- А я вот всего боюсь. Я страшная трусиха.
- Да, я это заметила.
- Хотя, когда случается то, чего боишься, это оказывается совсем не страшно, - философски замечает Эмма.
- Это точно! – пылко поддерживает её Мара.
Ободрённая реакцией своей новой знакомой, Эмма продолжает:
- Я, например, уже несколько раз умирала.
- Ты? – приходит черёд удивляться готической девушке.
Эмма молча задирает рукав кофточки и показывает поперечные шрамы на внутренней стороне запястья.
- А из-за чего ты всё это делаешь?
- Да так.
- Колись уже, раз начала.
- Ну, короче, жизнь – дерьмо… потому что.
- Ясно, а на самом деле?
- Ну, короче, я не знаю, почему так делаю, - серьёзно отвечает Эмма. – Умом я понимаю, конечно, чем это может закончиться. Но кто-то иной словно подталкивает меня. Это какое-то наваждение. Понимаешь…Мне сегодня даже хотелось… прыгнуть вниз.
- Что, без всякой причины?
- Ну почему без причины? Из-за любви, ясное дело, - горестно вздыхает Эмма и добавляет, - неразделенной.
- К этому монстру? - уточняет Мара.
- Ага. Я на него запала, а он меня забанил.
- За что?
- За то, что я курю. Лучше бы сам пил, да курил. Может быть, тогда бы и разрешал мне всё.
- А мне зато никто ничего не запрещает, - хвалится Мара, - что хочу, то и делаю.
- Классно тебе. У тебя, случайно, не будет сигаретки?
- Я не курю.
- Как это? – недоумевает Эмма.
- А вот так. Как видишь, не сложилось.
- Чё, серьёзно?
- Серьёзно. Со мной ведь никто не дружит. Вот и некому было научить.
- А пиво хоть пьёшь?
- Даже не пробовала ни разу.
- Да, ладно. Так не бывает.
- Бывает. Я ненавижу пиво и водку!
- Ну ты даёшь! Может, скажешь ещё, ни разу ни с кем не целовалась?
- Нет, - коротко отвечает Мария.
- А про тебя говорят, что ты чуть ли не трахаешься на могилах.
- Я слышала, что про меня говорят. Поэтому и избавила себя от общения со всеми, чтобы этого не слышать.
Мара демонстративно ускоряет шаг. Эмма догоняет её.
- Мара, извини, я не хотела тебя обидеть. Просто я хотела о тебе больше узнать. Ведь о готах всякое болтают… и что у них постоянная депрессия…
- Сейчас у всех великая депрессия, - недовольно отвечает Мария.
- Ну, это точно, - соглашается Эмма, останавливаясь возле табачного киоска, - подожди секунду.
Наклонившись к окошку, она требует:
- Пачку Марлборо.
- А тебе 18 есть? – спрашивает киоскёрша.
- А чё, я так молодо выгляжу? Женщина, вы что? Я школу уже давно закончила. И на сигареты, по крайней мере, могу себе заработать.
На тарелочке в окошке без дальнейших разговоров появляется пачка сигарет. Эмма тут же раскрывает её, вынимает сигарету, щёлкает зажигалкой и закуривает. Они идут дальше.
- А у тебя из-за чего депрессия? – продолжает Эмма прерванный разговор. - Тоже из-за любви?
- Скорей, из-за её отсутствия. Из-за того, что я никому не нужна! – резко отвечает Мара.
- Как это никому не нужна? А родителям?
- Отец бросил меня, когда мне было полгода, и с тех пор ни разу не заявился. А мать с тех пор бухает по-чёрному. И на меня ноль внимания, как будто я ей неродная. И зачем она меня только рожала? Тем более, что я её не просила.
Они сворачивают на улицу Столетова, деревенскую улочку, до сих пор ещё незаасфальтированную, на которой старые хибары за покосившимися деревянными оградами соседствуют с крутыми особняками за высокими кирпичными заборами.
- А мне нравится твой готический стиль. Тебе, кстати, очень идёт быть готкой, - переводит Эмма тему.
- Во-первых, не готкой, а готессой, - покоробившись, поправляет её Мара-Мария. Её всегда коробит, когда она слышит слово «готка» в свой адрес. – А, во-вторых, разве по мне не видно, что я черное чмо, и все, кому не лень, только и делают, что называют меня чёрным чмо?
- Просто тебя никто не понимает.
- Это точно. Со мной ведь никто и не дружит, у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. Мне ни с кем неинтересно. Все такие тупые… Я не про тебя, - спохватывается она.
Эмма неожиданно прерывает её:
- А хочешь, я буду твоей подругой?
Мария благодарно кивает. В левом глазу её неожиданно вспыхивает слезинка. Она тут же вытирает её рукой. Готессам непозволительно плакать, в отличие от эмочек. Эмма замечает характерное движение рукой и улыбается.
- Жаль, что со мной нет моего розового платочка.
- Да это мне так …что-то…
- А знаешь, – предлагает Эмма, - если хочешь… я могу с тобой за компанию пойти даже на Девичью.
- Нет, - останавливается Мара-Мария. - Тебе туда нельзя. Что скажут твои родители?
- Отец ничего не скажет. Потому что у меня его тоже нет. А мать пашет в две смены. Ей тоже не до меня. Ей лишь бы денег заработать.
- Нет. Тебе лучше вернуться. Я не могу взять на себя ответственность за тебя. Там не всё так просто.
- Но мы ведь…как бы уже подруги, - намекает Эмма. – Возьми меня с собой. Мара, ну, пожалуйста.
- Только не сегодня.
- Почему?
- Сегодня Вальпургиева ночь. И на горе будет полно народу.
- Вот и хорошо. Когда много людей, не будет так страшно.
- Наоборот. Чем больше людей – тем страшней. Ты же не знаешь, что это за люди. Среди них много тёмных.
- Но ты же сама к ним относишься.
- Я – другое дело. А новичкам туда сегодня лучше не соваться.
Улочка пошла под уклон, дома поползли вниз, - и вот уже с улицы видна зелёная верхушка Девичьей горы и пять вышек, выкрашенных в красно-белые цвета: четыре по бокам и пятая, самая высокая – в центре. Издали кажется, что они служат опорой для огромной воздушной пирамиды, чьи стены проницают.
- Да мы уже почти пришли. Вон уже Девичья видна.
- Нет, не упрашивай.
- Если хочешь знать, - обижается Эмма, - я и сама могу туда пойти… да одна боюсь.
- Ну, ладно, - соглашается Мара, - идём. Но если Девичья тебя не примет, пойдёшь домой сама. Обещаешь?
- Обещаю. А что значит, не примет?
- Скоро узнаешь.
Мара-Мария усмехается своей коронной готической ухмылкой, выдыхая беззвучное «ха-ха». Из её наушника едва слышно доносится:
«…Давай вечером умрём весело, поиграем в декаданс».