Хочется упомянуть и о той семье, с которой моя мать обменяла квартиру.
Муж ; Иван Григорьевич, мужчина лет шестидесяти, невысокий, «щупленького» телосложения, работавший строителем, пивший горькую, но не до полного безобразия, страстно любил рыбалку и имел предмет моей дичайшей зависти ; мопед «Рига-6».
Странно, но, несмотря на свой возраст, Иван Григорьевич никогда орденов и медалей не надевал, фронтовыми подвигами не хвастался, на 9 мая по двору пьяным не шастал и, если про что и рассказывал (при мне), так это исключительно про рыбную ловлю. Каким образом ему удалось открутиться от военной погибели - осталось тайной. На умного человека, сумевшего вовремя устроиться на работу, дающую бронь или севшего в тюрьму, на достаточно долгий срок, перед войной, он вроде бы не похож. Хотя, как гласит русская пословица «в тихом омуте...» Неприметный потому и неприметный, что умнее всех.
Несмотря на свое, более чем скромное, телосложение, Иван был не только сам женолюбив, но и пользовался большим успехом у женщин, что не удивительно - ведь на его зрелые годы выпало послевоенное «бабье царство», когда любое существо мужского пола, способное (да и не способное тоже) было предметом всеобщего обожания31.
Жена его, Марья Васильевна, была то ли третьей, то ли четвертой у него женой и, в противоположность мужу, была женщина плотная, как говорится «в теле», моложе его лет на семь и значительно выше ростом. Когда они шли вместе, то смотрелись, как курочка и цыпленок или как мама с великовозрастным сынком.
Иван Григорьевич, как я уже сказал, был страстный рыбак и, помимо рыбной ловли, собирал мотыля и ловил дафний, которых продавал у магазина «Природа», что располагался под мостом на улице 1905 года, зарабатывая себе на бутылку. Тем паче, что имея мопед он без труда проезжал в бывшую деревню Терехово, в старый лагерь политзаключенных, где были пруды и болотца, кишащие всякими водными насекомыми. Этих дафний он нередко привозил мне для моих аквариумных рыбок в каком-то большом алюминиевом бидоне, болтал с бабкой и матерью и, скажем так, производил впечатление, веселого и разговорчивого человека, души компании.
Мать, как-то невольно сдружилась с этой семьею, но эта дружба не была долгой. Буквально через год, после того, как они переехали в нашу квартиру, Иван Григорьевич принялся откровенно изменять Марье Васильевне, что доводило ее до слез и до желания выплакаться кому-нибудь. По ее мнению, более подходящей подушки, чем моя мать было не найти ; ведь она тоже совсем недавно была брошена своим мужем, причем именно в той же самой квартире. Поэтому она стала почти ежедневно наведываться к нам и плакаться матери на «несчастливую квартиру», на свое горестное житье-бытье, на, любящего выпить, неверного мужа. Конечно, матери эти откровения довольно быстро надоели и она указала Марье Васильевне на дверь. После чего их знакомство прекратилось и больше я никогда не видел ни ее, ни его, у нас в доме. Моя мать, вообще, не любила слушать, как она называла «чужих» людей. Чужие проблемы, чужие интересы ее ни грамма не волновали ни в те далекие годы, ни сейчас. К тому же термин «несчастливая» в применении к квартире, которую она с таким трудом приобрела и буквально через год потеряла, да не только ее, а еще и мужа в придачу, доводил ее до белого каления.
Иван Григорьевич, в общем-то, не такой уж старый и достаточно бойкий человек, можно сказать «живчик», тихо, долго не болея, умер году в 1972. Марья Васильевна лет через семь также скончалась. Детей у них не было, родни тоже, как я понимаю, никакой - квартира отошла государству, и про них тотчас все напрочь забыли.