Я почти не помню этого ; во мне остались скорее не воспоминания, а ощущения пережитого. Все остальное ; со слов матери.
За отцовым домом, вплоть до Украинского бульвара, был большой район Луговых переулков, застроенный старинными, конца XIX ; начала ХХ века домами9. В нем было четыре параллельных Луговых переулка и три Бородинских. Один из них (Четвертый Луговой) проходил перед отцовым домом, куда выходили его парадные двери. А в сторону новопостроенного Кутузовского проспекта - черные. Вполне возможно, что когда-то этот район заселялся работниками близлежащего Трехгорного (по советски - Бадаевского) пивзавода открытого в 1876 году, поскольку уничтоженная ныне Вторая Бородинская упиралась точно в контору пивзавода.
Отцов дом стоял особняком - самым последним по счету и самым новым по времени - его построили только в 1926 году. Видимо для руководства, поскольку помимо газа и электричества в квартирах были кухни, рукомойники и туалеты. Типичный американский многоквартирник, как тех, что были построены на Новых домах.
Райончик этот был, судя по сохранившимся фотоснимкам, довольно неказистый, но, как зачастую бывает, очень тихий, спокойный, милый ; то, что называется ; для людей. Район соразмерный человеку. Без высоких потолков, громадных фасадов, широких улиц. В большинстве своем, двухэтажный, конечно не в три окошка, как в деревенских домах (все-таки столица, хоть и постыдное Замоскворечье), но в пять-шесть, а иногда, и в восемь. В какой-то песне мне довелось услышать фразу «улочки-шкатулочки» ; очень точно описывающую подобную застройку. Когда домик по фасаду раза в два больше своей высоты, из-за, практически обязательного, слухового (мансардного) окошка и четырехскатной кровли, он действительно напоминает шкатулку или старинный ларец. Недаром в каком-то музее я видел ларчики, разрисованные под домики - с нарисованными дверями, окошками, выглядывающими из них дамами и даже кошечкой на крыше.
В конце 50-х годов застройку Луговых переулков пронзил Кутузовский проспект ; логическое завершение Воздвиженки, чтобы там не говорили любители истории и полуразвалившихся зданий, сткавший парадным въездом в Москву для гостей из Европы. Вся непрезентабельность этого районе сразу же была надежно упрятана за помпезными высокими домами, как Кутузовского проспекта, так и Доромиловки. Стоя возле витрины «Дома игрушки» на широком проспекте с красивыми домами, трудно было поверить, что за углом находятся закопченные, краснокирпичные, корпуса карандашной фабрики «Сакко и Ванцетти» и Бадаевского пивзавода10. Точно также был запрятан и район Луговых переулков между Кутузовским проспектом и Дорогомиловской улицей.
Но в начале 60-х годов на его месте решили построить городок для иностранцев11. Поэтому вся старая застройка была снесена и на ее месте выросли новые дома, какого-то казарменно-безликого свида, обнесенные высоким забором с колючей проволокой поверху. Ненамного привлекательнее старых, если даже не менее. только что повыше, да поновее и, естественно, со всеми удобствами. В эту «резервацию» не сразу, но все-таки попал и отцов дом. В 1976 году там еще жили простолюдины, а, приехав посмотреть на него в середине 1980-х годов, я увидел в окнах какие-то черномазые рожи. Зато появились выносные лифты, а к торцу подоткнули восьмиэтажную кирпичную пристройку. Помимо этого, как я узнал позднее, в квартирах сделали ванные комнаты. В начале 2000-х годов, его снова заселили русскими, видимо посчитав неуместным предоставлять такой хлам иностранцам. Ну, а своим, как говорится - любое дерьмо сойдет.
Не графья!
Теперь этот дом представляет собою анекдотическое зрелище. Восьмиэтажная пристройка, вместе с бывшим переулком, по-прежнему, находится в ведении дипкорпуса, поэтому его парадные двери заделаны, а вход-выход организован через черные. Восточные окна смотрят на глухой забор и моток колючей проволоки над ним - великолепное зрелище.
И вот, в 1964 году, приступили к массовому сносу зданий. По-советски! То есть - с размахом и бестолково. И, естественно, без какого-либо внимания к окружающим. Стройка даже не была обнесена забором. А о защитном дождевании невозможно было и помышлять. Вся округа походила на зону боевых действий. Какие-то дома были начисто снесены, зияя ровными площадками, другие - полуразрушены и представляли собой огромные кучи мусора, а кое-какие еще гордо возвышались среди развалин, как последние, оставшиеся в живых на поле боя, солдаты, среди множества убитых и умирающих. Мать волей-неволей была вынуждена, гуляя со мною, проходить посреди всего этого, ибо парадные двери дома выходили именно в эту сторону, а черные были наглухо заколочены.
Итак, мы вышли из нашего подьезда и повернули к Кутузовскому проспекту. Не знаю - может моя мать недоглядела, а вероятнее - и не хотела глядеть. Замечу, походя, что она не то чтобы не внимательная, а смотрит, что называется, в себя, обращая внимание лишь на то, что лично с ней связано. Меня она держала за руку, поэтому зачем ей нужно было смотреть по сторонам?
А следовало бы!
Поскольку, при сносе зданий, машина, огромной чушкой, тюкала по стенам отчего здание складывалось, как карточный домик. При этом разносился ужасающий шум, чем-то похожий на звук лавины и поднималось громадное облако пыли, накрывающее собою все вокруг. Я, неоднократно, сидя на окне, видел, как под пылью исчезал двор и наступала тьма. Но, слава богу, ветер в эти дни был довольно сильный и пыль быстро выдувалась, напоминая о себе лишь неприятным привкусом во рту и хрустом на зубах.
К несчастью, мы оказались на улице в тот момент, когда довольно большой двухэтажный дом, после нескольких ударов, наконец рухнул. Я плохо запомнил эту картину, зато хорошо запомнил ужас, охвативший меня от вида и, особенно, гула разрушающегося здания. Дети, в отличие от взрослых, по неимении жизненного опыта, живут более инстинктом, чем разумом. Грохот сыпящихся кирпичей и хруст ломающихся деревянных перекрытий произвел на меня впечатление предсмертного крика. Я не понял, но ощутил ; здесь пахнет смертью. Мне стало страшно. А когда я увидел, как со стороны рухнувшего дома, на меня надвигается туча пыли, закрывающая желтогрязным покрывалом, солнце, небо и все-все вокруг, то не выдержал, вырвался из мамкиной руки и побежал, как угорелый, домой. В Убежище, в подъезд, в подъезд, чтобы не видеть и не слышать, как убивают дома, спастись от смерти, шагающей по нашему району...
Мать утверждает, что я пришел в себя только часа через два.
С той поры, я не могу спокойно видеть как ломают дома ; затаившийся в глубине души, с детской поры, страх, вырывается наружу и, как я не сопротивляюсь, как не объясняю себе безрассудность такого поведения, меня охватывает ужас. Отвратительно и неуютно я чувствую себя среди развалин или покинутых людьми домов. Для меня одинаково, что зайти в полуразвалившийся дом, что покопаться пальцем в глазницах полуразложившегося трупа ; такое же неприятное ощущение тленности, брезгливости и отвращения, смешанного со страхом, которое сковывает члены и пробегает холодком по спине. Как будто бы ты прошел по собственной могиле.