Возвращение

Фаина Серебрянская
Случилось так, что много лет назад судьба привела меня в бюро переводов маленькой рыжеволосой Иланы, выпускницы моей школы 1984 года. Еще через год к нам присоединилась Лена – выпускница 1973-го. Вот тогда я «в натуре» поняла, что значит «мы с тобой одной школы – ты и я». Это великое дело – говорить с человеком на ОДНОМ языке. Причем не обязательно словами – можно и глазами, и жестами. Главное – это то, что тебя ГАРАНТИРОВАННО поймут. Лена называет это «мы из одной детской», причем авторство фразы приписывает англичанам. В этом я ей, как специалисту-англисту, доверяю полностью (впрочем, как и во всем остальном)   . А осенью 1998 года наше бюро обосновалось в соседнем со школой здании…

- Илана, - сказала я однажды, когда мы уже немного освоились на новом месте, - Илана, а не пойти ли нам вспомнить детство???
Илана посмотрела на меня с нескрываемым подозрением, заранее готовясь к провокации.
- А пойдём-ка мы в родную школу и съедим-ка мы школьный обед? – продолжила я свою мысль.
Илана вздохнула и посмотрела на меня еще более выразительно: так добрые нянюшки смотрят на нерадивое дитя. «Мариночка, когда же ты уже повзрослеешь?» - читалось в ее взгляде. Видимо, она в подробностях представила себе, как я буду пить компот из сухофруктов, а потом опрокину стакан над открытым ртом и буду нежно похлопывать его по донышку, стряхивая в рот прилипший к граненому стеклу изюм…

- Нет, - вежливо сказала Илана твердым голосом, - обедать мы пойдем в кафе, как приличные люди.
- Хорошо, - согласилась я, - а после кафе зайдем в школу. Типа, пройдем по тихим школьным этажам…
Илана посмотрела мне прямо в глаза – и поняла, что со мной легче согласиться, чем объяснять, что после года преподавания английского языка в родной школе ей не только в 8-ую, а ВООБЩЕ НИ В КАКУЮ школу больше не хочется заходить. Лена в тот день не работала, и Илана отчетливо понимала, что в одиночку она со мной не справится. Я отдала дань ее тактичности и умению идти на компромисс – и мы отправились в школу…

Школьные этажи были действительно тихи. Если не считать того, что на входе нас встретил пожилой цербер с военной выправкой и опросил по всей форме: имя, фамилия, размер сапог, цель прибытия. Я «на голубом глазу» сообщила ему, что направляюсь к Елене Геннадьевне Цимбалист, которая меня вызвала по делу, не терпящему отлагательств – и мне поверили. Сим-Сим открылся…

Дрожа от волнения, я сделала первые шаги по коридору. Илана спокойно шла за мной, готовая ко всему. У лестницы, ведущей на второй этаж, мы обе остановились - к ЭТОМУ не были готовы ни я, ни она…

Тих и пустынен, как я уже упоминала, был некогда величественный коридор классической гимназии. Тих, пустынен и сер – ибо целиком был окрашен масляной краской того самого мышиного цвета, о котором писали незабвенные классики Ильф и Петров. Той же масляной краской были окрашены стеклоблочные стены, которыми из бывшего фойе когда-то выгородили кабинеты английского языка. Пущенные поверх стеклоблоков мощные кабели электропитания тоже были выкрашены маслом с неукоснительной солдатской старательностью. Тоскливым взглядом я прошлась по ходу закрашенного кабеля – и уперлась глазами в табличку „Rastine“ («Канцелярия»), прибитую на двери одного из кабинетов. Я повернулась к Илане. В ее глазах читалось явное недоумение. Я покачала головой и тихонько сказала:
- Нет, это – не „Rastine“, это - „Arestine“ (арестантская).

«Арестантская» располагалась как раз напротив уголка под лестницей, где когда-то сидела техничка (а как, кстати, ее звали-то??? Склероз…). Я посмотрела в этот уголок - и в голове моей зазвучала патефонная пластинка «Наш уголок я уберу цветами». Стена, у которой раньше стоял стол технички, поверх мышиного фона была чьею-то нетвердой рукой расписана черной масляной краской «под чешую». А по противоположной стене тянулась чахлая пластиковая лиана…
- Там чудеса, - сказала я Илане, - Там леший бродит… Русалка на ветвях сидит…
- Где русалка? – не поняла Илана.
- Русалку, видно, детки во время перемены по стенке размазали, - объяснила я. - Одна чешуя на стене осталась. А вот эта чахлая зеленая пластмасса – видимо, все, что осталось от ветвей…

(Впоследствии знающие люди объяснили мне, что этот «уголок неживой природы» был задуман теперешней администрацией школы как оазис, символизирующий домашний уют. Типа, школа должна быть учащимся родным домом… Так вот, чешуя на стенке означала черепичную «крышу дома твоего»…).

В глубоком задумчивом молчании мы поднялись по лестнице.

Стены лестничной площадки между 1-ым и 2-ым этажами были густо украшены витиеватыми переплетающимися бело-серо-коричневыми лентами, исполненными в стиле «кооперативный ампир» масляной краской, кистью неизвестного художника. Я посмотрела на Илану – она выглядела подавленной, но из меня еще не до конца выветрился боевой задор, и мы продолжили экскурсию.

Второй этаж встретил нас щемящей неуютной пустотой. Детством здесь не пахло, и мы поднялись на третий этаж…

А на третьем этаже нас ждал вернисаж. Видимо, администрация школы с третьего этажа школьного здания приветствовала зарю новой жизни, ибо по облупившимся стенам были густо развешаны репродукции пресловутого «Утра в сосновом бору» и картины типа «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля». Последний раз живую пись такого рода я видала в 1979 году на Украине, в здании железнодорожного вокзала узловой станции Здолбуново…

Я виновато посмотрела на Илану. Она печально и сочувственно улыбнулась мне и мягким голосом мудрого человека сказала: «Но ты же сама этого хотела...»

Мы молча пошли прочь из школьного здания, и только в голове вертелось: «Не возвращайтесь к былым возлюбленным – былых возлюбленных на свете нет…»