Одарки уходили.
Холодный рассвет стелет по востоку багровым, отражаясь в дрожащих зеркальцах луж. Под ногами всхлюпывала вода, выступая из мягкого болотного стланика. Непроснувшиеся дети непривычно тихи и послушны. В студёном воздухе гати дышится трудно.
Одарки уходили. Как всегда, угадав своим сверхъестественным чутьём первое холодное утро новой осени, они уходили с болот, где жили с самой весны. Уходили, гонимые чем-то, что в крови и чему нет названия; уходили, как уходили их предки, и предки их предков. Уходили, унося на себе свой скудный скарб, туда, где, возможно, их ждала гибель. Изредка иная Одарка останавливалась, нагнувшись, срывала что-то съедобное и совала ребёнку в рот – украдкой бросая взгляд назад.
Отставших не ждали. Угодившая в топь Одарка, закусив губы, отворачивалась от своих и молча шла ко дну; обессилевшие лежали ничком, безмолвно ожидая конца.
Одарки уходили.
Иногда из-под самых ног выпрастывалась из лужи маленькая востроносая головка водяной белки, поводила как бы удивлёнными чёрными глазками и юркала обратно, спеша закопаться в тёплый придонный ил. Там у неё, верно, уже заготовлено немало съедобных кораллов и веточек каменной лилии – запасливые водяные белки зимовали безбояно, и гибло их обыкновенно мало.
Порой прочеркивало в лужах отражение небесного разбойника – врана-голохвоста. Раскинувши крыла, с грозно распушённым опёрком, щёлкая и протяжно свища, этот душегубец парил в проступающем рассвете, выглядывая отбившихся птенцов болотной курлычки – и вдруг падал стрелой, и тотчас спешил прочь – с неясным комочком в клюве. И – возвращался снова.
Одарки уходили. Впереди была зима, голодное страшное время, но кочевое племя Одарок было к тому привычно, и оттого шли не разговаривая, не обсуждая – куда, не жалея – откуда. В пути их изрядно поуменьшится, но весной без малого половина Одарок принесут потомство, и к лету их опять станет прежнее число.
Одарки уходили. С близкой реки тянуло ледяной свежестью, и налетающий ветер нёс запахи большой воды. Заплакал и тут же смолк кто-то из детей. В размётанных гривах Одарок блестели первые снёжинки не снёжинки – а невесомое крошево мёрзлого болотного воздуха. С раскидистых ветвей гигантского камыша свисали грозди тускло-серых ягод; Одарки разминали их пальцами, отделяли твёрдые косточки и ели терпкую, сочащуюся соком мякость. От кислого сводило скулы. Стала и изнеможённо опустилась на колени старая Одарка; она тяжело дышала и безотчётно гладила по голове своего ребёнка, а тот, не выпуская из рук её хвоста, свернулся клубочком и тут же заснул.
Одарки уходили.
И я с ними.