Пасека
Середина июля. Стоит дивная погода: жарко, солнечно, днём столбик термометра поднимается выше тридцати. Так продолжается уже больше недели. Изредка соберутся откуда-то тучки и прольют на землю дождь. Сначала крупные капли лениво, в нерешительности падают на землю, прибивая пыль, попадают на одежду, оставляя большие мокрые пятна. Потом , оставив нерешительность, капли объединяются , отстукивая дробь по асфальту – с неба льёт как из ведра. Люди ютятся под козырьками магазинов, под балконами, в остановках, спасаясь от дождя. Но дождь кончается быстро, оставляя после себя огромные лужи и потоки воды. Выглянувшее вскоре солнце через пару дней не оставит и следа от ливня.
На «шестёрке» цвета «кофе с молоком» выезжаем за город. Отец за рулём, я – рядом.
- Последний дождь был три дня назад, - говорит отец. – Должны проехать, дорога, думаю, просохла.
- Проедем, пап,- уверенно заявляю, - Не такую грязь побеждали.
Проехав километров сто, сворачиваем на указателе. Минут пятнадцать едем по добротному асфальту. Его сменяет ухабистый грейдер с глубокими колеями, разбитый тракторами. Осторожно «ползём», чтобы не зацепить ухабы днищем. Вскоре показывается жёлтое пятно между колками берёз – донник.
Сворачиваем не еле приметную дорожку в направлении берёз. Вот вдали показались маленькие деревянные домики- ульи и фигуры людей в необычном одеянии, похожие на космонавтов или пришельцев в скафандрах. Нет, это не сказка и не картинка из фантастического фильма. Это пасека. Мой отец – пчеловод. И сейчас самая «жаркая» пора – медосбор.
Выходим из машины. Под ногами притоптанная, уже подсохшая трава. Жарко. Лёгкий ветерок доносит чудный запах. Это - донник, желтый душистый донник. Самый распространённый медонос в нашем регионе. Мёд с него получается немного зеленоватым, душистым и очень вкусным.
- Привет! – к нам подходит высокий крепкий человек, снимая пчеловодную маску и поправляя волосы, мокрые от пота.
Это – Иван Васильевич. Он старше отца лет на десять. Но разница в возрасте никак не отражается на их отношениях – дружеских и уважительных. Именно Иван Васильевич семь лет назад увлёк отца пчёлами. До этого папа никогда не был знаком с этим ремеслом. А дядя Ваня вырос в деревне, и в их семье держали пчёл. Уж он то не понаслышке знал, какое это интересное, увлекательное и полезное дело.
- Ну, как, Володя, проехали? – спрашивает он отца.
- Дорога подсохла, но грейдер испортили.
- Дня три назад хороший дождь прошёл, - сказал Иван Васильевич, зачерпнув из фляги ковшик воды и мгновенно осушив его.- Эх, хороша водица. Так вот. Я потом слышал машины на дороге «ревели» - из грязи вылезали. Потом трактор шумел – вытаскивал.
- Хотим сегодня качать мёд, - начал отец. Потом посмотрел на фляги с инициалами В.И.В. и весело спросил:
- А ты, Иван, я вижу, уже открыл сезон?
- Да-а ,- с достоинством протянул дядя Ваня. - Пять фляг вчера накачал с восьми семей. Сегодня продолжу.
Сделав паузу и окинув взглядом пасеку и донниковое поле, Иван Васильевич продолжил:
- Как в этом году всё дружно: и солнца в меру, и дождя. Всё растёт, цветёт. Урожай будет хороший. А поначалу, помнишь, Володя, лето, какое холодное было. И дождливое. Грамм триста в день, в лучшем случае, наши пчёлки приносили. А то и вовсе проедали – минус был. А теперь, - дядя Ваня оживляется, - наши «работяги» тащат и тащат. Все с обножкой. Люблю это зрелище. До пяти килограммов в день доходило.
У Ивана Васильевича один улик стоит на весах. Каждый день утром и вечером обход с журналом – записывает показания и определяет, как поработали пчёлы.
- Да-а, хороший год, - восклицает он.- Много будет мёда.
Иван Васильевич высок ростом – под два метра. Огромные кулачищи вызывают страх. Ходит большими шагами, решительно, немного прихрамывая. Глаза мрачно глядят, брови сдвинуты, словно он сердится. Внешне дядя Ваня суров, я даже поначалу побаивался его. Но это обманчиво. За внешней суровостью скрывается добрый, общительный и весёлый человек. Про таких людей обычно говорят, что это – душа компании. Его возраст движется к шестидесяти. Но он крепок, бодр, весел.
Бывало, Иван Васильевич подойдёт ко мне и игриво спрашивает:
- Ну, как , Вова, дела в школе?
- Да, хорошо, дядя Ваня.
- Книги читаешь? А писателей наших русских знаешь? – а сам украдкой подмигивает отцу. – Я вот много знаю наших писателей. Недавно перечитывал Пушкина , - он делает паузу, - Фёдор Фёдоровича.
Иван Васильевич смотрит серьёзно. Я не сразу понял шутку и поправляю его, рассеянно поглядывая то на смеющегося отца, то на дядю Ваню:
- Пушкина зовут не Фёдор Фёдорович, а Александр Сергеевич.
- Да что, ты? Наверно, я что-то напутал.
Вот такой он и был – весёлый, балагур. Любил и работать, и отдохнуть. « Мастер на все руки», - обычно говорят про таких: может дом построить, машину отремонтировать, всё, что угодно ему по плечу. Думаю, что только деревня может дать миру таких людей.
Иван Васильевич был центром, энергией пасеки. От него всё приходило в движение и держалось. Но важные, ключевые вопросы всегда решались мужиками сообща. Вообще, на пасеке царил дух демократии. Но всё же, если б Иван Васильевич был другим, может, и не было этой пасеки, не собрались бы мужики, однажды, вместе. И не продолжалось бы это целых пятнадцать лет. Но и после этих пятнадцати лет, когда отец перестал заниматься пчёлами, мужики во главе с дядей Ваней продолжали каждое лето кочевать по полям ещё лет десять.
- Иван, - отец открывает багажник нашей «шестёрки».- Мы тебе продуктов привезли – Валентина передала ( тётя Валя – жена Ивана Васильевича).
- Вова, отнеси пакеты дяде Ване, - обращается ко мне отец.
Я беру несколько пакетов, в одном из которых брякают банки тушёнки и консервы. Чувствую чудный аромат свежего хлеба. Сую нос в другой пакет и вижу три круглые буханки деревенского хлеба – Мария Андреевна испекла (мама тёти Вали).Он так не похож на стандартный «кирпичик» магазинного хлеба – очень люблю творение Марии Андреевны. Необыкновенно вкусно. Может потому, что этот хлеб, как бы сказали теперь – «ручная работа». А может, деревенские люди вкладывают душу в своё изделие, по старинке молятся при этом.
В третьем пакете замечаю колбасу, яйца, сыр, крупу.
- Спасибо, Вова. Ну, теперь можно жить дальше.
Иван Васильевич «дежурный» по пасеке. Это значит, что он постоянно находится здесь и следит за порядком, за пчёлами. Все остальные приезжают наездами – по выходным. Следующий «дежурный» по пасеке – отец.
Уже несколько лет, ну ,наверно, около пяти, я провожу дежурства с отцом. У папы - отпуск, у меня – каникулы. Три недели в лесу, на свежем воздухе, в окружении природы. И конечно, свежий мёд. Я давно перестал есть сахар. Только мёд: и в чай , и на хлеб намажешь, и просто съешь несколько ложек. После окончания сезона, в сентябре – октябре, отец всегда – уже по традиции – оставлял одну пятидесятикилограммовую флягу с мёдом дома – на еду. Сначала все домашние говорили, что «это слишком много», мол, «мёд из ушей полезет». Но к концу марта следующего года мёд добывали из фляги, соскребая его со стенок, поскольку она была пуста. Как сейчас помню, стояла она у нас в коридоре. Мёд накладывали из фляги в глубокую тарелку, которая никогда не бывала пустой, сначала черпаком – пока он свежий и жидкий, а потом, когда мёд загустеет взять его можно только ложкой или деревянной лопаткой.
Кроме Ивана Васильевича, отца и меня на пасеке имеется ещё несколько обитателей: дядя Вася, дядя Толя и , недавно присоединившийся, Юрий Николаевич. Хотя , прошу прощения, забыл о наших незаменимых охранниках – овчарках. У Ивана Васильевича крупная сука по кличке Дина - серая с черными подпалинами ( восточно-европейская), у нас – чёрный «немец» по кличке Сэм. Сэм только что приехал с нами, и Дина на правах хозяйки встретила его, мягко скажем, недружелюбно. На самом деле собаки знакомы чуть не с щенячьего возраста и отлично ладят друг с другом. Вот и сейчас, после десятиминутной «игры» в хозяйку пасеки Дина сменяет гнев на милость. И наши питомцы вовсю носятся по пасеке, дурачась и покусывая друг друга. Но подальше от ульев. То, что там опасно, они усвоили сразу, дважды повторять не нужно. Да, без собак было бы очень скучно. Однажды, я поймал себя на мысли, что разговариваю с Сэмом, как будто бы общаюсь с человеком – он всё понимает. Ну, собаки – это отдельная тема.
Вернёмся же к нашим пчеловодам. Так вот, сейчас их на пасеке пятеро. Каждый сезон , обычно в мае, они собираются вместе и кочуют по полям. У каждого свои пчёлы, свои ульи. И каждый ведёт своё хозяйство самостоятельно. Но выставляются на полях вместе, как единая пасека. Таким составом работают около трёх лет. Конечно, можно держать пасеку одному. Но возникает много проблем, с которыми трудно справиться в одиночку. Самое сложное – это переезды с поля на поле. С одной культуры, которая отцветает, на другую. На пасеке обязательно нужно находиться, ведь не бросишь её без присмотра. А законный отпуск всего двадцать восемь дней. Да и скучно одному.
В обязанности дежурного по пасеке входило приготовление еды. Иван Васильевич отправился готовить обед.
- Вова, - обратился ко мне отец. – Иди, помоги дяде Ване с обедом. А то нас сегодня здесь много собралось, всех надо накормить. Да и поработать с пчёлами дяде Ване нужно. Я пока переоденусь и начну с маленьких семей. Ты когда закончишь – присоединяйся.
- Будет сделано, - по-военному отчеканил я.
Еду готовим в большом котле литров на десять и кастрюле. «Кухня» находится в автобусе «Львов». Да,да. Именно, в автобусе - отработавший своё, списанный «пучеглазый» автобус. Еле заметны буквы на борту «Телевидение». В салоне убраны все сиденья. В нём находится всё пасечное «хозяйство» - пчеловодный инвентарь, продукты, кровати, газплита с баллоном и много, много других мелочей. Этот автобус, пожалуй, самое большое транспортное средство на пасеке. Но транспортное средство - громко сказано. «Пучеглазик» давно забыл, как это ездить своим ходом. Может передвигаться исключительно на жесткой сцепке, обозревая габаритные огни и стоп-сигналы впереди идущего грузовика. Но я думаю, такая «вторая» жизнь ему нравится.
В этом автобусе – старичке на плите мы с дядей Ваней и варим обед – в котле будет суп с тушёнкой, в кастрюле – гречневая каша. Сидим с Иваном Васильевичем за столом под навесом, чистим картошку на суп. Еда на пасеке, я вам скажу, необыкновенно вкусна. Так вкусно почему-то дома приготовить не получается. На столе перед нами маленький черно-белый телевизор, работает от огромного автомобильного аккумулятора. Антенна высоко на берёзе. Изображение немного рябит, показывают новости. Выступает министр.
- А я знаю его, - вдруг говорит Иван Васильевич, кидая картошку в кастрюлю.
- Кого? – удивлённо спрашиваю я.
- Да, вот его, в телевизоре. Учились в одной школе.
Не знаю, верить ему или нет. Шутник ещё тот. Но Иван Васильевич серьёзен. Продолжает:
- Приходим первого сентября в школу. Ему говорят: « Тебе в другой класс нужно – тебя оставили на второй год». А он отвечает : «Ничэго нэ знаю – адын год – адын класс». Вот так.
- Да не может быть, чтобы это был он. Может однофамилец?
- Вот, не верит, – обижается Иван Васильевич.
Отец переоделся в свой пчеловодный костюм. У отца – салатовый, у меня – голубой. Мама шила. Глухая рубашка с высоким воротником – стойкой на замочке под горло. Штаны с резинкой внизу, обтягивающей ноги. Ткань плотная. В знойный летний день жарковато, но зато жало пчелы бессильно против этой плотной материи. На руках – резиновые перчатки. Маски надеваем, затягивая верёвочкой по воротнику рубахи. Всё, готово. Можно приступать к работе. А в самом деле – настоящий пчеловодный скафандр получился. Если я не ошибаюсь, вся эта спецодежда – «ноу-хау» отца. Поначалу работали, в чём попало – старые рубахи, куртки, джинсы. Пчёлы заползали под одежду, жалили непрестанно. Постоянно слышались возгласы: «Ух, собака, ужалила». Или – «ах как больно». То Иван Васильевич подскочит, то отец, то дядя Вася. Домой приезжали с распухшими от «укусов» руками, ногами, а, бывало, и лицом. Представьте, что на следующий день кому-то надо идти на работу, а , извините, лицо распухло так, что и свои с трудом узнают. Конечно, «укусы» пчёл полезны. Но всё в меру. А, если это мешает нормально работать, нужно что-то делать. И , когда эти «пляски» с подскоками и восклицаниями достигли предела, отец придумал весь этот «прикид». Мужики сначала подшучивали, подтрунивали над отцом. Мол, пчёлы своего хозяина не должны жалить. Но не тут то было. В общем, со временем все облачились в такие костюмы.
Меня тоже пчёлы «кусали», очень больно. Хотя, пардон, не «кусали», а жалили. Это я запомнил в первый же год – всякий раз, когда я говорил, что меня «укусила» пчела, меня поправляли: «Не укусила, а ужалила. Пчёлы жалят». Причём, обычно пчёлы жалят, когда их случайно прижмёшь. Бывает, пчёлы нападают, защищаясь. Но это редко. Ужалив, пчела лишает себя жизни, в отличии от осы: вместе с жалом остаются и внутренности пчелы.
Папа очень увлечённо работал с пчёлами. Отдавал им всё своё время. Вся семья, так или иначе, была втянута в это дело. Отец начал заниматься пчеловодством, когда мне было лет девять или десять. Чем жил отец до пчёл? Как и все – работал с восьми до пяти. По вечерам – газета, телевизор, книга. Иногда, сходим в гости, кино, театр. Летом – дача. В общем, как у всех. Но вот появляются «они». И, как в рекламе – «всё меняется». Это начиналось скорее как хобби, как возможность занять себя. Но со временем стало больше, чем развлечение. Отец жил этим. Может возникнуть вопрос : «Да зачем столько времени тратить на этих пчёл? Поставил ульи с рамками. Пчёлы натаскали мёд. Ты его благополучно откачал и наслаждаешься жизнью». Я сначала тоже так думал, пока не окунулся в эту жизнь – жизнь пчеловода.
Кстати, некоторые так называемые «сезонные» пчеловоды так и делали: весной покупали пчёл, летом откачивали мёд, а по осени просто-напросто выбрасывали своих подопечных. И так каждый сезон. В этом случае напрочь отсутствует забота и любовь к природе. К пчёлам. Есть только экономическая составляющая – «выдоить» пчёл по максимуму. И точка. Нет никакого творчества. А, именно, творческая составляющая привлекала отца в этом бесконечно интересном деле – пчеловодстве. А ещё, конечно, забота о пчёлах. Как ребёнок играет в электронные игры, выращивая своего виртуального питомца, или , моделируя, собирает их конструктора «Лего» что-то необыкновенное, так и пчеловод, как творец, как художник или скульптор, создаёт пчелиную семью, уникальную и неповторимую. О него зависит какой будет пчелиная семья: сильной, способной прокормить мёдом себя и своего хозяина, или слабой, которая вряд ли «выйдет» после зимовки в следующем сезоне.
В отличии от «сезонных» пчеловодов, Иван Васильевич, отец и другие «наши» пчеловоды не выбрасывали пчёл осенью, а ставили их на зимовку в специально созданных для этого сараях, землянках. В деревне, где жила Мария Андреевна - тёща Ивана Васильевича, был сооружён зимовник для пчёл – «омшайник», как его называли – утеплённый сарай-землянка. Здесь и зимовали пчёлы Ивана Васильевича и отца. В самые лютые морозы температура внутри «омшайника» была плюсовой. Бывало, зайдёшь с мороза в зимовник, а там тепло. Слышен тихий гул – пчёлы не спят. Пахнет воском, прополисом.
Итак, мой папа очень творчески подходил к этому делу. Он буквально взращивал пчелиные семьи. На это уходил не один год. Отец очень радовался, когда слабая, почти не имеющая шанса на жизнь семья, через пару лет превращалась в сильную, мощную, с которой по количеству рабочих пчёл и приносимому мёду не было равных. И, наоборот, очень расстраивался и переживал, если из-за его неправильных действий, не вовремя сделанного осмотра пчелиной семьи, или какой-то оплошности, семья слабела. Причин к этому может быть множество: матка не сеет расплод, болезни пчёл, недостаток еды – медово-перговых рамок. Чем опытнее пчеловод, чем он грамотнее, тем его пчелиное хозяйcтво становится крепче и здоровее.
Отец очень бережно, даже деликатно, работал с пчёлами – снимал крышку с улья, подкрышник, подцеплял специальной стамеской рамки так аккуратно, чтобы лишний раз не побеспокоить пчёл, которые , кстати, очень чувствительны даже к небольшим ударам, шуму. И пчёлы, как дрессированные, казалось, подчинялись ему, словно говоря: «Ну, ты хозяин делай своё дело, а мы будем делать своё». Эти полосатые создания спокойно реагировали на вмешательство в свой улей со стороны отца. Они как будто не замечали его – продолжали улетать-прилетать, суетливо ползать по рамкам, закладывая пыльцу в ячейки. Даже, когда отец вынимал рамку из улья, рассматривая её, пчёлы продолжали свою привычную работу, ползая друг через друга, летая, жужжа. Если всё же папа случайно ударял чем-либо по улью, на секунду это вызывало дружный гул. Отец виновато говорил тогда: «Ну, ладно, не гудите. Я не специально». Вот так. Почти, как в цирке.
Обед почти приготовлен.Аппетитно побулькивает суп. Чаще это бывает суп-второе. Чего там только нет: и овощи, и содержимое пакета «Суп мясной с вермишелью», а главное – много тушёнки. Вот и сейчас поднимаю крышку – сверху в жире плавают куски мяса. Вы представляете, что это такое – запах тушёнки, приправ на свежем воздухе! Пробую. Очень вкусно.
- Ну, что, Вова, готово, - подходит Иван Васильевич. – Дай-ка попробую.
Пробует, закрыв глаза. Покачивает головой, морщась:
- Фу, не ешь этого, Вова.
- Опять Вы, Иван Васильевич, - притворно обижаюсь я.
- Да, шучу. Очень, очень вкусно получилось. Пальчики оближешь. А мы с тобой, глядишь, первоклассными поварами можем стать. Ладно, пойдем работать, - похлопывает меня по плечу дядя Ваня. – Вон, отец уже две семьи просмотрел. Специально начал со слабеньких. У них пока нечего качать. А вон те, - он указывает на «столбики» трёхкорпусных ульев в отцовский рост, - дадут много мёда. Сегодня качать будете?
- Да, сегодня. Отец, я смотрю, и палатку для медогонки собрал, пока мы обед делали.
- Ну, давайте, удачи.
Иду к наше «шестёрке». Там в пакете на заднем сиденье моё «обмундирование» - выстиранный, пахнущий свежестью пчеловодный костюм. В таком и работать приятно. Облачаюсь в него, надеваю маску, резиновые перчатки. Ну, всё, готов. Сегодня работа предстоит большая. Предыдущая неделя была очень хороша – пчёлы таскали мёд без устали. По словам «наших» пчеловодов рамки «ломятся от мёда».
Подхожу к отцу. Он стоит около выкрашенного в синий цвет трёхкорпусного улья. На земле замечаю дымарь, их носика которого тонкой полоской поднимается едкий дым – в нём тлеет чага – берёзовый гриб. Это для усмирения пчёл – они терпеть не могут дым. Возле улья стоят два черных чемодана на запорах, напоминающие мне чехол от музыкального инструмента, баяна , например. Эти чемоданы – незаменимое звено в цепочке действий по откачке мёда. Сюда пчеловод складывает свою «добычу» из улья. Они – чемоданы – своеобразные посредники между ульем с медовыми рамками и медогонкой. Сейчас в каждом из них по шесть рамок с вощиной или пустых рамок, которые уже были «в работе». Отец будет забирать медовые рамки для откачки, а взамен ставить в улей рамки из чемодана. Бывает, отец забирает из улья рамки, не ставя взамен других, а ждёт, пока я откачаю их. Моя задача на сегодня – натаскать в чемоданах рамок и откачивать мёд.
- Ну-ка, Вова, давай снимем верхний корпус, - говорит мне отец, когда я подхожу.
Берёмся за ручки-петли с двух сторон, поднимаем и ставим на подставку рядом. Улей тяжёлый, килограмм 50, а может больше. Попыхивая дымарём, отец аккуратно приподнимает положок – квадратную, хлопчатобумажную, плотную ткань, закрывающую улей сверху. Папе приходится приложить усилие, чтобы приподнять положок – пчёлы герметично прикрепили его к рамкам и улью. На положке видны коричневые полосы. Это прополис – очень полезный продукт пчеловодства.
Специальной стамеской с изогнутым концом отец подцепляет рамку. И вот на Божий свет появляется прямоугольник рамки, коричневый в середине от кишащих на ней пчёл и желтоватый по краям.
- Тяжёлая рамка, килограмма три-четыре, - отец держит рамку двумя руками за выступающие сверху кончики. – Вова, «подымарь» на них.
Я беру дымарь и «пыхчу» едкими струями дыма в середину рамки. Пчёлы в панике бросились к краям рамки, обнажив заклеенные светлым воском ячейки.
- Отлично. Великолепная рамка – почти вся «запечатана» воском. Берём. «Дымарь» на рамку, - обращается ко мне отец.
Я «дымарю», а отец большим гусиным пером, чтобы не повредить пчёл, бережно сметает их с рамки в улей. Через минуту на рамке нет ни единой пчелы, и отец отправляет её в ящик. Начало положено.
- Замечательная семья. Лучшая. В прошлый раз смотрел, в нижних корпусах было много расплода. Матка сеет и сеет Умница. Два года эта семья шла к такому уровню.
В последнее время папа стал проговаривать свои действия, высказывал вслух свои мысли. Может быть отец достиг того уровня, когда имел потребность учить своему ремеслу, а может быть, я подрос и теперь мог делать ту работу, которая раньше была мне не под силу. Но так или иначе, а папа постепенно стал делиться со мной своим уменьем, передавать какие-то тонкости, объяснять, показывать. Это произошло как-то постепенно, само собой. В детстве мне было скучновато на пасеке : отец часами делал обходы – ревизии пчёл, а я как подмастерье подавал ему инструменты, дымарь, приносил – уносил что-нибудь. Всё происходящее с пчёлами мне было непонятно и наводило скуку. К тому же «укусы» пчёл, прямо скажем, неприятное событие. Но со временем я втянулся. Взрослея, мне становилось интересным понять то, чем занимается отец, уяснить, как же это так устроено, что такие мелкие букашки приносят столько много вкусного и полезного мёда. Кто или что заставляет их так работать? Однажды, в детстве я спросил об этом отца.
- Не знаю, что тебе ответить. Так устроено в природе. Конечно, это чудо природы, что такие маленькие создания делают мёд. Ты, когда подрастёшь, узнаешь, что в природе много интересного, необычного.
Не без труда подтаскиваю к палатке тяжеленные чемоданы с рамками. В палатке, обтянутой материей, стоит медогонка на три рамки – большой металлический бак, где откачивается из рамок мёд по принципу центрифуги – механически с помощью рукоятки. Крутишь эту рукоятку, как будто вытягиваешь ведро с водой из колодца. Под отверстие внизу медогонки-центрифуги подставлена фляга. Аккуратно через плотно занавешенный вход протискиваюсь в палатку с чемоданами. Всё эти ухищрения для того, чтобы не запустить в палатку пчёл, следуемых за мной от улья. Но их немного, с десяток. Поправляю занавески на входе, убирая щели. Снимаю маску. Пчёлы в палатку не попали – вижу их тени под лучами солнца снаружи. В углу палатки побулькивает паровой нож – через него по впаянным трубкам проходит горячий пар из специального, герметичного сосуда с водой, стоящего на газу снаружи палатки. Нож должен быть постоянно горячим, тогда он без труда срезает воск с запечатанных медовых рамок – как будто погружается в мягкое сливочное масло.
Такой порядок откачки мёда, технические «придумки» пришли не сразу. В самом начале была одна медогонка на всех. Качали по очереди и на открытом воздухе. Нож для срезки воска держали в кипятке, который быстро остывал.
Можете представить, сколько вокруг кружилось пчёл – уйма, целый рой.
А сейчас – спокойно снимаешь маску и работаешь. Достаю из ящика рамку – тяжёлая, на 3/4 запечатана воском с обеих сторон. Срезать воск без сноровки, не имея опыта, не так то просто. Отец начал доверять мне эту работу лишь пару лет назад. Срезать нужно тонким слоем, не повреждая рамки. Веду нож от одного края рамки к другому, двигая нож вверх-вниз. По ножу текут янтарные струйки свежего, горячего от ножа, мёда. Срезанный, толщиной в пару миллиметров, похожий на бумажную салфетку, кусок воска падает в лоток для срезок. В два приёма срезаю одну сторону, аналогично – с другой стороны. Рамка отправляется в медогонку. Затем – вторая, третья. Не могу удержаться, чтобы не попробовать «срезку» - отправляю в рот несколько тонких кусочков воска, на которых обязательно остается отливающий на солнце мёд. Как же вкусен этот первый в том году мёд! Кручу рукоятку медогонки в одну сторону, затем – в другую. Рамки тяжёлые. Чтобы их не сломать, кручу медленно и всего несколько оборотов. Переворачиваю рамки и повторяю. Потом – быстрее. По краям медогонки на дно стекает мёд. Это первая качка в этом году…
Работа кипит. Одни рамки сменяются другими. Мелькают чемоданы – отец приносит новые партии рамок или я хожу за ними. Время идёт незаметно. Замечаю, что тени от берёз в палатке сместились, солнце уже не так ярко светит – дело к вечеру. В палатке стоят четыре полные мёда пятидесятилитровые фляги и пятая – под медогонкой почти полная.
- Вот, это последние, - отец принёс чемоданы в палатку. – Устал?
- Да, немного, - отвечаю, поправляя слипшиеся от пота волосы. – Пять фляг накачал, - констатирую.
- Молодец, - отец обнимает меня, похлопывая по плечу. – Хороший нынче год. Замечательный.
Папа выглядит уставшим – десять семей просмотреть за день – не шутка.
- Ну, я пойду, посмотрю напоследок молодую семью. А ты, Вов, заканчивай здесь, и будем собираться домой.
Донник отцветает. Решено через неделю переезжать на подсолнух. За сезон переезжаем раза три. Это очень хлопотное дело: собрать всё имущество, упаковать, вызвать грузовики (обычно, пару бортовых КАМАЗов) для перевозки ульев. Но самое тяжёлое и утомительное не сборы, а сам переезд. Часто приходится всю ночь проводить за рулём. Переезжаем только ночью, пока пчёлы не активны. Вечером с заходом солнца закрываем летки ульев и замазываем щели пластилином.
Переезды считаются лёгкими, если сухо. Сегодня как раз так. Ясное небо предвещает, что всё должно пройти спокойно. Но это бывает не всегда. Довольно часто обильные дожди делают деревенские дороги непроходимыми. Раньше мужики надевали цепи на колёса своих «легковушек», буксовали, выталкивали, выкапывали из грязи, «жгли» сцепление. Но всё равно побеждали грязь. Это был, как бы сейчас сказали, «настоящий русский экстрим». Со временем все обзавелись внедорожниками – ГАЗами, УАЗами. Обычно, списанными и восстановленными своими руками. После этого переезды даже в дождь стали более комфортными и менее проблемными. Хотя, переезд есть переезд. После любого из них, проведя бессонную ночь, отсыпаешься полдня.
Сейчас всё отработано до мелочей, как говорится – «потом и кровью», есть приспособления для погрузки ульев в грузовик. Все работают чётко и слаженно. А ещё недавно было по другому: никаких приспособлений, тяжеленные двух- или трёхкорпусные ульи ,под двести килограмм каждый, вручную грузили на борт грузовика. Ну, что, все мужики на пасеке здоровые, сильные. Поднять улей? Да, раз плюнуть. Конечно, если поднять один или два двухсоткилограммовых ящичка, это – ерунда. А, если их больше пятидесяти? В общем, надорвав спины, заработав грыжи, придумали нехитрое приспособление – тележка, на которой по пологим толстым доскам закатывали в кузов ульи. Всё гениальное – просто!
Сегодня с нами мой старший брат Эдик. Он учится в другом городе и не всегда может помочь. Пока отец закрывает летки ульев и готовит их к погрузке, мы с братом собираем всё наше «хозяйство» и складываем его в будку отцовского ГАЗ-66. Все на своих местах – работа кипит. Солнце садится, осветив напоследок берёзовую рощицу.
- Вова, Эдик, - обращается к нам отец. – Всё собрали? Молодцы. Давайте, помогите Ивану Васильевичу грузить его ульи в машину.
- Хорошо, пап, поможем.
Подходим к КАМАЗу, в кузове которого хлопочет дядя Ваня.
- Ах, ты, - восклицает Иван Васильевич, уклоняясь от внезапно прилетевшей пчелы и ударяя ладонью чуть выше брови. Берёт с улья маску и надевает её.
- Шальная прилетела или полезли из улья, - спрашиваю его.
- А сейчас посмотрю, - лукаво говорит Иван Васильевич, поднимая пчелу. - Точно, смотрите, это не моя пчела. Эдик! Смотри. Видишь, эта пчела в очках, а мои – рыжие. От вашего отца, стало быть, прилетела.
Эдик в недоумении. А я вторю дяде Ване:
- А, если от дяди Васи, то была бы лысой?
Мы смеёмся. Я уже как-то слышал эту пасечную шутку, придуманную, конечно, дядей Ваней – ведь мой отец носит очки, Иван Васильевич – рыжий, а дядя Вася – лысый.
Темнеет. Ульи погружены. Все готовы к переезду. Отец садится за руль ГАЗ-66, с ним – Эдик. Цепляем к нашему внедорожнику прицеп-телегу с ульями. Ну, тронулись. Отец с Эдиком впереди, я – замыкаю колонну на «шестёрке». Теперь самое трудное – не заснуть. Уже совсем темно. Два желтых луча фар выхватывают из темноты отцовский прицеп с рядами ульев. Радио шуршит. Отец едет медленно, километров шестьдесят в час. Плетусь за ними. Монотонность и неизменная картина телеги впереди усыпляет. Чувствую, что «клюю» носом. Чтобы не заснуть, обгоняю всю колонну, набираю скорость. Проехав пару километров, останавливаюсь. Выхожу из машины. Свежо. Ночь тихая. С неба холодно смотрят миллионы звёзд. Жадно вдыхаю ночной воздух с ароматом каких-то трав. Дорога пустынна. Вот, вдали показались огни «наших». У обочины потянуло сыростью. Наверно, где-то рядом озеро. Мне показалось, что слышу шелест камыша, в котором играет лёгкий ветерок.
Сажусь в машину. Пропускаю колонну и пристраиваюсь в хвост замыкающим. Временами проделываю тот же манёвр с обгоном, чтобы встряхнуться и не заснуть. Начинает светать – самое трудное время, когда не спал всю ночь. Тянет ко сну неимоверно сильно. Останавливаюсь, в очередной раз обогнав «наших». Умываюсь из бутылки, поливаю на шею, голову. Это взбадривает. До «пункта назначения» , говорят, уже недалеко – ещё около часа надо продержаться. Встаёт солнце – огненный шар. Нехотя показываясь из-за горизонта. У меня как будто открылось второе дыхание – сон прошёл, чувствую прилив сил. Колонна сворачивает с шоссе. Начинаются поля, засеянные золотистой пшеницей, проезжаем мимо деревень. Сворачиваем на просёлочную дорогу. Впереди желтеет огромное подсолнуховое поле – маленькие, низенькие подсолнухи, будто таращатся на тебя тысячами чёрных глаз из-под жёлтых ресниц. Вскоре останавливаемся. Переезд закончен. Осталось выставить ульи и открыть летки. И спать, спать…
Спустя неделю приезжаем с отцом вновь на пасеку. Начинается наше дежурство. У меня – каникулы, отец – в отпуске. Мы проведём на природе три недели. Это классно. С нетерпением ждал нашего дежурства. Мне было лет девять или десять, когда отец впервые взял меня с собой дежурить. Помню, как я был сначала разочарован и, как быстро улетучились мои детские романтические представления о жизни на пасеке. Это сейчас на пасеке царит какая – никакая, а цивилизация: газовая плита для приготовления еды, будка автомобиля, в которой можно комфортно спать, внедорожники, которым «море по колено». А раньше жизнь на пасеке походила на турпоход – жили в палатках, еда готовилась на костре. Мне, городскому мальчишке, сначала пришлось не сладко. Ведь, честно, я почти ничего не умел делать. И очень долго у меня дело не ладилось, всё валилось из рук. У отца не всегда хватало терпения спокойно смотреть на мои «ляпсусы», бывало, ругал меня. Конечно, было обидно. Но сейчас понимаю – это заслужено. Отец многому меня научил, и я благодарен ему за это. Бывает, ловлю себя на мысли, что мои умения, навыки, знания отчасти коренятся там – в далёкой теперь пасечной жизни.
Очутившись на пасеке, я быстро избавился от лени, желания увильнуть от работы. Ведь, кроме отца было ещё четверо мужиков. Я не мог «ударить в грязь лицом». Это была самая настоящая школа – школа жизни. Я очень старался : со временем научился и быстро чистить картошку, и варить обед, мыть посуду. Освоил разные походные хитрости – ставить палатку, разводить огонь, делать «холодильник» для хранения продуктов – большую, чуть не с мой рост, яму.
Особенно, как и любого мальчишку, в пасечной жизни меня привлекала возможность поездить на отцовских «Жигулях». Отец охотно учил меня и позволял проехаться по сельским дорогам. Так, лет в одиннадцать, я научился водить машину. Это моё умение не раз пригождалось, когда наш «жигуль» сидел в грязи по самые пороги. Отец сажал меня за руль, а сам по колено в грязи выталкивал машину. Да, сельские дорожки в распутье – не для «Жигулей». Но, когда на пасеке кончается вода, волей – неволей приходится ехать в ближайшую деревню.
С чем можно сравнить жизнь на пасеке? Турпоход? Выезд на природу? Пикник? Нет, это гораздо больше. Ведь ты не праздно отдыхаешь на природе. Здесь пасека, пчёлы. И благодаря этому, природа воспринимается по другому. Вдруг, понимаешь, что трава, деревья, пчёлы и ты сам – одно целое. Бывало, встаёшь утром. Часов восемь. Пчёлы ещё не летают. Одна-две видны у летка. Только просыпаются. Подходишь к полю, куда направлены летки всех ульев. Днём здесь стоять нельзя – пчёлы , как пули летают туда- сюда – то на работу, то с работы. И лучше не стоять у них на пути. А сейчас раннее утро. Розовое море клевера слегка покачивается и волнуется лёгким ветерком. Где-то далеко у горизонта виднеются рощицы – это другой конец поля. А между нашими берёзками и рощицами на горизонте – ворсистый огромный ковёр. Такое может сделать только природа. Солнце как будто было раньше частью этого ковра и теперь, отделившись, висит у горизонта.
На последней неделе нашего дежурства на пасеку приезжает недавно женившийся Эдик с молодой женой Людой. Они гостят у нас – каникулы в институте. Вспоминаю, как Эдик впервые приехал на пасеку. Давно это было. Я тогда считал себя уже опытным – «стреляный воробей», на моём счету не менее десятка «укусов» пчёл. А его счёт ещё не был открыт. Эдик во что бы то ни стало, решил исправить положение.
- Меня обязательно должна ужалить пчела. А это не больно, Вова?
- Ну, неприятно, конечно. Да зачем тебе это?
В разговор вступает Иван Васильевич:
- Эдик! Тебя не жалила пчела? , - хитро говорит он, подмигивая мне. – Это нужно исправить.
- Ага, - говорит брат и бежит в сторону ульев.
Через пять минут довольный показывает «укус» на руке – «принял «боевое крещение».
Эдик и Люда вернулись из леса с полными вёдрами каких-то невиданных грибов.
- Вы, что, поганок набрали? – спрашивает отец. – Это что за грибы?
- Коровники. Люда их готовит – пальчики оближешь, - отвечает брат. – Только вымачивать нужно сутки.
- Ну,ну,- недоверчиво проговорил отец.
Обычно грибов в лесах около пасеки было множество. Их и жарили, и варили, и сушили, и даже солили. Но в этих лесах грибов почти нет, только коровники, которые мы не считали съедобными.
На следующий день Люда пожарила «поганки». Очень вкусно. Как будто ешь подберёзовик или подосиновик. Вот так – век живи, век – учись.
Сидим за столом. К нам присоединяется Иван Васильевич.
- Ох, Люда, мастерица. Как вкусно готовишь. А где вы, скажите, подберёзовиков нашли? Я весь лес облазил – одни сыроежки попадались. Старый слой, видно, отошёл. Нет грибов, - говорит он, уплетая Людины коровники.
- А, ты, Иван не подберёзовики ешь, - говорит отец. – Дай-ка мне , Люд, ещё добавки. Спасибо. Ты, Иван, видел повсюду такие бурые «поганки», да, вон, такой гриб под берёзой около автобуса растёт.
- Ну, видел, - не поднимая глаз от тарелки, говорит дядя Ваня.
- Так это и есть «подберёзовики», которые ты сейчас аппетитно уплетаешь.
Иван Васильевич на секунду перестал жевать. Вопросительно обвёл всех взглядом.
- Подшутить решили? – он неодобрительно покачивает головой.
- Да, правда Иван Васильевич, - вступает в разговор Люда. – Это не подберёзовики, а коровники. Мы с Эдиком их вчера набрали, сутки в тазу вымачивали. А сегодня – пожарили.
- Вы, правда, меня не разыгрываете? - смягчился дядя Ваня. – Так. За такие кулинарные способности Люды, да и за знакомство, надо выпить. Вова, принеси, пожалуйста, «винт» из моего ГАЗика, за сиденьем.
Я иду к ГАЗ-69 Ивана Васильевича и нахожу за водительским сидением литровую бутылку с жидкостью, по цвету напоминающую коньяк . Это и есть «винт» - знаменитый самогон Ивана Васильевича.
- Вот, спасибо, Вова. Ну, что, трудный день позади, можно по паре рюмочек. Ну, Эдику с Вовой я не налью, - хитро говорит он. - Их сегодня пчёлы не кусали, значит, лечится «винтом» не надо. Так?
- Вообще-то, кусали, - поддерживаем словесную игру Ивана Васильевича. Показываем якобы «укусы» пчёл. – Так, что , дядя Ваня, нам полагаются «боевые».
- Ну, ладно, уговорили, - говорит Иван Васильевич.
Дядя Ваня сегодня «в ударе», да и пара рюмок крепкого «винта» дают себя знать.
- Вот, ты, Люда, знаешь, Пушкина? - начинает слегка повеселевший Иван Васильевич.
- Это не Фёдора ли Фёдоровича, - вставляю я.
- Точно. И его знаменитые произведения «Капитанская бочка», «Медный задник».
Люда смеётся, наслышанная о талантах дяди Вани. А он продолжает:
- А , вот, я вам, ребята одну страшную историю сейчас расскажу. Иду я как-то домой. Темно, поздно уже. А на встречу мне старуха, такая страшная – страшная, - делает паузу, выжидающе смотрит на нас.
- Ну, и что дальше? – спрашиваем.
- Что, что. Смотрю я, значит, на неё, ага, а у неё, представь, вся спина сзади и пятки назад. Во как.
Дружно смеёмся. Засиживаемся дотемна. А дядя Ваня всё рассказывает и рассказывает всякие «страшилки» и байки. Весело с ним.
Заканчивается очередной пасечный сезон. Скоро будем увозить пчёл в деревню на зимовку – к Марии Андреевне. Какое-то время ульи будут стоять на улице – до первых холодов. А потом их поставят на «зимовку» в «омшайник». С большой теплотой вспоминаю деревню, Марию Андреевну, тётю Валю. Очень добрые, гостеприимные. В небольшом доме Марии Андреевны всегда уютно и тепло. В углу – образок, на который крестится Мария Андреевна. В зимние вечера, когда мы приезжали подкормить пчёл, входишь с мороза в дом, о там тепло, весело потрескивают в печке дрова. На столе ароматный свежеиспечённый Марией Андреевной деревенский, круглый хлеб. И еда – суп, картошка, мясо – всё очень вкусное, необыкновенно. А ещё вспоминаю подарок Марии Андреевны – тёплые носки из овечьей шерсти, заботливо связанные для нас.
Однажды, часть лета я провёл в этой деревне. Мне было лет тринадцать. Тогда я научился косить. Был самый разгар сенокоса. Каждый день тётя Валя, Мария Андреевна и я ездили на покос. Долго не давалось мне это не хитрое, на первый взгляд, дело – то конец косы зароется в землю, то срезаю только самые верхушки.
- Ничего, парень, получится у тебя, - говорила Мария Андреевна, протирая «литовку» пучком травы. Брала точильный камень-лодочку и быстро-быстро водила им по косе – вжик-вжик, вжик-вжик.
- Ты, смотри, Вова за мной, - говорила Мария Андреевна, ловко орудуя, косой, оставляя после себя тропинку и рядок скошенной травы слева. – На «пятку» косы нажимай и телом работай.
Я упорно продолжал, хотел научиться, но лишь на третий день стало немного получаться. К концу покоса тётя Валя говорила, что не каждый деревенский умеет так хорошо косить, как я.
Воистину, щедрая и богатая природа в тех местах. По склонам оврагов, где когда-то плескалась вода, среди берёз и осин мы с тётей Валей собирали белые, подберёзовики, маслята, подосиновики. В берёзовых рощах неподалёку от деревни, куда ни ступишь – холмик – крепкие грузди. В небольшой, местами шириной в пару метров, речушке водились щуки. Да, деревня…
В середине девяностых отец отходит от, казалось, любимого занятия – пчеловодства. Смутное время. Всё меняется – страна, люди. Очень бурно. Много тому причин. Отец всё продаёт – пчёл, инвентарь. Наверно, если бы папа тогда продолжал заниматься пчеловодством, я бы втянулся в это дело. Всё к этому шло. Отец даже поговаривал о том, чтобы выделить мне одну-две семьи. Но, к сожалению, так не произошло.
В последний раз приезжаем в деревню – забрать последние вещи. Мария Андреевна вышла на крыльцо проводить нас.
- Вы приезжайте к нам. Просто так, в гости.
- Хорошо, Мария Андреевна, спасибо. Обязательно как-нибудь приедем.
Это было пятнадцать лет назад. Я так больше и не был в деревне. И отец, наверно, тоже. Хотя, порой, так хочется съездить туда, увидеть всех этих добрых людей. И, конечно, услышать это знакомое, характерное жужжание.