Официантка представляла собой какое-то, практически, совершенное создание, с огромным количеством приятностей на открытых частях тела. Но, ещё большее количество этих приятностей, воображение додумывало помимо вашей воли. Создавалось впечатление, что Создатель слепил её для лично себя, а когда удовлетворился произведением рук своих, то решил явить её смертным, чтобы показать, до каких высот может дойти Господь в вопросе совершенствования человеческой плоти. Глядя на неё, уже не верилось, что её получили простым… как это будет по-русски? Получили привычным для нас способом изготовления потомства. Вот такая это была барышня.
--Захлопни варежку! У тебя жена есть.
--Может, мне и глаза себе выколоть?
--Не трепись!
Шедшая в нашу сторону официантка, безусловно и однозначно чувствовала на себе ощупывающие её взгляды нескольких пар мужских глаз. И делано-безразличный взгляд только одной пары, принадлежащей коротко остриженной. Но вряд ли официантка это замечала, я про взгляд её однополой колежанки. Она купалась в произведённом эффекте и, казалось, использовала каждую секунду нахождения в зале, для эмоциональной подзарядки своих батареек. Интересно было бы узнать, в каком приятном месте они находились.
Обслужив соседнюю троицу, официантка удалилась на кухню, представив благородной публике свои задние приятности. Я даже не старался представить себе, что думала о ней тройка наших охранников, потому, что основная мысль, в разных вариациях, пронеслась над ними прямо в воздухе бегущей строкой.
Через несколько минут дефиле официантки повторилось, но уже к столику наших громил. К их чести, они повели себя абсолютно пристойно, позволяя себе только шутки, о просьбе политического убежища в её ресторане. В ответ они получили потрясающую улыбку и позволение полюбоваться её хвостовым отсеком. В смысле спиной и ниже.
Её третий выход был посвящён нам. На появившихся перед нами тарелках лежало лаптеобразное по форме и по размеру зажаренное мясо , под соусом бешамель и с листьями ослепительно зелёного салата. Был ещё и горошек. Зелёный.
--Хорошо, что не придётся ничего резать. Особенно горошек, - съязвил я.
--Откуда мне было знать? Я думал, что… а, на хрен! Спасибо!
--Цо?
Мелодией небесных сфер отзвучали эти две буквы из лексикона чешских официанток.
--Ниц. Дикуи! – Это уже я отдессонировал.
--Приятна хуть, - пропела официантка и лично для нас показала шоу, под названием «Со спины».
--У неё на бейджике написано Моник. А место для буквы «а» ещё есть. Она и вправду Моник на французский манер, или для прикола выёживается? Сколько она тут зарабатывает? А? Не считая того, что она по десять-двенадцать часов на ногах. А при её внешностях, она была бы нарасхват в модных журналах. Тебе не интересно, почему?
--Она тут работает почти полтора года. Это проверено. - Сказал Валера, тяжело сглотнул и отвёл взгляд от закрывающейся за официанткой кухонной дверью.
Вернувшись в действительность, Валера уставился на кусок мяса.
--Во, блин, заказал!
--Ты давай по сторонам смотри, а я порежу твой лапоть.
Гомон в зале снова обрёл право на существование, причём тема, за каждым столом, была примерно одинакова.
В банкетный зал вошли два парня в удобных и красивых костюмах. Одними глазами они обшарили зал, сидевших за столиками и вышедших из кухни официантов. Специального взгляда официантка не получила.
Далее, каждый из этой пары обошёл предбанник и осмотрел туалет, не прикрывая за собой дверь.
--Это… кто?
--Нательная охрана. То есть личная. Значит приехали.
Разговоры мигом прекратились, тарелки отодвинулись, лица посуровели. Во как вышколили негосударственную, но властную структуру.
В предбанник вошли двое. Первым шёл тот, кто в паре с пока отсутствующим, оглядывал зал и отхожее место. Он быстрым шагом пересёк зал по диагонали и остановился около накрытого стола. Галантно, но без подхалимажа, он отодвинул стулья и занял позицию справа, сложив ладони рук на… теле.
Вторым появился мужчина лет пятидесяти, резкий в движениях и немного суетливый. Пересекать зал по прямой он не стал, а совершил манёвр в сторону тройки сидящих, среди которых была безразличная короткостриженная.
Троица моментально встала, ожидая любого распоряжения. Однако суетливый ничего приказывать не стал, только кивнул головой и изменил траекторию в сторону своего стола. Наша тройка у барной стойки никак не отреагировала на этот финт. Хотя один из них, сидевший лицом к вражеской охране, по-моему, достаточно серьёзно оценил внешность и сноровку своих коллег, о чём тут же негромко сообщил своим. Я так подумал, что он об этом сообщил.
«Суетливый», который однозначно не наш, поглядел на часы и поднял на охранника глаза, полные невысказанного вопроса. А в зале, в это время, ничего не происходило. Причём настолько ничего, что мне показалось, что никто не пользовался даже воздухом для дыхания.
Только один я, впервые оказавшись на подобном бандитском рауте, не зная всех тонкостей протокольного этикета, позволил себе отпить из стакана бурбон. Я думал, что сделал это тихо и аккуратно, но увидел, что девять пар глаз впились в меня робингудовскими стрелами. Девять пар, включая двух наших охранников, сидевших к нам спиной.
--А что? – Глупо спросил я и сделал ещё один глоток.
Как же неуютно мне было под этими стволами, замаскированными под обычные глаза, направленными на меня.
Меня спас входящий в банкетный зал мужчина. Он с первой секунды расположил меня к себе тем, что комплекцией и лицом сильно смахивал на актёра Тихонова. Мне даже захотелось, чтобы это был «наш». В общем, так оно и оказалось.
«Тихонов» движением ладони подавил желание сидевших около барной стойки встать. Одновременно его ладонь отсемафорила что-то похожее на приветствие. Совсем не вычурно и не по-армейски прошло его появление.
Кивком головы он поздоровался с «вражеской» охраной и с нами, на секунду дольше положенного задержав взгляд на мне.
--Самсон Леонидович. Если будешь с ним разговаривать… когда-нибудь… не вздумай ошибиться в его имени. Он этого не переносит ни от кого. А шутки понимает и не обижается. Тут тебе будет раздолье. А вот имя запомни сразу правильно - Самсон Леонидович.
--Запомнил.
Видимо Самсон Леонидович «Тихонов» тоже не брезговал внешними эффектами. Мне подумалось, что задержался он не зря на несколько минут. Теперь, при его приближении к столу, вертлявому волей неволей пришлось приветствовать «нашего» вставанием. Умный ход. Теперь понятно, кто кого уговаривать будет.
--А ихнего, как величать?
--Султан.
--Это имя или….
--Это погремуха.
--А в миру его как кличут?
--Не интересовался.
--Ты стал немногословным.
--Не отвлекай меня.
В зале появился, видимо, последний персонаж этого спектакля и встал за спиной Самсона. Теперь вся труппа в сборе. Текст все помнят? Про мизансцены не позабыли? Работаем на публику. Третий звонок. Занавес. Поехали!
Всё происходящее в банкетном зале напоминало что-то не совсем естественное, даже не подберу нужного слова. Всё походило… на кино. Именно кино! Наигранная, и полутревожная атмосфера, плохо походившая на такую же наигранную беззаботность сидящих за столом. Вроде и позы у всех расслаблены, но ноги поставлены близко к столу с таким расчётом, чтобы без личных движений можно было вскочить. Разговоры, происходящие за столом охранников из вражеского лагеря, походили на ничего не значащее шевеление губами. Отрезаемые и отправляемые в рот кусочки еды были такими маленькими, что едва были заметны на вилке. Наверное потому, чтобы, в случае чего не подавиться.
Наши охранники получили от громилы-официанта бутылку с чем-то прозрачным, скорее всего водки, которую с удовольствием принялись опустошать. Шутки и анекдоты за их столом практически не умолкали. Одним словом, оба столика охранников вели себя с полной противоположностью, стараясь доказать противнику что-то такое, что старательно маскировалось бравадой одних и степенностью других.
Несколько раз в зал входила Моник, привлекая к себе внимание. Пару раз к столику руководства подходил официант-громила, изображая из себя сомелье. Один раз я попросил его повторить мою затею с бурбоном, что он и исполнил с завидным проворством.
В таком веселье мы просидели около часа. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания, я не стал брать со стола часы и позвякивать браслетом. Время отсчитывали мои внутренние часы, основываясь на моей пустой тарелке, не тронутой Валериной и заказанной третьей дозе бурбона, которая традиционно наливалась из расчёта в сорок пять граммов. Спиртное не оказывало на меня того действия, какое обычно оказывает. Оно пробуждало во мне критическое отношение ко всем и ко всему.
Во-первых, мне не нравилась эта спокойная поза агрессивных людей за соседним столом. Эта коротковолосая барышня чувствовала себя равноценным членом в мужской компании. Мы то все понимаем, что в этом зале собрались люди, не привыкшие к политесу, а привыкшие силой добиваться правоты своего руководства. Выходило, что эта дама с оттопыренным мизинцем не такая простая кокетка, раз получила право погулять в мужской компании.
Во-вторых, как-то по киношному лихо отдыхали охранники Самсона. Громила принёс им уже вторую бутылку, в которой уже осталось, в общем-то, на дне. Или они балбесы, раз стараются кому-то внушить, что они не так уж серьёзны, либо они по-настоящему глупо накачиваются водкой.
В-третьих, эта Моник что-то зачастила в зал без особой на то нужды, хотя в зале за всем присматривал громила. Что она высматривала со своими приятностями на теле.
И в четвёртых. Что-то у переговорщиков не совсем заладилось. Султан, что-то выговаривая Самсону, наклонился над столом и долго говорил, не меняя позы. Жестикулировал он тоже как-то странно – только пальцами правой руки. Так общаются немые. В конце своего монолога Султан отодвинул свой стул от стола, откинулся на спинку и закинул ногу за ногу. Немного приподняв подбородок, он свысока смотрел на Самсона, равнодушно пьющего из чашки.
Я решил поделиться с Валерой своими наблюдениями. Он помолчал, покивал головой и согласился с тем, что это всё кино. Только херовое.
Снова в зале материализовалась Моник и плавно поплыла вдоль барной стойки. Когда она миновала нашу охрану, следом за ней двинулся и громила.
Моник что-то сказала бармену и так же плавно упорхнула в предбанник. Там она подсыпала корм рыбкам, открыла пошире клетку попугая и пошла в туалет. Громила в этот момент вдруг вспомнил, что мой новый бурбон не сделан, о чём он тут же сообщил бармену, стоя так, чтобы прикрыть собой выход в тамбур. Тактичное, даже джентльменское поведение громилы мне бы понравилось, если бы Моник пошла в женский туалет или зашла в оба. Но она пошла только в мужской и, к сожалению или к счастью, это было видно только мне с моего места.
Она вышла, снова по моим внутренним часам, меньше чем через минуту. Что ей там надо было? Апельсины поменять? Так она шла туда с пустыми руками. Апельсины, конечно, могли лежать в каком-то ящике в туалете. Но было ли у неё время на то, чтобы убрать старые, на которые никто, к слову сказать, не ходил, порезать новые, и положить их? Для этого она провела там слишком мало времени. Что она там делала? Ходила по нужде? Очень вряд ли. Она не пользуется, по причине своей бабской половой особенности, писсуаром. Тогда её надо войти в кабину, запереться, поднять подол юбки, опустить колготы, опустить трусики, сесть, сделать что-то нужное в данный момент времени, встать, одеть всё в обратном порядке, спустить воду, помыть руки, посмотреть на себя в зеркало, поправить макияж, взбодрить причёску и выйти. Что показывают мои внутренние часы? Не меньше трёх минут. А была она там гораздо меньше. Тихо-тихо, сейчас разберёмся. Итак, картина такая - Моник пошла в мужской туалет. Громила подошёл к бармену, чтобы выполнить мой заказ. Одновременно для того, чтобы прикрыть угол обзора из зала в предбанник. Для охранников он её прикрыл, а для меня не смог. Я сижу немного левее. Или я не в счёт? Так-так, я думать-то думаю, но становится мне всё хуже. Мой заказанный бурбон начал готовиться сразу же, как только громила занял позицию в дверях. Это предусмотрительность бармена, или мне новый коктейль лучше не пить? А почему громила мне его не несёт, а? А потому, что ждёт возвращения Моник. Так-то вот. Она вышла из туалета, вошла в зал, и громила понёс мой заказ. Так-так! Что ты там делала, куколка? Стакан опустился на стол около меня. Механическое «спасибо» и краем глаза за Моник. Поправила Волосы на затылке, проплыла через зал и спокойно вошла на кухню. Что ты делала в туалете, а? С пустыми руками туда и обратно, туда и обратно… она звонила. Она звонила! Кому? Не важно, но что-то такое наговорила кому-то… может, подмогу просила? У кого? Или говорила о жене?
--Валера, что-то пошло не так. Можешь считать меня неврастеником, но херня пошла во весь рост.
Я, перескакивая от волнения с Моник на громилу, рассказал о своих подозрениях. На что Валера хмуро проговорил:
--Мне тоже не в жилу это кино.
Именно. Кино. Коламбия пикчерз представляет… не мешало бы глотнуть бурбончика. Но лучше этого не делать.
Я посмотрел на столик руководства. Говороил в этот раз Самсон, а Султан слушал, но без раздражения на лице. Вскоре Самсон Леонидович закончил свою речь, поставив точку в разговоре, уткнув безымянный палец в полированную столешницу. Султан беспомощно развёл руками и, слегка подавшись вперед всем телом, заговорил, постукивая тоже безымянным пальцем себе по груди, там, где у нормальных людей находится сердце.
Что-то сказав ещё, Султан встал со стула и направился в предбанник. Охрана поднялась тоже, но он жестом заставил их остаться на месте. Выйдя из зала, он пару минут постоял около аквариума и, расстегнув пиджак, пошёл в туалетную комнату.
Когда он вышел, я определил, что он пробыл там оправданное количество времени. Интересно, а как он отнёсся к апельсинам? Да какая разница, как? Кино и есть кино, с апельсинами и без. Кино…. Что же так ко мне прицепилось ко мне это слово? Никак не отстанет. Ни цирк, ни спектакль, а кино. Да потому, что это КИНО!
Султан уже входил в банкетный зал. Ещё метр, и он поравняется со столиком наших охранников. А потом будет поздно. Может быть поздно. Но лучше быть живым неврастеником, чем мёртвым провидцем.
Охранники, наши охранники, как раз в этот момент опустошали в очередной раз стопочки с водкой и никак не обращали внимания на меня. Тогда я, схватив стакан с бурбоном, кинул его в сторону наших и крикнул:
--Пацаны! У Султана волына!
Я попробую описать то, что произошло одновременно в нескольких частях зала. Когда я прокричал слово «волына», то на букву «а» парень, сидевший спиной к проходящему Султану, резко оттолкнулся ногами от пола и упал со стулом на спину. Ещё в полёте он поймал за штанину Султана и остановил его движение вперёд. Второй, сидевший ко мне боком, пробкой из бутылки выпрыгнул из своего кресла и как-то интересно положил Султана на пол. Третий, сидящий в анфас, отшвырнул в сторону стол и рванулся на встречу вражеским коллегам.
В это самое время Валера тоже вскочил, опёрся ногой на диван и перепрыгнул через наш стол. В полёте он успел мне сказать, если этот шипящий звук можно назвать человеческой речью:
--Что ты наделал?!
Практически не отталкиваясь от пола, как мне показалось, он снова подпрыгнул и с силой ударил сидящего, но уже пытающегося встать охранника ногой по затылку, от чего охранник вонзился лицом в тарелку и перестал вставать. Отпихнув стол в сторону, Валера вышел в тыл остальным двум охранникам врага.
В это самое время охранник Самсона резко присел так, что его не стало видно из-за стола и тут же, из положения «в приседе», он резко толкнул стол на охранника Султана. Тот инстинктивно выставил вперёд руки, чтобы остановить движение мебели. А зря…. Снова появившийся в поле зрения «наш» охранник, схватил со стола тарелку, не самого маленького диаметра, и запустил её параллельно полу в сторону «врага». Мне не было видно, в какой точке лицевого ландшафта произошло столкновение летающей тарелки с твёрдой поверхностью, но она, тарелка, раскололась на несколько частей и упала на пол, увлекая за собой немного растерянного и уже безразличного ко всему в этой жизни охранника.
В это самое время громила-официант с поразительной лёгкостью перелетел через барную стойку, пытаясь укрыться от летающей бутылки, которую запустил в его сторону «наш» охранник.
В это самое время, скорее всего привлечённая звуком бьющейся посуды и грохотом двигаемых столов, в банкетный зал влетела Моник со своими приятностями. Она остановилась, как вкопанная, видимо так же, как и я, оценивая происходящее сразу в нескольких частях зала.
В это самое время мне пришлось вспомнить и о себе. С момента прыжка Валеры через стол, я уже был на ногах и готов к действию. К какому? Я пока не решил. Выбор был только из двух блюд - спасаться бегством или лезть в драку. Первое блюдо пока не требовалось, поскольку мне, благодаря стараниям «наших» и Валеры, ничего не грозило. Во всяком случае, пока. Второе блюдо тоже оставалось не востребованным – стараниями тех же вышеперечисленных, все бойцы из противоположного лагеря были ангажированы, так что я, в эти самые первые секунды кулачного боя, стоял, как в песне: «Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя…».
А вот когда мне попалась на глаза Моник, я сразу решил ею заняться. Тем более, что она тоже на меня смотрела. Вроде манила меня… взглядом.
Успешно отбросив со своего пути два стола и нарвавшись пахом на третий, я рванулся к официантке с такой скоростью, с какой раньше не передвигался даже в мечтах.
Моник ещё пару секунд глядела на меня, стараясь понять, с какими мыслями я несусь в её сторону. Видимо решив, что ничего приличного моё выражение лица не обещает, Моник попятилась назад и, резко крутнувшись на месте, с удвоенной скоростью =рванула на кухню, закрыв за собой дверь. Ей бы поторопиться с принятием решения ретироваться из зала и вспомнить, заодно, что кухонная дверь работает по принципу салонной, то есть открывается в оба конца и не запирается вовсе, но не случилось. О чём она, скорее всего и пожалела, подпирая собой дверь со стороны кухни. Её голова была видна через стекло, вставленное в дверное полотно.
Домчавшись до двери, я со всей дури стукнул по ней ногой. Дверь, конечно, распахнулась, но заметно тяжелее, чем в обычной ситуации, когда её не подпирает своими приятностями официантка. Не дав двери совершить обратное движение, я вошёл на ресторанный пищеблок.
Получившая неожиданное ускорение дверью, Моник упала на кафельный пол. Лёжа на животе, она оглянулась назад и, увидев меня, перевернулась на спину. «Разумно» - подумал я, рассчитывая на, по-настоящему, сногсшибательное впечатление, произведённое моим входом на кухню.
Ещё не понимая, что у неё на уме, я преодолел пару метров, отделявших нас друг от друга. А кто и что бы понял, когда увидел лежащую на полу Моник, старающуюся повыше задрать юбку?
Она очень старалась это сделать поскорее, не стесняясь обнажать свои приятности перед посторонним мужчиной. Практически касаясь её носками своих башмаков, я, глупо выпучив глаза, наблюдал, как из-под передвигаемого в сторону головы подола форменной юбки, появляются ноги, обтянутые колготами телесного цвета. Через одну семьдесят девятую часть секунды я понял, что это не колготки, а чулки. Отупение и глупый взгляд улетучились тогда, когда на месте резинки, удерживающей чулок на приятной ноге, вернее будет сказать, на полном приятностей бедре, я увидел плотный ремень, поддерживающий совсем не чулок, а кобуру с маленьким пистолетом. Слишком замедлившееся время, позволило мне увидеть движение руки Моник, расстёгивающей стягивающий хлястик, удерживающий оружие.
Сейчас я не помню, думал я о чём-то в те доли секунды, или инстинкт самосохранения взял дело, по моему спасению, в свои руки, но я начал делать, а не просто смотреть на то, как Моник…. Короче говоря, я подкошенным стеблем пиона (дурнее сравнения я не придумал) упал на колени и схватил её ладонь своей правой рукой, не давая возможности Моник достать пистолет. Она пару раз попыталась вырвать руку, но у неё получалось плохо. Тогда она, не долго думая, зарядила мне по носу кулачком левой руки, остававшейся свободной.
--Больно же! Что ты делаешь?! - Закричал я и всё-таки поймал своей левой рукой её одноимённую и дерущуюся руку. Поскольку я был практически сверху, да и вес мой был поболее, чем у неё, я сумел прижать её левую руку к животу. Вот в такой позе мы замерли на пару-тройку секунд - Моника лежит на полу с задранным подолом и немного раздвинутыми ногами, я стою перед ней на коленях и правой рукой держу её правую руку у неё же между ногами, левой рукой я прижимаю её левую руку к её животу. Из глаз потекли слёзы, мешающие контрастно рассматривать приятности Моник в такой фривольной близости. Боль в носу и тёплая солёность, по верхней губе стекающая мне в рот, немного мешала наговорить официантке те гадости и резкости, которые мне захотелось наговорить. Но вытереть глаза не удавалось никак - мои руки держали её руки, а её руки старались, судя по ощутимым рывкам, освободиться и набить мне ещё что-нибудь. Мне оставалось только мотать головой и сплёвывать кровь.
--Слезь с меня, козлина! И не харкайся!
--Так ты по-нашему разумеешь? – Сплюнув ещё раз, спросил я.
--Слезь, бл…!
Снова она получила надо мной преимущество, вступив со мной в разговор. Пока я осознавал, что это такой же итальянский ресторан, как и Крещатик территория Гваделупы, она изловчилась и ударила меня коленом, правда до моей головы она не дотянулась, а только сильно ударила в плечо. Мне пришлось начать маневрировать телом для того, чтобы избежать повторных коленно-чашечных ударов, но долго это продолжаться не могло – зрение и кровь во рту не позволяли полностью сосредоточиться. Я не придумал ничего другого, кроме, как навалиться на неё всем телом, придавив собой наши левые руки у неё на животе и углубив в её межножное пространство наши правые. Теперь её колени мне ничем не угрожали, зато я мог, хоть как-то, вытереть глаза об её нейлоновое, или из чего там нынче делают чулки, бедро. Кстати, я вытер кровь с губ и с подбородка. Это была моя коварная мужская месть официантке Моник, переполненной матом и приятностями .
Когда я навалился на неё, то услышал со стороны своих ног, ведь мы лежали «валетом», хриплый выдох и свистящее, от выдавливаемого из её лёгких воздуха, слово:
--Урод….
Ударение она поставила, почему-то, на первую букву.
Теперь пришло время подумать о том, как мне выйти из этого клинча. Мои руки были зажаты её руками и наоборот, а горизонтальность моего тела делала неэффективными её эффектные колени. Значит, придётся кого-то ждать. Или свои, или чужие, в конце концов победят и выведут нас из этого склещенного состояния. Хотя, было бы лучше, чтобы победили наши. Почему было плохо от победы чужих, я не успел додумать - кто-то погасил свет или во всём мире, или у меня в голове.
Вместе со светом в голове и с энергопитающими всё моё тело батареями, отключению подверглись и мои внутренние часы, поэтому я не знаю, сколько времени я пробыл без сознательности.
Первым, и в тот момент главным для мены чувством, которое потихоньку вернулось, был слух. Во-первых, я ощутил радость от того, что жизнь продолжается. Во-вторых, я ощутил радость оттого, что мой слух идентифицировал говорившего. Этот, пробудивший меня голос, принадлежал Валере. А это, в свою очередь означало, как минимум два приятных известия – наши однозначно не проиграли и меня освободят из клинча с Моник. Ого! Я уже что-то помнил! Значит, окончательное выздоровление не за горами. Но, с радостью обретения более-менее осмысленного существования, я тревожно ощутил некую неполноценность своего организма по сравнению с моментом моего входа на кухню. Меня не на шутку встревожило то, что дыхание давалось мне с большим трудом, и я попросту задыхался. Потом пришла агрессивная боль в голове, усугубляющаяся нехваткой кислорода. И, наконец, я ничего не видел, хотя ощущал на лице обилие влаги.
Да, снова вернусь к радостному для меня звуку Валериного голоса:
--Во, блин, молодец, а? Мы там воюем, а он свалил на кухню и устроил групповуху. Другого времени не нашёл? Мог бы и друзьям предложить поучаствовать. Но нет, блин, всё в одиночку.
Это обычная болтливость после серьёзной драки, подумал я и попытался лицом найти хоть что-то, обо что можно было бы вытереть глаза. Под моим подбородком было что-то мягкое и вполне подходящее для утирания. Кое-как изогнув шею, я ткнулся в это мягкое примерно тем местом на лице, на котором должны были оказаться глаза. Эти несколько движений только усилили боль в голове, но и позволили кое-что увидеть, правда, через розово-красный фильтр. Это кое-что оказалось лицом Валеры, улыбающимся разбитой губой и кровоточащей, расцарапанной щекой.
--А…почему я… не … дыхать….
Что-то такое можно было понять из тех звуков, которые смогла возникнуть из сдавленной грудной клетки.
--Почему… по качану! – Хохотнул Валера и поднялся на ноги.
Если он поднялся, то, как я видел его лицо? Значит, он стоял на коленях, уткнувшись лбом в кафельный пол, не иначе. А если перед моими глазами появились его ботинки в розовом обрамлении, значит он встал. Логическое мышление тоже вернулось на своё место, но дышать легче не стало.
--Стас, бери его за ходули, - послышался голос Валеры, но откуда-то сверху. И почти сразу стало легче дышать. Даже можно было пошевелиться… чем-то. Свои руки найти я не мог.
--Так, братик, тихонько лежи – проворковал Валера, - сейчас поднимем тебя.
В мои плечи вонзились чьи-то руки, и началось плавное движение от пола к потолку.
--Алё! А что мы там ручками делаем, а? – Снова хохотнул Валера, сумевший поставить меня, не то, что на колени, а так, больше в позе… раком.
Воздух разорвался от смеха нескольких глоток. Я представил со стороны ту картину, которую эти хохотуны увидели, когда приподняли меня над Моник. Моя правая рука по-прежнему была между ног официантки, но сдвинутая моим падением юбка прикрыла причину, по которой эта поза стала возможной быть, а именно кобуру с пистолетом.
--Ну-ка, Казанова, что ты там нашёл? - Сквозь собственный смех проговорил Валера и до отказа задрал юбку Моник. Смех сразу оборвался.
--Вот как бывает, - сказал неизвестный мне голос.
Чья-то рука легла поверх моей, потом потихоньку переместилась под неё и перехватила руку Моник.
--Снимите… это с меня… я … не мо… же….
Методом исключения удалось определить, кому принадлежал этот голос. Если я в этот момент молчал, то говорила это официантка.
--Успеешь! Братик, ты будешь вставать, или поваляешься на ней? Время есть, можешь гульнуть! - Этого голоса я не знал, как не знал, шутка это или издёвка.
--Я встаю, нагулялся.
Валера помог принять мне вертикальное положение, но с сильной бортовой качкой.
--Ты как, сам стоять можешь? Оп-па, это твоя кровь? Дай гляну! – Валера обхватил мою голову своими клешнями и с силой наклонил её вниз, отчего меня штормануло в сторону от сильного укуса болью.
--Что ты делаешь? Гестаповец!
--Лихо! А чем он тебя так?
--Он мне не показал. А что там?
--Да, ничего. Череп твой видно. Правда, если сверху смотреть, - снова засмеялся Валера.
--Главное, чтобы при взгляде сверху не было видно пол. Валера, как он? Выживет?
--Врезали ему хорошо, но мозг, вроде, не задет. Умыть его надо.
--Коля! Где Николай?
Это кто тут распоряжается? Интересно, если я предположу, что это Самсон, я сильно ошибусь?
--Я здесь.
Поскольку Валера по-прежнему держал меня за голову, я не мог обернуться и запомнить, кто из говорящих есть кто. Мне пришлось на слух присваивать имена голосам.
--Глянь-ка, что в машине есть. В аптечке. Стас! Принеси мокрое полотенце. Да, и несколько сухих. Принесите ему стул, пусть не напрягается. Валера, отпусти его уши! Оторвёшь!
Дальше как-то быстро завертелись события. Раз - и я уже сижу. Раз - и тёплое влажное полотенце тихонько заскользило по лбу и щекам. Раз - и меня повернули лицом к обществу. Раз - и я начал шутить. Вернее попытался.
--Извините, что я стоял к вам спиной. Я лучше воспитан.
--Ладно, ладно, не резвись, - сказал «Тихонов» и ткнул пальцем в пол позади себя. Кто-то из наших, не идентифицированный по голосу, вышел в зал и вернулся с креслом.
--Спасибо. Хочешь чего-нибудь?
--Да, - сказал я и, к своему удивлению, лихо поднялся со стула. - Я пойду в баре что-нибудь возьму. Вам принести?
--Красавец! Спасибо за внимание, но сиди уж, ребята принесут. Коньяк подойдёт? Выпить можно всем. Коля! А, ты здесь? Позвони Юре, пусть подъедет сюда. Он сядет за руль, а ты выпей. Ты куришь? - Последний вопрос уже ко мне.
--Да. Но… эта…, - я пощёлкал пальцами, изображая зажигалку. - И эти…короче, всё осталось на столе. Я схожу?
--Сиди!
Появился один из «наших» с бутылкой и стаканами. Или он подслушивал последний разговор, или просто от рождения сообразительный, не знаю, но он ещё принёс сигареты и зажигалку. Но не мои.
После выпитого коньяка и двух затяжек, мне показалось, что я почти полностью пришёл в себя. Руки и ноги работали, речь стала более осмысленной, боль сконцентрировалась только в одной точке, а не жгла всю голову.