--Такой же тайной останется и другое - как ты смог дотянуть до сегодняшнего дня? Как тебя в детстве не догнала хромая курица и не заклевала до смерти? В темечко.
Удивиться я не успел, и сообразить хоть что-то, тоже не успел. Голос, принадлежавший мальчишке-велосипедисту, прозвучал настолько близко и реально, что я, используя мощнейший коэффициент умственного развития, оглянулся на витринную остановку, чтобы поглядеть, как будет вести себя всепородный цуцик на поводке. Отреагирует он на голос или появление мальчишки? Но остановка была пустой.
--Чего крутишься? Собака понравилась? Они с хозяйкой ушла после твоего «Здравствуйте».
--И тебе не хворать. Чего ты такой резкий сегодня?
--А каким я должен быть? Твоё поведение и отношение к жизни выведут из себя любого.
--Ладно, хватит! Моралист, хренов! Я не позволяю себе подобных выпадов в твою сторону. И потом, ты как-то быстро забыл условие задачи - я не просился на эту войну, я был сторонним наблюдателем, пока не стал помогать….
--Леснику. Договаривай до конца. Он тебя попросил и ты, добрая душа, не смог отказать, да? А теперь ты сидишь на клочке земли, в которую должна попасть бомба, чтобы и тебя и ту землю превратить в большую воронку. Такой у нас ход мыслей?
--Не совсем. Хотя пример с бомбой мне понравился.
--Не мельтеши словами. Теперь тебе надо вспомнить изначальное условие задачи. На скамейке, около почты, ты дал согласие помогать Антону. Ты согласился, ещё не пробуя деньги, не имея больших знакомств. Это и есть единственное условие задачи. Другие условия - это попытка подогнать под свой ответ задачу. Так вот.
--Что вы на меня все наезжаете сегодня?
--Вы - это кто ещё? Охранник? Кстати, как тебе новое ощущение охраняемого объекта? Самооценка выросла? Ты, наверное, уже представил, что кладбищенская похоронная команда, около пустой могилы, тебе прогулы ставит?
--Мы о чём говорим, а? Ты, рокер велосипедный, появляешься только перед неприятностями. Что на этот раз припасено для меня?
--Что я слышу? Ты начал пользоваться мозгами? Анализировать начал?
--Или прекратишь хамить, или….
--Что? - Парнишка напрягся и немного подался вперёд плечами и головой. - Что будет? Не слышу? А ничего не будет, понял? Ни коня, ни шашаки! Потому, что не с руки тебе со мной тягаться. А вот с тобой-то, кое-что, будет. И это, кое-что, ту самую похоронную команду, отправит на выходные, за славно проделанную работу. Я ясно выразил мысль?
--Ясно, туманно… мне не понятно, чего ты так завёлся? Я что, испортил тебе свидание… ой, извини. Но ты сам себя послушай – ни привет, ни пока, а сразу с места в карьер… а меня, с того же места, в могилу.
--А как прикажешь мне с тобой разговаривать? Ты получил знания, каких никогда не будет у девяноста процентов жителей этой планеты. Ты получил редчайшую возможность общаться со Стариком. Тебе доверили урегулировать разногласия между двумя,… скажем, так, мирами. На человеческом уровне вмешаться в плохую афёру плохих сил. Сначала, по инерции, ты сам справлялся со своими эмоциями и ощущениями. И справлялся так, что Старик решил лично тебя попросить довести дело до конца. Но у тебя кончился завод или, как говорят, батарейка села? Мало того, Что эту тарабарщину Петровича ты принимаешь за правду, так ещё и под охраной ходишь….
--Стой! Петрович всё наврал? Всё, что он мне говорил….
--Какая разница, что он говорил? Ты должен был понять то, что он хотел сказать. Те, другие силы, которые в этом споре не на нашей стороне, они через Петровича старались мягко вывести тебя из игры. Ты им действительно мешаешь и, даже, не совсем им по зубам. Петрович говорил с тобой довольно путано, не находишь? Сначала одни аргументы приводил, утром уже другие, помнишь? А какие из тех аргументов были убедительнее? А никакие. Хотя крупица правды была. Но только крупица. Хочешь знать, почему Петрович тебе такое наговорил? Потому, что ему нашептывали, подсказывали прямо в ухо. А оттуда, мимо мозга, сразу на язык. Вот и говорил путано, потому, как сопротивлялся не понятно, откуда появившейся глупости. Ведь то, что он хотел сказать, не имеет ничего общего с тем, что он сказал на самом деле. И ты не мог не понять этого, не мог не услышать фальши. Но не понял и не услышал. Поверил, практически всему.
--Не правда! Я ему на следующее утро….
--Не веди себя, как… как будто не понимаешь, о чём я говорю. Да, ты засомневался в правдивости, или даже в правдоподобность его рассказа. Но ты не понял причины такой озабоченности твоей персоной. Ты испугался и попросту перестал соображать. Идя сюда, ты не очень уютно себя чувствовал, так? Нет? Не отвечай, я знаю, что это так. А с этой кнопкой тебе стало спокойнее? Теперь маленький вопрос. А не может случиться так, что эта тревожная кнопка для твоего спасения, вдруг станет кнопкой для запуска режима самоуничтожения?
--Что ты пытаешься мне сказать? Что я запутался в собственном быте? Или слишком заигрался в собственные игры? Ты, да не только ты, а практически все вокруг, стараются вызвать у меня чувство вины не понятно, за что. Этот гонщик с кнопкой внушал мне, что я виноват за самостоятельные прогулки без разрешения. Петрович долбит меня со дня приезда за то, что я отдался не тем встречающим, за то, что я плохо водил за нос Илюху и Чистюлю. Кстати, спасибо тебе за подсказку. Этот трюк с париком сработал. И, по-моему, хорошо сработал. Спасибо. Теперь снова о Петровиче. Исходя из его рассказа, я должен бояться больших пацанов, только потому, что я что-то такое делаю нестандартно. Это какая-то паутина вокруг меня, которая не особенно и пугает, но и не выпускает на свободу. Я в этом сижу и пытаюсь хоть что-то понять. Не скрою, к моей радости, я встретил тебя. И что? Ты выговариваешь мне, как второкласснику и второгоднику.
--Я тебе не выговариваю, не передёргивай. Я стараюсь показать тебе твоё отношение к происходящему. Только так, через твоё раздражение и через твоё непонимание, как ты сам говорил, можно увидеть настоящую проблему, а не тот набор баловства с Охранником и Чистюлей. Только когда ты начнёшь сердиться и оправдываться, только тогда ты поймёшь, что тебя специально уводят в сторону от главного. Тебя пугают и охраняют, тебе угрожают и пытаются подкупить. И, что самое интересное, ты с удовольствием окунаешься в эту муравьиную возню с мелочными проблемами и никчемными людьми. Их никчемность настолько очевидна, что они не способны толком испугать и навредить. А ты тратишь день за днём своей жизни на этих слабеньких игроков, которые, со всеми их играми, не более, чем ширма, закрывающая от тебя более важное дело. Я что-то начинаю топтаться на месте, объясняя тебе очевидные вещи. Ну, хорошо, я попытаюсь объяснить тебе свою мысль на примере. Представь себе, что появился некто, кто организовал свою собственную секту. Основная тема его проповедей – какая борода у Бога. Вот его самого и его последователей сильно тревожит этот вопрос. И от того, какова длина его бороды и будет зависеть дата конца света. А от цвета его бороды будет зависеть… ну, не знаю что, пусть будет урожай бобовых в Гваделупе. Глупый пример? Ну и пусть глупый. Зато большая часть сект обеспокоена такими вот, «бородатыми», проблемами. Но никто из них не хочет понять главного - не важно, какая у Бога борода, её вообще может не быть - он просто бреется. Важно только то, что он - БОГ! И то, что он есть. Но эта главная проблема отодвигается на второй, или даже на третий план, а на первое место выносится бредятина о бороде, о непозволительности делать макияж и красить свои волосы, о распутстве женщин, носящих брюки и всякая подобная псевдо религиозная мишура. Потому что проповедующие такие мелочи, не в состоянии озвучить простые евангелистские истины - это для них слишком высокая планка. Поэтому они и завлекают людей подобной мелочёвкой и отвлекают тех же адептов от главного. Отвлекают от общения с Богом. Я понятно рассказал?
--Не слишком понятно для адепта христианства, но немного понятнее для меня, как человека, раздражающего ангела. Кстати, у вас там,… на верху, все такие неуравновешенные?
--Я не там и я не ангел.
--Оп-па! И кто же ты?
--Я такой же ангел, как ты холодильник.
--Я считал, что….
--Считать сейчас нечего. Сейчас надо пользоваться знаниями, которые тебе даны, чтобы додуматься до главного. Того самого главного, от которого тебя так старательно отвлекают.
--Так кто ты на самом деле?
--Начни исправляться, вернись хотя бы на тот уровень, на котором ты был в Харькове на телестудии, и я расскажу, кто я.
--Тебе хочется, чтобы я стал правдолюбцем и отгадывателем каких-то тайн? Чтобы я снова занялся этим диском, с чем-то похожим на правду?
--Что ты заладил - правду, правду? Изображаешь передо мной Пеструшкину тревогу.
--Чью тревогу? Кто такая Пеструшкина?
--Это корова. Пеструшка – её имя. Она всякий раз начинает бить тревогу, если её не доят. Ты уже сравниваешься с ней по уму. Правда…. А что для тебя правда? Что? Этот диск с туманными намёками на где-то существующих хозяев страны и более чем конкретными описаниями похождений президента? Это правда? Это бульбашки на песке. Если всё то, что написано, соответствует действительности, что тогда, а? Ты будешь кричать на каждом углу о проделках президента? Кричи. Только потом получишь астрономическую сумму штрафа за клевету на, почти законно избранного человека. Или ты пойдёшь, и в благородном гневе, набьёшь ему лицо лично? Сядешь сразу и надолго. Можно кому-нибудь продать эту дисковую информацию, но без серьёзных доказательств с тобой никто не будет разговаривать. Что ты станешь делать и что сможешь сделать с этой самой штукой, которую ты называешь правдой? Можешь весь диск выучить на память или полностью забыть - результат будет одинаковый. Потому, что то, что ты пафосно называешь правдой, на самом деле есть всего лишь скандальный материал от папарацци. И всё. Это обычное желание понюхать чьи-то, плохо скрываемые фрагменты жизни. Личной, или общественной. Этот диск не правда, а в текущей ситуации, просто жёлтая бульварная газетка. Только и всего. Теперь подумай сам, насколько ты опасен власти, избранной или теневой, а? Может, президентская охрана сон потеряла из-за тебя? Не слишком ли ты важная фигура в собственных глазах? Это всё и есть болтовня о бороде Бога. А вот правда, как таковая, заключается в другом. В том, что ты перестал замечать приманки вокруг тебя, но которые ты, с удовольствием, заглатываешь! Правда в том, что тебе стало нравиться пользоваться деньгами, которые тебе достались, но которые ты не заработал. Правда в том, что тебе льстит твоя охраняемость и чья-то обеспокоенность тобой, хотя, на самом деле, ты можешь и сам себя защищать. Вот что такое правда. Ты живёшь и наслаждаешься придуманной ситуацией, в которой тебе отведена роль массовки. Я просто не могу поверить, что ты так поступил!
--Ну, да! А ты – в шляпе и на коне! Если видишь, что я всего лишь простой человек, а не мудрец из энциклопедии, то помоги разобраться во всём этом… во всём этом. Или твоё посещение только для того, чтобы выпендриваться передо мной и показать, что я никто? Так брось меня и всё! Найди себе кого-то поумнее. Ты почему не ходишь в детсад с рассказами о биссектрисе? Умник! Не нравлюсь тебе моими Пуструшкиными мозгами – ищи себе Диогена!
--Не могу.
--Не может он! Кто за мной на лайбе таскался? Записки передавал? Зачем с тупым связался?
--От меня это не зависит.
--А от тебя хоть что-то зависит?
Распаляясь в разговоре, я, не совсем контролируя свои руки, начал жестикулировать. Фигуры, создаваемые мной в пространстве, не имели общеупотребительного названия и были бы гордостью любого математика, перенёсшего их на бумагу. Я создавал многомерные и почти треугольные восьмёрки, которые протыкал одной рукой, при этом, безжалостно сминая их другой. Я не смог бы и сам сказать, что было более убедительным - сила слова или мощь жестов?
--Ты попробуй ещё «лунную походку».
--Это очень простое дело - противопоставлять себя кому-то другому. Задаёшь глупую загадку и… чего попробовать? Ты о чём?
--Верхний брейк ты освоил, теперь подключай ноги.
--А, понял. Ты иронизируешь, да? Типа, шутку сшутил, да?
--Балда! И ты, и просто в рифму. Я тебя, где-то, понимаю, поэтому попробую ещё раз объяснить тебе твою ошибку, которую ты принял за жизненное правило. Всё, что происходит вокруг тебя – это ширма, дымовая завеса. Тебе дали роль, но не дали прочесть сценарий. И при этом тебе внушили, что твой талант позволит тебе сорвать аплодисменты только благодаря тебе самому и твоему экспромту. Самое плохое, что ты согласился на эту роль в спектакле, который похож на реалити-шоу со смертельный исходом. Твоим, между прочим. Как я должен поступить? Давай обсудим моё положение. Предположим, что я тебе всё подробно рассказываю с именами и датами. Ты начинаешь напрягать то, что у тебя под волосами и старательно запоминаешь каждое моё слово. Что имеем на выходе? Ничего полезного. Мой рассказ перейдёт в твёрдую память и, естественно, в страх, который не даст тебе возможности правильно оценивать без моих подсказок любую ситуацию и, как следствие, ты будешь уверен в правильности своих поступков без предварительной корректировки с данными, которые ты получил от меня. Если, вдруг, соберёшься оспорить то, что я говорю, то зря потеряешь время, потому, что я говорю только то, в чём абсолютно уверен. Делаю акцент на два последних слова в предпоследнем предложении. Теперь вопрос: как мне поступить, чтобы ты остался цел, не испортил ситуацию и был свободен от навязанной тебе информации. Задача сложнейшая, но выполнимая. Тебе надо до всего додуматься самому. Сложно? Ну,… скажу так, не просто, но реально. Тем более что ты был свидетелем почти всех событий, на основе которых ты должен сделать выбор. А то, что ты способен правильно понимать происходящее - ты доказал. Только в последнее время ты всё реже пользуешься своими способностями, довольствуясь слепой верой в слова посторонних людей. Не верь, не бойся, не проси – помнишь? Помнишь. А почему не пользуешься? Потому, что успокоился, хотя ситуация, в данном случае, имеет тенденцию развития от плохого к худшему. Теперь снова мой вопрос: как заставить тебя разобраться в происходящем? Я вижу один способ – разозлить тебя. Когда ты сердит на меня за то, что я не всё тебе рассказываю, но при этом начинаешь правильно рассуждать. Может быть ты хочешь доказать мне, что ты не так глуп, а просто так выглядишь? Что у тебя, в стадии обострённого раздражения, исчезают ложные ориентиры, и ты понимаешь то, что чувствуешь и видишь сам? Хотя не суть. Важнее итог - ты правильно понимаешь и, потом, правильно поступаешь. Даже чужой спектакль можешь переделать под свой сценарий - вспомни телестудию. Вот в расчёте на твою светлую голову я и затеял эту беседу в раздражительном для тебя тоне. Просто я точно знаю, что теперь это реалити-шоу закончится без твоей гибели. Теперь уверен, что ты во всем разберёшься.
--А-а… ну… это… я вроде… ну….
--Не надо благодарить меня, не надо.
--Ладно, скромняга. Вопросик есть, может и не в тему. Ты ко многим, ну, не ты, а такие, как ты, вы ко многим приходите… поговорить и… поучить?
--Практически ко всем.
--Так почему никто не пользуется твоими, то есть вашими, подсказками? Ты… вы ведь правильно подсказываете?
--Человек слаб от рождения, этим всё объясняется. Одни начинают нам слепо верить и принимать всё буквально настолько, что в своей воле оставляют только еду и туалет, сознательно превращая себя в неких наркоманов. Такие, как правило, доживают свой век в психушке. Другие, считая наше с ними общение вторжением в их разум, принимают то, что связано с нами, считают диагнозом и заканчивают свои дни, в качестве соседей по палате с первыми. Третьи понимают и принимают нас только по чётным числам, а в остальные дни играют в материалистов, а всё подсказанное списывают на случайность. Таких, больше всего. Именно они придумывают приметы и всякие забобоны. Четвёртые – подобны тебе. Они уравновешивают предыдущую тройку и держат общий баланс рассудка на планете. Теперь ты хочешь спросить, а видят ли они нас так, как ты меня видишь. Очень многие видят. Даже очень многие из твоих знакомых. Но слышал ли ты хоть от кого-нибудь рассказ о подобных встречах? Ни от кого. А почему? Потому, что люди боятся показаться смешными, или, даже, ненормальными. Вот и держат всё в тайне, рискуя, со временем, пополнить ряды первых и вторых. Вот тут, на этой остановке, ага, заставке, сидела женщина с собачкой, помнишь? Так вот, никто и никогда не узнает, что именно сегодня она общалась с таким, как я. Что и кому она скажет, подумай сам? А кто её поверит? Поэтому и развивается слабость людская на основе боязни сказаться не таким, как остальные. Скоро ты сам убедишься в моей правоте. Ладно, не стоит дальше развивать эту тему. Я хочу, чтобы ты запомнил напоследок одну важную вещь - официанты не ходят в туалетные комнаты для посетителей. Наша встреча….
--Постой-постой, ты сейчас, как Хоттабыч, растворишься, и я не успею спросить. Так всё-таки, кто ты такой?
Мальчишка-велосипедист как-то снисходительно и печально опустил в полуулыбке уголок рта.
--Я? Как тебе сказать…. Я - это ты.
Интересно было бы увидеть, в какой позе я застыл. Потому, что проходящая мимо чешская пани оглянулась и всеми лицевыми органами выразила очень конкретное чувство - глубокое недоумение. Очень глубокое, даже без дна. Потом, справившись с эмоциями, ускорила шаг и скрылась в ближайшем переулке.
Сейчас мне не вспомнить, что я чувствовал в те секунды. Так же невозможно вспомнить индивидуальные особенности домов, стоящих вдоль автодороги, по которой несёшься со скоростью двести километров в час. Наверное, с такой же скоростью неслись мысли, чередуясь с мгновениями пустоты. Вот есть такая мысль, что, если, я разговариваю сам с собой, то, значит, я сам себя о чём-то предупреждаю? Это значит… это… это значит только одно - я знаю будущее….После этой мысли пустота, потом полмысли, потом провал… ромашка какая-то - любит, не любит. Есть мысль, нет мысли…. Одним словом, я стоял обуреваемый, а проще – охреневший. Сейчас вспоминается один знакомый, расшифровывавший понятие «охреневший», как медленно превращающийся в хрен. В этом состоянии медленного перехода из человеческого существа в корнеплод, я дошёл до временного убежища, в котором меня ждали жена и Петрович.
--Как прогулка? - Спросил Петрович и старательно впился своими глазами в мои.
Как прогулка… да вот так, что я едва хреном не стал, вот как я погулял. Да и что я мог рассказать о прогулке? Что я встречался с самим собой? О предупреждениях, которые я сам себе давал и которые сбывались? О чём рассказать? О венках на крутых поворотах чешских дорог? Это они, слушатели, сами видели. Тогда о чём? Только о том, что меня по-настоящему волновало и интересовало, аж до крайней степени беспокойства. Только как они воспримут мой рассказ? Ну жена, с ней проще, она уже нарывалась на мои рассказы в Ждирском отеле, а Петрович? Что он подумает? Что зря со мной связался?
Снова включилась память и курсивом проскочила перед глазами фраза:
--Истинно говорю вам, не успеет трижды пропеть….
Это что, ещё одно предупреждение, или пророчество? В таком же стиле я кое-что услышал сегодня - люди ничего не рассказывают другим об увиденном, потому, что не хотят показаться смешными или, что ещё хуже, не нормальными. Не хотят ничего рассказывать тем, кто точно так же разговаривает сам с собой. То есть все молчат об одном и том же, но осмеян будет тот, кто первый озвучит свою связь с самим собой. И этот же первый будет осмеян такими же с самисобойчиками. Кто заговорит, тот кошку съест - так в стишке о молчании?
--Ну,… так, приемлемо, - выдавил я из себя.
Слова никак не срастались в предложение под символом логики. То, что крутилось в голове, не доходило до языка связной речью. Хорошее определение состояния пришло на ум само собой - томознутость.
--И… это… видел тревожного велосипедиста.
--Кого, простите?
Кого-кого… мужичка одного. Не находя слов для рассказа, я вытащил из кармана брелок и ткнул Петровичу для обозрения.
Мельком взглянув, Петрович удовлетворённо кивнул головой и, успокоенный увиденным, жестом предложил присесть за стол.
--У нас есть новости. Завтра приезжает Валера. Я бы хотел, чтобы ты его встретил. Ты не занят завтра?
Чем, интересно? Продолжением охреневания? Это я могу делать и по дороге на вокзал. И, согласуясь с собственными мыслями, я отрицательно покачал головой.
--Ехать надо в Брно. Утром сядешь в автобус и поедешь в Будеёвицы. Там возьмёшь такси и полетишь в Брно. Скажешь таксисту, что тебе нужен торговый комплекс «Ваньковка». Запомнил? Вокзал в тридцати метрах от этого центра. Встретишь Валеру и снова на такси прямо сюда. Хорошо?
Я расстарался на согласительный кивок.
--У тебя русский язык второй иностранный? Или что-то всё-таки случилось?
--Чаю хочу.
--Ух, ты! Заговорил! Оказывается можешь, когда хочешь. Ладно. Я завтра останусь дома, должен появится гонец. Твоя супруга, если она не против, займётся обедом и ужином. Согласны?
--Когда….
Петрович посмотрел на меня так, как смотрят на умирающего. Лёгким движением руки он потрогал мой лоб, после сего его голос стал ещё тревожнее.
--В тринадцать десять. Ты о приезде спрашивал?
--Может… заехать?
--Не надо. В холодильнике есть всё, что надо. Я правильно понял твой вопрос?
Я снова кивнул.
--Содержательно общаемся. Говори.
Последнее слово принадлежало не Петровичу, а какому-то другому человеку, который уже не шутил и не играл выражением глаз. Этот человек требовал ответа и был уверен, что получит его. Но слова внутри меня никак не складывались в более- менее пристойный ответ.
--Я… выпью… чай…ю.
--Тебе, при Суворове, цены не было бы, как специалисту по измору. Любую крепость взял бы.
Я глотнул чай и ясно так, как ясно можно читать кем-то написанный текст, увидел эту кухонную сцену со стороны. Оттуда же, со стороны, я увидел, как жена жестом привлекала моё внимание, а когда я поднял на неё глаза, то по её жестикуляции понял, о чём она с молчаливым красноречием спрашивала. Эти жесты было не трудно понять – она опустила ладонь правой руки на уровень талии, что должно было означать рост и, с небольшой натяжкой, возраст. Потом она покрутила руками перед собой, имитируя кручение педалей. Мой кивок головы заметно её расстроил. Она-то хорошо помнила, что в последний раз мальчишка-велосипедист появлялся в Ждирце перед стрельбой и дракой. Теперь уже нам двоим было не до разговоров.
Петрович или не заметил нашего «диалога», или только сделал вид, что не заметил. Он похлопал меня по правому плечу как раз в тот момент, когда я собирался сделать очередной глоток их чашки. Немного пролив чай на стол и на джинсы, я поставил чашку и в раздражением сказал:
--Тебе тоже надо выводить меня из себя, чтобы чего-то добиться?
--Аллилуйя! Заговорил! А кто ещё это пытался сделать?
Меня снова замкнуло на молчании.
Всю эту сцену я видел со стороны так же ясно, как… ну да, я уже приводил сравнение с чтением, повторяюсь. Среди троих людей, на кухне я был четвёртым со своим слухом, сознанием и, скорее всего, способностью двигаться. И ещё, невидимым для остальных. Или каким-то незначительным, чтобы обращать на меня внимание.
Когда я снова стал тем, кто пролил чай на стол и одежду, то понял… не знаю, как или чем я это понял… это, как головокружение, которое приходит вместе с пониманием. Пониманием того, что эту кухню, эту сцену и эту беседу я уже видел и слышал раньше. Когда - не знаю, но это уже было в моей жизни.
Я прикрыл глаза и попытался подольше оставаться в этом состоянии, чтобы рассмотреть или распонять, что ли, что будет дальше. Но с таким же успехом можно было бы нанять гвардейскую армейскую часть для охраны отдельно взятого города от прихода осени. Короче говоря, ничего не получилось из этого зажмуривания. Но это я видел раньше. Это точно.
--Петрович… тут, понимаешь… ну, не всё так….
--Не хочешь говорить – не надо. Но то, о чём ты молчишь, может оказаться важным.
--Давай завтра поговорим, а сегодня я не в форме. Без обид, ладно?
--Потерплю до завтра, когда будешь в форме.
Петрович взял пару бутылок пива из холодильника и вышел во двор.
--Виделся? - С тревогой в голосе спросила жена, садясь на стул, освобождённый Петровичем.
В который раз я только покивал головой.
--И?
--Опять предупреждение, как в Ждирце. Только тогда был твой парик, и кончилось, сама помнишь чем. А сейчас он говорил об официантах, которые не ходят в туалет для посетителей.
--И что это значит?
--Не знаю. От прыща на жопе до ядерной войны. Всё, что хочешь, можно подставить под эту фразу. Всё, что хочешь, понимаешь? Это значит, что-то плохое около нас произойдёт. Только что, когда и с кем? Мне эта поездка за Валерой совсем не в масть, в смысле не нравится. Надо ехать, но не нравится, что ты тут одна останешься.
--Я не одна.
--Да понимаю я всё! И Петрович, и охрана,… но меня не будет. Я не супермен, но мне спокойнее, когда я присутствую, а не узнаю потом.
--Мне надо сказать, что приятно это слышать? Или это и правда серьёзно?
--Я не гадалка. Ответа у меня нет.
Такими фразами, постепенно пустеющими по смыслу, мы с женой, в конце концов, плавно перешли, к ничего не значащей болтовне, совершенно забыв отправную точку разговора.
Вечер того дня мы закончили, валяясь на диване, переключая спутниковое телевидение в поисках русскоязычных программ.
Утро, по процедурам в ванной, было обычным. Обычным был и чай на кухне. Способность внятно общаться с себе подобными, вернулась ко мне, видимо ночью, поскольку с первых секунд после пробуждения шторок с глаз, я спокойно и связано заговорил.
Петрович сидел на кухне и сосредоточенно тыкал пальцем в клавиши ноутбука, не забывая лишать спокойной загробной жизни родственников Билла Гейтса (а он-то каким боком к ноутбуку?).
--Доброе утро! - Бодренько сказал я Петровичу и включил чайник.
--Ну да, ну да… та давай уже! Кобыла!
--Ноутбук мужского рода.
--А чего ты разговорился с утра? Целую ночь страдал от молчания? Вчера надо было,… нет, ты что, специально?! Что ты вытворяешь? Я же отправляю письмо, а не стираю! Корова!
--Господин хакер! Если вы расстроены моим вчерашним молчаливым поведением, то разрешите принести….
--Ты, тварюка, сейчас доиграешься! Я знаю, где у тебя аккумулятор!
--… вам свои….
--Ещё раз, и я тебя продам за две сигареты!
--Вот и поговорили. Алё! Петрович! Алё!
--А?
--Я извинился за вчерашнее, слышал?
--Чего?
--Я говорю… помощь нужна?
--А ты… шурупаешь?
--Нет, я саморезю. Что там?
--Письмо не отправляется. Что делать?
--Или правильно нажимай кнопки, или сходи на почту.
--Да иди ты!
--Это тебе за невнимание к моим извинениям, понял?
--Ладно, я принял твои извинения. С этим патефоном, что делать?
--Нажми кнопку «Сенд».
--Зачем?
--Чтобы было.
--Нажал. И что? О, бл…, пошло!
--Как ты раньше с ним управлялся?
--С этим? Он был с русскими кнопками. Ладно, ты готов ехать?
Петрович откинулся на спинку стула и, не сводя глаз с монитора, рукой подвинул по столу бумажку.
--Здесь расписание и… всё прочее. Лучше ехать сейчас, чтобы не торопясь оглядеться и всё такое прочее. Всё, ступай. С Богом!
Попрощавшись с женой и попросив её быть послушной и спокойной, я отправился встречать Валеру.
В автобусе, в котором пришлось ехать в Чески Будеёвицы, мне стало скучно и тоскливо. И в автобусе и в проплывающем ландшафте было что-то не настоящее, не … наше. Не было обычных эмоций. Не было общения, основанного на мате и оскорблениях. Не было тесного автобусного пространства, в котором каждое сидячее месть берётся с боем. Где все признаки настоящей, живой жизни? Нету. Все скучные, спокойные и правильные от осознания того, что у них всё правильно и спокойно, ещё и по расписанию. Даже жаль этих чехов. Всё у них есть, но вот чего-то истинно славянского нет. Радости нет. Радости от ежедневного участия в борьбе с жизнью за своё существование. И в этом их национальная трагедия.
За сорок минут до прихода нужного автобуса, я уже таскался по этой самой галерее «Ваньковка». От нечего делать заходил во все подряд магазинчики и пытался найти то, что мне, якобы, позарез нужно, а этого у них нет. Старательно обошёл весь первый этаж и, ничего такого не найдя и ещё устав от этого, я пошёл куда-нибудь попить кофе.
Рядом с кофейным автоматом в холле галереи, я нашёл цветочный магазин. Не знаю почему, но я твёрдо решил встретить Валеру с букетом ярких цветов.
Удивив продавщицу совершенно безвкусным набором разносортных цветов, завёрнутых по моей просьбе в громко хрустящую обёртку, я сообщил ей, что тот, кому предназначались цветы, очень любит их именно в такой комплектации.
Видимо понимая по-русски, продавщица, немного удивлённо и, даже огорчённо, переспросила:
--Он?
Я прижал букет к груди и старательно закивал головой, хрустя обёрткой при каждом кивке.
Бесцветно сообщив мне цену, и так же бесцветно отсчитав сдачу, продавщица быстренько попрощалась со мной, и немедленно занялась каким-то делом. В её глазах, я был навсегда вычеркнут из числа нормальных мужиков. Нормальных, в её понимании. Автобус, хотя меня это уже не удивляло, прибыл строго по расписанию. Из дверей, не торопясь, вышел водитель и открыл багажный отсек.
Стройными рядами потянулись спокойные пассажиры, среди которых обнаружился Валера. Выходившие из салона с любопытством поглядывали в мою сторону, видимо пытаясь определить ту, которую ожидает приз в виде разноцветного веника.
Походкой бывалого морячка, Валера подкатил ко мне.
--Здравствуй, любимый!
--Здравствуй, котёнок! – Валера, в припадке куража, решил мне подыграть.
--Это тебе.
--Правда? Как мило! Тогда сегодня я твой.
--Извини, конфетка, но я женат. Пострадаешь без меня, пока я не подберу подходящую минутку для тебя?
--Так я для тебя только игрушка, на одну… эту, блин, как сказать? На одну потрахалку?
--Ты несносно груб, милый. На одну ночь. Я ведь женат.
--Ну и хрен с тобой! Привет, бродяга!
--Здорово!
Мы обнялись и похлопали друг друга по спине.
--Доехал спокойно?
--Вроде да, но автобусом больше так далеко не поеду. Задница, прикинь, онемела в корень. Почти сутки сидел. Это труба, а не поездка!
--Мне это знакомо. Ну, что, тронулись дальше? Петрович ждёт.
--Он мне ничего не передавал?
--Через меня – нет.
--Ни на словах, ни на бумаге?
--Только эту записку дал.
Я протянул Валере, полученную записку от Петровича.
--Он сказал, что это расписание, но я её не разворачивал, потому, что….
--Ладно, ладно. Давай!
Валера развернул записку и, быстро пробежав её глазами, покрутил головой.
--Ага, есть. Я сейчас.
Быстрым шагом он направился к камерам хранения, а я остался ждать его около дорожной сумки, прижимая к груди букет.
Проходившая мимо дама европейской наружности своими глазами передала мне своё сочувствие. Я деланно вздохнул и погладил цветы кончиками пальцев.
Минут через десять, таким же маршевым шагом, вернулся Валера с коробкой, перетянутой коричневым скотчем.
--Всё, порядок. Куда едем?
--В глушь.