23 Казак Бакланов.
«Если бы вы (мюриды) боялись Аллаха так же, как и Бакланова, давно были бы святыми»
Приписывается имаму Шамилю.
В канун столетнего юбилея Отечественной войны, в 1912 году из Санкт-Петербурга на родину, на Дон, наконец-то вернулся его славный сын - казак Бакланов Яков Петрович. Вернулся, чтобы навечно остаться на родине, в родной земле. Останки генерала захоронили рядом с прахом другого донского героя, атамана Платова, в Новочеркасском соборе. Также из Санкт-Петербурга была перевезена и установлена на могиле плита-памятник, изготовленная в 1783 году архитектором Набоковым, на средства, собранные по всероссийской подписке. Памятник представлял собою обломок гранитной скалы с наброшенными на нее буркой, папахой и прочими воинскими атрибутами, под которыми были высечены названия мест, схваток, в которых участвовал Бакланов: Браилов и Шумла, Камчик и Бургас, укрепление Вознесенское и Урус-Мартан, Крепость Грозная и Карс. И никаких других помпезных монументов. Наверное, и сам Яков Бакланов был бы против всяческих величественных сооружений. Прошедший с детства суровую школу жизни казак Бакланов не рожден был для рафинированных и изысканных столичных почестей ни при жизни, ни, тем более, после смерти.
Родился Яков Бакланов в станице Гугнинской (недалеко от Цимлянска) в семье казацкого хорунжего. От деда своего – «пеглевана (богатырь тюркск.) Бакланова» будущий кавказский герой унаследовал силу и отвагу своих предков. Деда, могучего казака, долго помнили закубанские черкесы. Юный Яшка Бакланов в три года ездил по двору на коне, в пять уже скакал по улицам станицы. Отец Бакланова, вернувшись с войны 1812 года домой, после непродолжительного отдыха, взяв с собою восьмилетнего отпрыска, отправился с полком в Бессарабию. Сына с собою казак взял, чтобы «приучить с сызмальства к суровым условиям казацкой походной жизни». В полку Яшка немного научился грамоте. Увы! Продолжить учебу далее не довелось.
По возвращении из похода Бакланов, которому к тому времени исполнилось пятнадцать лет, начинает службу урядником. Молодой Бакланов, не по годам возмужавший, был первым в стрельбе из ружья и рубке шашкой. Лихой наездник, джигит. Через год после поступления на службу урядник Бакланов покидает родную станицу, отбывает с полком в Крым на сторожевые дела.
Служба была не из легких. Бакланову редко удавалось попасть домой на побывку. В один из приездов домой, как и полагается казаку в его возрасте, Яков женится на простой казачке.
В 1828 году в чине хорунжего, в полку, которым к тому времени командовал его отец, Яков Бакланов отправляется на войну с турками. В боях под Браиловом, при взятии Бургаса и при переходе через Балканы, Бакланов показал себя отличным бойцом и храбрым казаком. Правда, за излишнюю пылкость и чрезмерную, граничащую с безумием храбрость, получал от отца особую «награду». Командир полка собственноручно «дубасил по спине ногайкой» сына, как позже об этом признавался сам Бакланов-младший. Отчизна, в отличие от отца, отметила храброго казака орденами святой Анны 4-й и 3-й степеней. В 1831 году донцы, по завершению войны, вернулись к себе на родину, на Дон.
Впервые Бакланов попал на Кавказ в 1834 году. Был назначен сотником в казачий отряд, который нес кордонную службу на Кубани под командованием прославленного и, кстати, весьма жесткого, вернее, жестокого Засса Г.Х. (До конца своих дней Бакланов с благоговением относился к своему командиру, и считал его эталоном кавказского офицера). И хотя за плечами Бакланова и был боевой опыт, но наука Засса и почти ежедневные стычки с горцами скоро принесли ему славу отчаянного храбреца и головореза, чьим именем, как и именем его наставника Засса, горцы пугали своих детей. Горячий и безрассудный Яков порой совершал чудеса храбрости, которые, к слову, несмотря на жесткие и иногда кровавые методы борьбы, принесли Бакланову, как ни удивительно, и восхищение его врагов, горцев. У которых, как известно, всегда были в почете храбрость и отвага.
Особую славу молодой казак приобрел после одной стычки с черкесами, когда, отбив за день несколько атак, Бакланов совершил дерзкий и отчаянный поступок - прибегнул к психологическому фактору: убедил уже было приготовившихся к гибели казаков своей сотни, что раскаты грома начинающегося дождя – это гром пушек подмоги, идущей на выручку. В результате чего отряд врезался в гущу отходивших после очередной атаки черкесов и наголову разгромил их.
Вскоре за свои подвиги по личному представлению Засса Бакланов был награжден орденом святого Владимира 4-й степени. В 1837 году Бакланов отбыв срок своей службы, убывает к себе домой, на Дон. В том же 1837 году Бакланов был включен в состав казачьего 41 –го полка, собранного для торжественной встречи прибывшего на Дон императора Николая Первого. Затем в составе казачьего 36-го полка Бакланов несет службу в Польше, у границы с Пруссией. После очередного приезда домой Яков Петрович получает чин войскового старшины.
В 1845 году Бакланов снова на Кавказе. В составе казачьего полка № 20 проходит службу в Куринском укрепленном округе. Именно после второго приезда на Кавказ проходят самые жаркие годы его службы Отечеству. О нем заговорили в стане врагов со страхом и уважением. «Грозным Боклю» был прозван он горцами. До приезда Бакланова на Кавказ донские казаки, в отличие от линейных, то есть местных, не пользовались особой популярностью. Виной всему было то, что до того времени силы дончан распылялись, то есть в основном их распределяли по разным полкам и частям. А причиной того отношения к ним было то, что донские казаки, привыкшие к степным условиям, не имели опыта ведения войны в горах. К тому же к местному климату также не могли приспособиться, часто болели. И потому их охотно раздавали в разные полки и части в качестве ординарцев, вестовых и т.д. За короткий срок Бакланов сотворил чудо. Первым делом он собрал всех земляков-дончан под свое единоначалие, не останавливаясь ни перед чьим авторитетом. Затем установил в полку жесткую дисциплину, карал своих подчиненных за, казалось бы, самые незначительные промахи и просчеты. Вскоре обученный саперному и артиллерийскому делу полк Бакланова стал самым образцовым полком на Кавказе. Лучшей школой для практики Бакланов считал непосредственное участие в бою, пусть и малозначительном. Не слишком придерживаясь буквы устава, Бакланов образовал у себя в полку дополнительную, седьмую сотню. В нее в основном набирались младшие командиры - урядники. В сражениях это сотня выполняла роль авангарда или резерва.
Еще одно новшество, введенное Баклановым, было то, что казаки его полка носили в основном трофейное обмундирование и оружие. То есть по форме и обмундированию казаки Бакланова не отличались от своих врагов-горцев. Следуя системе своего наставника Засса, Яков Петрович создал целую сеть агентов из числа местного населения. Они сообщали ему о планах наибов Шамиля. На содержание их Бакланов не жалел средств. (Разумеется, за свой счет. В основном следуя букве закона местного горского менталитета, Бакланов не гнушался набегами и разбоями. Набеги или экспедиции в целом одобрялись и проводились по приказу из Петербурга, но Бакланов в этом деле отличался «особой отвагой». Сам Яков Петрович подсчитал, что за время его начальства в Куринском полку отбил у местного населения 12 тысяч голов крупного рогатого скота и до 40 тысяч овец). По сути полк Бакланова занимался узаконенным грабежом местного населения. Споров по этому поводу, разумеется, возникало много, они и поныне не утихают. Приоритетным мнением можно считать следующее: если само царское правительство поощряло подобные акции против своих так называемых врагов (ведь на самом деле никто особенно и не вникал в тонкости, мирное село разграбили или сторонников имама Шамиля, все списывалось на войну), можно ли тогда считать, что Россия была стороной цивилизованной и противник, то есть кавказцы, вели себя «хищнически». Однако все же иной раз, не всегда, конечно, во время Кавказской войны без подобных действий и невозможно было обойтись. К тому же целью данной работы является вовсе не выяснение, кто был прав, а кто не прав. Данная глава посвящена личности Бакланова.
Само прозвище «грозный Боклю» соответствовало портрету Бакланова. По описанию академика А.В. Никитенко, который увидел его в старости, на внешности Бакланова была … «как будто отпечатана такая программа, что если он хоть четвертую часть ее исполнил, то его десять раз стоило повесить». Богатырского телосложения (рост почти два метра), с синеватым лицом, изрытым оспой, с кустистыми бровями, огромнейшим носом и длиннейшими усами, переходившими в бакенбарды, Бакланов был страшен в бою. Выезжал он обычно одетым не по форме: летом – в красную, не стеснявшую движений кумачовую рубаху, зимой – в бурку или огромный тулуп с меховой шапкой. Но иногда случалось ему выскакивать по тревоге и в одном нательном белье. По манере поведения он ничуть не отличался от своих врагов, горцев. Также как и иные бесшабашные мюриды и наибы Шамиля, например, такие, как Хаджи-Мурад, был отчаянно храбр и до безумия отважен. Можно сказать, он был, как никто иной со стороны русской армии, на своем месте. Боролся с врагом на равных. И, может, потому, зная лучше, чем кто – либо из русских обычаи и суеверия горцев, Бакланов сам всячески поддерживал все фантастические слухи о своей персоне. К примеру, один раз он до смерти напугал делегацию чеченских стариков, встретив их в тулупе, вывернутом мехом наизнанку, и с лицом, вымазанным сажей.
Недюжинная сила и выносливость позволяли Бакланову переносить все недуги, полученные от очередного ранения, на ногах. Отчего у горцев создалось впечатление, что «шайтан Боклю» заговоренный, что его не берет обычная пуля. Некоторые суеверные считали, что убить Бакланова можно лишь серебряной пулей.
Особенно возросла слава «шайтана Боклю» после единоборства с чеченцем, из которого Бакланов вышел победителем. Горцы, следившие за поединком, взорвались одобрительными восклицаниями. Хвастуну, который своими «подвигами» привлекал к себе внимание, после того знаменательного поединка Бакланова с чеченским стрелком, чеченцы иронически говорили: «Не хочешь ли ты убить Бакланова?». Наконец, особенно сильно на психику противника воздействовал личный значок Бакланова: черное знамя, на котором красовалось изображение черепа со скрещенными костями. Один из очевидцев писал что: «Где бы не неприятель не узрел это страшное знамение, высоко развевающее в руках великана-донца, как тень следующего за своим командиром, - там же являлась и чудовищная образина Бакланова, а нераздельно с нею неизбежное поражение и смерть всякому попавшему на пути».
Несмотря на все описанные, казалось бы, и негативные, с современной точки зрения, черты характера и поведения по отношению к своим врагам, Бакланова враги уважали. Он был рожден в век жестокий и был по отношению к недругам своим также же жесток, как и они к нему.
Кавказское начальство, разумеется, было в восторге от результатов, достигнутых полком Бакланова. «Партизанщина» доблестного казака, на которую, кстати, начальство смотрело сквозь пальцы, была высоко оценена командованием. За короткий срок Бакланов был произведен в полковники, награжден орденом св. Анны 2-й степени и золотой шашкой с надписью «За храбрость». Наместник Кавказа граф Воронцов летом 1849 года объявил «Грозному Боклю» за заслуги на линии «особую благодарность». И когда в 1850 года закончился срок службы Бакланова на Кавказе, граф Воронцов обратился к императору с личной просьбой оставить командира казачьего полка на второй срок. Николай Первый уважил ходатайство наместника и назначил Бакланова командиром пришедшего с Дона 17-го полка. Некоторые офицеры и казаки из прежнего полка Бакланова, не желая расставаться с любимым командиром, попросились в 17 –й полк, который вскоре превратился в образцовый.
Новый начальник левого фланга, будущий фельдмаршал А.И. Барятинский возродил практику крупных карательных экспедиций в глубь Чечни, инициатором которых был, кстати, Ермолов. Бакланов, которого Барятинский называл «Дедом», со своей практикой «партизанских» набегов, принимал в этих карательных набегах самое деятельное участие. Существенная разница с его прежними действиями, когда он (Бакланов) действовал иррегулярной, казачьей конницей, была та, что он мог умело командовать и всеми другими родами войск. Бакланов показал себя не только бесшабашным и безудержным рубакой – воином, но и вдумчивым и талантливым полководцем.
Если провести параллели между царскими генералами и наибами Шамиля, то, на первый взгляд, Бакланова и Хаджи-Мурата, казалось бы, связывает многое. Те же отчаянные вылазки, глубокие рейды в тыл противника и т.д. Однако Хаджи-Мурат был и остался в истории отчаянным головорезом, который мог командовать лишь небольшими мобильными группами храбрецов. Он не был рожден для грамотно налаженных и требующих терпения сражений и битв. Бакланов же, когда от него требовала ситуация, мог быть терпеливым и мудрым стратегом, которого заботило не только выполнение задания во что бы то ни стало, но и судьбы тех, кто воевал под его началом. (Видно, недаром отец когда-то давно за лихой поступок, стоивший жизни двенадцати человек, «вразумил» своего отпрыска нагайкой).
Бакланов был, ко всему прочему, новатором, который не только постигал военную науку, испытанную многими, но и привносил много нового. Например, во время Кавказской войны военная стратегия требовала, чтобы пехота в случае отступления отходила медленным шагом, колоннами.
Зимой 1852 года 17-й полк Бакланова оборонял переправу через реку Мичик, прикрывая отход отряда Барятинского. Перед Баклановым стала задача серьезная, надо было задержать натиск противника, дать возможность отойти основным силам, а затем успеть отойти самому, со своим отрядом. Под прикрытием пехоты Бакланов переправил артиллерию через реку, которая заняла удобную позицию. Укрепив таким образом тыл, по условному знаку пехота оставила позиции и бегом понеслась к переправе. Горцы, не ожидавшие такого поворота событий, растерялись. К тому времени, когда они сориентировались, пехота успела переправиться, а артиллерия открыла огонь по наступающему противнику, без риска для своих солдат. Таким образом Бакланову удалось обойтись без жертв, ни один солдат не был убит. Командование оценило подвиг полковника драгоценной наградой – орденом святого Георгия 4-й степени.
У Бакланова не наладились отношения с прибывшим на Кавказ в 1854 году новым наместником Н.Н. Муравьевым. Педантичность нового наместника не сочеталась с пылким характером Якова Петровича. Вскоре Бакланов покидает Кавказ, берет отпуск и едет домой, на Дон. В 1857 году, при новом наместнике Барятинском он снова возвращается на Кавказ. На этот раз ему поручена должность походного атамана. Однако в основном Бакланов занимается не военными делами, а чисто административными.
В 1859 году Яков Петрович становится полным кавалером орденов святой Анны всех степеней и в следующем же году производится в генерал-лейтенанты. С 1861 года Бакланов – окружной генерал 2-го округа Донского казачьего войска, а в 1863 году направлен в Вильно, под начало генерала от инфантерии М. Муравьева (брата Муравьева –Карского). Вопреки слухам о безудержной жестокости и зверствах по отношению к врагам отечества и своим, разумеется, Бакланов в Польше, куда он был направлен под начальством Муравьева для подавления польского восстания, в отличие от командующего, который, кстати, получил прозвище «вешатель», Яков Петрович действовал сурово, но без жестокости. Один раз Бакланов даже вошел в конфликт с командующим Муравьевым из-за проявления милосердия. «Ваше превосходительство, - оправдывался он перед командующим, - я прислан сюда не мстить, а умиротворять». В своей докладной на имя Муравьева Бакланов писал: «В помыслах моих было ослабить в районе моего отдела толки о русской свирепости».
Польская кампания стала знаковой для Якова Петровича. За участие в ней он получил свою последнюю награду – орден святого Владимира 2-й степени. Из-за болезни печени зимой 1864 года Яков Петрович возвращается к себе домой, где он решил отдохнуть и полечиться. Летом того же года в его доме в Новочеркасске случился пожар. В огне сгорели все его имущество и все бумаги.
Последующая служба Бакланова проходила в беспокойном Вильненском крае, где он состоял в должности начальника расположенных там донских казачьих полков. После упразднения этой должности (1867 г.) был зачислен по Донскому казачьему войску и поселился в Петербурге. Туда он уехал по вызову старого знакомого генерала Кауфмана, которого Яков Петрович когда-то спас от гибели. Правда, перед отъездом в столицу Яков Петрович, словно предчувствуя, что больше не суждено ему будет при жизни вернуться, прошелся пешком по заснеженным улицам Новочеркасска. Долго стоял у памятника Матвею Ивановичу Платову. В Петербурге похоронил жену, а потом и сам слег.
В 1873 году после продолжительной и тяжелой болезни Яков Петрович Бакланов, прославленный генерал-казак умер. Умер в бедности. Похороны его состоялись на кладбище петербургского Новодевичьего монастыря за счет Донского казачьего войска. Пять лет спустя его могилу украсил памятник, созданный на добровольные пожертвования. В 1911 прах Бакланова был торжественно перезахоронен в усыпальнице Вознесенского собора Новочеркасска.
В далеком детстве, когда в станицу пришла скорбная весть, что умер атаман Платов, девятилетний Яшка Бакланов заплакал. Мать упрекнула его: «Какой же ты казак! Казаки разве плачут…». «Плачь, плачь, сынок, - неожиданно возразил отец. – Какого потерял Дон атамана! Да только ли Дон! Россия потеряла. Не будет более такого…». «А вот будет! Будет! – воскликнул Яшка. – Вырасту и буду таким!…»
Слово свое Яков Петрович сдержал. И хотя в истории Дона были генералы, занимавшие более высокие посты и участвовавшие в более крупных и грандиозных сражениях, Бакланов остался в истории Дона и в истории России фигурой значимой и яркой. Его популярность среди донских казаков уступает разве что его же кумиру Платову. Объяснение этому простое. Донцы именно с Баклановым почувствовали себя равными со слывшими до той поры грозными и неукротимыми кавказскими племенами. В казачьей столице Новочеркасске до двадцатых годов двадцатого века имелся Баклановский проспект. Родная станица Якова Петровича была переименована в станицу Баклановскую. Легендарный 17-й казачий полк имел своим значком известный черный флаг с черепом и костями. Горцы, к слову, к Бакланову, невзирая на то, что они стояли по разные стороны в той войне, относились с уважением и пониманием. Потому как воинскую доблесть и отвагу они ценили выше всего. Этими качествами Бакланов превосходил своих врагов. Не зря имаму Шамилю приписывают слова, сказанные им своим мюридам: «Если бы вы боялись Аллаха так же, как и Бакланова, давно были бы святыми».
24. Шейх Кунта-Хаджи
«Братья! Мы из-за непрерывных восстаний катастрофически уменьшаемся. Царская власть уже твердо укрепилась в нашем крае. Я не верю в сообщения, что из Турции придут войска для нашего спасения и освобождения, что турецкий султан желает нашего освобождения из-под ига русских. Это неправда, ибо султан сам является эксплуататором своего народа, как и другие арабские покровители. Верьте мне, я все это видел своими глазами.
Дальнейшее тотальное сопротивление властям Богу не угодно! И если скажут, чтобы вы шли церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе мусульмане. Если вас заставляют носить кресты, носите их, ибо они - железки, но при этом в душе оставайтесь мусульманами. Если же ваших женщин будут использовать и насиловать, заставлять вас отказываться от родного языка, культуры и обычаев, то все, как один, подымайтесь и бейтесь насмерть! Свобода и честь народа – это его язык, обычаи и культура, дружба и взаимопомощь, прощение взаимных обид, помощь вдовам и сиротам, разделение друг с другом последнего куска хлеба».
Проповедь Кунта –Хаджи
Кавказская война длится вот уже не один десяток лет. Кажется, что нет конца этой кровавой бойне. Измученный войной народ жаждет мира, и не важно, под чьей властью, имама или русских. Лишь бы не гибли дети, не выжигались пастбища и села, не угоняли скот. Появление на исторической арене такой сильной личности как шейх Кунта-Хаджи, словно было предписано свыше. Шейх говорил о мире, о котором так мечтали кавказцы. Его проповеди привлекают к себе народ, как мотыльков яркий свет лампы.
Авторитет шейха Кунта-Хаджи среди горцев значительно возрастал, значительная часть горцев стала отходить от идеологии Шамиля, газават больше не зажигал горцев на войну с царизмом. Уставшие от войны и насилия, они нуждались в мирной жизни, а проповеди Кунта-Хаджи отражали их настроения. Шамиль стал во главе горцев, проповедуя учение газавата, и был заинтересован в том, чтобы «сохранить его во всей чистоте». Идеология же кадирийского тариката на Северном Кавказе разительно отличалась от идеологии газавата, призывавшей горцев на борьбу с царизмом до победного конца. Но проповеди шейха не остаются без внимания имама. В Кунта-Хаджи Шамиль увидел своего соперника за умы горцев и влияния на них. Как отмечал А.П. Ипполитов, Шамиль «боялся того влияния, которое проповедники, подобные Кунта-Хаджи, всегда имеют на народ. Влияние - это нравственная сила, власть, а власти, кроме своей собственной, Шамиль не терпел никакой». Проповедование смирения, прекращения войны послужили причиной жесткого преследования Шамилем Кунта-Хаджи и запрещения нового тариката, что вынудило последнего отправиться в очередное паломничество в Мекку.
Кунта-Хаджи Кишиев родился в середине 19 века в ауле Илсхан-Юрт (Элисхан-Юрт), расположенном в восточной части Чечни. В детстве он получил духовное образование, в юности стал последователем известного в Чечне суфия (религиозного проповедника) Гази-шейха Зандакского. В возрасте примерно 19 лет, он совершил паломничество в Мекку. По-видимому, здесь он и познакомился с кадирийским тарикатом, который стал распространять среди горцев, вернувшись на родину. В своих проповедях Кунта-Хаджи призывал их к прекращению кровопролития, непротивлению злу, смирению. Учение Кунта-Хаджи призывало к отказу от военных действий, к переходу на мирный путь жизни. Идеи его получали поддержку у народа, доведенного Кавказской войной до грани физического истребления, число которых стало значительно увеличиваться. В одной из своих проповедей Кунта-Хаджи произнес:
“Братья! Нас из-за восстаний становится все меньше и меньше. Царская власть уже твердо укрепилась в нашем крае. Я не верю “в разговоры”, что из Турции придут войска для нашего освобождения, что турецкий султан (хункар) желает нашего освобождения из-под ига русских. Это неправда, ибо султан сам является угнетателем своего народа, как и другие арабские правители. Верьте мне, я все видел своими глазами”. Появление Кунта-Хаджи, произносившего благочестивые речи, чеченцы восприняли как чудо. Люди с жадностью ловили его слова, ибо они оживляли измученные, исстрадавшиеся сердца, залечивали душевные раны, очищали их души. Проповеди шейха-чудотворца передавались из аула в аул, слушать его приходили из самых отдаленных горских селений. Свои наставления Кунта-Хаджи вел не только устно, но и в рукописных религиозных воззваниях, называемых “святыми письменами”. По утверждению Х.Мамлеева, в одном из воззваний говорилось: “Скажи, кто не примет и теперь слова моего, тот в день страшного суда будет наказан. Настоящая жизнь и все, что в настоящей жизни – все это тленное и скоропреходящее: одна жизнь будущая есть вечная! Так пусть же с усердием молятся они Богу, так как день суда близок”. В данном воззвании отмечены некоторые принципы эсхатологического мировоззрения шейха: покаяние, молитва, зикр, наличие страха перед Богом. Более подробно учение Кунта-Хаджи изложено в его трактате “Тарджамат макалати… Кунта-Хаджи…” (на арабском языке). В нем большое значение отводится связи мюрида с устазом (учитель тариката).
В главе «Курали-Магома» была подробно рассказано о том, что такое накшбандийский тарикат.
Прежде чем приступить к биографии Кунта-Хаджи, следует сделать небольшое пояснение: что собой представляет учение «кадирийский тарикат», само слово «кадирийа».
«Кадирийа» - суфийский тарикат, основанный персом Абд ал-Кадиром ал-Джилани (1077—1166). Отличительной особенностью тариката является трактовка суфизма как морально-этического учения, очищенного от экстатических и теософско-спекулятивных элементов. Организационно оформилось к концу XIII века. Мемориальный комплекс при могиле Абд ал-Кадира в Багдаде считается центральной обителью и резиденцией наследственного главы братства. В братстве строго запрещено нищенство, эмблема кадирийа — зеленая роза с тремя рядами лепестков (5-6-7, соответственно означающих: пять столпов ислама, шесть основ веры и семь слов в формуле зикра). Братство кадирийа знаменито ритуалом громкого зикра (в связи с этим на Северном Кавказе их часто именуют «зикристами»). Громкий зикр состоит из трех частей: чтения касиды ал-Барзанджи в прославление Пророка, рецитации обязательных молитв и хорового прославления (мадаих) патрона братства, завершающегося наставлениями членам обители. Демократическая направленность кадирийцев прослеживается в том, что в их круговые моления - зикры - допускаются иногда женщины и даже иноверцы. Учение Кунта-Хаджи - кадирийский тарикат - более известно под названием зикризм. В чем же особенности зикра?
«…исполнение громкого коллективного и индивидуального вирдового зикра занимало значительное место в учении Кунта-Хаджи. Своим ученикам шейх предписал вирдовый зикр, заключающийся в произношении после каждого намаза по 100 раз формулы "Ла-иллаха илл-Аллах" и любой другой, в которой поминается Всевышний. Обряд коллективного зикра - это громкое радение, славословие Аллаху, сопровождающееся коллективными движениями, приводящими людей в состояние религиозного экстаза. Зикристы обычно собираются в чьем-то дому или во дворе. Они становятся вплотную друг к другу сплошным кругом. Считается, что пространство внутри круга становится святым местом, куда спускается Божественная милость. Звонким голосом по знаку руководителя обряда один из суфиев протяжно и медленно произносит "Ла-иллаха илл-Аллах", остальные повторяют за ним. Раскачиваясь на месте, в такт пению, участники зикра хлопают в ладоши. Медленным шагом начинается плавное движение по кругу, сопровождающееся ритмичным хлопанием в ладоши. Движение постепенно переходит в бег, а бег все ускоряется. При этом все в едином ритме повторяют словосочетание "уллох-уллолох". Значение этих слов, как объясняют многие суфии, ссылаясь на самого шейха Кунта-Хаджи, переводится приблизительно как "Аллах един". Считается, что эта формула многократно весомее, чем "Ла-иллаха илл-Аллах". В процессе ускоряющегося бега кроме этой формулы произносятся и другие, восхваляющие благие деяния шейха-устаза, его святость и связь с Божественным духом. Выполняя этот зикр, его участники, по их свидетельству, совершенно отрешаются от своего "я", от забот и реальностей земного мира, их души наполняются мистическим предчувствием невидимых состояний, и сердца словно размягчаются лучами Божественного света. Завершается обряд длинной молитвой - обращением к Аллаху, в которой все просят Его о даровании шейху Кунта-Хаджи права спасения и заступничества в день Страшного суда, о прощении грехов умершим, родным и близким, о том, чтобы предостерег молящихся от неправедного пути. Считается, что этот ритуал шейх Кунта-Хаджи не изобрел сам, а скопировал с того, который совершают ангелы у трона Аллаха. Шейхи и устазы новых вирдовых братств внутри кадирийского тариката несколько видоизменили стиль зикра, дополнив его музыкой. Обязательными атрибутами совершения ритуала стали барабан, скрипка и другие инструменты.»
И Шамиль, и Кунта-Хаджи были последователями суфизма: первый являлся сторонником накшбандийа, а второй – кадирийа. В своих религиозно-политических воззрениях они исходили из разных суфийских доктрин. Шамиль призывал к продолжению сопротивления мусульман, а Кунта-Хаджи – к прекращению его, смирению со сложившейся реальностью. Эти две религиозно-философские парадигмы, сложившиеся в условиях Кавказской войны и отличавшиеся друг от друга, определяли духовное состояние кавказских горцев. И оно было далеко неоднозначным, сложным и глубоко противоречивым.
После окончания Кавказской войны Кунта-Хаджи продолжает свои проповеди. Поначалу царское правительство смотрит на зикризм спокойно. Вернувшись на родину, в начале 60-х годов, Кунта-Хаджи активизирует свою религиозную деятельность, число его сторонников заметно возрастает и доходит до 5588 человек. Царский офицер, непосредственно наблюдающий движение зикристов в Чечне, сообщал, что учение Кунта-Хаджи «ограничивалось в то время изустным лишь чтением молитв, наставлениями не только безвредными, но и весьма нравственными, так, что в сущности, оно скорее могло принести пользу, нежели быть в каком-либо отношении опасным». Как видно из процитированного текста, проповеди Кунта-Хаджи не представляли никакой опасности для царской власти…
В своих проповедях Кунта-Хаджи приводит шесть требований, которых люди должны всегда сохранять в своих сердцах. В трех первых требованиях предполагается тесная связь мюрида со своим устазом. Первое из них предостерегает мюрида от осуждения людей за их спинами, второе - призывает к очищению сердца от греховных помыслов, третье – предполагает принимать на веру все, что ему сообщает его устаз, соглашаться с его поступками и непрерывно упоминать его имя. Последующие три требования к мюриду предостерегают его от возможного разрыва со своим учителем. Первое из них гласит, что мюрид должен почитать любого другого суфийского шейха, равно как своего, даже, если он находится в ссоре с его учителем. Отказ от соблюдения этого требования может привести к разрыву связи мюрида с устазом. Второе требование обязывает мюрида любить ученика другого устаза. Невыполнение его означает разрыв мюрида со своим учителем. Третье положение обязывает, чтобы он всегда, словом и делом, защищал собрата по вере. В противном случае мюрид может утерять связь со своим наставником
Однажды у Кунта-Хаджи спросили: “Алимы говорят, нельзя быть святым, если не знать четырех мазхабов. Верно ли это?” Кунта-Хаджи ответил: “Пророк (Да благословит его Аллах и приветствует) познакомил нас с шариатом и определил тарикат. Шариат и тарикат – корни мазхабов. Пророк (Да благословит его Аллах и приветствует) не умел ни читать, ни писать. Ссылаться на мазхабы, считая, что они от Пророка, неверно. Аллах дает интеллект тому, кому пожелает, а также кладет его в сердце по своему усмотрению. Поэтому чтение книг, посвященных мазхабам, не обязательно”. Поясняя свои мысли, он приводит следующий пример: “Охотник в поисках дичи идет по следу, но когда он видит саму дичь, то необходимость в следе отпадает”. Кунта-Хаджи считает, что “для того, кто видит Мухаммада и говорит с ним, нет надобности в книгах, разъясняющих мазхабы”. Для него важен не сам по себе путь (следы), посредством которого постигается истина (Бог), а способ непосредственного усмотрения истины. Он признает, что “муллы шариата” обязаны знать мазхабы, а “устазы тариката” через знание шариата идут по пути, ведущему к Богу. “Первые познают Бога после изучения мазхабов, а вторые “глазами сердца” и “любовью к Пророку”, – разъясняет устаз Кунта-Хаджи.
Однако это мирное учение, призывавшее к смирению, духовно-нравственному возвышению человека, в 1862-63 годах в действиях некоторых зикристов дискредитируется, ему придается ярко выраженный антицаристский характер. Зикризм из пассивно-мистического постепенно преобразовался в активное религиозно-политическое движение. Зикристы, политизировавшие мирное учение Кунта-Хаджи, совершают целый ряд убийств царских офицеров и чиновников, что указывало на то, что внутри зикризма оформилось политическое течение, реанимировавшее лозунги газавата.
Видя опасность возникновения очередного восстания в Чечне, царская администрация в начале января 1864 года подвергает аресту и ссылке в отдаленные российские губернии Кунта-Хаджи и ближайших его сторонников. Обосновывая план ареста Кунта-Хаджи, начальник Терской области Лорис-Меликов в своем донесении от 28 июля 1863 года начальнику Главного штаба Кавказской армии генерал-адъютанту А.П. Карцеву, одному из главных деятелей по переселению чеченцев в Турцию, писал: «Учение зикр направлением своим, во многом подходящее к газавату, служит лучшим средством народного соединения, ожидающего только благоприятного времени для фанатического пробуждения отдохнувших сил» . Иного мнения был о зикризме начальник Грозненского округа генерал Туманов, на месте наблюдавший зикристское движение. Он не усматривал в нем серьезной опасности для царской власти. Позже, правда, мнение Лорис-Меликова тоже меняется. В переписке с начальником штаба Кавказской армии Лорис-Меликов сообщает, что не может ручаться принесет ли пользу арест Кунта-Хаджи и его векилей (уполномоченных) и признает, что его удаление «произведет возбуждение умов в народе.
С арестом Кунта-Хаджи проблемы умиротворения в крае не были сняты, наоборот, они приумножились, недовольство в народе политикой власти выросло в больших масштабах. Несколько тысяч мюридов Кунта-Хаджи, собравшихся в Шали, требовали его освобождения. Однако требование зикристов было проигнорировано. Зикристы 18 января 1864 года, побросав огнестрельное оружие, направляются для переговоров на позиции, занятые царскими войсками. При этом был распущен слух о том, что оружие русских солдат не выстрелит, поскольку будет наполнено водой чудотворцем Кунта-Хаджи. Существует версия, что выступление зикристов было спровоцировано теми, кто не смирился с установлением царских порядков в Чечне.
Трагическая развязка, которая произошла между царскими войсками и кунтахаджинцами, описана в докладной записке командующего Кавказской армией Военному министру Российской империи Д.А. Милютину: «Чтобы не подвергаться невыгодам боя при движении колонны, генерал-майор князь Туманов оставил войска на месте их бивуачного расположения, в виде каре, перестроив только батальон в ротные колонны. Едва он успел это сделать и объехать войска, как густая толпа зикристов выступила из Шали и направилась на передний и правый фасы отряда: отдельная партия пошла на левый фас, кавалерия, выскочившая из аула, одновременно с движением пехоты заскакала нам в тыл. Произошло дело, едва ли виданное в Чечне. Три тысячи фанатиков (в том числе несколько женщин) без выстрела, кинжалами и шашками шли как исступленные, на отряд из шести батальонов, который ожидал их неподвижно, держа ружья на руку. Зикристы подошли к войскам на расстоянии не более 30-ти сажень: партия их, шедшая на наш левый фас, дала залп и все они бросились бежать в совершенном расстройстве во все стороны, спеша скрыться в аул и ближайшем лесу: перед фронтом наших, рядом и среди осталось 150 тел. Взвод казачьей артиллерии, выскакав вперед, провожал бегущих картечью. Общая потеря мятежников ещё не приведена в известность. В число заколотых штыками осталось 5 женских трупов. У нас убито 8 нижних чинов и ранено три обер-офицера и 30 рядовых, большею частью шашками и кинжалами». По некоторым другим источникам, число погибших в этом побоище зикристов составило 400 человек.
Но, несмотря на то, что не произошло ожидаемое чудо, в памяти чеченского народа, да и всех последователей его учения, Кунта-Хаджи остался величайшим мистиком и суфием, способным совершать мистические чудеса. Кандидат философских наук, доцент Вахит Акаев, который известен несколькими трудами о жизнедеятельности Кунта-Хаджи, пишет следующее: «Среди зикристов существует предание, изображающее спор, имевший место между суфием Кунта-Хаджи и муллой шариата, алимом. Этот спор в поэтической форме изложен в назме (религиозной песне) о Кунта-Хаджи. В ней сообщается, что однажды в ауле Автуры местный мулла в присутствии верующих поклялся, что разрушит учение Кунта-Хаджи из аула Илсхан-Юрт. Через своего мюрида об этом узнает шейх зикристов. Когда взволнованный мюрид рассказал услышанное в Автурах, то Кунта-Хаджи успокоил его, сказав, что автуринский мулла знает то, что написано в священных книгах, и с ним он собирается спорить по законам той науки, которую усвоил. Но он не знает божественные тайны, не обладает скрытыми (эзотерическими – авт.) знаниями. И когда он, Кунта-Хаджи, сообщит мулле тайные знания, то мулла пожалеет о своем поведении. Он не сможет поколебать его знания, ибо они от Бога и только в Его силах это сделать. После таких слов своего устаза мюрид успокоился. Совершив вечерний намаз, заявив, что мулле автуринскому приснятся странные сны, Кунта-Хаджи лег спать. В середине ночи Кунта-Хаджи встает, совершает намаз, одевает свой изношенный тулуп, шапку, обувь, опираясь на посох и перебирая деревянные четки, отправляется к мулле. Прибыв в дом муллы, он застает его склонившимся над религиозными текстами. Поздоровавшись с ним, Кунта-Хаджи спрашивает, почему он не спит. Тот отвечает, что проснулся от странных сновидений, которых он со дня своего рождения не видел, и в священных текстах ищет им объяснение. Кунта-Хаджи объясняет, что, сколько бы мулла не перебирал священные тексты, он не найдет в них толкование снов. Мулла взмолился и попросил шейха растолковать увиденные им сновидения. Кунта-Хаджи спрашивает, видел ли он гигантский столб белого сияния, простиравшийся из глубин неба до земли. Пораженный мулла подтверждает это и просит продолжить. Кунта-Хаджи в очередной раз спрашивает, видел ли он, что от столба исходили золотые лучи, озарявшие все четыре стороны Вселенной, и видел ли он в Илсхан-Юрте огромную чинару, прекраснее всех деревьев на земле, на нижних ветвях которой сидел смирный мальчик, зорко лицезревший мир. После того, как Кунта-Хаджи рассказал сон, увиденный муллой, тот настойчиво попросил растолковать его. Кунта-Хаджи дает такое толкование: “Гигантский сияющий столб, увиденный муллой, тарикат, опущенный Богом с неба; золотые лучи, расходившиеся от столба, – суть тариката, распространившаяся по всей земле; чинара в Илсхан-Юрте – тарикат, вложенный Аллахом в сердце Кунта-Хаджи, а бедным мальчиком является Кунта-Хаджи, повсюду проповедующий светлый тарикат”. После таких слов мулла разрыдался и попросил прощения у шейха Кунта-Хаджи.»
Совершенно мало сведений о Кунта-Хаджи сохранилось за время его пребывания в ссылке в Новгородской губернии, где он находился под надзором полиции более двух лет. Из государственного архива Новгородской области получена выписка из "Ведомости о лицах, находящихся под надзором полиции Новгородской губернии в городе Устюжно и уезде за 1865 год". Под номером 18 данных ведомостей проходит "Чеченец Ших Кунты. Возраст 35 лет. Сослан за распространение фантастического учения "зикра". Проживает в УСТЮЖНО, постоянных занятий не имеет. Получает в месяц 1 руб. 80 коп. Женат, жена живет на их родине". В ссылке Кунта-Хаджи провел более двух лет, и по данным царских документов умер 19 мая 1867 года. Однако его последователи факт смерти Кунта-Хаджи не признают, считая, что он скрылся и явится вновь. Эта мессианская идея до сих пор существует среди последователей Кунта-Хаджи.
Дореволюционный историк И.Попов в 1866-1867 годах имел личную встречу с Кунта-Хаджи. И вот что он сообщает о впечатлении, произведенном на него устазом зикристов: "Беседуя с ним, я был поражен его тактом держать себя, его умением вести беседу, улыбкою, жестами, его величественной осанкой. Одним словом, человек этот был создан из массы симпатий и благородства. Это был обаятельный человек и опасен в смысле политическом, к чему он и стремился".
Широкой публике об учении Шейха Кунта-Хаджи известно очень мало. А ведь он раньше Льва Толстого и Махатмы Ганди проповедовал о том, что нельзя вести войну против насилия. Есть мнение, что Лев Толстой, будучи на Кавказе, был наслышан и даже изучал проповеди Кунта-Хаджи, после чего пришел к своему знаменитому убеждению «непротивление зла насилию».
Шейх Кунта-Хаджи оставил своим потомкам, да по существу и всему человечеству, огромное наследство – мудрые изречения. Некоторые его изречения и в наше время бесценны и актуальны. Например, те, которые касаются отношения человека с окружающим его миром: любови к животным, к растительному миру, к религии, помощь нищим и обездоленным и т.д.
И в заключении несколько мудрых изречений Кунта-Хаджи.
Любите животных, которые рядом с нами и вокруг нас горячей любовью. Заботьтесь о них правильно и своевременно. Ведь у коровы, овцы, лошади, собаки или кошки нет языка, чтобы общаться с нами, говорить с нами о своих потребностях. Мы сами должны о них знать и помнить. Не спешите стать на намаз, оставив не напоенную или не накормленную скотину. Наши души должны быть совершенно чистыми и спокойными, когда мы в намазе предстаём перед Всевышним Творцом.
Отношение к животным должно быть более внимательным, чем к человеку, ибо оно не ведает того, что творит. Забравшуюся в огород скотину нельзя бить, проклинать. Её нужно осторожно выгнать, ибо зашла она туда по халатности человека. Мучить, издеваться над животными — тяжкий грех. Грешно убивать безвинных птиц, насекомых, всё живое. Всё живое, не причиняющее вреда человеку, должно быть защищено мюридами.
Вся растительность тоже живая и тоже имеет душу. Надо прятать топор, когда входишь в лес, и рубить только то дерево или жердь, за которыми пришёл. Надо бережно относиться к каждому дереву, к каждому кустику, к каждой травинке. Надо любить их и относиться к ним, как к хорошим друзьям. Страшный грех — рубить плодовое дерево, дерево у реки, дерево у дороги, дающее путнику тень в жаркий день. Мюридам надо сажать повсюду деревья, ухаживать за ними, пока они не вырастут.
Вода — самое святое из всего, что создано Всевышним, ибо вода, сказано в Коране, не перестаёт прославлять Всевышнего Творца даже тогда, когда всё живое и неживое перестаёт это делать. Страшный грех — пачкать воду. В родниковой и речной воде нельзя стирать, мыть грязные вещи; нельзя купаться, смывая с себя грязь. Для этого нужно набирать воду и уходить подольше от родника или речки. Нельзя бросать в воду мусор, нельзя без надобности менять русло речек, убивая всё живое в осушившемся русле.