Потом в номере появились какие-то люди в штатском, о чём-то долго говорили на языке, который, ну, никак не ложился на слух. Долго вчитывались и всматривались в наши паспорта, куда-то звонили и дольше молчали в трубку, чем говорили. Одним словом - суета.
Наконец, офицер подошёл ко мне и, оглянувшись, жестом подозвал администраторшу. Она выполнила его просьбу, внимательно выслушала и обратилась к нам.
--Пан офицер немного растерян. С одной стороны всё, что вы сказали, пока подтверждается, но у него обязательно возникнут вопросы к вы.
--К вам.
--Извините, я волнуюсь. Он не станет увозить вас в полицию. Он хочет знать, где он может вас найти именно тогда, когда захочет.
--Я не знаю, где мы будем… мы можем остаться здесь, в отеле? Но в другом номере?
Девушка от удивления открыла рот. Или от такой наглости. Но вопрос перевела.
Офицер улыбнулся и кивнул.
--Вы останетесь здесь, но под ваше честное слово.
--Я согласен. Слово даю. Обещаю явиться по-первому требованию.
Потихоньку люди начали рассасываться из номера. Не могу сказать, что всё обошлось для нас благополучно, но… первый тайм мы уже отыграли. Однако что-то было всё равно не так. Нервы ещё не отошли от состояния натянутых струн, и, может быть поэтому, действительность воспринималась немного… деформировано, что ли. Нет у меня слов для определения состояния, это как через край обострённое чувство… опасности, беды, что ли…. Вот что-то такое было у меня один раз и мне есть с чем сравнить. Лучше бы мне было ошибиться. Только по внутренним ощущениям ошибка отпадала сама по себе. Это не ошибка, это чувство, которое обрушилось на меня в пансионате, когда взорвалась машина. Что же грозит нам сейчас, а?
По-моему это чувство каким-то образом передалось и жене. Не сговариваясь, мы уставились друг на друга и, за секунду до того, как за полицией закрылась дверь номера, она меня спросила:
--Чем пахнет в воздухе? Это не запах, это… ощущение. Чувство….
Значит, она услышала, нет, она почувствовала то же самое, что и я. Это чувство… да, это чувство страха и беды. Только откуда придёт беда?
В волнении, нет, это можно назвать испугом, мы стали озираться по сторонам, обшаривая номер глазами. Но ничего подозрительного и взрывоопасного не наблюдалось. По крайней мере, визуально не наблюдалось. Но это нас не успокаивало. Снова, не сговариваясь, мы посмотрели друг на друга. Потом одновременно уставились в окно.
--А ведь мне обещали перезвонить, значит….
--Значит, это окно?
--Быстро на пол! В сторону от окна! – заорал я, сталкивая жену через диванную спинку на пол. Но, тут же, натолкнулся на её руки, толкавшие меня в противоположную сторону.
--Да что ты делаешь?! – Почти одновременно закричали мы и, держа друг друга за руки, рухнули на пол.
Позади нас треснула обшивка дивана, и пуля вошла в паркетный пол.
--Ползи к окну! – Крикнул я и вскочил на ноги.
Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, в припадке животного страха я пытался не стать мишенью, не наступить на жену и добраться целым, точнее живым, до окна, чтобы задёрнуть штору. В стекле, оконном стекле, появилась вторая дырка.
--Почему же без звука?
--Что? - Уже сидя около окна на полу спросила жена.
Вторая дырка от пули всё-таки нарушила какую-то линию прочности, и оконное стекло ломтями стало сваливаться на пол.
«Третьей пулей он точно попадёт», -- подумалось мне. Штору закрыть всё же удалось.
--А ведь не только мы стрелку нужны, - сказала жена.
--Точно! Он сейчас в этих…
.
То ли забыв о страхе, то ли пересилив себя… наверное, то, что выгоднее меня характеризует, то и заставило меня вскочить на ноги и выбежать из комнаты.
--Никуда из укрытия! Слышишь? – крикнул я жене и натолкнулся на администраторшу, входившую в наш номер.
--Что разбилось?
--Это нас обстреливают!
Мне пришлось вытолкнуть девушку из номера.
--Сейчас по полицейским начнут стрелять. Есть что-нибудь в сторону выхода?
--Что-нибудь?
--Господи! Окно, балкон, трамплин… все, что выходит на улицу.
Девушка протянула руку вдоль коридора. В самом конце была дверь, через стекло которой виднелась кованая ограда балкона. Я рванулся изо всей не спортивной прыти к двери, крича на ходу администраторше:
--Как, по-вашему «внимание»?
--«Позор»
--Ну и язык!
Почему-то дверь открылась легко и без скрипа. Я выскочил на балкон и увидел, что кавалькада из полицейских, Петровича и Чистюли, подходили к машине, стоявшей у обочины дороги.
--Эй! – заорал я дурным голосом, хотя до машины от меня было метров двадцать. - Позор! Позор! Господи, что за дурацкое слово!
Когда полицейские оглянулись на мой крик, я показал рукой за угол готеля, в сторону строительного склада. Как им ещё объяснить, что они могут попасть в зону прямой видимости стрелка. Или, не дай Бог, снайпера.
Я сложил руку так, как будто держу в руках винтовку, потом снова показал в сторону склада.
Полицейские сообразили, но не сразу. Пока они вглядывались в ту сторону, в которую я тыкал рукой, пока они открывали дверцы машины, а другие доставали оружие, случилось то, о чём я их предупреждал. Петрович зачем-то поднял руки к плечам, опустил их, и, как-то неестественно, мотнул головой немного в сторону и назад. Крыша полицейской машины, вместе с мигалкой, окрасилась красным цветом с серо-жёлтым пятном в центре. Почти в центре. Затем он упал на колени, опустил зад на пятки и прислонился тем, что осталось от его затылка к разноцветной дверце полицейской машины. Голова, вместе с последней конвульсией уже умершего тела, дёрнулась и наклонилась к плечу. Теперь получалось, что Петрович смотрел одним целым глазом на меня. Вместо второго была чёрная клякса. Вместо левого.
--Вот тебе и позор! Твою мать! Это мне позор!
Чистюлю бросили на асфальт за машину, а полицейские бросились в рассыпную - кто прямо на склад, кто побежал вокруг готеля. Раздались выстрелы… то ли три, то ли четыре. Потом всё стихло.
Пришедший в себя Чистюля поднялся на ноги и осмотрелся. До него ещё не совсем дошло, что он делает на улице, да ещё пристёгнутый наручниками к дверце полицейской машины. Он посмотрел на свою руку со сломанными пальцами, посмотрел по обеим сторонам улицы и, наконец-то, увидел меня. Тут его, видимо, осенило своим присутствием прошлое часовой давности. Он со злостью дёрнул наручниками и заорал на всю улицу:
--Сука-а-а….
Интересно, а как он заорёт, когда ему дадут возможность обойти вокруг машины, и увидеть сидящего на коленях Петровича с половиной головы и с одним глазом. Мне не хотелось присутствовать на таком зрелище – некоторые вещи должны оставаться только в воображении.
Оказалось, что уже некоторое время рядом со мной на балкон вышли жена и администраторша. Жена смотрела со строгой решимостью прямо на окровавленную машину и на Петровича. Девушка изо всех сил старалась сохранить вертикальное положение, грозя всем своим видом в любую секунду рухнуть без сознания. Пока она упиралась в жену, ей это практически не грозило.
Кое-как оторвавшись от картины, которую оставила после себя порезвившаяся смерть, мы втроём вернулись внутрь готеля, но только на первый этаж. В нашем, старом номере, нам уже не было интересно, другого номера, нам, пока, не дали, на эту процедуру просто не нашлось времени, поэтому мы пошли к стойке администратора.
--Ты не видела у неё тут чайника или кофейника? - спросил я жену. В ответ она отрицательно покачала головой.
--Там, за синей дверью… сделаете и мне? Пожалуйста…, - еле ворочая языком, сказала хозяйка администраторской стойки.
--И на полицейских надо рассчитывать. Ребятам не помешает. Можно?
--Да-да, конечно. Только я посижу немнож… ечко,… можно?
--Отдохни. У тебя было трудное утро. А что с вашими посетителями? Отель вроде пустует.
--Эта неделя у нас безлюдная… только вы… поживаете….
--Да-да… поживаем. Чуть недопоживались, блин!
Наш разговор потихоньку перетёк в активную фазу вялотекущего молчания. Каждый думал о своём. А о чём я думал? Если можно так выразиться, я думал обо всём сразу. И каждое новое перепрыгивание с одной недодуманной мысли на другую, обязательно натыкалось на обязательную встречу с полицией. У этого пана офицера обязательно появятся вопросы о моей роли во всём произошедшем. А роль моя второстепенная, временами, переходящая в главную. Об этом рассказывать пану офицеру? Может выложить ему всё с самого начала? С Андрея, Лесника, телестудии, проекта АР, Харькова, моего срочного отъезда в Чехию? О чём ещё рассказать, чтобы схлопотать лет десять строгача, или, в лучшем случае, смирительную рубашку? И при этом не забыть обратить особое внимание на то, что не имею никакого понятия о ком-то ещё, кто тоже хочет Лесниковых денег и устраняет потенциальных « наследников» путём банального отстрела. Так-так,… а зачем в меня стрелять, если деньги можно только через меня получить? То есть, никаких денег нигде нет, но тогда стрелок должен был знать правду о моей поездке сюда и быть в настоящем доверии у Лесника и Валеры. Зачем при таких раскладах меня расстреливать? Ведь через меня денег нет, а если есть, то это пустышка для дураков? Что здесь не стыкуется? А вдруг стреляли по жене? А её зачем? Чтобы, застращать меня? Чтобы я согласился отдать деньги без промедления? Значит, стрелок, про меня, пустышку, не знает. Так, думай дальше, голова, что-нибудь куплю. Допустим, так и есть, как я думаю, тогда зачем так нагло убивать Петровича? Мы с ним внешне похожи? Нет. Могли нас перепутать? Нет однозначно. Устранили как наследника? Почему не вечером в тёмном переулке? Почему именно в присутствии полицейских? Чтобы он чего-то не сказал. Так? Не так. Что он мог сказать? О драке в номере отеля? Глупость. Откуда у Чистюли штурмовой пистолет? В любом случае, Петрович всю драку сидел в стороне, и смело смог бы списать весь инцидент на горячую кровь Вовы. Кому, Петрович, стал нужен одноглазым? Что мне делать с этим ворохом вопросов? А с тем ворохом, который вывалит на меня пан офицер? И почему…. что почему? Откуда взялось это почему?
--Ты меня не слышишь? - Жена, дёрнув меня за рукав, привлекла моё внимание. - Почему ты не дал мне самой врезать Чистюле по носу?
Вот откуда это «почему» вклинилось в мои рассуждения.
--А-а,… да. Почему? Ну,… он уже лежал на полу. Зачем его добивать?
--А мой парик
--Но он тебе не нравился?
--Ну и что? Нравился - не нравился,… этот парик мой, понятно? И всякое… Вова будет хватать его своими лапами. Я бы его ему в рот запихнула.
--Ты же интеллигентная дама. Что за манеры? «Врезать по носу, парик в нос заткнуть»,… он уже лежал на полу со сломанными пальцами. Не бей, лежачих.
--Не бей,… а за твой нос?
--Да ладно,… ему больше досталось.
--В следующий раз я сама буду бить.
--Договорились. Сделать ещё кофе?
Тренькнул телефон в кармане куртки.
--Да.
--Это Лариса.
--Какая ты на хрен Лариса? Если ты Лариса, то пойди и купи себе часы. Обещал позвонить через двадцать минут, а сколько прошло? Ты откуда звонишь?
--Ты почему отвязываешься на меня? У меня тоже есть проблемы, которые переплюнут твои по степени важности. Что там у тебя?
--Ты откуда звонишь?
--Это тебя не касается.
--Тогда, как говорит мой знакомый из колхоза - нема трахать, нема и гавкать. Пока.
--Стой-стой! Что у тебя за тон? Что за настроение? Что случилось?
--Я тебе, Лариса, жена брата Коли, задал, бл…, вопрос. Ответишь, будет разговор, нет - я про твои шашни расскажу Коляну и ищи себе другую семью. Я жду ответ.
--Я в Брно.
--Ага, а я в Куала-Лумпуре.
--Ладно, не заводись. Ты так себя ведёшь, потому, что что-то случилось. Дай подумать. Ты не договорился с ними…, нет, это мелко. Ты подрался с Вовой….
--Ага, а ты сидел на куче дров на соседнем строительном складе и заглядывал в окно моего номера.
--Я в Брно. Мне надо здесь быть. Что у тебя….
--Или ты рассказываешь мне, почему тебе надо срочно оказаться в Брно, или прощай навеки, Лорик!
--Я тебе не Лорик! Что случилось?
--Всё, пока.
Я отключил телефон и положил его в карман. Вроде он не врёт. Может у него и правда дела в Брно. Но с таким многолетним опытом профессиональной криминальной жизни, можно и не такое непонимание разыгрывать. Телефон зазвонил снова. Это был мой неудавшийся встречающий. Он же Лариса.
--Ну, чего?
--Вчера, по указке Петровича, его босота, из Брода и Ждирца сняла девять новых машин, все последних моделей. Все девять сняли одновременно, за час. Их выпасла полиция и устроила гонку. Эти уроды из автоматов расстреляли две полицейские тачки, так что преследование по земле ментам пришлось отложить. Их вели то ли вертушки, то ли ещё какая хрень. Но довести смогли только до Вроцлава. Там они пропали. Вообще пропали. В Брно я делаю себе алиби, мать его! Не хочу попасть под один фонарь с Петровичем. Устраивает мой ответ?
--Не знаю. Если, это, правда, то и устраивает, и кое-что объясняет….
--Пожалуйста, будь настолько любезен, соблаговоли, наконец, мне рассказать, что произошло? Или тебе в падлу со мной говорить?
--Отчего же, с превеликим удовольствием расскажу. Беседа относительно процентов, не заладилась. Относительно жены тоже. Понимаешь?
--Да. Дальше.
--Чистюля вспылил и разбил мне нос. Мне пришлось защищаться и сломать ему два пальца.
--Та-ак! Ну, и….
--И приехала полиция. У Чистюли под мышкой Стечкин без разрешения, а у меня нос в крови. Одним словом, их забрали в полицию для выяснения. Как только их вывели из номера, через окно номера по нам с женой кто-то шмальнул. К счастью мимо. Мы выбежали на улицу, а там Петрович, вовсю красит полицейскую машину своей кровью. Ему попали в глаз и снесли половину затылка. А ты спрашиваешь, почему я задаю так много вопросов. А потому, что о нашей встрече с Петровичем в этом Богом забытом отеле, знал ты. И только ты. Видишь ли, из проезжающей машины нельзя выстрелить таким макаром в окна нашего номера на втором этаже. И в Петровича тоже не на ходу стреляли. Стрелок много знал и готовил место. Развей мои сомнения.
--Ого-го-о…. Полиция там?
--Это случилось пятнадцать минут назад. Менты погнали прочёсывать строительный склад. Думаю, что скоро придут обратно и у них будет пара вопросов в мою сторону.
--Вам надо валить оттуда. Паспорта при вас?
--Да.
--Валите немедленно! Ты не выкрутишься из полицейских вопросов! Валите!
--Да… сейчас. Поздно. Они уже здесь. Пока, Лорик, звони.
Сеанс связи закончился.
За стеклянными дверями отеля появились два крепыша в спецназовской одёжке. Через стекло, они убедились, что те, кто остался в живых и поэтому им нужен, сидят на диване в вестибюле. Я помахал им рукой, привлекая их внимание, и жестом предложил кофе. Один несмело пожал плечами, зато второй категорически покачал головой. Отказался, значит.
Полицейские расположились за дверями отеля в позе боевых наблюдателей - один смотрел на нас, то есть через стекло в вестибюль, второй стоял к нам спиной и оценивал окружающий его мир. Их поведение мне показалось разумным, особенно, после стрельбы по задержанным.
Мне захотелось ещё кофе, поэтому я поднялся с дивана. В ту же секунду полицейский, любовавшийся нами, выхватил пистолет и несколько раз постучал стволом по стеклу.
--Чего тебе? - Спросил я, как будто бы он мог меня услышать.
Полицейский жестом, каким обычно собаке приказывают выполнить команду «лежать», попросил меня остаться в сидячем положении у него на виду. Бессердечный ствол пистолета, прижатый к стеклу, отбил у меня охоту объяснять, кому бы то ни было, что я иду за кофе, а не в побег. Таким макаром мы просидели ещё минут десять. Хорошо, что мне не захотелось в туалет, а то пристрелили бы точно. С расстёгнутой ширинкой.
Наконец-то пришёл пан офицер. Он сказал несколько слов придверным стражам, и они испарились, а сам резво вошёл в вестибюль.
--Ну? - Спросил он на понятном мне языке. Пан офицер встал перед диваном, на котором мы продолжали дружно выполнять собачью команду. На вид ему, не дивану конечно, а полицейскому, было лет сорок. Может с хвостиком. Волосы цвета перца с солью были коротко подстрижены и приподняты над черепом натуральным «ёжиком». Хорошо сформированные окологубные складки интересно опускались от крыльев носа вниз, по подбородку, аж, до кадыка. Отчего он напоминал говорящую куклу из театра Образцова. Глаза его не были похожи на глаза наших милиционеров, которых можно легко разглядеть в толпе штатских. Они были без профессионально-подозрительного прищура. Он просто и по-доброму смотрел на нас. Но вот его правая рука, лежащая на кобуре, делала из его доброты обычную угрозу.
--Вы знаете русский? - Вежливо спросил я
--Учил давно… в школе, - спокойным и дружелюбным тоном ответил пан офицер. Но руку с кобуры не снял.
--Тогда, раз уж мы преодолели языковый барьер, я сделаю кофе. Это около стойки,… кофеварка около стойки. Вам сделать?
Офицер подошёл к стойке администратора, расширив тем самым угол обзора. Или обстрела. Приняв желаемую позу, он снова сказал по-русски.
--Ага.
Со всей плавностью, на которое способно моё тело, я преодолел расстояние от дивана до кофеварки и занялся приготовлением напитка. Сделав четыре чашки, я выставил их все перед офицером. Пусть, подумалось мне, он сам выберет себе любую, если, вдруг, заподозрит у меня наклонности отравителя.
Он выбрал себе вторую слева и взял её также левой рукой. Две других я отнёс на диван жене и, по-прежнему, бледной администраторше. Я проделал ещё раз путь за своей чашкой и сел в кресло за стойкой.
Офицер глотнул из своей чашки, поставил её на место и сказал:
--Там,… пожалуйста.
Судя по кивку его головы, я понял, что моё место… на диване. Что я и исполнил, но уже с меньшей грациозностью.
Последовала долгая пауза, прерываемая только звуками отсёрбывания из чашек и глотками. Скоро пауза, начала выходить из разряда прилично-театральных.
--Простите, пани, - обратился я к администраторше, - я могу здесь курить? Сами видите, здесь… ситуация.
--Да, курите, я…. - она посмотрела на полицейского и решила не ходить за пепельницей. - В чашку.
--Спасибо. В неё больше влезет.
--Что? - недопоняла девушка.
--Не важно. Это поговорка такая.
Офицер, в нашей бурной беседе, решил не принимать участия. Кофе он допил и теперь просто смотрел на нас. Его рука по-прежнему была на кобуре.
Эта тянучка со временем начала раздражать. Я должен что-то сказать или сделать такого, что выдаст меня с головой? Или на что он рассчитывает? На какой-то обязательно случившийся эффект от психологической обработки тишиной? Я из всех участников сегодняшнего карнавала знаю меньше всех. Во что офицер обязательно не поверит. А вот это уже его дело. Пусть докажет обратное. Только меня это не устраивает. Мне не хочется ехать в полицейский участок и селиться в их камеры в ожидании, пока он будет доказывать, что я всё-таки знаю намного больше, чем задекларировал.
Я успел докурить сигарету до фильтра. Чтобы отвлечься от томительной тишины я стал размышлять о том, что будет, если я сделаю ещё одну затяжку? Начнёт ли сразу гореть фильтр или под плотной бумажкой остался табак? Для чистоты эксперимента мне был необходим опыт, уводящий меня от эмпирических предположений в суровое познание реальности. На половине пути от колена до рта мою руку с окурком остановил звонок. Звонили не мне, а пану офицеру. Он снял, наконец-то руку с кобуры и достал мобильный телефон.
Особой разговорчивостью наш стражник не отличался. Раза три-четыре он произнёс странное «йо» и отключился. Ещё пару минут переваривал услышанное, зачем-то заглянул в пустую чашку, и устало провёл ладонью по лицу.
--Да, - сказал он, обращаясь, скорее всего, к самому себе. - Да.
Это было единственное, что я разобрал из его последующей речи. Он что-то начал говорить, видимо обращаясь к нам, но и с надеждой, что девушка сделает нам сурдоперевод, потому что самостоятельно понять его интонационные переливы и модуляции внутри одного слова с затянутыми гласными на конце, я был не в состоянии.
--Пан офицер сказал, что получил уже кое-какую информацию, и его интересует ваше… как правильно… это….
--Интерпретация.
--Так можно сказать?
--Вам - можно.
--Спасибо. Его интересует ваша интерпретация сегодняшнего… это… случайность.
--Случая.
--Да, спасибо. Я волнуюсь, извините.
--Ничего, всё нормально. Вы сможете дословно перевести?
--Да, только говорите проще.
--Добро. Итак. Утром в номер пришли двое. Один представился, как Петрович. Я не знаю, это его фамилия или отчество. Второй, молодой, назвался Владимиром. Они интересовались судьбой моих денег, находящихся в Чешском банке. Разговор ни к чему не привёл, поэтому Владимир решил распустить руки. Мы подрались, и я отобрал его пистолет. Дальше пришла эта девушка и по моей просьбе вызвала полицию.
--Так, - прервал меня офицер и, дослушав девушку до конца, что-то у неё спросил.
--Йо, йо, - закивала девушка. - Пан офицер спрашивает, почему вам понадобилось держать деньги в нашем банке?
--Сейчас отвечу. Что такое «йо»? Вы так ругаетесь?
--Это, как по-русски «да», «согласен», понимаете?
--Понимаете. Видите ли, пан офицер, это не мои деньги.
Жена повернула голову в мою сторону и с хорошим непониманием взглянула в мои глазки. Тем временем ответ мой был переведён.
--Йо? – Пану офицеру стало наконец-то хоть что-то интересно.
--Нет, не йо. Это мои деньги, но они не мои. Как бы вам объяснить? Вы переводите? Тогда йо. Я по договору с одной организацией выполнил определённую работу. Перевели? По тому же договору, я должен получить деньги за работу. Есть? Но расчёт, по тому же договору, происходит ежемесячно. Понимаете? То есть, я знаю, какова сумма моего… этого… ну пусть будет гонорара, но это ещё не мои деньги. Не мои, поскольку я не могу их пока взять в руки. А те деньги, что уже перечислены, те уже однозначно уже мои. Вы поняли?
--Пан офицер сказал, что объяснение довольно туманное, но основную мысль он понял.
--Тогда так и будем объясняться частями. Переводите дальше. Те, кто выплачивает мне мой гонорар, предупредили меня, что у них нет доверия к украинским банкам, тем более в момент расшатывания экономики во всём мире. Я даже понимаю этих людей, а теперь уже полностью согласен с ними. В отношении банков. Мне перевели положенную часть гонорара в ваш банк только из этих соображений.
--А какую работу вы выполнили, если не секрет?
--Это монтаж, наладка и запуск в работу телестудии. С подбором персонала, с пилотными программами и тому подобное. Кстати, моя жена на той же телестудии, занималась питанием.
--Ага, я ела всё время, - съязвила жена.
--А как сказать? Организовывала кафе? Давай, подсказывай.
--Извините, я всё поняла и перевела. Пан офицер интересуется, о какой сумме могла идти речь, если ваши соотечественники приехали сюда, чтобы отобрать их?
--Это не соотечественники, это позор нации.
--Вы не ответили.
--Я не могу ответить. Если хотите, наведите справки в банке.
--Пан офицер говорит, что вы твёрдо уклоняетесь от ответа.
--Я имею десять процентов акций этой телевизионной компании. Дивиденды мне не выплачивались три месяца. Теперь перевели всю сумму. Может, этих ребят больше интересуют сами акции, а не деньги за три месяца. Но до таких тонкостей наш разговор не дошёл. Мне разбили нос.
--Пан офицер говорит, что, хотя он и склонен вам доверять, ему кое-что придётся уточнить. Йо, йо. Пан офицер спрашивает, а как вы догадались о том, что кто-то будет стрелять?
--Попросите пана офицера подняться с нами в номер. Там легче будет объяснить.
Снова правая рука на кобуре, ожидание подвоха в глазах и позиция замыкающего в нашей процессии на второй этаж.
--Поймали того, кто стрелял?
--Пан офицер говорит, что на этот вопрос он не будет отвечать цивильному лицу.
--В это цивильное лицо, между прочим, стреляли. Уточняю, в два цивильных лица. Он, блин, не будет отвечать. А будет он отвечать за то, что, оставляя нас здесь, он автоматически делает нас мишенью? У кого-то не получилось с первого раза, почему бы этому стрелку не попробовать получить призовую игру со второй попытки?
--Пан офицер предлагает переночевать в участке. Если вы опасаетесь в отеле.
--Нет! Отель у вас - что надо! Я хочу отменить предпоследнее предложение, и мы соглашаемся переночевать здесь. Снова. И снова. Стрелка задержали?
--Пан офицер сказал, что этот вопрос не обсуждается… с вами.
На том мы и расстались. Остаток дня и вечер мы провели в развлечениях. Сначала до хрипоты высказывали друг другу свои версии всего произошедшего, потом высмеивали их, потом смотрели телевизор. Периодичность появления новых объяснений стала уменьшаться во времени в геометрической прогрессии, поэтому договорились идти спать. В необстрелянный пока номер.
Перед сном я отпросился у жены пойти покурить. Она долго не соглашалась, мотивируя свой отказ нежеланием вдоветь на чужбине. Я же ссылался на свой возраст и врождённую осмотрительность. В итоге мы оба понимали, что этот разговор затеян на почве успокаивающихся нервных всплесков и приведёт только к тому, что я всё-таки пойду покурить, а она не будет этому перечить. Поэтому, вдоволь наигравшись в осложнённые семейные отношения ещё минутки три, мы согласились на ничью.
По правде говоря, курить, мне не так уж и хотелось, но желание, или даже мечта о том, что сегодня снова появится велосипедист и что-то такое мне объяснит о стрельбе, вывела меня из номера. Что-то такое, что я вчера пропустил в его рассказе.
Я выкурил сигарету. Затем достал вторую и выкурил и её. Но без удовольствия. В окружающем пространстве ничего не изменилось и, естественно, никто не пришёл. Да и чего я ждал? Как говорил велосипедист, в финале моего забега я останусь целым. Он это знал и не предупреждал меня ни о чём. Если я правильно понял его объяснения, начало забега, это разговор с ним, а на финише нейтрализация этой парочки. Правда, одного из них нейтрализовали навсегда. Я выполнил,… в смысле забег добежал до конца, или ещё пока бегу? Хорошая мысль… не пришедшая раньше. Почему? А? А потому, что я осмысливал только то, что было на виду. И пытался сложить в одну стопку факты, которые не были звеньями одной цепи. Я всё подгонял под очевидное. Ах, Парамоша, как же ты непроходимо глуп!