Седьмое небо

               
     Резкий треск и звон стекла разбудили Валерика Кротова. Это от порывистого ветра распахнулась и разбилась форточка. Ночной, морозный воздух ворвался и тут же заполонил крохотную комнату. Валерик  напряг свою память, которая последнее время его часто подводила. Кажется, его привезли вчера из клинической больницы после операции. А кто же забирал? Скорее всего, младшая сестренка
- Марина! Марина!
  Глухое эхо в ответ повергло Кротова в смятение. А, может быть, его привезла юная собутыльница - журналистка?
- Таня!
Снова  неудача. А ведь ему показалось, что она влюбилась в него по уши. Что за наваждение, почему он один? Валерик приподнялся на локтях и вскрикнул от боли…Язву будто бы и не удаляли. С большим трудом Кротов, извиваясь как уж, сполз с дивана, на карачках добрался до подоконника и заткнул подушкой форточку. Стало быть, его бросили как последнего подзаборного, что же он хочет, у всех своя жизнь. Если кто-то и любил его когда-нибудь по-настоящему, то это мама. Год назад, метельной ночью, ее нашли замерзшей в поле за городом. От кого и от чего она бежала – Валерик хорошо знал, поэтому порой терзался, проклинал себя.
Несколько лет назад он был известным фотографом в городе, купался в славе, его работы висели на выставках, о нем писали газеты. Но потом втянулся как в омут в выпивку, пропил дорогое фото - оборудование и потерял работу. Мамину пенсию пускал на ветер и допускался, исхудал, осунулся, угодил на больничную койку. И что же теперь дальше? Кротов снова провалился в дрему, из которой его вытащили голоса. Женский голос он узнал сразу – сестренка, а вот мужской, холодный, грубый ему был совершенно неизвестен.
- Спит куренок, дохлятина. А может его сразу удавить? – прошипел мужчина, обдавая водочным перегаром.- Матку твою в гроб загнал.
- Это же мой брат, Махмуд.
- Ну и что? Хлебальник только лишний, последние деньги что ли тратить на него. Хату толканем и на Мальдивы…
- Пульс проверь. Мальдивы.
У Валерика мурашки уже бегали по телу, он дрожал как осиновый лист. Чуть приоткрыл глаза – над ним склонился кучерявый бородач и железной клешней взял его за руку.
- Есть пульс, но слабый-слабый. Живучий, падла…
- У него рак, долго не протянет.
- Я не могу ждать, женщина.
«Вот и всё, прости меня грешника, господи, - подумал Кротов про себя, - Танюшка, прощай, солнышко мое последнее, ненаглядное ».
- Накрой его подушкой, чтоб поменьше шума, тут такие соседи базарные, - отозвалась Марина. – Гаси же его…гаси…
- Аллах акбар.
В это мгновение входную дверь пнули ногой и раздался звонкий, до боли знакомый Валерику девичий окрик:
- Ей, есть кто живой? Откройте!
- Кто это может быть? В такую-то рань, - спросил Махмуд.
- Валерик, ты дома?
- Ой, это Танька-чума, Еремина! – испуганно заморгала пьяными глазенками Марина, - любовница братца, в газете работает, корреспондентка. 
- Да пошла она, - сказал кавказец, - не будем открывать.
- Она тогда с петель дверь сорвет, ты её не знаешь, и соседи прибегут.
- Открой.
Марина кинулась в прихожую и щелкнула замком. Как вихрь в квартиру ворвалась в сверкающей синей куртке небольшого роста темноволосая девушка с дорожной сумкой в руках.
- Чего закрылись-то, Марин? А это что за перец? – спросила гостья, остановившись около Махмуда. – С каких гор спустился?
- Он со мной в магазине работает, кавалер мой…Вот проведать зашли брата, - залепетала Марина.
- Проведать... И где же вы раньше-то были, когда я его из больницы забирала? Никто не помог.
- Таня! Танечка, - слабым голосом чирикнул Валерик, протягивая руки к своей спасительнице.   
- Здравствуй, мой хороший! Как себя чувствуешь? Я тебе сок и фрукты принесла.
- Таня, они хотели меня убить.
- Кто? Вот эти лохи? Чмо это? А ну пошли вон отсюда сейчас же! Вон! А то мусоров вызову, - топнула ногой девушка.
- Я между прочим здесь тоже прописана, - попробовала возразить сестра Кротова.
- А мне плевать! А ну катись! И ты с ней, кучерявый басурман! Понаехали к нам, а Россия не резиновая!
Марина испуганно попятилась, потянула Махмуда за собой. Он что-то проворчал на своем тарабарском языке, но подчинился.
- И дорогу сюда забудьте! – неслось пьяной парочке вслед.
- Танечка, я тебе так благодарен, - сказал Валерик, - ты их больше не впускай. Раскатали губки на квартиру.
- Нет, мой милый, не волнуйся…Я подниму тебя на ноги. Только вот поживу пока у тебя.
- Хорошо, любимая.
- А то уже достало это съемное жилье, осточертели эти рожи, черти вокруг. Колбасит от всего. Старухи – сплетницы, а старички – липучки так и лезут к моему комиссарскому телу. Сегодня утром я их всех послала…
С этими словами Еремина стала копошиться дрожащими руками в сумке, вытащила жгут, шприц, ампулы.
- Не делай этого, малыш, - ужаснулся Кротов, - ты обещала мне. Да это же самоубийство.
- Последний раз, последний раз, мой хомячок. Ты знаешь, как я переживала твою операцию? Вся извелась, да я же места себе не находила, клинику всю на ноги подняла. Тебе профессор Катарактов делал операцию. Сам Катарактов, понимаешь ты, светило мировое…
- Зачем же ты? Не надо, милая.
Но девушка будто ничего не слышала, загоняя иглу себе в вену и в предвкушении удовольствия блаженно щурясь. Томная улыбка накрыла её лицо.
- О, как это приятно ничего не чувствовать и всё же считаться живым, хмырь какой-то сказал. Ты не помнишь кто, хомячок?
- Не помню. Не называй меня так, пожалуйста.
- Ой, Валерик, я такое бабло получила за левый материал, ты не представляешь, - заговорила она нараспев, - нам с тобой намного хватит. По депутату нашему прошлась, по Курехину, по этому отпетому бабнику и алкоголику. Я отпиарила его по полной.
- Ты с ума сошла.
- А наплевать! Кладбищенский бизнес по-курехински! Как тебе заголовок? Предвыборная кампания началась. То ли еще будет.
Таня громко, неестественно захохотала.
- Дурочка, он теперь будет охотиться на тебя.
- А я на него!
Из сумки девушка выудила черный пистолет.
- А это видел, хомячок? Меня теперь голыми руками не возьмешь. Знакомься, мой Макарыч. Один стрелок на днях мне подарил, герой материала. Наш простой, российский снайпер. Днем он охраняет трухлявый завод, а ночью отстреливает богатеньких. Вот так надо жить.   
Таня прицелилась в Кротова.
- Чирик! И в дамки!
- Вот дурная, нельзя целить в человека.
- Да, миленочек, прости. Ведь нам теперь никто не страшен. Мы займем круговую оборону.
Случилось то, что Валерик боялся больше всего – Танина шалость, баловство переросло в болезнь, она подсела на иглу. А это леденящий ужас, жуть.
- Кольнуть тебя?
- Нет, милая.
- А у меня сушняк, минхерц.
Еремина жадными глотками пила фанту, хихикала:
- Поедем к морю, хомячок?
- Чего я там не видел?
- Как прежде будем слушать волны, чаек, читать стихи…Я смесь из крика и улыбки, из правильных решений и ошибки. Намешана из боли и блаженства, я – совершенное несовершенство..Там серебряный воздух. Лицо болит, как я к морю хочу…
Кротову вспомнилось, как прошлой осенью они с Таней вырвались в Абхазию. С погодой подфартило, было так тепло и солнечно, всё в цвету, начало сентября, бархатный сезон, совершенно пустынный пляж, до моря пять шагов. Они снимали квартиру в Новом Афоне. Их окружали горы и море, ослепительная, разящая красота. Танины деньги летели направо и налево. Ели, пили, купались в свое удовольствие. У Тани еще не было такой зависимости от «дури». Они были безумно счастливы в эти десять дней, им не хотелось возвращаться назад. Но пришлось и всё завертелось по - новой в гулянках и наркотическом омуте.
- Валерик, мы были в раю…это было седьмое небо…
- Ты и сейчас там. Слушай, кто-то стучится в дверь.
Татьяна встрепенулась:
- Это Курехин. Я сейчас пристрелю его как собаку. Изрешечу всего пулями.
- Подожди.
Передернув затвор пистолета, она решительно шагнула в прихожую. Из-за входной двери послышалось пение хорошо поставленным мужским голосом: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни…».
- Тут какой-то артист.
- Это местный Карузо, - откликнулся Кротов, - юродивый, впусти его. В храме Кирилла и Мефодия поет.
Гостя звали Владимиром Ломовцевым, худой, с лебединой шеей, он был в концертном фраке, с бабочкой. Ну просто вылитый конферансье. Увидев Еремину, певец восторженно выдохнул:
- Доброе утро, мисс.
- Здравствуйте…
- Вы не подскажете, милочка, дома ли Валерий Захарович?
- Дома я, дома, Вальдемар!
Ломовцев низко поклонился:
- Здравствуйте, Валерий Захарович! Как изволите себя чувствовать?
- Великолепно! Благополучно идем ко дну!
- Вы как всегда изволите шутить.
- Отнюдь, маэстро.
Гость развернул мешочек:
- А как вы смотрите на то, чтобы перекусить? Вот мама вам прислала свежий куриный супчик.
- О, это я люблю, - сказала девушка, вырывая из рук Ломовцева кастрюльку, -спасибо, мальчик.
- Пожалуйста, но я не мальчик, мне сорок восемь лет, - смущенно произнес певец, - жених скорее.
Татьяна присела от смеха на корточки:
- Ты жених? Возьмешь меня в жены? Возьмешь?
- Конечно, возьму. Вы такая красавица…Только уговор - давайте обвенчаемся сначала?
 - Обязательно. Но при условии, что ты второе принесешь. Что на второе будет?
- Коклета с печеной картошечкой.
- Ого! Чего же мы стоим?
- Я мигом, мигом, только разогрею…
Сияющий от счастья, Ломовцев метнулся из квартиры, а Таня принялась жадно поглощать содержимое кастрюльки, приговаривая:
- О, это бесподобно. Супер, супер! 
- Не издевайся над Карузо, Таня. Он очень талантливый человек. Зачем издеваешься? Отовсюду его гонят, всюду унижают.
Завершив трапезу, Еремина отбросила пустую кастрюлю в сторону. Лицо её исказилось в ужасе:
- Он там в окошко смотрит! Он! Он пришел за мной.
- Кто?
- Курехин.
Девушка подняла пистолет, прицелилась…После первых выстрелов окно разлетелось вдребезги.
- Таня, не надо, любимая…
Дуло пистолета повернулось в сторону Кротова.
- Справа кудри слесаря, слева – продавца! – выкрикнула Еремина, нажимая на курок.
Пули просвистели над головой Валерика и вонзились в стену, он скатился кубарем на пол. Таня пошатнулась, завернулась в занавеску, как в кокон.
- Ангелы, вы за мной? – вопрошала она, - ангелы? Я – черная невеста, возьмите меня с собой, так хочется вкусить райского яблочка…Почему вы не забираете?
«Лучше бы она в меня попала, - думал Кротов, - это же мука невыносимая, а не жизнь»…