( все даты - по старому стилю )
На Анну тёмную, 9 декабря, решил Гаврила ехать в лес по дрова. Был бы жив Пантелей - подождали бы другой погоды, потеплее. Успели бы навозить и дров и сена... А теперь надо спешить: на одни руки остаётся ещё много зимних дел. Прошлый год эти дела распределялись как-то между Пантелеем и им, Гаврилой. А теперь - нет. Данька - помощник, а не работник.
На себя расчитывай, Гаврила.
В самый короткий день в году много не навозишь, но одну ходку они сделают. В темноте за дровами не ездят, а потому Даньку подняли позднее, дали выспаться. Позавтракали затемно.
Завернули в холстину хлеба, да сала - готовы. Аграфена упрекнула было мужа за сало, пост
мол. Пост-то пост, да мороз не прост, он свою волю диктует. Пошли. Гаврила - в валенках, Данька - в сапогах, подаренных отцом в прошлый март на вырост.
- Околеешь!
Гаврила вытащил из-под лавки старые подшитые валенки Пантелея:
- Надевай!
- Не надо, - заупрямился Данька.Уж больно сапоги нравились.
- Прямо в сапогах ныряй, - улыбнулся Гаврила.
Вот это - дело другое: Данька с радостью влезает в дедовские валенки.
Вышли из избы - будто опалило холодом.Аграфена в овчиной шубе, накинутой на плечи,шепнула Гавриле: "Ты там... не шибко...", имея в виду Даньку, а громко благословила:
- С богом, мужички-работнички!
И перекрестила.
Орлик, заиндевевший от мороза, встретил работников ржаньем и ударом копыта: "Поторапливайтесь! Замёрз я!" Гаврила похлопал Орлика по холке, дал ему кусочек хлеба
и пошёл открывать ворота. Затем бросил в сани жердину и охапку сена, подоткнул под Даньку
полы старого дедовского полушубка, сел сам. Поехали.
Утро наливалось светом медленно, будто нехотя. Орлик легко нёс сани по наезжаной дороге
к чернеющей вдали полоски леса. Небо было чистым, обещая морозный солнечный день.
- Батя, - сказал Данька. Голос его был ещё ломким от возраста, а потому - непривычным:
басил, соскальзывая на фальцет, выравнивался. Да и "батя" - новое в его языке слово.
Раньше называл "отцом" или "папкой".
- Батя, звёзды это - что? Отчего звёзды?
Гаврила кряхтит: вот и Митяй Кулыгин в прошлом годе о Покрове - так же... Учиться надо...
- Отчего, отчего... От бога. То - риза его, украшенная алмазами.
- А месяц?
- Месяц? Месяц - пуговка на этой ризе. Учиться надо было, знал бы.
Незаслуженно, ох, незаслуженно укорил Гаврила сына. Сам ведь не отдал. Жизнь...
Понимал Гаврила: без грамоты человек - только наполовину человек. Но жизнь - посильнее желаний будет.
- А зачем? - подумав, ответил Данька. - Ты ведь неграмотный, а всё знаешь.
- Дык... - нечего было сказать Гавриле, нечего.
Возле делянки, заваленной снегом, Гаврила остановил коня, выбрался на обочину и с
треском провалился в снег. Под верхним слоем снега был ледяной панцирь, а затем снова снег. Вывалился из саней и Данька. Срубленные стволы были в отдалении, к ним лучше подъехать, чем таскать стволы, надрывая пупок. Гаврила взял из саней жердину и пошёл к делянке, ломая своим весом и жердиной скрытый лёд.
- Зачем так делаешь, батя! - кричит Данька
Его крик в тишине разносится по лесу эхом, пугает сороку. С ветки сыплется морозная снежная пыль. Она золотится в лучах выкатившегося солнца и Данька замирает от восторга.
- Чтобы Орлик бабки не посёк! - кричит в ответ Гаврила.
- Э-э-эй! - кричит ещё раз Данька и увязывается за отцом.
- Погоди! Успеешь находиться! - останавливает его Гаврила.
Но через мгновение передумывает: пусть устанет, это хорошо, это нормально для мужчины.
И Данька пошёл вперёд ледоколом.
К полудню брёвна стаскали и увязали в санях. Изнемогли - в стельку. Ходить по глубокому снегу было тяжело, изнурительно. Пар валил от обоих. Но дело надо было делать и они его закончили. Вытащили воз на дорогу, дали Орлику сена, а сами уселись на брошенный полушубок..Гаврила вытряхнул изо всех валенок набившийся снег. Переобулись.
Лизали снеги и с трудом ели хлеб с салом.
Дорога домой всегда короче. Пока ехали зимним лесом, Данька, сидя на брёвнах, командовал Орликом. По узкой дороге ехали не спеша, Гаврила тащился позади,чтобы не попасть под гружёные сани, если вдруг перевернутся. Но как только выехали на шлях,
Гаврила взял вожжи в руки и пошёл рядом с санями, уже не боясь оступиться в глубокий сугроб.
Данька смотрел на бескрайние белые холсты зимы и думал, размышлял. "Вон - сорока пошто
не летит в деревню?.. Дороги, тропы, тропиночки. Каждая не зря протоптана. Даже у зверей и птиц - свои тропинки. Вон заяц пробегал, а вот - лиса, а это - собачьи следы. Или волчьи?"
Орлик тревожно всхрапнул.
- Батя! Это - волки?
От скрытого за поворотом села по белу полю бежала цепочка серых. Бежала не навстречу,
а к ближайшему перелеску. Но Орлик заволновался.
- Не боись, Орлик, они уже с добычей! А ты, Данила, спрыгивай. Пусть волки видят, что нас двое. Волк - умная зверина. Но!
"Однако зверь нахальничает, - подумал Гаврила. - Зима такая".
А "зима такая" ещё и до середины не дошла.
Что будет?
И опять вспомнилось о хлебе.