«Поверьте мне: я чист душою.» Николай Рубцов.
сердце полнится вологодским кружевом… («плач» по Рубцову)
Не была я в Вологде, не была и в Мурманске, только сердце полнится вологодским кружевом... И снежинки падают, как стихи небесные, и снега узорчато вьюжат думы кружевом, слёзы и кручинушка в завываньи крУжистом. Голос ветра, Северный, смыслом одиночества и губами холода шепчет стужей – памятью сироте детдомовской, сироте средь волока.
Лихо, горе-горькое собирал, как ягоды, бедность, обездоленность, отчий дом вне времени, лишь снегами Севера да слезами тайными, и стихами светлыми, наполнял дыхание. Все богатство пламени - сердца стук и искренность, свет Любви в безбрежности – «колыбельный плач».
И стоит навечно он в середине Вологды, Вологды - Россиюшки, бронзой - глыбой памяти над судьбой тишь просвета, возносясь в веках. Ему мать – суровая, Сухона пресветлая, и отец – сияние, инеем Самылкова, да мороз Архангельска в серых облаках. Шарф, что Тотьмой - Тотьмушкой связанный, завязывал, что дорогу пУстыню, словно жизнь далекую, да пальто потертое, черное и длинное – беспризорность мук. Ох, ты, горе - нужида, жизнь бедна, да впроголодь, лиходейка – смертушка от любимых рук.
Исчерпал за всех Рубцов нищету телесную, только белым золотом был поэта дух. И любовь - печаль к зиме, к снежной его Родине, что летит душою - эхом в стынь морозную, а ответом истинным - предсказанья слух. Эх, страна безбрежная, несказанность русская, кружевная Вологда, чУдная краса, на Земле бесчувственной, трудно быть поверженным, если сердце страстное верит в чудеса! Молчаливой пристанью, лодкою стыдливою, слов Любовь безбрежную в Небесах хранишь.
Стала смерть крещением, жутким испытанием – жизнь в снегах недолгая, да тоска по матери, по отцу заступнику, по любви, участию, как сестрою – Толшмою - плачем разлилась. Под волной ударами, гулким песнопением, словно церкви колокол о холодный, нордовый, безучастный брег, бьется сердце русское. Растеклась безудержно, расплескалась брызгами моряка беспечного, разлиха душа.
Из копирки - голубем - самолетик поиска - символом мистическим - ввысь взметнулся истово, но гонимый ветрами, закружил в безвремении сажею печной. И пропал в безбрежности, снежных настах Вологды, во полях молчания, будто бы чужой. Сколько было выпито горя, лиха скорбного терпким ожиданием – думами скитания…
Только светом полнится песнь любви и в снах: и к природе северной, и к дождю, и просекам, к листопадам осени, серым тучам Родины, красной «сомородине», тусклым небесам.
Бесприютность долгая, да тоска печальная, да огонь - несбывчивость расписала даль… Так откуда свет такой и тепло бескрайнее в ледяных, заснеженных, голубых снегах? Вновь летит над пропастью яркой искрой памяти ночью черной, звездною, словно рысь неистова по сугробам крАдется, и пурга метельная не страшна и в днях. Вихрь души завьюженной, как огонь во стуже он, сердцем чистым, дюжинным растопил снега.
Столп стихов останется, на ветру не склонится, через лихолетия затвердел в веках. Торжествует радостью и над страшной бездною, северным сиянием его «Диво дивное» и звездой – пристанищем в мыслях и мечтах. И тепло ответное рвётся вдаль бескрайнюю – во сердцА стучит опять Русь узорным кружевом. Грусть - печаль растоплена… и поземкой стелется чистота безбрежная, незабвенье нежное… слез соборно - пролитых… да в тиши Отечества, сквозь морозность лютую, шепчет ветер памятью имя Николай…