Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать:
«Чудо — есть!»
Максимилиан Волошин
Думаю, каждому в жизни дается хотя бы одно чудо. Дабы поверили в высшую силу, вершащую наши судьбы.
Не всегда мы распознаем это, как Знак, часто относим к стечению обстоятельств, лишая себя тем самым радости – как ребенку к плечу отца дается нам возможность прильнуть к Высшему.
Были такие моменты и в моей жизни.
Детское
***
Это случилось зимой. Мне было года три. Вместе с дедушкой мы шли мимо Дворца культуры. Тогда были другие зимы – машин немного, и снег - белейший, сугробы – почти высотой в человеческий рост. А в тот день еще и сильная метель, вихри снега – натурально завивающиеся, подобно фигурам, возникающие перед тобой - вдруг.
И хотя я крепко держалась за дедушкину руку, один из таких вихрей – подхватил меня и пронес несколько шагов.
Невозможно забыть ощущение, когда тебя подхватывает и несет – воздух. Кажется, еще миг - и сольешься с метелью, растворишься в ней. Полнейшая сопричастность с миром.
***
На ладонь легла звезда. Она была величиною как раз с мою детскую ладошку, о пяти лучах, яркого голубого цвета, сияющая, горячая. Был поздний вечер, я стояла на террасе и держала звезду.
Так поздно меня выводили на улицу только, когда мне становилось плохо. Я постоянно болела, и спутниками лечения были тошнота и сердцебиение. Меня закатывали в бабушкину шаль, и сажали на террасе – дышать.
Тогда и опустилась ко мне звезда. С нею так хотелось поиграть! От нее было так тепло рукам, которые перед тем мерзли от сердечной слабости.
-Звездочке будет плохо тут, - сказала мама, - Ей надо жить в небе, ее нужно отпустить.
Дедушка взял звезду и отошел туда, где меньше деревьев. Звезда поднялась с его рук легко – и медленно, плавно стала подниматься в небо. Так взлетают сейчас воздушные шары.
А с моей ладони она не улетала, потому что прилетала – ко мне.
Я долго верила, что это – не сон.
Сны
***
Одна из самых дорогих вещей в доме – икона прабабушки.
Когда-то этой иконой Полина Георгиевна благословила дочь – мою бабушку - Марусю на брак. Икона пережила 30-ые годы, когда шла борьба с религией, дедушкин арест, бабушкины скитанья, войну, оккупацию. Она стояла на верхней полке в шкафу – скрытая от недобрых глаз, потому что среди многочисленных гостей, навещавших дедушку и бабушку, хватало коммунистов и атеистов, открыто осуждавших и стыдивших бабушку «за такое невежество», когда икона висела в красном углу.
Все детство, засыпая, я слушала бабушкины молитвы перед Казанской Она никого не забывала: перечисляла всех наших усопших – едва ли не за два века, и всех живущих.
Иногда читала совершенно волшебный для уха ребенка псалом девяностый, в чудодейственную силу которого свято верила.
Она беззвучно почти читала его и в день своей смерти, когда мы не знали еще, что – это конец. Бабушка закончила молитву и сказала: «Все будет хорошо». И умерла она тихо, без мучений, хотя болела онкологией и обезболивающих не пила.
Сказочный девяностый псалом, памятный из детства, слова благодарности к Господу:
«Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы,
Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение - истина Его.
Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем,
Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.
Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится:
Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.
Ибо ты сказал: «Господь - упование мое»;
Всевышнего избрал ты прибежищем твоим;
Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему;
Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих:
На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею;
На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона»
И годы спустя я не могла удержаться от слез, прочтя стихотворение Ирины Ратушинской:
«Не смей нарушать молчаливое вето,
И ангелов лишней мольбой не тревожь.
А если под горло - беззвучно шепчи
Про крылья, и щит, и про ужас в ночи.
Он стольких сберег, этот старый псалом:
Про ужас в ночи
И про стрелы, что днем».
Так вот, икона. Приснился мне сон, что упала Казанская – стекло, хранящее образ, не разбилось, но сзади – треснуло дерево, откололась длинная черная щепка.
Через несколько дней, наяву – икона падает, в точности как во сне, откалывается длинная, черная щепка. И сразу за образом находим мы связку писем прабабушки, Полины Георгиевны, которые без этого остались бы для нас тайной.
***
Было мне несколько снов, когда я проживала такую любовь, такую полноту Встречи, которая невозможно была бы здесь – потому что это рай на земле.
Но еще большее было дано мне в трудную минуту полной душевной обессиленности, тихих слез, когда нет уже сил поднять голову от подушки.
В этот миг будто открылась дверь. Я оставалась в комнате, несомненно, но лицо погрузилось в иной мир.
Поле, весеннее поле. Нежность зеленых ростков. И упоительный запах пробуждающейся земли, и весенних цветов. Но запах этот был настолько тонок, прекрасен, исполнен чем-то – от чего сердце исполнилось любовью – и настолько это все было реально, что поднимая голову – я ощущала, что отрываю себя от другой, несомненно существующей – жизни.
Где нет горя, нет бессилья, где душа оживает.
Шампанское
Чаще всего, я невезуча до смешного. Это связано и с природной неловкостью – даже в магазине, на кассе не умею раскрыть новый пакет, беспомощно тереблю пальцами полиэтилен, задерживая очередь. И с несмелостью – почти неспособностью возражать, отстаивая себя. И с предопределением свыше – многое из того, что другим дается легко, мне – трудно.
Но еще в институте был случай…
Шли голодные годы. Талоны были введены на все: соль, сахар, спички, мыло – не говоря уж о колбасе. Вероятно, мир смотрел на Россию с недоумением – столько лет нет войны и жить впроголодь?
Я по пальцам могу перечислить дни в году, когда нам, студентам, удавалось купить молоко. Дежурным блюдом был постный суп, сваренный на электроплитке.
Но приближался Новый год. А у дедушки существовали незыблемые традиции – на Новый год должны быть елка и шампанское.
И нужно знать, как важны были эти традиции для семьи! Наряжать елку – целый ритуал
Было всегда жаль, что ее проносят через дом на заднее крыльцо, а не ставят сразу – столько с нею входило в дом волшебных запахов – хвои, снега…
Устанавливали елку 29 или 30 декабря – когда у меня начинались каникулы. Это был подарок за успешное окончание четверти. Стояла же она у нас до Крещенья – 19 января, и последующего за ним Олиного дня рождения – 20 января. Но все это была ерунда по сравнению с требованием моей соученицы Лены Симончик – у которой елка присутствовала «в зале» до ее дня рождения, 6 апреля. Это уже была елка-Ленин, сплошная елочная мумия.
Дедушка еще лепил в саду фигуры – не просто какого-нибудь снеговика или деда мороза – нет, какого-нибудь бородатого писателя, например, Льва Толстого. Мальчишки, возвращаясь из школы, висли на заборе – им не верилось, что взрослый (старый!) человек может таким всерьез заниматься.
-Ничего себе Дед Мороз, смотрите! Дает старик! – говорили они.
-Получается у тебя Толстой? – нарочно громко кричала я. Было обидно, что сравнением с Дедом Морозом школьники словно принижают снежную скульптуру.
Елку мы наряжали долго. Игрушки хранились в трех коробках, бережно переложенные старой, потемневшей ватой. Помню, что одна из коробок - была деревянным посылочным ящиком, а вторая – из под моей куклы Насти.
Эту куклу – самую роскошную за мое детство - мне купли за 10 рублей после тяжелейшего гриппа, когда меня рвало кровью. Мне страшно даже вспоминать эту болезнь. Кукла была – большая, из такой нежной резины, что пахла сливками. У Насти были длинные розовые волосы.
И мне не дали ее даже вдосталь поиграть. Игорь, всегда меня недолюбливающий, видя у меня хорошие игрушки – немедленно заявлял, что я уже большая, и столь же немедленно бабушка отдавала ему и немецкий пупсиков с одежками, и Настю, и мишку – для его дочки Вики, которая была младше меня на восемь лет. Странно, потому что семья Игоря всегда была во много раз богаче нашей, и они могли купить своим детям любые игрушки, как позже покупали Вике бриллиантовые сережки.
Ну вот, игрушки. Их надо было доставить постепенно, убирая вату слой за слоем. Нельзя было искать полюбившуюся игрушку в глубине ящика – нет, всему свой черед. Причем на елке должны были быть размещены все – даже осколки стеклянных часов, показывающих полночь, даже половинка Красной Шапочки, которую я разбила в первый же день, как ее принесли из магазина. Ведь все они томились целый год в пыльной, темной коробке. У них там была своя жизнь - может быть, если прислушаться, они о ней расскажут?
С той поры и началась во мне черта, принесшая потом много боли – наделение душой предметов даже неодушевленных. Когда чувствуешь зимой боль дерева - замерзшего, когда «читаешь мысли» порванной книжки.
Были среди игрушек наилюбимейшие. Я попробовала найти фотографии похожих в Интернете, ибо снять наши нельзя. Один раз, убиравший игрушки отец, вынес коробки в сарай – и там они пролежали – недоглядели мы – в сырости год, и краска сошла с тех, что не разбились.
Самые дорогие для дедушки – Старик с неводом и рыбкой, конькобежец – может быть это был Арлекин или Гном, но мы называли эту фигурку так – из папье-маше, с фарфоровым личиком, золотая корзина с виноградом и другими фруктами, мандарин – совсем как настоящий, люстра со множеством подвесок. Мои – мишка, карабкающийся на ствол, и домик с заснеженной крышей. Всегда гадалось – что в нем? А еще – подружка конькобежца, куколка, у которой были отбиты волосы, но я ей соорудила шикарную прическу из комка ваты и всегда вешала их рядом.
Закроешь глаза –и эти фигурки как наяву. Человечек в малиновой шубке, утки, белки, картонный медведь в гофрированной зеленой юбочке, флажки и бусы.
Теперь в антикварных магазинах за такие игрушки – даже самые простые – дают большие деньги.
Уже в институте я купила чудную гирлянду, немецкую – тоненькие свечи, язычки пламени то горят ровно, то мерцают…
И вот сидишь на полу, под елкой, смотришь - как на гладких рыжих досках отражаются таинственные ветки, нитки бус, огоньки гирлянд, и сочиняешь, сочиняешь себе сказки…
И окуджавское: Синяя крона, малиновый ствол,
звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер прошел:
там поздравляли влюбленных.
Но я отвлеклась.
Тот год был самым нищим, и если елку мы все же достали, то с шампансим пролетали наверняка.
Но на нашем курсе была затеяна лотерея. Мы сбрасывались по 50 копеек, а призом должна была стать бутылка традиционного новогоднего напитка.
Помню, что зашла в аудиторию в самый последний момент, и Вадик Руденко - его уже нет на свете, он погиб – накинулся с требованием поскорее сдать лотерейный билетик.
Может быть – мой лег сверху? Но я выиграла это шампанское. И в мамин бокал, в заискрившееся золото напитка, опустила подарок ей – золотой перстень с аметистом, на который долго откладывала из стипендии.
Люди
***
Анастасия Цветаева
Вероятно, в жизни каждого, кто связан с искусством и, в частности, с литературой, есть некое основополагающее произведение. Прочитав его, начинаешь писать сам. Для меня это «Воспоминания» Анастасии Цветаевой, сестры Марины. Именно эта книга, завораживающая внутренней красотой, духовностью, особым виденьем мира, даже необычным построением фраз – показавшимся мне наиболее выразительным и пластичным, привела к тому, что я стала писать всерьез.
И я попыталась найти Анастасию Ивановну. Отправила запрос в адресный стол, получила ответ – и села за письмо. Я не помню, какими словами пыталась выразить ей свою любовь. Хотелось сделать для Цветаевой хоть самое простое – сварить суп, посидеть у ее ног…
Но случилось чудо. От Анастасии Ивановны пришла открытка. Крупный, неровный почерк, завиток у буквы «Ц»…
Привожу полностью:
«Сердечный привет, отвечаю на ваше письмо.
Мне 92 год, еще пишу. Завалена письмами, но многие не могу ответить. У меня сын 73 лет, внучке 38. (неразборчиво) Рита мать молодой художницы Оли Мещерской…внучка Оля мать двух мальчиков Андрюши 7 лет и Гриши 4-х.Живем все врозь. Я в 1-комнатной квартире. Еще пишу. Варю еду сама. Устаю. Болею, но держусь. Вот Вам «отчет». Храни Вас Бог.
А. Цветаева.»
Открытка подписана – «Кантемировой». Я настолько благоговела перед Анастасией Ивановной, что не решилась даже подписаться своим именем, выбрав псевдонимом фамилию известного артиста, каскадера – также кумира детских лет.
Мухтарбек Кантемиров
С книгами тогда было трудно. Библиотека дедушки и бабушки, собранная ночными стояниями в очередях, и отрывом от семьи денег – «Я шесть лет ходила без зимнего пальто» - говорила бабушка, – библиотека эта состояла в основном из классики. Но классики, которую признавал советский строй, которая по большей части входила в обязательные школьные программы.
Наша же литераторша Анна Николаевна – в преддверии пенсии окончательно разлюбившая детей и свой предмет, не умела показать очарование романа или повести в целом, но, препарируя, но, вычленяя отдельные отрывки, требуя их долгого «разбора», превращала уроки в подобие душевного изнасилования.
Те, кто не утратил все же любовь к чтению, разживались книгами как могли. Ряд авторов, благодаря Аннушке и «социалистическому реализму» - не воспринимался.
Юности хотелось иного корма для души.
«Консуэло» мне на два дня дала мамина знакомая, «Голова профессора Доуэля» пришла в руки в читальном зале, «Черный тюльпан» был куплен втридорога в одном из первых коммерческих книжных отделов.
С фильмами было еще хуже. Приходилось полагаться исключительно на милость телевидения и кинопроката. Что покажут…
Но расставаться с героями, которые уйдут вместе с погасшим экраном и неизвестно когда вернуться…
Я попробовала найти выход. Ходила на один и тот же фильм и пять, и шесть раз – пока не запомню наизусть. А дома брала тетрадь, и записывала фильм – как книгу, чтобы читать и перечитывать.
Сейчас это в практике, в книги ложатся даже сериалы, а тогда – помню стопку клеенчатых коричневых и черных тетрадей, мою «библиотеку». Легко переносились на бумагу «Горбун», «Капитан», «Тайны бургундского двора», «Неуловимые мстители», «Не бойся, я с тобой».
Пройдет время, и большинство произведений, которые раньше вызывали восторг, покажутся слишком наивными.
Каждое такое разочарование в чем-то обеднит детство.
Но останется несколько героев, которые незримо будут рядом – всю жизнь. Их вспомнишь в трудные минуты. А быть может они – и определят судьбу. Кто-то – под их влиянием – увлечется, найдет свое дело.
«Не бойся» в те годы стало для мальчишек экранизированным пособием по боевым искусствам, метанию ножа.
Девочек привлек романтический сюжет, и необычный образ главного героя. Симпатии в большинстве отдавались не сладкоголосому Теймуру, коему бедность мешает жениться на любимой девушке, а его другу, которому – и в этом заключаются перипетии сюжета – помогает певцу невесту обрести. Человеку, не только физически совершенному, но главное – доброму и в каждом поступке – благородному.
И невозможно было представить, что в жизни артист может быть иным. «Помните Рустама из «Не бойся, я с тобой? – напишет одна из таких выросших девочек, - если бы все были такими как он, мир был бы просто прекрасен и совершенен»
Позже известно станет, что роль была написана специально на Мухтарбека Кантемирова.
А в том далеком, ветреном июне – я сижу в нашем старом саду, и пишу первые рассказы.
Еще не зная, как примут их, я верю, что в мире есть человек, который все понимает, а значит, есть и другие. И можно ступать на этот путь, тяжелый и волшебный – и идти по нему.
С той поры прошло больше двадцати лет. Только раз за все это время удалось косвенно – но пересечься с Кантемировыми. В середине восьмидесятых их труппа выступала в Куйбышеве.
Мухтарбек тогда уже ушел из цирка, но об этом не было широко известно, а на афише значилось только «Джигиты Кантемировы».
Думалось, что и он непременно среди них.
Помню ледяной зимний вечер. Воздух был прозрачен и будто плотен от мороза. Дыхание перехватывало, и уже не любоваться огнями фонарей и мерцающих витрин – те, у кого были билеты, торопились войти в фойе цирка.
Холодно было и там. Клоуны в костюмах с короткими рукавами мужественно фотографировались с публикой, сажали на колени детей.
В киоске продавали вырезанные из дерева, раскрашенные черно-белой краской фигурки, изображающие Олега Попова.
В зале, прямо передо мной – на ряд ниже – села женщина, которая десятью минутами позже, когда начнется очередной номер, вздохнет – и встанет. И луч света будет направлен на нее – и она спустится на арену, к своим собакам.
Джигиты выступали последними. Манеж сразу показался тесным: кони, мужчины в черных бурках и белых папахах, плывущее над одним из всадников алое знамя.
Но если другие номера производили впечатление рукотворности, работы на публику, то все, что делали конники – казалось естественным и даже необходимым. Сколько раз видено в кино – свесившись с лошади, будто убит – спасается в бою всадник. И вот так стреляет он, и так уходит от погони.
То, о чем прежде рассказывали фильмы, теперь давала жизнь, подтверждая, что есть – герои.
Но встретиться с ними лицом к лицу?
Хлопотливый редакционный день был заполнен мелкими неурядицами. Последней каплей стало неосторожное движение кого-то из коллег – и я уже вытираю клавиатуру компьютера, залитую кофе.
И как раз в эти минуты в электронный почтовый ящик приходит пресс-релиз.
Рядом с нами, в двадцати минутах езды, в поселке Поволжский будет проходить фестиваль, и почетным гостем на него приглашен – Мухтарбек Кантемиров.
Мы с дочкой бродим по фестивальной поляне. Здесь на левом берегу Волги песок и сосны. У сосен особый запах – хвои, смолы, нагретой солнцем коры. И, не смотря на то, что народу на поляне уже полно, не пропадает это ощущение. Закрой глаза и кажется, что ты один. Ты и природа.
Тесно стоят палатки: ребята – организаторы и гости – приехали сюда с ночевкой. Тянет дымом от полевой кухни: варят гречневую кашу с тушенкой. Поворачивают над угольями шашлыки, и на запах жареного мяса и дыма тянется разом оголодавшая публика… Поодаль продают сувениры – толчется народ и там.
В такой толпе – увидим ли? Узнаем? «Войдем ли дважды в ту же реку», повторится ли впечатление детства – от фильма?
То и дело пробегают, торопятся девочки – в сарафанах, в венках. Им выступать сегодня. Фестиваль называется «От славянских истоков к русской культуре».
Поэтому почти тут же, нос к носу мы встречаемся с Володей Владимировым.
Когда-то мы вместе учились в университете, на истфаке, и по окончании Володя, как все мы, пошел учителем в школу.
Но потом его голову закружила Индия, он увидел сон о скорой смерти, и уехал, чтобы умереть не просто так, а восточным монахом. Восхитился Саи-Бабой - «в этом человеке столько любви», решил пожить еще, вернулся – и взялся за русские истоки. Играет на гуслях – единственный гусляр в области – и приглашен на фестиваль, так как на редкость вписывается в программу.
-Танечка! Можно тебя обнять?
Но мы с Аськой приехали сюда за одним:
-Володя, ты не слышал - почетные гости будут? Ничего не срывается?
-Не знаю? А зачем нам почетные гости – и без них хорошо. Ты посмотри…
Смотрю. В центре поляны, где наскоро выстроена деревянная ограда, изображающая древнерусскую крепость – прямо у ворот этой ограды стоит машина. Никому бы прямо сюда подъехать не разрешили, кроме… неужели?
Можно ли – среди ответственных лиц - узнать человека, стоящего к нам спиною?
Первое движение, поворот головы, и сомневаться невозможно уже… Неповторимое благородство черт, порода, кровь – за послереволюционные годы почти исчезнувшая, ныне - и за всю жизнь можно не встретить…
И та грация движений, которую природа изначально дала человеку, как своему творению - хищная грация - возведенная в одухотворенную пластику танца.
Чиновники пока не отпускают его от себя – разговоры, смех, но это не может быть долго, потому что фестиваль вот-вот откроется. Уже подбегают к Мухтарбеку Алибековичу те, кто знаком с ним по предыдущей встрече. Доверчиво, не сомневаясь, что их встретят – с радостью. И его - столь же радостная - готовность к общению. Он легко приобнимает за плечи одного, другого… Улыбка не сходит с лица. И эта детская улыбка отражением ложится на поднятые к нему лица.
- Знаешь, кто это? Помнишь, фильм «Не бойся, я с тобой»? – мечтательно шепчет стоящий рядом парень – своему спутнику, мальчишке лет десяти, - Конечно не помнишь (уже снисходительно) Мал еще… Подрастешь – посмотришь.
Как всегда в таких случаях, не отрегулированной оказывается аппаратура. И когда чиновники обращаются к народу с обязательными речами – о значении мероприятия, и о поддержке его другими чиновниками (кукушка хвалит петуха), их голоса звучат пронзительно-громко.
Представлять каждого из них выходит девчушка в национальной одежде. И Кантемиров сразу замечает, что непривычен ей длинный сарафан, с которым надо совладать на ступеньках, ведущих на сцену. Не запнуться. И он каждый раз подает ей руку: взойти, спуститься…
Наконец объявляют (чуть с заминкой, непривычный титул – после на «автопилоте» выговариваемых депутатов и заместителей) - Председателя гильдии каскадеров.
И его глуховатый голос, самое короткое выступление:
-Я представляю здесь каскадеров Москвы. Собственно - всей России…И делаю это с радостью… Это хороший праздник… Он пройдет, а в следующий раз мы приедем и привезем – у нас есть – двадцать достойных лошадей. И покажем вам большое представление. А сейчас – с Богом!
Он в протяжении дня еще не раз повторит это - «С Богом!».
Дома потом спросят: «Ну, как? Столько лет прошло – не разочаровалась?»
Это трудно объяснить.
Нет, чувство к разочарованию – обратное.
Человек стал к небу ближе. И еще больше за него болит сердце. Холодно, ветер, а он – в легком костюме… Поднялся на сцену – и чуть задохнувшийся голос. Не болеет ли?
Трепетное, щемящее чувство.
Он спускается, слегка прихрамывая, и тут уже начинают подходить те, кто только сейчас его увидел. С маленькими коричнево-пестрыми программками, за автографами.
Он достает ручку, и – нет бы, повернуть девчонку спиной, приложить бумажку, поставить закорючку, чтобы как можно большее число подписями удовлетворить. Он идет с программками к краю сцены, устраивает их на досках, как на столе и пишет. Пишет каждому.
Уважение к обратившемуся человеку. Желание и это дело – памятную подпись - сделать как можно лучше.
К нему идут девочки с фотоаппаратами – можно ли сняться вместе? И поочередно он становится с каждой, приобнимает – подружка щелкает. Будет храниться дома снимок, и глядящим его - поверится в дружбу изображенных на кадре…
Подходит к нему и совершенно пьяный парень – с красным лицом, и глазами – какими-то особенно прозрачными. Видно, что соображает он уже немного.
Заплетающимся языком он хвалит «Не бойся», говорит с детства в восторге от этого фильма.
Мухтарбек и с ним говорит ласково, треплет его по плечу.
Перед сценою огорожена площадка, где сидят приглашенные, которым быть сегодня – судьями действа. Кантемиров не сразу проходит туда. На протяжении несколько номеров он стоит у ограждения, и готов так стоять и дальше, но одна из девушек приносит стул и ведет его к судьям. Усаживает.
На сцене пританцовывает с ложками и гармошками – фольклорный ансамбль.
Увлеченный ритмом, на судейскую площадку выбегает мальчишечка лет двух. Музыка зовет в танец. Там - толпа, а тут – трава и простор. Малыш закидывает голову, раскидывает ручки, он кружится, он - летит.
Эту прелесть ребенка, счастье его, вскинувшего глаза к небу, сразу заметил бы - если бы был тут - наш фотохудожник Андрей. И мгновенно присел рядом с аппаратом.
Никто кроме не обращает внимания – ну, подумаешь, выбежало дитя… Но Кантемиров видит. И его улыбка уже не ложится в слова – любующаяся, сияющая неповторимой добротой.
Он видит и отмечает все.
Ясное, незамутненное восприятие мира, цепкий взгляд….
Взгляд, который меж тем – и это удивляло прежде на фотографиях – может мгновенно становиться отрешенным. Человек ушел в себя.
Дух творчества и вдохновение не покидают ни на миг, живут с ним, в нем…
Концерт идет с перерывами. Немного в стороне расположено ристалище. Там можно метать ножи – и даже состязаться в этом.
А за сценой – совсем небольшая площадка, одна мишень. И свои силы тут пробуют наши vip-персоны. Мальчишеский ли азарт, роскошь ли поупражняться в этом искусстве, когда рядом стоит такой Мастер?
-Спокойно…спокойно… Абсолютно идентично броску камня, - говорит Мухтарбек, - Ничего, ничего…Не смущайтесь. Потихоньку пойдет. Как будто камень бросили – и все…
Нож отлетает и бесследно исчезает в траве.
-Миноискатель нужен, товарищи! – звучит глуховатый голос, - Ребятки, (детям, что поблизости), когда метают ножи – отойдите, чтобы вас не задело. А вы – спокойнее. Помните – камень… Молодец! Последний бросок – очень хороший… вот, браво!
Оберечь и ободрить каждого.
Звон падающих ножей.
Ветер.
-Ножи сдувает, - жалуется кто-то, - Неудобно перед Кантемировым.
-Ну, хорошо, давайте я еще раз покажу, - Мухтарбек стоит на невидимой черте. При всей доброте голоса - грозная пластика воина, от которого нет обороны. Движется только рука. Бросок-бросок-бросок. Привычную молниеносность он старается сделать для других – уловимой.
И только потом все переводят взгляд на мишень. Те ножи, которые в других руках летели куда угодно - вверх, вниз, вбок, плашмя и рикошетом – сейчас сошлись в одном месте. Стальной букет.
В этот раз не пробовали такого, но что чувствует человек - стоящий у щита живой мишенью? Из воспоминаний актера Льва Дурова, найденных в Интернете: «Я держал в зубах огурец, а он рубил его на салат. Стоял у щита, а он метал ножи, и они входили в дерево вокруг моей головы. А мне было спокойно»
С тем же спокойствием стояла, верно, Лариса из «Бесприданницы», когда Паратов стрелял в часы, что она держала в руке: «Да разве можно ему не верить?»
-Не надо пробовать совладать с ножом - силой. Он должен лететь – спокойно, свободно. Как женщину, элегантно, нужно держать его. Но – крепко. Помните…
И не оторвались бы от завораживающего действа те, кто окружил Мастера, но снова зовут уже смотреть и судить – номера концерта.
«Випы» и гости занимают свои места на площадке.
Интересны ли Кантемирову народные песни под скверное звучание аппаратуры, когда верхние ноты обязательно становятся визгливыми?
Но он не только гость, чтящий традиции, в данном случае - вежливо слушать хозяев. Он артист – к любому творчеству – относящийся неизменно, со всем доступным ему уважением. Сцепленные у подбородка пальцы, улыбка…
Отдать, что только можно… Все свое внимание, оценку - всегда благожелательную, передать мастерство, одним присутствием своим пробудить у других – вдохновение.
А что можем мы?
Только стараться – беречь. Как один из друзей в 41-м году о Марине Цветаевой: «Этот дорогой инструмент пострадал от всех дорог…»
Стараться оберечь его путь.
Помоги нам, Бог, в этом
Через несколько дней Кантемирову передадут мою статью о нем, и он позвонит. Что будет со мной, когда я услышу в трубке глуховатый голос:
-Татьяна? Это Мухтарбек Кантемиров…
Я смогу сказать только, крепко ухватившись за стол:
-Господи, правда?!
Этот день станет началом моей работы над книгой «Мухтарбек Кантемиров и конный театр «Каскадер», которая уже увидела свет.
Татьяна Русяева
Если первые два – Анастасии Цветаевой и Мухтарбека Кантемирова имени известны широко, то последнее – гораздо менее известное - принадлежит замечательному хирургу. И чудо, которым я хочу завершить эту главу, связано с ней.
Когда маму мою положили в больницу, положение ее было почти безнадежным. Вместо желчекаменной болезни, как предполагалось, врачи обнаружили запущенную онкологию. В один день мы с сестрой узнали, что мама на краю гибели, что в ближайшую неделю ее будут готовить к операции – сразу нельзя делать, слаба.
Мне нужно было съездить домой, в Жигулевск – забрать и привезти к сестре детей, предупредить на работе о долгой отлучке. В эту ночь с мамой осталась Оля.
Мамочке на глазах становилось хуже, к утру она уже не могла ходить, ей не хватало воздуха.Мы договорились о переводе ее в платную палату, где удобнее кровати, и нет соседок – можно держать окна открытыми столько, сколько нужно.
Ухудшение самочувствия врачи списывали на сердечную слабость. Днем маму должен был посмотреть терапевт. Я приехала, и сестра решилась на пару часов съездить домой, чтобы переодеться.
Дверь в палату была приоткрыта. Сперва заглянула, а потом вошла невысокая темноволосая женщина.
-Дайте-ка я вас посмотрю, - сказала она маме, - Что-то вы совсем серая лежите…
Я была в уверенности, что это вызванный терапевт. И после уже узнала, что Татьяна Васильевна никогда не минует ни одной палаты – «её» ли это больные или «не её». Ей необходимо знать – все ли в порядке.
Осмотрев маму, она быстро вышла, и через несколько минут вернулась с ведущим хирургом, которого мы после звали не иначе, как «Дима-большой».
-Голову на отсечение даю, - тихо сказала Татьяна Васильевна, - Тут перфорация. Посмотри…
Через несколько минут принесли бланк, который надо было подписать – согласие на операцию.
-Все равно умирать, - сказала мама, пытаясь непослушной рукой вывести буквы.
-Это – дома, в своей постели, и без меня, - откликнулся Дима-большой.
После операции, которую сделали в пятницу, во второй половине дня (через несколько часов врачи ушли бы отдыхать на выходные) – мы узнали, что дело решали – минуты.
Не проходи мимо Татьяна Васильевна, не окажись открытой дверь…
Низкий поклон Вам, дорогой человек! Это было несомненное, явленное нам – чудо.