чтоб тратил я чернила,
Чего в стихах не высказал мой дух?
Мне новых слов и мыслей не хватило,
Когда тебя хотел прославить вслух.

Всё сказано давным – давно и всё же:
«Ты мой – я твой» - вновь буду повторять,
Как новое твердить одно и то же,
Как в первый раз тебя благословлять.

Любовь бессмертна вечным обновленьем,
Она всю жизнь нам кажется другой,
Омолодив к любимому влеченьем,
Навеки  древность делает слугой.

Иного старца еле греет кровь,
А он твердит про новую любовь.

Маршак

Что может мозг бумаге передать,
Чтоб новое к твоим хвалам прибавить?
Что мне припомнить, что мне рассказать,
Чтобы твои достоинства прославить?

Нет ничего, мой друг. Но свой привет,
Как старую молитву - слово в слово, -
Я повторяю. Новизны в нем нет,
Но он звучит торжественно и ново.

Бессмертная любовь, рождаясь вновь,
Нам неизбежно кажется другою.
Морщин не знает вечная любовь
И старость делает своим слугою.

И там ее рожденье, где молва
И время говорят: любовь мертва.
109

     O never say that I was false of heart,
     Though absence seemed my flame to qualify;
     As easy might I from my self depart
     As from my soul, which in thy breast doth lie:
     That is my home of love. If I have ranged,
     Like him that travels I return again,
     Just to the time, not with the time exchanged,
     So that myself bring water for my stain.
     Never believe, though in my nature reigned
     All frailties that besiege all kinds of blood,
     That it could so preposterously be stained
     To leave for nothing all thy sum of good;
     For nothing this wide universe I call,
     Save thou, my rose; in it thou art my all.


Не упрекай – душой и сердцем твой,
Когда разлука охлаждала страсти,
Не мог расстаться со своей душой –
Она теперь в твоей груди и власти.

Ты – дом любви, других не признавал,
В урочный час из странствий  возвращался,
Сам пятна от измены отмывал,
Характер мой в дороге не менялся.

Не верь молве, как каждый, я не свят:
И плоть слаба, и кровь кипит порою,
Но я не отрезал пути назад,
Знал цену чувствам, связанным с тобою.

Клянусь тебе: ничто – огромный мир!
Ты в сердце божество, а не кумир.

Маршак

Меня неверным другом не зови.
Как мог я изменить иль измениться?
Моя душа, душа моей любви,
В твоей груди, как мой залог, хранится.

Ты - мой приют, дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно
Таким, как был, и приносил с собой
Живую воду, что смывает пятна.

Пускай грехи мою сжигают кровь,
Но не дошел я до последней грани,
Чтоб из скитаний не вернуться вновь
К тебе, источник всех благодеяний.

Что без тебя просторный этот свет?
Ты в нем одна. Другого счастья нет.
110
     Alas 'tis true, I have gone here and there,
     And made myself a motley to the view,
     Gored mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
     Made old offences of affections new.
     Most true it is that I have looked on truth
     Askance and strangely; but, by all above,
     These blenches gave my heart another youth,
     And worse essays proved thee my best of love.
     Now all is done, have what shall have no end:
     Mine appetite I never more will grind
     On newer proof, to try an older friend,
     A god in love, to whom I am confined.
     Then give me welcome, next my heaven the best,
     Even to thy pure and most most loving breast.


    
Увы, всё правда: по стране метался,
В шута рядился и людей смешил,
Кривлялся, мысль коверкал, продавался,
Раскаявшись по - новому грешил.

Не верил  правде и измен боялся,
Испытывая верность вновь и вновь
Я, наконец, с сомненьями расстался
 И понял, что ты главная любовь.

С ошибками покончено навеки,
Свой аппетит не буду заострять,
Ты – бог любви, нет лучше человека,
Нет  оснований верность проверять.

Ты небесам подобен чистотой,
Согрей в груди своею добротой.


Маршак

Да, это правда: где я ни бывал,
Пред кем шута ни корчил площадного,
Как дешево богатство продавал
И оскорблял любовь любовью новой!

Да, это правда: правде не в упор
В глаза смотрел я, а куда-то мимо,
Но юность вновь нашел мои беглый взор,
Блуждая, он признал тебя любимой.

Все кончено, и я не буду вновь
Искать того, что обостряет страсти,
Любовью новой проверять любовь.
Ты - божество, и весь в твоей я власти.

Вблизи небес ты мне приют найди
На этой чистой, любящей груди.
111
     O for my sake do you with Fortune chide,
     The guilty goddess of my harmful deeds,
     That did not better for my life provide
     Than public means which public manners breeds.
     Thence comes it that my name receives a brand,
     And almost thence my nature is subdued
     To what it works in, like the dyer's hand:
     Pity me then, and wish I were renewed,
     Whilst like a willing patient I will drink
     Potions of eisel 'gainst my strong infection;
     No bitterness that I will bitter think,
     Nor double penance to correct correction.
     Pity me then, dear friend, and I assure ye
     Even that your pity is enough to cure me.

О, не брани меня, мой друг, напрасно,
Коварный рок – виновник грязных дел,
На суд толпы меня толкает властно,
Подачек ждать от публики - удел.

На имени клеймо, мне не отмыться,
Стыжусь его я, как красильщик рук.
Не осуждай, дай время возродиться,
Сочувствием сними груз тяжких мук.

Как пациент, я буду добродушным
Любую горечь горькой не считать,
И уксус, с настойки пить послушно,
Исправленное снова исправлять.

Меня, жалея, дорогой мой друг,
Ты жалостью излечишь мой недуг.

Маршак
О, как ты прав, судьбу мою браня,
Виновницу дурных моих деяний,
Богиню, осудившую меня
Зависеть от публичных подаяний.

Красильщик скрыть не может ремесло.
Так на меня проклятое занятье
Печатью несмываемой легло.
О, помоги мне смыть мое проклятье!

Согласен я без ропота глотать
Лекарственные горькие коренья,
Не буду горечь горькою считать,
Считать неправой меру исправленья.

Но жалостью своей, о милый друг,
Ты лучше всех излечишь мой недуг!
112
     Your love and pity doth th'impression fill
     Which vulgar scandal stamped upon my brow,
     For what care I who calls me well or ill,
     So you o'er-green my bad, my good allow?
     You are my all the world, and I must strive
     To know my shames and praises from your tongue;
     None else to me, nor I to none alive,
     That my steeled sense or changes right or wrong.
     In so profound abysm I throw all care
     Of others' voices, that my adder's sense
     To critic and to flatterer stopp d are.
     Mark how with my neglect I do dispense:
     You are so strongly in my purpose bred
     That all the world besides methinks th'are dead.



Твоя любовь сотрёт со лба печать –
Она за ссору подлая расплата,
Похвалят или будут осуждать -
Мне всё равно – твоё лишь мненье свято.

Ты – для меня основа всех основ,
Других забыл и сам живу забытый,
Я о себе сужу лишь с твоих слов,
Для мнений остальных мозги закрыты.

Отрёкся от толпы и суеты,
Забрался в бездну, где замолкли звуки,
Не слышу ни похвал, ни клеветы:
От них меня избавил слух гадюки.

Теперь ты в мыслях так запечатлён,
Что целый мир мне кажется смешон.

            Маршак

Мой Друг, твоя любовь и доброта
Заполнили глубокий след проклятья,
Который выжгла злая клевета
На лбу моем каленою печатью.

Лишь похвала твоя и твой укор
Моей отрадой будут и печалью.
Для всех других я умер с этих пор
И чувства оковал незримой сталью.

В такую бездну страх я зашвырнул,
Что не боюсь гадюк, сплетенных вместе,
И до меня едва доходит гул
Лукавой клеветы и лживой лести.

Я слышу сердце друга моего,
А все кругом беззвучно и мертво.
113
     Since I left you, mine eye is in my mind,
     And that which governs me to go about
     Doth part his function, and is partly blind,
     Seems seeing, but effectually is out;
     For it no form delivers to the heart
     Of bird, of flow'r, or shape, which it doth latch:
     Of his quick objects hath the mind no part;
     Nor his own vision holds what it doth catch:
     For if it see the rud'st or gentlest sight,
     The most sweet favour or deform d'st creature,
     The mountain, or the sea, the day, or night,
     The crow, or dove, it shapes them to your feature.
     Incapable of more, replete with you,
     My most true mind thus maketh mine eye untrue.


    
Со дня разлуки зряча лишь душа,
Поэтому движения нелепы,
И днём  хожу наощупь, не спеша –
Мои глаза из плоти полуслепы.

До сердца не доходит ничего:
Ни красота цветка, ни форма тела,
Глаза не могут удержать того,
Что мимо взгляда быстро пролетело.

Смотрю на море, горы и цветы,
Всему, что взгляду моему доступно
Глаза спешат придать твои черты –
Душа моя верна и неподкупна.

Она, так переполнена тобой,
Что делает неверным взгляд любой.





Маршак


Со дня разлуки - глаз в душе моей,
А тот, которым путь я нахожу,
Не различает видимых вещей,
Хоть я на все по-прежнему гляжу.

Ни сердцу, ни сознанью беглый взгляд
Не может дать о виденном отчет.
Траве, цветам и птицам он не рад,
И в нем ничто подолгу не живет.

Прекрасный и уродливый предмет
В твое подобье превращает взор:
Голубку и ворону, тьму и свет,
Лазурь морскую и вершины гор.

Тобою полон и тебя лишен,
Мой верный взор неверный видит сон.
114
     Or whether doth my mind being crowned with you
     Drink up the monarch's plague, this flattery?
     Or whether shall I say mine eye saith true,
     And that your love taught it this alchemy,
     To make of monsters, and things indigest,
     Such cherubins as your sweet self resemble,
     Creating every bad a perfect best,
     As fast as objects to his beams assemble?
     O 'tis the first; 'tis flatt'ry in my seeing,
     And my great mind most kingly drinks it up;
     Mine eye well knows what with his gust is greeing,
     And to his palate doth prepare the cup.
     If it be poisoned, 'tis the lesser sin
     That mine eye loves it and doth first begin.


Неужто коронованный тобой.
Я полюбил так страстно лести яд?
А может быть алхимия виной
Тому, что ложь глаза мне  говорят,

Урода в херувима рядит взгляд,
С тобою ему сходство придаёт,
Лохмотья превращаются в наряд,
Когда на них луч взора упадёт?

О верно первое: в том виновата лесть,
Глаз душу напоить по царски рад,
Как чашу поднимая в её честь
Наполненный притворством лживый взгляд.

Ему одно уменьшить может грех-
Он пьёт отраву лести  раньше всех.

Маршак

Неужто я, прияв любви венец,
Как все монархи, лестью упоен?
Одно из двух: мои глаз - лукавый льстец.
Иль волшебству тобой он обучен.

Из чудищ и бесформенных вещей
Он херувимов светлых создает.
Всему, что входит в круг его лучей,
С твоим лицом он сходство придает.

Вернее первая догадка: лесть.
Известно глазу все, что я люблю,
И он умеет чашу преподнесть,
Чтобы пришлась по вкусу королю.

Пусть это яд, - мой глаз искупит грех:
Он пробует отраву раньше всех!
115
     Those lines that I before have writ do lie,
     Even those that said I could not love you dearer;
     Yet then my judgment knew no reason why
     My most full flame should afterwards burn clearer.
     But reckoning Time, whose millioned accidents
     Creep in 'twixt vows, and change decrees of kings,
     Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
     Divert strong minds to th'course of alt'ring things --
     Alas, why, fearing of Time's tyranny,
     Might I not then say `Now I love you best',
     When I was certain o'er incertainty,
     Crowning the present, doubting of the rest?
     Love is a babe: then might I not say so,
     To give full growth to that which still doth grow.



Невольно лгал, когда тебе писал,
« Не может сердце полюбить сильнее»,
Тогда мой ум ещё не понимал,
Что будет пламя ярче и мощнее.

Случайностей у времени не счесть,
Они указы королей меняют,
Обеты рушат, и пятнают честь,
На путь измены сильный дух склоняют.

Вот почему напрасно я сказал:
«Сейчас люблю тебя  всего сильнее»,
Возвысив миг, сомнений я не знал,
А нужно было говорить мудрее:

Любовь дитя, кто знает наперёд,
Когда она,  взрослея, рост прервёт.

Маршак

О, как я лгал когда-то, говоря:
"Моя любовь не может быть сильнее".
Не знал я, полным пламенем горя,
Что я любить еще нежней умею.

Случайностей предвидя миллион,
Вторгающихся в каждое мгновенье,
Ломающих незыблемый закон,
Колеблющих и клятвы и стремленья,

Не веря переменчивой судьбе,
А только часу, что еще не прожит,
Я говорил: "Любовь моя к тебе
Так велика, что больше быть не может!"

Любовь - дитя. Я был пред ней не прав,
Ребенка взрослой женщиной назвав.
116

     Let me not to the marriage of true minds
     Admit impediments; love is not love
     Which alters when it alteration finds,
     Or bends with the remover to remove.
     O no, it is an ever-fix d mark
     That looks on tempests and is never shaken;
     It is the star to every wand'ring bark,
     Whose worth's unknown, although his heighth be taken.
     Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks
     Within his bending sickle's compass come;
     Love alters not with his brief hours and weeks,
     But bears it out even to the edge of doom.
     If this be error and upon me proved,
     I never writ, nor no man ever loved.



Нельзя создать союзу душ преград,
Любовь не может трудностей бояться,
С пути сбиваться, отходить назад,
Под гнётом обстоятельств изменяться.

Она, как веха раз и навсегда,
Над бурями стоит неколебимо;
В просторах океана, как звезда,
Ведёт  ладью к земле неутомимо.

Любовь не шут у времени в руках,
Когда секирой маятник сверкает,
Она не даст себя повергнуть в прах,
До самой смерти сути не меняет.

А, если, вас сонет не убедил,
То я и не писал, и не любил.

Маршак

Мешать соединенью двух сердец
Я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь - над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь - звезда, которою моряк
Определяет место в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих,
То нет любви - и нет стихов моих!
117
     Accuse me thus: that I have scanted all
     Wherein I should your great deserts repay,
     Forgot upon your dearest love to call,
     Whereto all bonds do tie me day by day;
     That I have frequent been with unknown minds
     And given to time your own dear-purchased right;
     That I have hoisted sail to all the winds
     Which should transport me farthest from your sight.
     Book both my wilfulness and errors down,
     And on just proof surmise accumulate;
     Bring me within the level of your frown,
     But shoot not at me in your wakened hate;
     Since my appeal says I did strive to prove
     The constancy and virtue of your love.



Черни меня, купай в потоках грязи:
Я за добро не заплатил добром,
Забыл любовь,  и разорвал те связи,
Которые крепили день за днём.

У нашей дружбы, время отбирая
Раздаривал без меры чужакам,
От глаз твоих и милого мне края
Уплыл, подставив паруса ветрам.

Вини и в заблужденьях,  и в гордыне,
К реальности  догадки добавляй,
            Готов к неудовольствию отныне,
Лишь ненавистью взгляда не стреляй.

Старался доказать - сонет свидетель.
Что ты - сама любовь и добродетель.


Маршак
Скажи, что я уплатой пренебрег
За все добро, каким тебе обязан,
Что я забыл заветный твой порог,
С которым всеми узами я связан,


Что я не знал цены твоим часам,
Безжалостно чужим их отдавая,
Что позволял безвестным парусам
Себя нести от милого мне края.

Все преступленья вольности моей
Ты положи с моей любовью рядом,
Представь на строгий суд твоих очей,
Но не казни меня смертельным взглядом.

Я виноват. Но вся моя вина
Покажет, как любовь твоя верна.
118
     Like as to make our appetites more keen
     With eager compounds we our palate urge,
     As to prevent our maladies unseen
     We sicken to shun sickness when we purge:
     Even so, being full of your ne'er-cloying sweetness,
     To bitter sauces did I frame my feeding,
     And, sick of welfare, found a kind of meetness
     To be diseased ere that there was true needing.
     Thus policy in love, t'anticipate
     The ills that were not, grew to faults assured,
     And brought to medicine a healthful state
     Which, rank of goodness, would by ill be cured.
     But thence I learn, and find the lesson true,
     Drugs poison him that so fell sick of you.



Когда хотят усилить аппетит,
Тогда приправой небо возбуждают.
Когда живот от сытости болит –
Слабительным желудок очищают.

Решив, что полон прелестью твоей,
Стал горький соус пить для отвращенья,
Я думал: вызвать тошноту мудрей,
Чем ждать потом серьёзного леченья.


Политика беду предвосхищать,
Лечить болезнь ещё до появленья –
Заставила и вправду захворать,
Жестоко наказав за нетерпенье.

Для тех, кто заболел тобой жестоко
Лекарство – яд,  вот,  вывод из урока.


Маршак


Для аппетита пряностью приправы
Мы называем горький вкус во рту.
Мы горечь пьем, чтоб избежать отравы,
Нарочно возбуждая дурноту.

Так, избалованный твоей любовью,
Я в горьких мыслях радость находил
И сам себе придумал нездоровье
Еще в расцвете бодрости и сил.

От этого любовного коварства
И спасенья вымышленных бед
Я заболел не в шутку и лекарства
Горчайшие глотал себе во вред.

Но понял я: лекарства - яд смертельный
Тем, кто любовью болен беспредельной.
119
     What potions have I drunk of Siren tears,
     Distilled from limbecks foul as hell within,
     Applying fears to hopes, and hopes to fears,
     Still losing when I saw myself to win!
     What wretched errors hath my heart committed,
     Whilst it hath thought itself so bless d never!
     How have mine eyes out of their spheres been fitted
     In the distraction of this madding fever!
     O benefit of ill! now I find true
     That better is by evil still made better,
     And ruined love when it is built anew
     Grows fairer than at first, more strong, far greater.
     So I return rebuked to my content,
     And gain by ill thrice more than I have spent.


    
Из слёз Сирен настоек вкус узнал,
В аду кубов мне их перегоняли,
Надежды страхом, страх надеждой гнал,
Проигрывая там, где ждал медали!

Плутало сердце залетев в зенит,
Себя считая  на вершине счастья,
Глаза мои стремились из орбит
Когда я ум терял, болея страстью!



Полезен вред! Не зря я так решил:
Хорошее зло делает мудрее,
Кто старую любовь похоронил,
Прочней и ярче  полюбить сумеет.

И мне, с тобой разлука, была кстати –
Ты возвратила больше, чем утратил.


Маршак

Каким питьем из горьких слез Сирен
Отравлен я, какой настойкой ада?
То я страшусь, то взят надеждой в плен,
К богатству близок и лишаюсь клада.

Чем согрешил я в свой счастливый час,
Когда в блаженстве я достиг зенита?
Какой недуг всего меня потряс
Так, что глаза покинули орбиты?

О, благодетельная сила зла!
Все лучшее от горя хорошеет,
И та любовь, что сожжена дотла,
Еще пышней цветет и зеленеет.

Так после всех бесчисленных утрат
Во много раз я более богат.

120
     That you were once unkind befriends me now,
     And for that sorrow which I then did feel
     Needs must I under my transgression bow,
     Unless my nerves were brass or hammer d steel.
     For if you were by my unkindness shaken
     As I by yours, y'have passed a hell of time,
     And I, a tyrant, have no leisure taken
     To weigh how once I suffered in your crime.
     O that our night of woe might have rememb'red
     My deepest sense, how hard true sorrow hits,
     And soon to you, as you to me then, tend'red
     The humble salve, which wounded bosoms fits!
     But that your trespass now becomes a fee;
     Mine ransoms yours, and yours must ransom me.



То, что когда то был обидчик мой
На пользу мне, от горя ближе стали,
Твоим страданьем согнут я дугой,
            Ведь  нервы мне ковали не из стали,

Коль ты моей изменой потрясён,
Как  я твоей,  спасу тебя из ада,
Я не тиран, добывший кровью трон,
Простив обиды, дам тебе  пощаду.

Пусть эта ночь поможет нам понять
Как тяжко жить под бременем печали,
Моё  раскаянье  поможет боль  унять,
Как мне твои страданья помогали!

Они сегодня нами не забыты,
Мы, заплатив друг другу, стали квиты.

           Маршак

То, что мой друг бывал жесток со мною,
Полезно мне. Сам испытав печаль,
Я должен гнуться под своей виною,
Коль это сердце - сердце, а не сталь.

И если я потряс обидой друга,
Как он меня, - его терзает ад,
И у меня не может быть досуга
Припоминать обид минувших яд.

Пускай та ночь печали и томленья
Напомнит мне, что чувствовал я сам,
Чтоб другу я принес для исцеленья,
Как он тогда, раскаянья бальзам.

Я все простил, что испытал когда-то,
И ты прости, - взаимная расплата!
121
     'Tis better to be vile than vile esteemed,
     When not to be receives reproach of being,
     And the just pleasure lost, which is so deemed
     Not by our feeling but by others' seeing.
     For why should others' false adulterate eyes
     Give salutation to my sportive blood?
     Or on my frailties why are frailer spies,
     Which in their wills count bad what I think good?
     No, I am that I am, and they that level
     At my abuses reckon up their own;
     I may be straight though they themselves be bevel;
     By their rank thoughts my deeds must not be shown,
     Unless this general evil they maintain:
     All men are bad and in their badness reign.



Порочным быть - мудрей, чем грешным слыть,
Будь, хоть,  святым осудят без пощады,
И нас за удовольствие дружить,
Как за порок,  винят  чужие взгляды.

Зачем глаза других следят за мной,
Завидуя  игре  горячей крови?
Грехов ничуть не  меньше за душой,
У тех, кто ищет фальшь в правдивом слове.

Я- это я, шпионы и враги,
Хотят к своей морали приневолить;
Они ко мне предвзяты и строги,
Нельзя им толковать дела позволить,

Пока не убеждаю ими всех:
Все люди скверны, торжествует грех.


Маршак

Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
Напраслина страшнее обличенья.
И гибнет радость, коль ее судить
Должно не наше, а чужое мненье.

Как может взгляд чужих порочных глаз
Щадить во мне игру горячей крови?
Пусть грешен я, но не грешнее вас,
Мои шпионы, мастера злословья.

Я - это я, а вы грехи мои
По своему равняете примеру.
Но, может быть, я прям, а у судьи
Неправого в руках кривая мера,

И видит он в любом из ближних ложь,
Поскольку ближний на него похож!

122
     Thy gift, thy tables, are within my brain
     Full charactered with lasting memory,
     Which shall above that idle rank remain
     Beyond all date, even to eternity;
     Or, at the least, so long as brain and heart
     Have faculty by nature to subsist,
     Till each to razed oblivion yield his part
     Of thee, thy record never can be missed.
     That poor retention could not so much hold,
     Nor need I tallies thy dear love to score;
     Therefore to give them from me was I bold,
     To trust those tables that receive thee more:
     To keep an adjunct to remember thee
     Were to import forgetfulness in me.



Подарок твой находится в мозгу,
Бумажный дар мне память заменила,
В извилинах я строки сберегу,
Впишу их так,  чтоб вечность отступила;

Пока жив мозг и сердца звонок пульс –
Природой срок  отпущенный до тленья,
До той поры я сохранить берусь
Те строки от всесильного забвенья.

Бумажный дар вместить так мало мог,
Твою любовь учту и без расписок;
Я их отдал, не будь за это строг
Хранит надёжней память длинный список.


Пока лежал он книжке записной,
Я признавался в памяти плохой.


Маршак

Твоих таблиц не надо мне. В мозгу -
Верней, чем на пергаменте и воске, -
Я образ твои навеки сберегу,
И не нужны мне памятные доски.

Ты будешь жить до тех далеких дней,
Когда живое, уступая тленью,
Отдаст частицу памяти твоей
Всесильному и вечному забвенью.

Так долго бы не,сохранился воск
Твоих таблиц - подарок твой напрасный.
Нет, любящее сердце, чуткий мозг
Полнее сберегут твой лик прекрасный.

Кто должен памятку любви хранить,
Тому способна память изменять!
123
     No! Time, thou shalt not boast that I do change:
     Thy pyramids built up with newer might
     To me are nothing novel, nothing strange;
     They are but dressings of a former sight.
     Our dates are brief, and therefore we admire
     What thou dost foist upon us that is old,
     And rather make them born to our desire
     Than think that we before have heard them told.
     Thy registers and thee I both defy,
     Not wondering at the present, nor the past,
     For thy rec rds, and what we see, doth lie,
     Made more or less by thy continual haste.
     This I do vow and this shall ever be:
     I will be true, despite thy scythe and thee.


Не хвастай, время, не меняюсь я;
С размахом пирамид в песках не строй,
В них нового не вижу для себя -
Перелицовка,  виденного мной.

Жизнь коротка, не трудно восхитить
Нас тем старьём, которое всучаешь,
Тебе  легко удастся убедить,
Что новое ты лишь для нас рождаешь.

Тем хроникам, что ты века ведёшь,
Не удивляюсь и бросаю вызов,
И в прошлом, и сейчас в них только ложь,
Её ты  выдаёшь нам за сюрпризы.

Даю обет – один и навсегда:
Я буду верен сказанному: »да.».

Маршак

Не хвастай, время, властью надо мной.
Те пирамиды, что возведены
Тобою вновь, не блещут новизной.
Они - перелицовка старины.

Наш век недолог. Нас немудрено
Прельстить перелицованным старьем.
Мы верим, будто нами рождено
Все то, что мы от предков узнаем.

Цена тебе с твоим архивом грош.
Во мне и тени удивленья нет
Пред тем, что есть и было. Эту ложь
Плетешь ты в спешке суетливых лет.

И если был я верен до сих пор,
Не изменюсь тебе наперекор!
124
     If my dear love were but the child of state,
     It might for Fortune's bastard be unfathered,
     As subject to Time's love, or to Time's hate,
     Weeds among weeds, or flowers with flowers gathered.
     No, it was builded far from accident;
     It suffers not in smiling pomp, nor falls
     Under the blow of thrall d discontent,
     Whereto th'inviting time our fashion calls;
     It fears not Policy, that heretic,
     Which works on leases of short-numb'red hours,
     But all alone stands hugely politic,
     That it nor grows with heat, nor drowns with show'rs.
     To this I witness call the fools of time,
     Which die for goodness, who have lived for crime.



Вот если бы любил тебя за знатность,
Тогда любовь могла стать сиротой,
Сносить капризов времени превратность,
Жить то цветком, то сорною травой.

Любовь не отпрыск от случайной связи,
Не будет перед роскошью юлить,
Попав в опалу не боится грязи,
Умеет боль разлуки пережить.

 Интрижками себя не развлекает,
            На флирт потратить нежность не спешит.
Любовь – стратег: пути и цели знает,
В дожди не тонет, в зное не горит.

Всё это  подтвердят шуты - мгновенья,
Их смерть нам дар, жизнь – зло и преступленья.

Маршак

О, будь моя любовь - дитя удачи,
Дочь времени, рожденная без прав, -
Судьба могла бы место ей назначить
В своем венке иль в куче сорных трав.

Но нет, мою любовь не создал случай.
Ей не сулит судьбы слепая власть
Быть жалкою рабой благополучии
И жалкой жертвой возмущенья пасть.

Ей не страшны уловки и угрозы
Тех, кто у счастья час берет внаем.
Ее не холит луч, не губят грозы.
Она идет своим большим путем.

И этому ты, временщик, свидетель,
Чья жизнь - порок, а гибель - добродетель.

125
     Were't aught to me I bore the canopy,
     With my extern the outward honouring,
     Or laid great bases for eternity,
     Which proves more short than waste or ruining?
     Have I not seen dwellers on form and favour
     Lose all, and more, by paying too much rent,
     For compound sweet forgoing simple savour,
     Pitiful thrivers, in their gazing spent?
     No, let me be obsequious in thy heart,
     And take thou my oblation, poor but free,
     Which is not mixed with seconds, knows no art,
     But mutual render, only me for thee.
     Hence, thou suborned informer! a true soul
     When most impeached stands least in thy control.




Я нёс бы над тобою балдахин,
Будь польза от почёта показного,
Кто заложил фундамент из руин
Для вечного величия земного?

Я видел, как за видимость забот
Теряют всё, банкротятся вчистую,
Как яствами, набив себе живот,
Растрачивают жизнь свою впустую.

Поэтому позволь тебе служить,
Без принужденья верность не нарушу,
Пусть скромен дар, я не привык хитрить,
Обмен честнее нет: душа - на душу.

А ты, шпион, уймись! Душа верна,
Твои доносы победит она.

Маршак

Что, если бы я право заслужил
Держать венец над троном властелина
Или бессмертья камень заложил,
Не более надежный, чем руина?

Кто гонится за внешней суетой,
Теряет все, не рассчитав расплаты,
И часто забывает вкус простой;
Избалован стряпней замысловатой.

Нет, лишь твоих даров я буду ждать.
А ты прими мой хлеб, простой и скудный.
Дается он тебе, как благодать,
В знак бескорыстной жертвы обоюдной.

Прочь, искуситель! Чем душе трудней,
Тем менее ты властвуешь над ней!
126
     O thou my lovely boy, who in thy power
     Dost hold Time's fickle glass, his sickle, hour;
     Who hast by waning grown, and therein show'st
     Thy lovers withering as thy sweet self grow'st;
     If Nature (sovereign mistress over wrack),
     As thou goest onwards still will pluck thee back,
     She keeps thee to this purpose, that her skill
     May time disgrace, and wretched minutes kill.
     Yet fear her, O thou minion of her pleasure,
     She may detain, but not still keep, her treasure!
     Her audit (though delayed) answered must be,
     And her quietus is to render thee.

Серп, зеркало, в стекле часов песок
Твоей красе, не убавляют срок.

Взрослея, ты всё краше и нежней
На фоне увядающих друзей.

Природа, разрушая, норовит,
Прибавив годы, молодить твой вид.

Своим искусством  хочет доказать
Что может повернуть минуты вспять.

И всё же бойся, надоешь и ты –
Хранить не будет вечно красоты.

Когда с отсрочкой подведёт итог,
Отдаст тебя в уплату, как залог.

            Маршак

Крылатый мальчик мой, несущий бремя
Часов, что нам отсчитывают время,
От убыли растешь ты, подтверждая,
Что мы любовь питаем, увядая.

Природа, разрушительница-мать,
Твой ход упорно возвращает вспять.
Она тебя хранит для праздной шутки,
Чтобы, рождая, убивать минутки.

Но бойся госпожи своей жестокой:
Коварная щадит тебя до срока.
Когда же это время истечет, -
Предъявит счет и даст тебе расчет.
127
     In the old age black was not counted fair,
     Or if it were it bore not beauty's name;
     But now is black beauty's successive heir,
     And beauty slandered with a bastard shame:
     For since each hand hath put on Nature's power,
     Fairing the foul with art's false borrowed face,
     Sweet beauty hath no name, no holy bower,
     But is profaned, if not lives in disgrace.
     Therefore my mistress' brows are raven black,
     Her eyes so suited, and they mourners seem
     At such who not born fair no beauty lack,
     Sland'ring creation with a false esteem:
     Yet so they mourn, becoming of their woe,
     That every tongue says beauty should look so.



Когда то не любили черноты,
Красивыми брюнеток не считали,
Теперь цвет тьмы – наследник красоты,
А красоту подделкой обозвали.

С тех пор, как краски взяли в руки власть,
Уродство, красясь, стало жить без горя,
У красоты и дом, и имя красть –
Она осквернена, живёт в позоре.

У милой брови ворона черней,
Глаза под стать – в цвет траура одеты
По женщинам, что стали красивей,
Окрасив краской  кудри в цвет рассвета.

Глазам подруги траур так идёт,
Что красота теперь такой слывёт.


Маршак

Прекрасным не считался черный цвет,
Когда на свете красоту ценили.
Но, видно, изменился белый свет, -
Прекрасное подделкой очернили.

С тех пор как все природные цвета
Искусно подменяет цвет заемный,
Последних прав лишилась красота,
Слывет она безродной и бездомной.

Вот почему и волосы и взор
Возлюбленной моей чернее ночи, -
Как будто носят траурный убор
По тем, кто краской красоту порочит.

Но так идет им черная фата,
Что красотою стала чернота.
128
     How oft, when thou, my music, music play'st,
     Upon that blessed wood whose motion sounds
     With thy sweet fingers, when thou gently sway'st
     The wiry concord that mine ear confounds,
     Do I envy those jacks that nimble leap
     To kiss the tender inward of thy hand,
     Whilst my poor lips, which should that harvest reap,
     At the wood's boldness by thee blushing stand!
     To be so tickled, they would change their state
     And situation with those dancing chips,
     O'er whom thy fingers walk with gentle gait,
     Making dead wood more blest than living lips.
     Since saucy jacks so happy are in this,
     Give them thy fingers, me thy lips to kiss.


Как часто ты, о музыка моя,
В струне рождаешь звук, касаясь клавиш,
Я слушаю, восторга не тая,
Завидуя, что дерево ласкаешь.

А клавиши, целуя пальцы рук,
Подпрыгивают, в струнах звук рождая,
Сержусь на них я до ревнивых мук –
Жнут поцелуи, губы обирая.

Хотел бы я на месте их лежать,
И трепетать, когда коснёшься тела,
Губами страстно пальцы целовать.
Как ни одна из клавиш не умела.

 Хватает ласки клавишам вполне,
Дари им пальцы – губы только мне.

Маршак


Едва лишь ты, о музыка моя,
Займешься музыкой, встревожив строй
Ладов и струн искусною игрой,
Ревнивой завистью терзаюсь я.

Обидно мне, что ласки нежных рук
Ты отдаешь танцующим ладам,
Срывая краткий, мимолетный звук, -
А не моим томящимся устам.

Я весь хотел бы клавишами стать,
Чтоб только пальцы легкие твои
Прошлись по мне, заставив трепетать,
Когда ты струн коснешься в забытьи.

Но если счастье выпало струне,
Отдай ты руки ей, а губы - мне!

129
     Th'expense of spirit in a waste of shame
     Is lust in action, and till action, lust
     Is perjured, murd'rous, bloody, full of blame,
     Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
     Enjoyed no sooner but despis d straight,
     Past reason hunted, and no sooner had
     Past reason hated as a swallowed bait
     On purpose laid to make the taker mad:
     Mad in pursuit, and in possession so,
     Had, having, and in quest to have, extreme,
     A bliss in proof, and proved, a very woe,
     Before, a joy proposed, behind, a dream.
     All this the world well knows, yet none knows well
     To shun the heaven that leads men to this hell.


    
Растрата духа, честь забывший стыд
Вот, что такое похоть после дела,
А до того груба, дика на вид,
Жестока, ненадёжна, неумела;

Едва поймает жертву на живца,
В презренье превращает наслажденье,
Особенно азартного ловца
Лишит ума, зазвав на угощенье.

Блаженство в деле – после скорбь и стон,
Искомое сверх меры получаешь,
Поверив в радость, ты увидишь сон,
Она даёт не то, чего желаешь.

Все это знают, знают, но грешат,
Стремятся в рай,  а попадают в ад.

Маршак

Издержки духа и стыда растрата -
Вот сладострастье в действии. Оно
Безжалостно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно.

Утолено, - влечет оно презренье,
В преследованье не жалеет сил.
И тот лишен покоя и забвенья,
Кто невзначай приманку проглотил.

Безумное, само с собой в раздоре,
Оно владеет иль владеют им.
В надежде - радость, в испытанье - горе,
А в прошлом - сон, растаявший, как дым.

Все это так. Но избежит ли грешный
Небесных врат, ведущих в ад кромешный?
130
     My mistress' eyes are nothing like the sun;
     Coral is far more red than her lips' red;
     If snow be white, why then her breasts are dun;
     If hairs be wires, black wires grow on her head.
     I have seen roses damasked, red and white,
     But no such roses see I in her cheeks,
     And in some perfumes is there more delight
     Than in the breath that from my mistress reeks.
     I love to hear her speak, yet well I know
     That music hath a far more pleasing sound;
     I grant I never saw a goddess go -
     My mistress when she walks treads on the ground.
     And yet, by heaven, I think my love as rare
     As any she belied with false compare.


На солнце очи милой не похожи;
Коралл  гораздо ярче красных губ;
           Темней, чем снег нагая грудь и кожа;
Как проволока чёрный волос груб.

            Ни белизну, ни алость роз Дамаска
Не нахожу у милой на щеках,
Дух тела, запотевшего  от ласки,
Грубей, чем запах спрятанный в цветах.

            Любимую за голос не охаю,
Но музыка  приятнее звучит,
Богинь не видел, говорят, порхают,
Про милую не скажешь, что парит.

Но всё же, не уступит красотой
Оболганным в сравнениях  молвой.

            Маршак

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
131
     Thou art as tyrannous, so as thou art,
     As those whose beauties proudly make them cruel;
     For well thou know'st to my dear doting heart
     Thou art the fairest and most precious jewel.
     Yet, in good faith, some say that thee behold
     Thy face hath not the power to make love groan:
     To say they err, I dare not be so bold,
     Although I swear it to myself alone.
     And, to be sure that is not false I swear,
     A thousand groans but thinking on thy face
     One on another's neck do witness bear
     Thy black is fairest in my judgment's place.
     In nothing art thou black save in thy deeds,
     And thence this slander as I think proceeds.


   
Ты деспотичней всех земных тиранов,
Надменна и жестока, словно франт,
Для любящего сердца ты и рана,
И самый драгоценный бриллиант.

Любовь к такой не может вызвать стонов –
Иные знатоки мне  говорят,
Не спорю с завсегдатаем салонов,
Себе, что он не прав, поклясться рад.

Не в силах думать о тебе  без вздоха,
И смуглая лицом, ты мне мила,
Вдали от тёмных глаз живётся плохо,
В моих сужденьях чернота светла.

Зловредная молва в одном верна –
Поступками бываешь ты черна.
Маршак
Ты прихоти полна и любишь власть,
Подобно всем красавицам надменным.
Ты знаешь, что моя слепая страсть
Тебя считает даром драгоценным.

Пусть говорят, что смуглый облик твой
Не стоит слез любовного томленья, -
Я не решаюсь в спор вступать с молвой,
Но спорю с ней в своем воображенье.

Чтобы себя уверить до конца
И доказать нелепость этих басен,
Клянусь до слез, что темный цвет лица
И черный цвет волос твоих прекрасен.

Беда не в том, что ты лицом смугла, -
Не ты черна, черны твои дела!
132
     Thine eyes I love, and they, as pitying me,
     Knowing thy heart torments me with disdain,
     Have put on black, and loving mourners be,
     Looking with pretty ruth upon my pain.
     And truly not the morning sun of heaven
     Better becomes the grey cheeks of the east,
     Nor that full star that ushers in the even
     Doth half that glory to the sober west,
     As those two mourning eyes become thy face.
     O let it then as well beseem thy heart
     To mourn for me, since mourning doth thee grace,
     And suit thy pity like in every part.
     Then will I swear beauty herself is black,
     And all they foul that thy complexion lack.



Люблю твои глаза, они жалеют
Меня за то, что сердцем ты глуха,
Одевшись в траур, их зрачки чернеют,
Как девушка у гроба жениха.

Воистину и солнце так востоку
Зарёю щёк не красит никогда,
Так небеса, в назначенные сроки
Не озаряет первая звезда,

Как на твоём лице глаза сияют!
Они черны, как вдовы мирных дней,
Но если  сердцу траур подобает,
Одень и жалость в платье потемней.

Тогда я поклянусь, что красота -
Всегда и всюду только чернота.

Маршак

Люблю твои глаза. Они меня,
Забытого, жалеют непритворно.
Отвергнутого друга хороня,
Они, как траур, носят цвет свой черный.

Поверь, что солнца блеск не так идет
Лицу седого раннего востока,
И та звезда, что вечер к нам ведет, -
Небес прозрачных западное око -

Не так лучиста и не так светла,
Как этот взор, прекрасный и прощальный.
Ах, если б ты и сердце облекла
В такой же траур, мягкий и печальный, -

Я думал бы, что красота сама
Черна, как ночь, и ярче света - тьма!

133 
    Beshrew that heart that makes my heart to groan
     For that deep wound it gives my friend and me!
     It's not enough to torture me alone,
     But slave to slavery my sweet'st friend must be?
     Me from myself thy cruel eye hath taken,
     And my next self thou harder hast engrossed:
     Of him, myself, and thee, I am forsaken,
     A torment thrice threefold thus to be crossed.
     Prison my heart in thy steel bosom's ward,
     But then my friend's heart let my poor heart bail;
     Whoe'er keeps me, let my heart be his guard,
     Thou canst not then use rigor in my jail.
     And yet thou wilt; for I, being pent in thee,
     Perforce am thine, and all that is in me.


    
Будь проклята, жестокая душа,
Мучения двоих твоя заслуга!
От ревности  живу, едва дыша,
Тебе всё мало - соблазнила друга.

Меня лишила самого себя,
Потом и друг был в рабство взят тобою,
Теперь лишён его, себя, тебя,
Три раза за любовь побит судьбою.

Готов быть стражем сидя взаперти,
Позволь мне сердце под залог оставить,
Ты только другу сердце возврати.
А мною можешь, как и прежде править.

Жестоко это,  ведь, пока я твой
И я, и всё во мне всегда с тобой.

Маршак

Будь проклята душа, что истерзала
Меня и друга прихотью измен.
Терзать меня тебе казалось мало, -
Мой лучший друг захвачен в тот же плен

Жестокая, меня недобрым глазом
Ты навсегда лишила трех сердец:
Теряя волю, я утратил разом
Тебя, себя и друга наконец.

Но друга ты избавь от рабской доли
И прикажи, чтоб я его стерег.
Я буду стражем, находясь в неволе,
И сердце за него отдам в залог.

Мольба напрасна. Ты - моя темница,
И все мое со мной должно томиться.
134
     So, now I have confess'd that he is thine,
     And I myself am mortgaged to thy will,
     Myself I'll forfeit, so that other mine
     Thou wilt restore, to be my comfort still:
     But thou wilt not, nor he will not be free,
     For thou art covetous and he is kind;
     He learned but surety-like to write for me
     Under that bond that him as fast doth bind.
     The statute of thy beauty thou wilt take,
     Thou usurer, that put'st forth all to use,
     And sue a friend came debtor for my sake;
     So him I lose through my unkind abuse.
     Him have I lost; thou hast both him and me:
     He pays the whole, and yet am I not free.


   
В оковах друг! Готов принять решенье,
И самого себя лишить всех прав,
Взамен, верни его мне в утешенье,
На мне, а не на нём срывай свой нрав.

Но ты  жадна, а друг добряк от роду,
Ручался за меня – меня любя,
Мне, добывая подписью свободу,
Он стал гарантом, погубив себя.

Как ростовщик ты жаждешь стать богаче,
Из за меня под суд попал мой друг,
Я потерял его, а это значит –
Ты разом обрела себе двух слуг.

Сегодня ты владеешь им и мной,
Он долг вернул, но я, как прежде, твой.

Маршак

Итак, он твой. Теперь судьба моя
Окажется заложенным именьем,
Чтоб только он - мое второе "я" -
По-прежнему служил мне утешеньем.

Но он не хочет и не хочешь ты.
Ты не отдашь его корысти ради.
А он из бесконечной доброты
Готов остаться у тебя в закладе.

Он поручитель мой и твой должник.
Ты властью красоты своей жестокой
Преследуешь его, как ростовщик,
И мне грозишь судьбою одинокой.

Свою свободу отдал он в залог,
Но мне свободу возвратить не мог!
135
     Whoever hath her wish, thou hast thy Will,
     And Will to boot, and Will in overplus;
     More than enough am I that vex thee still,
     To thy sweet will making addition thus.
     Wilt thou, whose will is large and spacious,
     Not once vouchsafe to hide my will in thine?
     Shall will in others seem right gracious,
     And in my will no fair acceptance shine?
     The sea, all water, yet receives rain still,
     And in abundance addeth to his store;
     So thou being rich in Will, add to thy Will
     One will of mine, to make thy large Will more.
     Let no unkind, no fair beseechers kill;
     Think all but one, and me in that one Will.



Пусть у других красавиц есть желанья,
Твоё  готов исполнить я – Уилл.
Но, если нужно,  проявлю старанье
И на другие то же хватит сил.

Желаньем быть - мне имя даёт право,
Как моему желанью стать твоим?
Желания других тебе по нраву,
Когда моё покажется благим?

Как места для дождя хватает в море,
Так и моим желаниям в твоих,
Могу их исполнение ускорить,
Ведь мне по силам заменить троих.

Пока молва желаний не убила –
Считай меня и их одним  Уиллом.

Маршак

Недаром имя, данное мне, значит
"Желание". Желанием томим,
Молю тебя: возьми меня в придачу
Ко всем другим желаниям твоим.

Ужели ты, чья воля так безбрежна,
Не можешь для моей найти приют?
И, если есть желаньям отклик нежный,
Ужель мои ответа не найдут?

Как в полноводном, вольном океане
Приют находят странники-дожди, -
Среди своих бесчисленных желаний
И моему пристанище найди.

Недобрым "нет" не причиняй мне боли.
Желанья все в твоей сольются воле.
136
     If thy soul check thee that I come so near,
     Swear to thy blind soul that I was thy Will,
     And will thy soul knows is admitted there;
     Thus far for love, my love-suit, sweet, fulfil.
     Will will fulfil the treasure of thy love,
     Ay, fill it full with wills, and my will one.
     In things of great receipt with ease we prove
     Among a number one is reckoned none:
     Then in the number let me pass untold,
     Though in thy store's account I one must be;
     For nothing hold me, so it please thee hold
     That nothing me, a something sweet to thee.
     Make but my name thy love, and love that still,
     And then thou lovest me for my name is Will.


    


Когда душа за близость упрекнёт,
Клянись, что я Уилл твоё желанье,
А повод для упрёков пропадёт -
Спеши моё исполнить притязанье.

Сияние желанья моего
Пускай добавит блеску твоей славе,
Кто слышит в хоре голос одного?
Один за миллион решать не в праве.

Оставшись в твоей памяти одним,
Пройду в числе счастливцев неучтённым,
Меня не сможешь заменить другим –
Один в толпе остался непреклонным.

Пускай никто другой не будет мил,
Люби  за то, что имя мне - Уилл.

Маршак

Твоя душа противится свиданьям.
Но ты скажи ей, как меня зовут.
Меня прозвали "волей" иль "желаньем"
А воле есть в любой душе приют.

Она твоей души наполнит недра
Собой одной и множествами воль.
А в тех делах, где счет ведется щедро,
Число "один" - не более чем ноль.

Пусть я ничто во множестве несметном,
Но для тебя останусь я одним.
Для всех других я буду незаметным,
Но пусть тобою буду я любим.

Ты полюби сперва мое прозванье,
Тогда меня полюбишь. Я - желанье!
137
     Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
     That they behold, and see not what they see?
     They know what beauty is, see where it lies,
     Yet what the best is take the worst to be.
     If eyes, corrupt by over-partial looks,
     Be anchored in the bay where all men ride,
     Why of eyes' falsehood hast thou forg d hooks,
     Whereto the judgment of my heart is tied?
     Why should my heart think that a several plot,
     Which my heart knows the wide world's common place?
     Or mine eyes seeing this, say this is not,
     To put fair truth upon so foul a face?
     In things right true my heart and eyes have erred,
     And to this false plague are they now transferred.


            Любовь, глупец, что сделала с глазами
Не видят ни различия, ни сходства?
Находят красоту, глядят часами
И всё же принимают за уродство.

Мои глаза ведут себя нелепо,
Спешит туда, где всем открыта дверца,
Зачем из них ты наковала цепи,
Которыми сковала мудрость сердца?

Оно своим участок полагает,
Хотя им смело многие владеют,
Взгляд,  видя правду, от меня срывает,
Лицо ужасным показать не хочет.

Глаза и сердце заблуждались  раньше,
Теперь уже не могут жить без фальши.


Маршак

Любовь слепа и нас лишает глаз.
Не вижу я того, что вижу ясно.
Я видел красоту, но каждый раз
Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

И если взгляды сердце завели
И якорь бросили в такие воды,
Где многие проходят корабли, -
Зачем еМу ты не даешь свободы?

Как сердцу моему проезжий двор
Казаться мог усадьбою счастливой?
Но всё, что  видел, отрицал мой взор,
Подкрашивая правдой облик лживый.

Правдивый свет мне заменила тьма,
И ложь меня объяла, как чума.

   138
     When my love swears that she is made of truth,
     I do believe her, though I know she lies,
     That she might think me some untutored youth,
     Unlearn d in the world's false subtleties.
     Thus vainly thinking that she thinks me young,
     Although she knows my days are past the best,
     Simply I credit her false-speaking tongue:
     On both sides thus is simple truth suppressed.
     But wherefore says she not she is unjust?
     And wherefore say not I that I am old?
     O, love's best habit is in seeming trust,
     And age in love loves not t'have years told.
     Therefore I lie with her, and she with me,
     And in our faults by lies we flattered be.



Клянётся, что верна мне до конца, -
Я знаю лжёт, но верю, как кумиру.
А, может,  видит глупого  юнца,
Не знающего ловкой фальши мира?

Притворство это,  видит, что я сед,
Но ложь мне льстит, беру её на веру,
Во время упоительных бесед
Мы оба врём, но каждый знает меру:

Влюбившись, годы прячут старики,
Она молчит о том, что изменяет.
Обоим признаваться не с руки,
Вид делаем, что каждый доверяет.

Друг - другу лжём, кивая головой,
При этом знаем всё, что скрыл другой.


Маршак

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!
139
     O call not me to justify the wrong
     That thy unkindness lays upon my heart;
     Wound me not with thine eye but with thy tongue;
     Use power with power, and slay me not by art.
     Tell me thou lov'st elsewhere; but in my sight,
     Dear heart, forbear to glance thine eye aside;
     What need'st thou wound with cunning when thy might
     Is more than my o'erpressed defense can bide?
     Let me excuse thee: `Ah, my love well knows
     Her pretty looks have been mine enemies,
     And therefore from my face she turns my foes,
     That they elsewhere might dart their injuries.'
     Yet do not so, but since I am near slain,
     Kill me outright with looks, and rid my pain.



Не пробуй примирить меня со злом –
Твоя жестокость сердце мне пронзила.
Не взглядом жаль, а острым языком,
Оставь уловки, применяя силу.

Придёт во флирте острая нужда,
При мне не посылай другому взора,
Зачем тебе хитрить со мной, когда
Ты так сильна, что я не дам отпора?

Пытаюсь твою хитрость оправдать:
«Она не зря меня обходит взглядом,
Старается щадить, не добивать –
Другим наносит раны без пощады.

Измену видеть – нет страшнее доли –
Убей быстрей, избавь меня от  боли.

Маршак

Оправдывать меня не принуждай
Твою несправедливость и обман.
Уж лучше силу силой побеждай,
Но хитростью не наноси мне ран.

Люби другого, но в минуты встреч
Ты от меня ресниц не отводи.
Зачем хитрить? Твой взгляд - разящий меч,
И нет брони на любящей груди.

Сама ты знаешь силу глаз твоих,
И, может статься, взоры отводя,
Ты убивать готовишься других,
Меня из милосердия щадя.

О, не щади! Пускай прямой твой взгляд
Убьет меня, - я смерти буду рад.
140
     Be wise as thou art cruel, do not press
     My tongue-tied patience with too much disdain,
     Lest sorrow lend me words, and words express
     The manner of my pity-wanting pain.
     If I might teach thee wit, better it were,
     Though not to love, yet, love, to tell me so -
     As testy sick men, when their deaths be near,
     No news but health from their physicians know.
     For if I should despair, I should grow mad,
     And in my madness might speak ill of thee;
     Now this ill-wresting world is grown so bad,
     Mad slanderers by mad ears believ d be,
     That I may not be so, nor thou belied,
     Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.



Будь так мудра, как ты сейчас жестока,
Презрением меня не убивай,
Чтоб боль не закричала раньше срока.
Терпенья немоту не прерывай.

Разумной будь и окружи любовью,
Я твоему притворству буду рад,
Так с лекарем о будущем здоровье,
Больные перед смертью говорят.

Отчаявшись, я потеряю разум,
В безумии могу оклеветать.
Мир стал дурным, в плохое верит сразу,
Не дай язык от боли развязать.

Чтоб не сказал я про тебя дурного
Глазами цель в меня, а сердцем на дтугого.


Маршак

Будь так умна, как зла. Не размыкай
Зажатых уст моей душевной боли.
Не то страданья, хлынув через край,
Заговорят внезапно поневоле.

Хоть ты меня не любишь, обмани
Меня поддельной, мнимою любовью.
Кто доживает считанные дни,
Ждет от врачей надежды на здоровье.

Презреньем ты с ума меня сведешь
И вынудишь молчание нарушить.
А злоречивый свет любую ложь,
Любой безумный бред готов подслушать.

Чтоб избежать позорного клейма,
Криви душой, а с виду будь пряма!
141
     In faith, I do not love thee with mine eyes,
     For they in thee a thousand errors note,
     But 'tis my heart that loves what they despise,
     Who in despite of view is pleased to dote.
     Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
     Nor tender feeling to base touches prone,
     Nor taste, nor smell, desire to be invited
     To any sensual feast with thee alone;
     But my five wits nor my five senses can
     Dissuade one foolish heart from serving thee,
     Who leaves unswayed the likeness of a man,
     Thy proud heart's slave and vassal wretch to be.
     Only my plague thus far I count my gain,
     That she that makes me sin awards me pain.


    
Воистину люблю я не глазами,
Для них ты не шедевр, не идеал,
Назло им сердце славит то стихами,
Что я в тебе глазами презирал.

Звук голоса мой слух не услаждает,
От ласки рук я не горю в огне,
А вкус, и обаянье избегают
Ночных пиров с тобой наедине.

И ум, и чувства трудятся упорно,
Хотят заставить сердце разлюбить,
Не слушает,  как раб тебе покорно,
В нём мужество уже не пробудить.

Мне рабство облегчает пониманье,
Что соблазнив, назначишь наказанье.

Маршак

Мои глаза в тебя не влюблены, -
Они твои пороки видят ясно.
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно.



Ушей твоя не услаждает речь.
Твой голос, взор и рук твоих касанье,
Прельщая, не могли меня увлечь
На праздник слуха, зренья, осязанья.

И все же внешним чувствам не дано -
Ни всем пяти, ни каждому отдельно -
Уверить сердце бедное одно,
Что это рабство для него смертельно.

В своем несчастье одному я рад,
Что ты - мой грех и ты - мой вечный ад.

142
     Love is my sin, and thy dear virtue hate,
     Hate of my sin, grounded on sinful loving.
     O but with mine compare thou thine own state,
     And thou shalt find it merits not reproving,
     Or if it do, not from those lips of thine,
     That have profaned their scarlet ornaments,
     And seal'd false bonds of love as oft as mine,
     Robbed others' beds' rev nues of their rents.
     Be it lawful I love thee, as thou lov'st those
     Whom thine eyes woo as mine importune thee:
     Root pity in thy heart, that when it grows
     Thy pity may deserve to pitied be.
     If thou dost seek to have what thou dost hide,
     By self-example mayst thou be denied.


    
Любовь мой грех, его ты ненавидишь,
Презрением клеймишь во мне порок.
Глянь на себя со стороны, увидишь,
Что мною не заслужен твой упрёк.

Уж, если заслужил я порицанья,
Пусть выскажут их губы не твои,
Твои и поцелуи, и признанья
Дарили так же часто как мои.

В чужих постелях оба верность крали,
Люблю тебя я так, как любишь тех,
Кого твои глаза в объятья звали,
Лишь жалостью ко мне искупишь грех.

Пойми, что право ближнего судить
Своим примером нужно заслужить.


Маршак

Любовь - мои грех, и гнев твой справедлив.
Ты не прощаешь моего порока.
Но, наши преступления сравнив,
Моей любви не бросишь ты упрека.

Или поймешь, что не твои уста
Изобличать меня имеют право.
Осквернена давно их красота
Изменой, ложью, клятвою лукавой.

Грешнее ли моя любовь твоей?
Пусть я люблю тебя, а ты - другого,
Но ты меня в несчастье пожалей,
Чтоб свет тебя не осудил сурово.

А если жалость спит в твоей груди,
То и сама ты жалости не жди!
143
     Lo, as a careful housewife runs to catch
     One of her feathered creatures broke away,
     Sets down her babe and makes all swift dispatch
     In p rsuit of the thing she would have stay,
     Whilst her neglected child holds her in chase,
     Cries to catch her whose busy care is bent
     To follow that which flies before her face,
     Not prizing her poor infant's discontent:
     So runn'st thou after that which flies from thee,
     Whilst I, thy babe, chase thee afar behind;
     But if thou catch thy hope, turn back to me,
     And play the mother's part, kiss me, be kind:
     So will I pray that thou mayst have thy Will,
     If thou turn back, and my loud crying still.


Смотри: бежит за птицею вдогонку,
Забыв про всё, заботливая мать,
Оставила ревущего ребёнка,
Бежит за тем, что хочет удержать.

Ребёнок с плачем бросился за нею,
Пытается слезами  удержать,
Испуганная птица тянет шею,
Бежит, опередив дитя и мать.

Так ты спешишь за тем, кого желаешь,
Я жду страдая, как ребёнок мать,
Надеюсь, что желанного поймаешь,
Потом меня вернёшься приласкать.

Жду и молюсь, чтобы поймав желанье,
Вернулась уделить и мне вниманье.

Маршак


Нередко для того, чтобы поймать
Шальную курицу иль петуха,
Ребенка наземь опускает мать,
К его мольбам и жалобам глуха,

И тщетно гонится за беглецом,
Который, шею вытянув вперед
И трепеща перед ее лицом,
Передохнуть хозяйке не дает.

Так ты меня оставила, мой друг,
Гонясь за тем, что убегает прочь.
Я, как дитя, ищу тебя вокруг,
Зову тебя, терзаясь день и ночь.

Скорей мечту крылатую лови
И возвратись к покинутой любви.

144
     Two loves I have, of comfort and despair,
     Which like two spirits do suggest me still:
     The better angel is a man right fair;
     The worser spirit a woman coloured ill.
     To win me soon to hell, my female evil
     Tempteth my better angel from my side,
     And would corrupt my saint to be a devil,
     Wooing his purity with her foul pride.
     And whether that my angel be turned fiend
     Suspect I may, but not directly tell,
     But being both from me, both to each friend,
     I guess one angel in another's hell.
     Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
     Till my bad angel fire my good one out.



Душой моей владеют  рай и ад,
Два духа в ней  царят одновременно:
Добро мой светлый друг - аристократ,
Зло – женщина чернява и надменна.

Решив меня быстрей отправить в ад,
Она святого друга заманила,
Соблазном  вовлекла его в разврат,
Колдуя взглядом, чистоты лишила.

Быть может друг теперь и сам злой дух,
От всей души помочь ему желаю,
Смотрю издалека на дружбу двух,
Кто будет победителем, не знаю.

Надеюсь, что узнаю это точно,
Когда прогонит доброго - порочный.


Маршак

На радость и печаль, по воле рока,
Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина светлокудрый, светлоокий
И женщина, в чьих взорах мрак ночной.

Чтобы меня низвергнуть в ад кромешный,
Стремится демон ангела прельстить,
Увлечь его своей красою грешной
И в дьявола соблазном превратить.

Не знаю я, следя за их борьбою,
Кто победит, но доброго не жду.
Мои друзья - друзья между собою,
И я боюсь, что ангел мой в аду.

Но там ли он, - об этом знать я буду,
Когда извергнут будет он оттуда.

145
     Those lips that Love's own hand did make
     Breathed forth the sound that said `I hate'
     To me that languish'd for her sake;
     But when she saw my woeful state,
     Straight in her heart did mercy come,
     Chiding that tongue that ever sweet
     Was used in giving gentle doom,
     And taught it thus anew to greet:
     `I hate' she altered with an end,
     That follow'd it as gentle day
     Doth follow night, who like a fiend
     From heaven to hell is flown away;
     `I hate' from hate away she threw,
     And saved my life, saying `not you'.




Для ласки созданные губы,
Кривясь, сказали: «ненавижу».
В лицо мне  выдохнули грубо,
Смертельно был на них обижен.

Она, заметив моё горе,
Тотчас на милость гнев сменила,
И фразу в жёстком приговоре
Сказать по - новому решила.

Смягчила  слово »ненавижу»,
К нему добавив окончанье,
Чем показала, что увижу
Я после ночи дня сиянье.

Сказала тихо,  не грубя:
«Я ненавижу не тебя.»


Маршак

Я ненавижу, - вот слова,
Что с милых уст ее на днях
Сорвались в гневе. Но едва
Она приметила мой страх, -

Как придержала язычок,
Который мне до этих пор
Шептал то ласку, то упрек,
А не жестокий приговор.

"Я ненавижу", - присмирев,
Уста промолвили, а взгляд
Уже сменил на милость гнев,
И ночь с небес умчалась в ад.

"Я ненавижу", - но тотчас
Она добавила: "Не вас!"
146
     Poor soul, the centre of my sinful earth,
     [ ]* these rebel pow'rs that thee array,
     Why dost thou pine within and suffer dearth
     Painting thy outward walls so costly gay?
     Why so large cost, having so short a lease,
     Dost thou upon thy fading mansion spend?
     Shall worms, inheritors of this excess,
     Eat up thy charge? Is this thy body's end?
     Then, soul, live thou upon thy servant's loss,
     And let that pine to aggravate thy store;
     Buy terms divine in selling hours of dross;
     Within be fed, without be rich no more:
     So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
     And Death once dead, there's no more dying then.


           Моя душа – центр слабой, грешной плоти,
От сил соблазна прячется внутри,
Зачем тебе о внешности забота?
Не стены крась, на душу посмотри.

Жизнь коротка, теряет тело  силы,
Зачем тебе такой роскошный дом?
Чтобы его  наследник - червь в могиле,
Пожрал всё то, что ты создал трудом?

Живи душа за счёт убытков тела,
Чем больше чахнет – тем богаче ты,
Плати судьбе за изобилье смело
Часами внешней, плотской суеты.

Плоть – пища смерти, а душе жить вечно,
О ней заботься в жизни быстротечной.

Маршак


Моя душа, ядро земли греховной,
Мятежным силам отдаваясь в плен,
Ты изнываешь от нужды духовной
И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства
Расходуешь на свой наемный дом,
Чтобы слепым червям отдать в наследство
Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,
Копи свой клад за счет бегущих дней
И, лучшую приобретая долю,
Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,
И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.
147
     My love is as a fever, longing still
     For that which longer nurseth the disease,
     Feeding on that which doth preserve the ill,
     Th'uncertain sickly appetite to please.
     My reason, the physician to my love,
     Angry that his prescriptions are not kept,
     Hath left me, and I desperate now approve
     Desire is death, which physic did except.
     Past cure I am, now reason is past care,
     And frantic mad with evermore unrest,
     My thoughts and my discourse as madmen's are,
     At random from the truth vainly expressed:
     For I have sworn thee fair, and thought thee bright,
     Who art as black as hell, as dark as night.



Моя любовь во мне как лихорадка
неутолимой страстью мучит плоть,
Съедает мою нежность без остатка.
Но аппетит не может побороть.

Рассудок - врач лечивший от болезни
Увидев, что к его советам глух
Меня оставил, понял: бесполезно
Лечить того, кто любит свой недуг.

Теперь мне никогда не излечиться,
Рассудок помутился от  тоски,
Язык болтать без толку не стыдится
Слова его  от правды далеки.

Клянётся, что светла, тьму гонишь прочь,
А ты черна как ад, темна как ночь.


Маршак

Любовь - недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.

Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.

Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом моим,
И чувства и слова по воле бродят.

И долго мне, лишенному ума,
Казался раем ад, а светом - тьма!

148


     O me! what eyes hath love put in my head,
     Which have no correspondence with true sight?
     Or, if they have, where is my judgment fled,
     That censures falsely what they see aright?
     If that be fair whereon my false eyes dote,
     What means the world to say it is not so?
     If it be not, then love doth well denote
     Love's eye is not so true as all men's: no,
     How can it? O how can love's eye be true,
     That is so vexed with watching and with tears?
     No marvel then, though I mistake my view:
     The sun itself sees not till heaven clears.
     O cunning love, with tears thou keep'st me blind,
     Lest eyes, well seeing, thy foul faults should find.


Увы! Любовь глаза мне подменила,
Что было прямо, стало вкось, да вкривь,
А, может, здравый смысл  в мозгу убила,
Он заблуждаясь врёт, что взгляд правдив?

Но если не обманывают взгляды,
Зачем хотят внушить мне, что в них брак?
А если обманули, значит надо,
Сказать: влюблённый видит всё не так.

Возможно ль это? Застланный слезами,
Мир искажает нам влюблённый глаз,
Так солнце слепнет, если облаками
И тучами закроется от нас.

Вот и меня любовь слепит слезами,
Пока сама тайком грешит делами.

Маршак

О, как любовь мой изменила глаз!
Расходится с действительностью зренье.
Или настолько разум мой угас,
Что отрицает зримые явленья?

Коль хорошо, что нравится глазам,
То как же мир со мною не согласен?
А если нет, -признать я должен сам,
Что взор любви неверен и неясен.

Кто прав: весь мир иль мой влюбленный взор?
Но любящим .смотреть мешают слезы.
Подчас и солнце слепнет до тех пор,
Пока все небо не омоют грозы.

Любовь хитра, - нужны ей слез ручьи,
Чтоб утаить от глаз грехи свои!

149
     Canst thou, O cruel, say I love thee not,
     When I against myself with thee partake?
     Do I not think on thee, when I forgot
     Am of myself, all tyrant for thy sake?
     Who hateth thee that I do call my friend?
     On whom frown'st thou that I do fawn upon?
     Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
     Revenge upon myself with present moan?
     What merit do I in myself respect
     That is so proud thy service to despise,
     When all my best doth worship thy defect,
     Commanded by the motion of thine eyes?
     But, love, hate on, for now I know thy mind:
     Those that can see thou lov'st, and I am blind.

Как можешь говорить, что разлюбил,
Когда я за тебя стою горою?
Не я ли для тебя – себя забыл
Все мысли и мечты, связав с тобою.

Когда держал твоих врагов в друзьях,
И льстил тому, кого не одобряешь?
Как больно видеть хмурь в твоих глазах,
Неужто ты ещё не замечаешь?

Что есть во мне, чтобы гордясь собой,
Я от тебя уйти мог без оглядки?
Я покорён и восхищён тобой,
В тебе прекрасны даже недостатки.

            Враждуй ср мной, узнал характер твой:
Ты любишь тех, кто видит – я слепой.

Маршак
            Ты говоришь, что нет любви во мне.
Но разве я, ведя войну с тобою,
Не на твоей воюю стороне
И не сдаю оружия без боя?

Вступал ли я в союз с твоим врагом,
Люблю ли тех, кого ты ненавидишь?
И разве не виню себя кругом,
Когда меня напрасно ты обидишь?


Какой заслугой я горжусь своей,
Чтобы считать позором униженье?
Твой грех мне добродетели милей,
Мой приговор - ресниц твоих движенье.

В твоей вражде понятно мне одно:
Ты любишь зрячих, - я ослеп давно.

150
     O, from what pow'r hast thou this pow'rful might
     With insufficiency my heart to sway,
     To make me give the lie to my true sight,
     And swear that brightness doth not grace the day?
     Whence hast thou this becoming of things ill,
     That in the very refuse of thy deeds
     There is such strength and warrantise of skill
     That, in my mind, thy worst all best exceeds?
     Who taught thee how to make me love thee more
     The more I hear and see just cause of hate?
     O, though I love what others do abhor,
     With others thou shouldst not abhor my state.
     If thy unworthiness raised love in me,
     More worthy I to be beloved of thee.


О, кто тебе такую силу дал?
Умеешь недостатками пленять,
Своим глазам я верить перестал,
Клянусь, что свет не может украшать.

Дурное привлекательно в тебе,
Способна обелить притворством грех.
Как не скрывая худшего в себе
Умеешь доказать, что лучше всех?

Чем  заставляешь всё сильней любить,
При этом грех от мира не скрывать?
За то, что воли нет тебя забыть,
Ты не должна с другими презирать.

Уж, если полюбил тебя такой -
Тогда достоин я любви двойной.

Маршак
Откуда столько силы ты берешь,
Чтоб властвовать в бессилье надо мной?
Я собственным глазам внушаю ложь,
Клянусь им, что не светел свет дневной.


Так бесконечно обаянье зла,
Уверенность и власть греховных сил,
Что я, прощая черные дела,
Твой грех, как добродетель, полюбил.

Все, что вражду питало бы в другом,
Питает нежность у меня в груди.
Люблю я то, что все клянут кругом,
Но ты меня со всеми не суди.

Особенной любви достоин тот,
Кто недостойной душу отдает.
151
     Love is too young to know what conscience is,
     Yet who knows not conscience is born of love?
     Then, gentle cheater, urge not my amiss,
     Lest guilty of my faults thy sweet self prove.
     For, thou betraying me, I do betray
     My nobler part to my gross body's treason:
     My soul doth tell my body that he may
     Triumph in love; flesh stays no farther reason;
     But rising at thy name doth point out thee
     As his triumphant prize. Proud of this pride,
     He is contented thy poor drudge to be,
     To stand in thy affairs, fall by thy side.
     No want of conscience hold it that I call
     Her `love' for whose dear love I rise and fall.



Любовь юна, про совесть знает мало,
Ну, разве то, что дочь любви двоих?
Обманщица не спорь, признай вначале,
Что ты источник всех грехов моих.

Когда предашь, в ответ грубеет тело:
            Душа толкает на измену плоть;
Собравшись в ком, она зовёт на дело,
Резонов нет, зов плоти побороть.

Поднявшись в высь, гордится ком собою,
Так смотрит победитель на трофей,
Готов стоять он за тебя стеною,
Упасть и снова встать ещё мощней.

Бессовестной любовь я  не считаю,
Пока любим, встаю и угождаю.



Маршак

Не знает юность совести упреков,
Как и любовь, хоть совесть - дочь любви.
И ты не обличай моих пороков
Или себя к ответу призови.

Тобою предан, я себя всецело
Страстям простым и грубым предаю.
Мой дух лукаво соблазняет тело,
И плоть победу празднует свою.

При имени твоем она стремится
На цель своих желаний указать,
Встает, как раб перед своей царицей,
Чтобы упасть у ног ее опять.

Кто знал в любви, паденья и подъемы,
Тому глубины совести знакомы.

152
     In loving thee thou know'st I am forsworn,
     But thou art twice forsworn, to me love swearing:
     In act thy bed-vow broke, and new faith torn
     In vowing new hate after new love bearing.
     But why of two oaths' breach do I accuse thee,
     When I break twenty? I am perjured most,
     For all my vows are oaths but to misuse thee,
     And all my honest faith in thee is lost,
     For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
     Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
     And to enlighten thee gave eyes to blindness,
     Or made them swear against the thing they see:
     For I have sworn thee fair: more perjured eye,
     To swear against the truth so foul a lie.


В любви отступник, в том сомненья нет.
Но дважды ты: со мною изменила,
Нарушив тем супружеский обет,
Предав меня  – другого соблазнила.

Но вправе ли, за два греха винить?
Ведь, у меня и двадцать их бывало,
Когда весь мир пытался убедить,
Что ты достойна званья идеала.

Я искренне поверил чистоте,
Твоей любви, всем клялся в постоянстве,
Казалось, жил в кромешной темноте,
Не видел ни кокетства, ни  жеманства.

Я всем солгал поклявшись, что светла,
Глазами ложь подтверждена  была.

            Маршак

Я знаю, что грешна моя любовь,
Но ты в двойном предательстве виновна,
Забыв обет супружеский и вновь
Нарушив клятву верности любовной.

Но есть ли у меня на то права,
Чтоб упрекнуть тебя в двойной измене?
Признаться, сам я совершил не два,
А целых двадцать клятвопреступлений.

Я клялся в доброте твоей не раз,
В твоей любви и верности глубокой.
Я ослеплял зрачки пристрастных глаз,
Дабы не видеть твоего порока.

Я клялся: ты правдива и чиста, -
И черной ложью осквернил уста.
153
     Cupid laid by his brand, and fell asleep:
     A maid of Dian's this advantage found,
     And his love-kindling fire did quickly steep
     In a cold valley-fountain of that ground;
     Which borrowed from this holy fire of Love
     A dateless lively heat, still to endure,
     And grew a seething bath, which yet men prove
     Against strange maladies a sovereign cure.
     But at my mistress' eye Love's brand new fired,
     The boy for trial needs would touch my breast;
     I, sick withal, the help of bath desired,
     And thither hied, a sad distempered guest;
     But found no cure: the bath for my help lies
     Where Cupid got new fire - my mistress' eyes.


Спал Купидон, забыв про факел свой,
За ним Дианы нимфа проследила,
И подбежав,  холодною водой
Огонь, любовь дарящий, погасила.

Нагрелась до кипения вода,
Священный жар помог ей стать полезной,
Горячею  оставшись навсегда,
Отлично лечит многие  болезни.

От взгляда милой факел запылал,
Груди моей им Купидон коснулся,
Я, заболев, лечиться пожелал,
Для этого к источнику вернулся.

Лекарство не нашёл в его волнах,
Оно у милой в пламенных глазах.

           Маршак
Бог Купидон дремал в тиши лесной,
А нимфа юная у Купидона
Взяла горящий факел смоляной
И опустила в ручеек студеный.

Огонь погас, а в ручейке вода
Нагрелась, забурлила, закипела.
И вот больные сходятся туда
Лечить купаньем немощное тело.

А между тем любви лукавый бог
Добыл огонь из глаз моей подруги
И сердце мне для опыта поджег.
О, как с тех пор томят меня недуги!

Но исцелить их может не ручей,
А тот же яд - огонь ее очей.

154
    The little Love-god lying once asleep
     Laid by his side his heart-inflaming brand,
     Whilst many nymphs that vowed chaste life to keep
     Came tripping by; but in her maiden hand
     The fairest votary took up that fire
     Which many legions of true hearts had warmed,
     And so the general of hot desire
     Was sleeping by a virgin hand disarmed.
     This brand she quench d in a cool well by,
     Which from Love's fire took heat perpetual,
     Growing a bath and healthful remedy
     For men diseased; but I, my mistress' thrall,
     Came there for cure, and this by that I prove:
     Love's fire heats water, water cools not love.


Крылатый мальчик спал в лесу беспечно,
Горящий факел грел мальчишке бок.
Приняв обет быть девственными вечно,
Шли мимо нимфы, видят, спит божок.

Одна из них, блистая красотою,
Шепнула остальным: » Огонь жесток»
Схватила факел девственной рукою
И потушила, опустив в поток.

Вода от жара тут же потеплела
И стала от болезней исцелять.
Влюбившись, я,  в ручье купая тело,
Сумел простую истину понять:

Огонь любви согрел мгновенно воду -
Вода  любовь не охлаждала сроду.

Маршак

Божок любви под деревом прилег,
Швырнув на землю факел свои горящий.
Увидев, что уснул коварный бог,
Решились нимфы выбежать из чащи.

Одна из них приблизилась к огню,
Который девам бед наделал много,
И в воду окунула головню,
Обезоружив дремлющего бога.

Вода потока стала горячей.
Она лечила многие недуги.
И я ходил купаться в тот ручей,
Чтоб излечиться от любви к подруге.

Любовь нагрела воду, - но вода
Любви не охлаждала никогда.

Самый частый вопрос, который я слышал за последний год от знакомых: зачем ты тратишь время на переводы сонетов Шекспира? Есть отличный перевод Маршака, его  знают и любят.
 Этот вопрос может возникнуть и у вас, читатель. Отвечаю: перевод действительно великолепный, но  у Маршака  все сонеты предназначены для дамы, а у Шекспира большая часть  для друга. Чёрной даме он посвятил только тридцать сонетов. Может быть, этого требовала цензура. В своих переводах я  следовал за оригиналом.  Мир меняется всё быстрее, трудно за ним успеть.  Меняется ассоциации, которые возникают от сказанного слова. В начале двадцатого века при слове телефон в уме возникал образ аппарата с двумя трубками: в одну говорили, другую подносили к уху. Сегодня это маленькая коробочка с музыкой, фотокамерой, диктофоном…Переводчик всё это должен учитывать, чтобы стихи на разных языках вызывали в читателях близкие ассоциации, как голос и эхо.  Я старался, сделать перевод современнее по языку и ближе к оригиналу по содержанию. Не малую роль в принятии решения сыграли и выступления Михаила Задорнова, в которых он доказывает, что английский язык  - испорченный язык прародителей славян.  Захотел поддержать его, доказав, что на русском можно сказать всё, что сказано на английском даже тогда, когда ты ограничен количеством слогов ( сонеты пишутся пятистопным ямбом) и рифмой.  Дело не в языке а в том, кто им пользуется.
За постулаты при работе принял девять заповедей Николая Гумилёва:
Переводчик поэта должен быть сам поэтом, а, кроме того, внимательным исследователем и проникновенным критиком, который выбирая наиболее характерное для каждого автора, позволяет себе, в случае необходимости жертвовать остальным. И он должен забыть свою личность, , думая только о личности автора. Он должен обязательно соблюдать: число строк; метр и размер; чередованье рифм; Характер рифм; характер словаря; тип сравнений;… от себя обязательно соблюдать интонацию не ставить вопрос, восклицать, - следовать за оригиналом.
Маршак не всегда следил за этим. Не всегда удавались ему и замки – две заключительные строчки, а они главные в сонете. Кроме того  в тексте есть тёмные места, вызывающие споры у исследователей Шекспира. Предыдущие переводчики эти шарады оставляли шарадами, я постарался докопаться до истины. В этом смысле мой перевод – первый полный перевод Шекспира. Как пример приведу 84 сонет. Первая строка Who is it that says most which can say more « Кто скажет лучше всего -- кто может сказать больше»  Маршак перевёл «Кто знает те слова, что больше  значат правдивых слов» слова значат больше слов? Ребус остался ребусом. Речь, конечно, не о словах, которые значат больше слов. Шекспир говорит о похвале: Кто скажет лучше и точней, чем похвала. В 90 сонете The purple pride  Which on thy soft cheek for complexion dwells « Пурпурное великолепие, которое стало цветом твоей нежной щеки, ты слишком сгустила в венах моего возлюбленного» Маршак переводит: «Каждый лепесток свой бархат у тебя берёт украдкой»? Я считаю точнее: Цвет щёк взяла у крови напрокат. Или такой ребус в 24 сонете «Сквозь мастера смотри на мастерство»? Как, если он не сын стекольщика? Таких  у Маршака много. Я постарался таких оплошностей не делать.
Результат моих усилий у вас в руках, читайте, исследуйте, сравнивайте.  Думаю, читателю, особенно изучающему английский, русский язык, переводчику   будет интересно сравнивать, находить отличия, решать, кто из нас прав. Это захватывающее  занятие.  Гимнастика для ума не хуже кроссвордов и детективов.  Надеюсь, читатели получат удовольствие. Не всем теле шоу по нраву. Успехов.

                Николай Самойлов