ИСЧЕЗНУТЬ С КАРТЫ ЗЕМЛИ.
(ГЛАВЫ СГОРЕВШЕЙ ПОВЕСТИ)
№ 8. «МАЛЬВИНА» ИЗ КОСОВО.
Поплавав в мелковатом бассейне, рассчитанным на тайский рост, и получив сеанс массажа, пытаюсь опять подружиться с Морфеем, делая вид, что читаю журнал. А вдруг, бог сна пожалеет меня и заберёт хоть на время в своё царство. И он действительно пожалел меня после ночного перелёта, но что это?
- Привет, привет, эй ты, привет! Хватит спать! Давай кормить рыбок! - будит меня звонкий детский голос. Открываю глаза: рядом стоит кареглазая «Мальвина» и протягивает мне сразу четыре пакетика с кусочками хлеба.
Продавщица - таиландка, обращаясь ко мне с поклоном и сложив ладони: - Девочка сказала, вы её папа и будете платить за рыбий еда. Четыре пакета она уже отдала рыбам.
- Да, конечно, заплачу, - киваю я.
Мы кормим рыб с пристани. Сплываются сотни сомов. Крупные, длиной с вытянутую руку, они пробираются к крошкам по спинам друг друга, толкаясь и раскрывая жадно рты. Я подумал, что мы - люди такие же ненасытные и жадные, как эти сомы. Или ещё хуже? Рыбы, по крайней мере, не истребляют себе подобных, в отличие от Homo sapiens, как гордо мы себя именуем.
- Нет, рыбы хорошие, они просто очень голодные, они намного лучше тех страшных людей, которые нас обижали дома, на родине, - «Мальвина» неопределённо показала рукой в какую-то только ей понятную сторону.
Я невольно вздрогнул, услышав в словах девочки ответ на мой не озвученный вопрос. Смотрю на неё: - Ты о чём?
Она смотрит на меня: - А ты?
Подбегает взволнованный мужчина: - Вы извините меня, я читал газету и заснул, а дочь убежала. Я, конечно, заплачу за корм. И он принялся отчитывать девочку за её побег, на понятном мне славянском языке.
- Не ругайте её, - сказал я, - она хорошо себя вела, а корм – это пустяки. Извините откуда вы, ваш язык очень похож на мой?
- Мы из Сербии, но сейчас я работаю в Сингапурском порту. В Бангкок приехал по делам фирмы и дочь взял с собой, её не с кем оставить. А вы?
- Я из России, из Москвы.
- Из России? – Спросила взволновано девочка.- Русские, ну что же вы не помогли?
Отец смутился: - Что ты, русские наши братья, мы одной веры. Он говорил с ней на сербском, но я почти всё понимал.
- Как же вы так с нами, русские? - Вновь спросила девочка.
Теперь уже смутился я.
Отец начал оправдываться: - Дочка очень переживает, что мы уехали из дома, да и дома больше нет. Мы ведь жили в Косово. Её бабушка сгорела в церкви, группа верующих там заперлась, чтобы спасти старинные иконы, а албанцы сожгли их вместе со зданием. Её друзья далеко от нас. Она очень переживает, - снова повторил серб, - жена у меня умерла пять лет назад, и дочка жила у бабушки. А теперь вот, – он растерянно развёл руками.
Я с сочувствием посмотрел на ребёнка: - Ты храбрая девочка. Как тебя зовут?
- София, - быстро ответила она и взглянула на отца.
- Вообще-то её имя Зорица, но после гибели бабушки, она упорно называет себя Софией, - пояснил её отец, - хотя никто из родственников не носил и не носит этого имени. Я уже не возражаю, может это голос свыше. Среди женщин, оберегавших иконы, была одна с таким именем – известная в наших краях прорицательница. Она погибла там же в церкви, в тот страшный день.
Услышав слова о прорицательнице Софии, я невольно вздрогнул. И внимательно посмотрел на девочку. Господи, неужели это возможно? Нет, нет, конечно, совпадение. Девочка очень впечатлительная и предсказательница судеб с её манерой держаться и говорить не могла не оказать влияние на ребёнка. Тем более в условиях войны и мученической смерти бабушки и других женщин.
От внимания ребёнка не ускользнуло моё замешательство: - Ты не расстраивайся, мы ведь живы, - вдруг сказала она,- а ты в опасности. Произнося эти слова, девочка как будто повзрослела и превратилась в маленькую женщину, уже познавшую цену смерти, ещё не узнав радость жизни. Мне показалось, на мгновение, что я уже видел этот взгляд. Взгляд, устремлённый сквозь меня, в никуда. Так смотрит человек в бескрайнюю пустыню.
- Извините, так получилось, - сказал Серб, - выплеснули на вас свои горести.
- Так получилось, - повторил я, погружаясь в воспоминания.
Отец взял за руку Зорицу-Софию и пошёл с ней к белым пластмассовым креслам под зонтами, окружившим бассейн. Она повернулась и помахала мне рукой. А я стоял и думал: «В опасности лично я или Россия? Что имела в виду юная прорицательница? В этом английском, как известно, «ты» и «вы» не различимы, существует только «you». Для меня в памяти она так и осталась «Мальвиной» из любимой в детстве сказки.
Сидя в тот день на берегу, я смотрел на мутные потоки Чао Прайя, с плывущими то тут, то там прогулочными катерами и длинными узкими джонками, перевозящими людей и грузы. Течение большой реки всегда настраивает меня на философский лад. Я думал о судьбе «Мальвины» из Косово, о сожжённой вместе с прихожанами церкви, и мысленно перенёсся на тысячи километров западнее Сиама, вспомнив свою поездку в Югославию. В составе страны в то время оставались Сербия и Черногория. Остальные четыре союзные республики (Словения, Хорватия, Босния и Герцеговина, Македония) отделились и получили независимость.
Я прилетел в Белград, затем перебрался в Подгорицу первым рейсом после снятия международной блокады, условия которой, увы, выполняла и Россия. На пятнадцать дней моим домом стал маленький курортный городок Игало на берегу Адриатического моря. Меня интересовали вопросы развития туризма из России в солнечную Черногорию.
Повсюду были заметны следы войны. На лётном поле, куда приземлился, помнящий лучшие времена, самолёт югославских авиалиний, ещё лежали не убранные военные истребители, расстрелянные авиацией НАТО прямо на земле. На скале в километре от отеля виднелась бетонная конструкция только недавно замолчавшего вражеского дота, а дороги патрулировали солдаты ООН. Но всё это не имело значения, всем хотелось верить, что наступил долгожданный мир. Забегая вперёд, хочу сказать, что до мира было ещё далеко. Прекращение боевых действий стало лишь коротким перекуром между войнами. Затихшее течение реки перед водопадом.
Всё было в запустении: периодически гас свет, возникали перебои с водой. Туристов не было, и рестораны, закрытые во время боёв, робко возобновляли работу. В первую ночь приключилось небольшое землетрясение. Покачавшее кровати, как в детстве, - так, чуть-чуть, чтобы лучше спалось. А утром налетел ураган, выбивший стёкла в окнах. С заходом солнца на город упала тьма. Чёрные горы слились с чёрным небом, и невозможно было определить, где заканчиваются огни, ютящихся в скалах деревень, и где начинается мерцанье звёзд. То ли огни поселений взлетели в небо, то ли звёзды свесились до земли.
По вечерам в отеле возникали проблемы с электричеством. И в большом полупустом обеденном зале зажигали свечи. А после обеда (в русских понятиях – ужина) немногочисленные постояльцы и собравшиеся гости кружились в вальсе или исполняли страстные фигуры танго, как когда-то до проклятой войны.
Залежавшиеся в сундуках костюмы, жилеты и бабочки были опять востребованы, заменив военную форму мужчин. Глаза женщин светились надеждой на будущее, и вышедшие из моды платья порхали, как мотыльки, на зависть прославленным кутюрье Европы.
Маленький оркестрик, состоявший из духовых, смычковых и клавишных был единственным профессиональным на побережье от Игало до Будвы. Его музыка сопровождала местных жителей от рождения до гроба. Играли и свадебный марш Мендельсона, и похоронный Шопена. В огненной феерии свечей скрипку, плакавшую над песней партизан, сменял разливистый аккордеон с русской «Катюшей». И вдруг, тихая, набирающая силу, а потом радостная, бравурная «Хава нагила» - это местные прощаются с группой русскоговорящих израильтян, сражавшихся на стороне Сербии.
«Кто-то должен помочь им за то, что они спасали евреев во время Второй мировой», - так израильские добровольцы объясняли своё участие в войне. Халтурить музыканты не привыкли, и часто играли до последней танцующей пары.
В моих многочисленных странствиях были и проблемы сервиса, и «шалости» природы, но такое тепло общения я чувствовал только здесь (и в Израиле,среди евреев, рождённых в Советском Союзе). Уже через пару дней я беседовал с местным священником на богословские темы. Мы сидели в плетёных креслах под пальмами около маленькой православной церкви, где на декоративной изгороди крупными кистями, похожими на виноградные, свисали спелые плоды киви.
Капитан пассажирского кораблика кричал мне через всю улицу: «Салют, Москва!». Такси ещё не начали работать. А подвозившие частники, категорически отказывались брать деньги, говоря: «мы братья». Водители гордо сообщали, останавливающим машину военным патрулям: «я везу русских».
Трогательные рассказы местных женщин о том, кто у кого и где погиб (они знали, мне это не безразлично, я пойму). Официантка в придорожном кафе, читавшая наизусть Есенина. Торжественный вынос блюд на серебряной посуде в маленьком семейном ресторанчике под аплодисменты присутствующих. И старая женщина по имени Ольга, говорившая: «люблю я русских, - и после некоторой паузы, - сама не знаю за что». Мне рассказывали, что во время многочисленных воин с турками, черногорцы говорили: «Нас много – 101 миллион. Сто миллионов русских, и один – черногорцев». Эта безответная любовь маленькой Черногории к огромной России так и осталась загадкой в моей «книге памяти».
Удивляла сохранившаяся близость языков между народами, разделёнными сотнями километров и разными историческими судьбами. Мы с женой (тогда мы ещё не расстались) заблудились в горах, начался дождь – «киша пада», как говорят местные. Надо было спускаться вниз на набережную. И мы обрадовались, встретив группу ополченцев с автоматами, которые с первых слов определили нашу национальную принадлежность, с удивлением и радостью сообщив друг другу: «Руски није нашао свој пут».
С обозначением слова набережная дело обстояло сложнее. Перебрав названия на нескольких иностранных языках, я перешёл к жестам, изображая руками волны и землю с фонарями и скамейками. Командир ополченцев, измученный непонятными словами, сразу оживился и сказал с улыбкой: «а, шаталище?!». Всё оказалось так просто и похоже на наше привычное выражение: «пойдём, пошатаемся».
Были бесконечные спонтанные знакомства и разговоры. Одна из таких встреч запомнилась особенно. Мы пошли на виллу Иосипа Броз Тито, яркого оппонента Сталина, а затем и Хрущёва в вопросах развития социализма. Здание, окружённое небольшим парком, с многоголосым кваканьем древесных лягушек, стояло в запустении. После смерти президента Югославии в 1980 году, в нём никто не жил. Тем не менее, охранник разрешил в его присутствии осмотреть виллу.
К нам присоединилась пара молодожёнов из Белграда – Драган и Милинка. Она преподавала русский язык в школах Белграда, а он увлекался славянской литературой и являлся автором ряда научных работ. Они впервые за долгое время выбрались из города на weekend. От них исходила энергия и радость восприятия Мира во всех смыслах этого слова.
Мы прогуляли вместе всю ночь напролёт. Обошли приморские кафе. Танцевали, читали стихи на сербском и на русском, исполняли народные песни и, шутя, ходили по кругу со шляпой, собирая мелкие монетки. Монетки, конечно, отдавали детям. Затем двинулись по горной дороге к ресторанчику, принадлежавшему известному в прошлом баскетболисту по имени Петр. Высокий рост, имя хозяина и знание местным населением российской истории, предопределили прозвище ресторатора - Пётр Первый.
Владелец заведения уже спал, но был поднят с кровати лаем собак и нашими криками. Газовое снабжение отсутствовало и, чтобы приготовить ужин, надо было вновь растопить остывшие печи. Объяснив сложность приготовления пищи, Пётр посмотрел на наши весёлые лица и сдался. Спустя время на стол водрузили котёл с дымящейся телятиной с овощами и кружки с местным пивом. Пётр Первый был усажен на почётное место во главе стола, и мы дружно приступили то ли к очень позднему ужину, то ли к очень раннему завтраку.
Утром этого же дня, несмотря на бессонную ночь, мы на машине отправились в горы, в сторону Подгорицы, древней столицы Черногории. После знакомства с достопримечательностями, наши сербские друзья предложили заехать к известной прорицательнице Софии. Милинка намекнула на проблемы со здоровьем Драгана и их желание получить совет от самой Софии.
Я внимательно посмотрел на Драгана. Худое смуглое лицо, очки, вьющиеся чёрные волосы, худощавая крепкая фигура. Внешне впечатления больного он не производил. Разве что смахивал на интеллигента, но это, по-моему, серьёзным заболеванием до недавнего времени не считалось.
Стараясь разрядить обстановку, я стал расспрашивать своих белградских друзей о Черногории. Милинка рассказала, что черногорцы считаются экономными и практичными людьми, и вспомнила местную шутку:
- Черногорскому младенцу пришла пора появиться на свет божий. Вокруг роженицы собрался медперсонал. Младенец высовывает голову и спрашивает:
- Война закончилась?
- Нет.
- В Евросоюз вступили?
- Нет.
- А пенсию, с какого возраста дают?
- С шестидесяти лет.
- Ну, тогда все свободны, я до лучших времён посижу в животе.
Драган ведёт машину по узкой горной дороге: с одной стороны отвесная стена, устремлённая в небо, с другой пропасть, уходящая под углом 90 градусов к морю. Мы на высоте полёта стрижа в ясную погоду. Одно неверное движение водителя и то, что от нас останется, можно будет отскребать от скалы. Я уже жалею о бессонной ночи, понимая, что Драгана не стоило водить по кабакам. Ещё хорошо, что он не забывает громко сигналить перед поворотами. По этой однополосной дороге машины снуют в двух направлениях, вжимаясь в камни, чтобы пропустить встречное авто.
А безразличные к людским проблемам горы купаются в лучах солнца, играя разноцветными красками. Они будто соревнуются, чьи склоны ярче и нарядней. Глубоко внизу переливаются волны, меняя цвет от светло-голубого - до синего, от зелёного - до бирюзового. Не случайно местные называют море - Ядран. У меня это название ассоциируется с редким камнем, сверкающим всеми гранями одновременно.
№ 9. ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА СОФИЯ.
Наконец, мы перестали скользить вдоль пропасти, словно канатоходцы без страховки, и свернули на дорогу, ведущую в ущелье. Минут двадцать езды по окружённой горами долине, и мы у дома Софии, похожего на маленькую средневековую крепость. Сзади крепостное сооружение прижалось к отвесным скалам, а на долину настороженно смотрело высокой стеной, выложенной из больших неровных камней, обильно разбросанных по живописным лугам.
Перед нашим приездом распахнулись ворота, выпуская на волю две машины. Белградцы зашептали имена высокопоставленных чиновников. Мы подъехали, бородатый охранник, одетый в чёрное, нагнулся к водителю. Драган назвал себя, и машину пропустили во двор.
- Мы ей писали и договаривались о встрече, - пояснила Милинка.
Внутри территория была просторней, чем казалось снаружи, и вмещала в себя массу хозяйственных пристроек и сараев для скота, который пасли в долине, окружавшей дом. Нас посадили под навес и дали по кувшину козьего молока и по краюхе хлеба с мёдом. Через десять минут всех позвали к Софии. Она встретила нас на крыльце, одетая в чёрное платье.
- Почему они все в чёрном? - Только успел подумать я, как она тут же ответила: - Потому что скорбим за всех вас, грешных. Со счастьем и весельем сюда не приезжают, всё больше с горем да с потерей невозвратной. Верни мол, любые деньги дам, а я не Бог и не заместитель его. Я всего лишь старая Софья, которой ничего не надо, у меня всё есть, - она развела руками по сторонам, как бы показывая своё хозяйство.
- Но раз дан мне дар такой - помогать да предсказывать, то несу я свой крест согбенно, и не ропща. Она говорила небыстро, с налётом театральности, и Милинка успевала нам переводить, хотя большая часть монолога была ясна без перевода.
Потом София внимательно посмотрела на нас: - Не от того ты умрёшь, чего боишься, - сказала она Драгану, впуская его в дом.
И повернувшись ко мне: - А ты подожди, ты недавно приехал, в день, когда тряслась земля и дул сильный ветер, - она улыбнулась, - София знает.
Минут через двадцать Драган вышел. Он был растерян и задумчив. Следом пошла Милинка. Я проводил её глазами. Двадцать пять лет, не глупа, симпатичная мордашка, фигура полновата, но это искупают стройные ноги.
- Какие могут быть вопросы к гадалке, когда тебе двадцать пять, - думал я.
- У нас не получается родить ребёнка, - сказал Драган.
Я с удивлением посмотрел на него, начиная привыкать к способности местных читать чужие мысли. Через полчаса вернулась погрустневшая Милинка и положила голову на плечо Драгана, они обнялись. Далее проследовала моя бывшая жена, и, наконец, пришёл мой черёд.
Не ожидая от этой встречи ничего нового, я пошёл скорее за компанию, неудобно было отказаться. Перешагнув порог и закрыв за собой дверь, я оказался в просторной комнате с опущенными шторами и задрапированными чёрной тканью стенами. Вдоль стен висели зеркала, в них отражалось пламя свечей, расставленных в подсвечниках по комнате. В комнате никого не было и я без приглашения сел в большое кожаное кресло, стоявшее напротив стола. Зеркала были расположены с таким расчётом, что в одной стороны я увидел отражение колыбели, а с другой - гроба. На память пришла восточная мудрость:
«В колыбели – младенец, покойник – в гробу: Вот и всё, что известно про нашу судьбу….
Воздух в комнате был насыщен запахом трав, и немного кружилась голова.
- Ну, здравствуй, сударь мой, - услышал я сзади голос Софии. Она говорила на русском. Я невольно вздрогнул.
- Да, да, я русская, не удивляйся. Я вижу, ты не разболтаешь, не предашь, воспитание не позволит. - Она села за стол напротив меня, сняла с головы платок, волосы были седые, уложенные сзади в узел.
- Голова устаёт от платка, - сказала она, извиняясь, - ну спрашивай, что тревожит тебя.
Я внимательно изучал её лицо, - умные уставшие глаза смотрят сквозь меня и устремлены куда-то вдаль, как будто она вглядывается в бескрайнюю пустыню. Тонко очерченный профиль, смуглая кожа, немного выступающие скулы. Уверенные и в тоже время плавные движения. Во всём её поведении, в словах и жестах читался сильный характер, способный подчинять других. «Столбовая дворянка, не иначе».
- Да, - прочтя мои мысли, сказала она, - род Юсуповых мне не чужой. Как и их семья, я веду родословную от ногайского хана Юсуф - Мурзы. Это я говорю не для того, чтобы похвастаться, а хочу объяснить, как много видела и как устала.
- Так вы хотите сказать, что живёте с тех пор?
- Иногда мне кажется - да, иногда – нет. Порой я слышу топот коней, скачущих по степи, вижу горящие города и орущих от горя баб.
Она немного помолчала, словно прислушиваясь к звукам доступным только ей, и продолжила: - Вижу как десятки, сотни тысяч людей покидают залитую кровью Россию. Как растекаются они по разным странам. Как их потоки из рек превращаются в ручьи и засыхают, испаряясь в другой культуре, в других языках и нравах. Тысячи великих учёных, писателей, музыкантов, крупных финансистов, прославленных полководцев, где они и их потомки? И где сегодняшняя Россия, и помнит ли своих детей, зачастую изгнанных ей же самой в дальние страны? Вижу, вновь устремятся из неё эмигранты в поисках свободы и новых экономических возможностей.
- Господи, как медленно меняется этот мир. Всё та же деспотия, всё те же вольнодумцы. Всё те же гении и всё те же злодеи проходят через века, меняя лишь одежду и картинки на денежных купюрах. Мой отец - есаул, служил в Добровольческой армии, участвовал в Ледяном походе генерала Корнилова. Наша семья кочевала по разным землям, пока не осела в Сербии.
Отец перед смертью говорил мне, что часть родственников лежит на кладбищах Франции, часть уничтожена японцами в Манчжурии, а большая часть сгинула в лагерях НКВД. А я, как видишь здесь, одинокая, с собственной странной судьбой, предсказываю судьбы другим. Вот такой конец у большой и когда-то известной семьи.
- Вы же ясновидящая, вы могли бы, зная заранее о проблемах, изменить свою жизнь и жизнь близких людей.
- Нет, сударь мой, не дано мне видеть свою судьбу и судьбы родственников.
- А о смерти Лавра Георгиевича Корнилова или Лори Гильдинова (как его называют некоторые исследователи) можете что-нибудь сказать, раз уж ваш батюшка знал его лично. Мой дед много раз говорил о нём с большим уважением, не смотря на разные убеждения, мои-то предки сражались на стороне «красных».
- О бесстрашном полководце, всегда идущем впереди своих солдат, известном путешественнике, много раз рисковавшем жизнью, которого, казалось, ни пуля, ни болезнь не берут, можно рассказывать долго. Но лучше всех о нём сказал генерал Деникин. Антон Иванович вспоминал, что вражеская граната попала в дом только одна, влетела в комнату Корнилова и убила только его одного. Деникин писал: «Мистический покров предвечной тайны покрыл пути свершения неведомой воли».
И после паузы она продолжила: - Видишь, как рядом ходят жизнь и смерть, можно сказать под ручку. Немцы в Первую Мировую сравнивали Корнилова со стихией, настолько бесстрашным он был. А вот, поди ж ты, единственная граната и именно его одного. Генерал Деникин понял это как промысел судьбы, а он разбирался, его мать родом из Польши очень религиозной была. И набожность свою передала сыну. Я сейчас не хочу тебе рассказывать о том, как глумились красные над телом генерала Корнилова, как вешали и жгли уже покойного, это другая история. Давай посмотрим твои проблемы.
Она достала кувшин с водой и вылила воду на скатерть стола. Ни одна капля воды не пролилась на пол, она, как намагниченная, не стекала со стола. София внимательно посмотрела на воду и по воде поплыли разноцветные краски, в том числе много чёрной.
- С этой женщиной расстанешься, другую найдёшь. Вижу могилу твоих предков. Близких туда скоро положишь, очень близких, ближе не бывает. Тебе нужно иметь много мужества, чтобы это пережить. Смерть будет ходить рядом с тобой, но пока не тронет. Любовь твоя путанная будет, вижу разные лица, разных рас. Деньги? У тебя их никогда не было, и впредь не накопишь.
Странствовать по Свету, искать свой путь станешь, думая, что бежишь вперёд, к цели, а на самом деле пойдёшь по кругу, как цирковой конь. Найдёшь ли себя? – Она помолчала, – так краски легли, что даже мне не понять. Порой кажется, что вот она желанная цель, нашёл! А это всего лишь мираж. Бывает и по-другому: все говорят, что видят мираж, и никто не идёт в ту сторону, а там-то как раз и находится земля обетованная. Меньше слушай других и больше своё сердце.
- И что-нибудь о судьбе России, - попросил я, - дочь у меня взрослая, может внуки будут.
Она убрала скатерть, при этом вода на скатерти уже высохла и напоминала многоцветную абстрактную картину. Постелила другую и опять вылила на неё воду из другого кувшина. Через минуту, со стороны востока вода окрасилась жёлтым цветом и потекла к центру скатерти.
- Не маленький, сам знаешь, что это за страна, в сравнении с которой нашествие Орды покажется детской игрой в «казаки-разбойники». Природа не терпит пустоты. Оттуда где много людей и сдавленность, идёт движение туда, где мало людей и простор. Вас всё пугали Америкой, нет, беда придёт не оттуда.
- А как же вы тут, София, будете жить? Рядом Албания, Косово, Черногория, Сербия, тоже могут быть любые события?
- Поверишь, сударь мой, за долгое время единицы людей спрашивали меня о моей судьбе. Спасибо, душу с тобой отвела, по-русски поговорила, а то уж забывать стала. Недавно был один ваш чиновник из России, просил: «научи, как жить, чтобы у меня всё было, и за это, чтобы мне ничего не было». Я его сразу прогнала, не успев и обмолвиться. А обо мне не беспокойся, ко мне за советом идут с разных сторон. По моему разумению Бог един для всех, как бы люди не спорили, считая, что их Бог самый лучший. Судьба прорицательниц разная бывает. Ты же знаешь, Кассандра – дочь царя Приама говорила правду, ничего кроме правды, а ей никто не верил. А если бы поверили, то, может быть, Троя и по сей день на карте мира могучим государством была. Моя главная проблема - кому свой дар предвидения передать.
Поклонился, поцеловал ей руку и вышел.
Спустя год, Милинка сообщила мне в письме, что Драган, в числе добровольцев разбирая завалы домов, сам погиб при бомбёжке Белграда. Она писала, что у него была опухоль, и теперь стали понятны слова Софии «не от того ты умрёшь, чего боишься».
Больше я не был в Югославии. Да и не мог в ней быть – государство с этим названием исчезло с карты Земли. Как нельзя войти в одну и ту же воду дважды, так же нельзя встретить одних и тех же людей в прежнем возрасте и в прежнем настроении. Как говорили древние: «Cuncta fluunt» («всё течёт»).
Вспомнил про Югославию в Бостоне, во время последнего визита в США, в дакабре минувшего года. Номер в отеле «Марриотт» в те дни стоил подозрительно дёшево, и я со своей спутницей остановился в нём. Система обслуживания в цепочке «Марриотт» предполагает бесплатную услугу «coffee make», т.е. наличие кофеварки и, в виде приложения к ней, пакетов кофе, сухих и «мокрых» сливок, сахара и его заменителя в маленьких таблетках.
Боясь испортить новую модификацию кофеварки, я вышел в коридор и попросил горничную показать мне что, куда и зачем включать, чтобы получить утреннюю порцию бодрящего напитка. Умная женщина всё объяснила, я дал ей чаевые, и мы готовы были уже расстаться, довольные друг другом, когда она для приличия задала самый популярный вопрос: Excuse me, where are you from? (извините, откуда вы?).
- Из России, - ответил я.
- My god, the Russian people, Russian people, - повторяла она. Было такое чувство, что ещё немного, и она начнёт гладить нас по головам, как маленьких детей, за то, что мы сделали что-то очень хорошее.
А мы всего лишь и сделали, что родились в огромной и непредсказуемой России. Её звали Ясмина , она была беженка из Косово. Как, порой, мало нужно для чувства взаимной симпатии.
P.S. Этот рассказ был напечатан в Германии и Австрии. Как-то в Вене молодой серб, прочитавший рассказ, долго тряс мою руку, благодаря от себя и от имени его друзей – эмигрантов. Тогда подумал, что может не зря написал, хотя в России рассказ почти всем безразличен. Это боль моей памяти.
С уважением к читателям и верой в Бога, Владимир Брисов.