Глава 14

Олег Ярков
        На часах без пяти полдень. Я зашёл к Александру Ивановичу, чтобы отпроситься на встречу.

--Что-то происходит?

--Да.

--Расскажешь?

--Нет, пока нет, - сказал я и поковырялся пальцем в ухе.

        Александр Иванович кивнул и сказал, беря в руку какую-то бумагу.

--Ну, смотри. Когда будешь?

--Где-то в три. Я с Валерой поеду.

--Как дикторы?

--Я бы всех взял. Сейчас они учатся самостоятельно редактировать тексты. Я собираю их на завтра на десять. С пропусками я решу.

--Ладно. Езжай. Только… осторожно там, лады?

        Забрав со стоянки Валеру, мы поехали в сторону парка. Из-за своей нервозности, мы подъехали к универсаму минут на тридцать раньше. Моего терпения не хватало на сидение в машине, поэтому я отправился на явочную скамейку.

       Я сидел на ней уже чёрти сколько времени – целых четыре минуты и пялился на тыл революционера, вываянного из бронзы. Зазвонил телефон.

--Да.

--Это Александровский. Хорошо, что вы пришли чуть раньше. Слушайте внимательно и не оглядывайтесь. В вашу сторону идёт молодая пара с коляской. Может, это и гуляющие, но при вашем появлении они засуетились. Условия таковы. Если вы будете согласны с тем, что я говорю – просто молчите. Если нет – говорите всё, что хотите. Любое сказанное вами слово будет означать ваше несогласие. Хорошо?

       Я молчал и слушал. Это не просто болото, это настоящая трясина, в которую я нырнул вниз головой.

       Молодая пара с коляской неторопливо продефилировала мимо меня и устроилась на соседнюю скамейку. Мамаша заботливо всунула руки в коляску, зачем-то повернув её поднимающимся пологом ко мне. Молодой папаша достал книгу в мягком переплёте.
--Ну, конечно, - сказал я в трубку.

--Я понял. Мне это тоже не кажется случайным. Ваш водитель поставлен в известность. До связи.

          С видимой ленью я поднялся с холодных досок скамейки и, продолжая держать телефон около уха, обошёл памятник так, чтобы молодая пара оказалась вне поля зрения. Или я вне их видимости.

        От памятника радиально расходились четыре аллеи, одна из которых изобиловала высокими декоративными кустами. Я направился в сторону кустов.

Найдя подходящую точку, в которой я был под ограниченным углом обзора, я позвонил Валере.

--Ты где?

--От памятника направо, в аллее с высокими кустами. Но не торопись. Гуляй и наблюдай за молодой парой с коляской. Не простая пара.

--Наконец-то! Хоть что-то! – Обрадовано прорычал Валера. Как же ему хотелось подраться!

       Не долго я скучал без своей парочки. Они вырулили на мою аллею, и пошли мне на встречу, обнимаясь и толкая коляску перед собой.

       Это становилось уже не приличным. Когда до них оставалось метра два, я отнял телефон от уха и включил функцию фотоаппарата. Откровенно прицеливаясь в молодых, я сделал снимок.

--Зачем снимаете?

--А ты боишься?

--Я спрашиваю, зачем снимаете?

--На память о нашей встрече. Теперь и ребёночка щёлкну.

         Мы втроём находились на одном квадратном метре, поэтому лишних движений делать не пришлось. На секунду отвернувшись в сторону, я засунул телефон в карман куртки, глубоко вздохнул и на выдохе двумя руками с силой толкнул юного папу. От этого толчка он, оторвавшись на пару сантиметров от земли, пробил спиной живую стену декоративного кустарника и упал. Скорее всего, упал. Его не было видно за кустами. Рывком я повернул коляску к себе и содрал одеяло с того, что там было. В коляске лежал голый ребёнок неопределённого пола. Он бестолково глядел вверх пластиковыми глазами. Такими же искусственными, как и остальное тело. Кукла, она и есть кукла.

      Девица подалась в мою сторону и резко протянула ко мне руку именно в тот момент, когда я срывал одеяло. Её рука запуталась в нём, ударить меня ногой мешала коляска. В общем, эффект неожиданного нападения был упущен.

        Рукой она оттолкнула коляску и снова выкинула руку, целясь в моё лицо. Как же мне везло! Чтобы дотянуться до меня, ей пришлось сделать резкий шаг вперёд, пытаясь уменьшить расстояние между нами. Но она не учла того, что отъехавшая коляска имела продолжение в виде ручки, за которую эту коляску и возят. Именно эта скоба, уперевшись мне в… скажем, в пах, а ей в живот, не позволила ей завершить задуманное. Я смог поднять свою руку навстречу ей и остановить её ладонь с разведёнными и согнутыми пальцами. Школой «Тигра» балуется, промелькнула у меня мысль. Наши пальцы переплелись, как принято их переплетать в эротических фильмах в постельных сценах. Но было ли мне до любовных сцен? Со всей дури я сжал свои пальцы, стараясь придать им форму кулака. Девица взвизгнула и резко присела на корточки. Левой рукой я толкнул её в лоб, посадив её щуплым задом на тротуарную плитку. Мне снова захотелось посмотреть на пластикового ребёнка. Я вытащил его за ногу из коляски. Хорошая, красивая игрушка, только не нормально тяжёлая голова. Видя мой интерес к кукле, мамаша, не вставая с земли, поползла ко мне.

--Да что же ты не успокоишься никак?

        Мне пришлось перевернуть коляску вверх дном и надеть на голову поднимающемуся «тигру». И снова толкнуть её, теперь уже сильнее. Позади меня затрещали кусты, и между их переплетённых веток показалась спина молодого папаши, которого Валера использовал вместо тарана, пробивая кустистую декоративность.

      Лицо папаши было… не завидным. Кисть правой руки была, словно тряпка.

--Что у него с рукой?

      Валера бросил на землю нож, которым, обычно, пользуются киношные герои.

--Это его?

--Ну, не мой же! Бык дурноватый, он мне куртку порезал! А с этой что?

        Девица решила сменить откровенную ярость на откровенный плач. Или играет, или ей обидно.

       Валера вычистил их карманы, но никаких документов не нашёл.

--Короче так. Тащим их за кусты. Не скажут, кто такие и зачем, - Он поднял нож и рукояткой постучал парня по голове, - по горлу и в колодец.

       В кармане у меня завибрировал телефон. Голосом Александровского трубка сообщила мне о двух милиционерах, идущих в нашу сторону. Их тащила какая-то сердобольная тётка.
--Повезло вам, - сказал Валера, и мы быстрым шагом направились в противоположную от ментов сторону. Чтобы не стать в городе объектом охоты за похитителями детей, мы оторвали тяжёлую «детскую» голову и швырнули остаток молодому семейству.

      Снова затрясся телефон в приступе желания связи. Это был снова Александровский.
--Сегодня в семь вечера выйдите на открытое место около студии. Надо поговорить. Это действительно срочно.

--Хорошо. Спасибо за помощь в парке.

--Не стоит. Мне кажется, они просто подслушивали. Но круг около вас становится всё уже, не находите?

--Уже нашёл. До вечера.

        Вернувшись на студию, я застал финальную часть записи конкурсантов. Сидевший за пультом Аркадий, старательно чистил запись предыдущего конкурсанта.

--Ну, как? Толк есть?

--Им бы с дикцией поработать, а так – нормально.
 
--Вот и хорошо. Ещё один остался?

      Аркадий кивнул и показал на кресло следующему чтецу.

         Мне стало грустно и отвратительно. Это чувство, лишившее меня интереса к происходящему в студии, не имело персонифицированной причины. Просто оно пришло… и всё стало ненужным и чужим. Это не было жалостью к себе из-за обостряющейся ситуации, это…. Ну, как будто всё время лето, а, немного отвлёкшись, заметил, что за окном сырая осень. Точно так, как у Крыловской стрекозы. Только мне было ещё и тошно.
 
        Запись окончилась. Собрав ребят в кабинете, мы устроили прослушивание и критический анализ текстов. Происходящее в эти минуты вокруг меня, казалось неестественным и не реальным. Я что-то говорил, но голос звучал, как бы, со стороны…. Надо прекращать на сегодня этот кастинг, всё равно я большую часть происходящего в кабинете не воспринимал.

--У вас что-то случилось? – Спросила девушка, по-моему, Ольга.

--Вроде, нет….

         Я встал из-за стола и подошёл к окну.

--Вы знаете, как распяли Иисуса? Такой способ казни придумали римляне, хотя до него никого гвоздями не прибивали. Привязывали верёвками. Человек всё равно умирал, зачем его надо было лишний раз пытать перед смертью? Даже немного гуманно. Гвозди принесли иудеи – первосвященники…. Видимо, из глубины своих фарисейских душ они понимали, что это и есть сын Божий, а не простой разбойник. Может, они боялись, что он с помощью Отца освободится от верёвок и сойдёт с креста для отмщения им. Поэтому и прибили его гвоздями… для верности. А двух разбойников, казнённых вместе с Иисусом, только привязали. Я пытался понять – почему? И пришёл к выводу, что из страха. Первосвященникам не страшны убийцы, которые, пусть даже в фантастическом бреду, могут как-то освободиться от держащих их верёвок. Они боялись слова, которое уже было освобождено человеком, которого они старались прибить гвоздями…. Голгофа, это, в сущности, не совсем гора, Это возвышенность за Иерусалимом. Там ничего не росло из-за каменистой почвы. Немного травы и редкие кустарники, которые не давали тени даже ящерицам, - это вся растительность, которая смогла вырасти на почве, выдуваемой постоянными ветрами.
       Яму для креста копали в спешке. Но глубоко выкопать не удалось – слишком много камней, поэтому ямка и получилась мелкой, сантиметров тридцать, не больше. Высокий деревянный брус с поперечиной и с прибитым к ней человеком, был очень тяжёлым, а ямка – очень мелкой…. Крест шатался из стороны в сторону, тем более, когда поднимали и ставили крест, основанием столба развалили стенки этой самой ямки, которая превратилась в углубление. В нём крест не мог стоять устойчиво. Человеку, прибитому к кресту, это приносило дополнительную боль…. Всё происходило не совсем так, как описывается у апостолов, а намного быстрее. Мучения на кресте прервал один нетерпеливый легионер, по имени Лонгин, ударивший копьём Иисуса…. Страшная история, страшные люди и страшная мораль. Знаете, из-за частых и не всегда точных переводов святого письма с языка на язык, многое кажется либо преувеличенным, либо вовсе не реальным. Кроме одного – самого Иисуса, его жизни и смерти. Я думаю, что эти высокопарные неточности  в писаниях и породили атеизм, породили скептиков и нас, равнодушных. Мы старательно трудились, чтобы создать себе такое уютное болото, в котором сидим, увязнув в нём до самых ноздрей, и стараемся утопить любого, кто посмеет из нашего смердящего болота высунуться хотя бы до подбородка. Потому, что от такого выскочки поднимается волна, заливающая нам ноздри и не дающая возможности вдыхать смрад своего болота. Нам не дано узнать, что увидел вылезший не по шею, а по самую грудь. Мы только слышим, что он нам говорит, слышим его голос, предлагающий нам выбраться следом за ним. Но нам уютно в своем болотном мирке и мы топим нарушителя спокойствия. А то, что сказал вылезший, может и интересно, но зачем нам прилагать какие-то усилия для собственной свободы? Нам нравится жалеть себя, чувствовать себя непонимающими дурачками – так ответственности меньше и не тронут тебя твои же соседи за то, что ты сделаешь попытку вылезти. Да… ответственности меньше. И веры тоже. Во всё. Вы не обращали внимания на то, что, практически в каждом выпуске новостей, рассказывают о найденных минах и бомбах времён Отечественной войны? Находят даже в тех местах, где их не было год назад? В Одессе, при ремонте мостовой нашли мину под брусчаткой, которую укладывали уже после войны. Такую же бомбу нашли у одного мужика в огороде. Нашли на том месте, где он десятилетиями садил картофель. Её не было год назад, а теперь она лежит на глубине штыка лопаты. Разве это не странно? Мне кажется, что Земля сама избавляется от не нужного, и опасного для неё. Она просто выталкивает из себя продукт человеческой нелюбви к ближнему. Вот я смотрю в окно и думаю, сколько вокруг происходит такого, что не укладывается в рамки нашего эгоистического ума? Сколько вокруг примеров спокойной и разумной жизни, которые мы так старательно не замечаем, переводя жизнь в полосу первобытных инстинктов и животного ожесточения к ближнему. А ведь можно и исправить, и наладить нашу жизнь и наш разум. Надо только слышать других, надо слышать речь, слышать слово, за которое тело человека прибивали гвоздями.

       Слова… они сами вылетали из меня. Они сами складывались в предложения и не всегда были понятны мне самому. И по смыслу, и по необходимости их произнесения. С последним сказанным словом, я услышал тишину внутри себя, которая так гармонировала с тишиной, наступившей в кабинете. Теперь я просто стоял и смотрел на воздух за окном.

--Откуда вы это знаете – Чуть хрипло сказала Ольга, не решаясь откашляться.

--Что «это»?

--Про распятие?

--Я это видел.

       Отвернувшись от окна, я увидел только глаза. Не лица, не людей, а именно глаза – переживающие, недоверчивые, равнодушные, интересующиеся…. Такие же глаза смотрели и на Иисуса, когда он ходил среди людей и когда нёс на себе крест. Ничего не меняется.

--Завтра, как всегда. До свидания.

В кабинете остался один Александр Иванович.

--Ты планировал эту беседу с ними?

--Нет. Само собой получилось.

--Я, насчёт… видел. Это что?

Я улыбнулся и пошёл к дверям.

--А ты сам, как думаешь, Александр Иванович?

        Время, до установленного звонка, тянулось, до противного, медленно. Я слонялся по телестудии, пил кофе, поучаствовал в разговорах со многими сотрудниками студии и много ещё чего делал. Наконец-то время сжалилось надо мной и доползло до времени разговора. Выходить из студии для связи я не хотел. По разным причинам, поэтому, взяв Валеру и его «Ниву», мы отправились колесить по вечернему городу в поисках тихого и открытого места.

       Нам повезло, и мы нашли полупустую улицу, которая просматривалась в обе стороны. Подъехать к нам незаметно было очень сложно. Наконец раздался звонок.

--Здравствуйте. Это я.

--Это понятно. Что у вас?

     Мне показалось, что этот голос принадлежит одному из продюсеров, осчастливившему меня сегодняшними неприятностями.

      Александровский рассказал мне о наличии у него второй части доклада и о желании выжить в той ситуации, в какую он попал, автора этого доклада. Сказал также, что у них есть план, как это сделать. Взамен, они отдадут мне эту чёртову вторую часть.

--Я понял вас. Теперь слушай сюда. Эту бодягу вы затеяли сами, в которую втянули телестудию, меня и ещё много народа. Из-за ваших игрищ убили моего друга. Я боюсь вызывать сюда на работу свою жену, потому, что и она и я можем попасть под чей-то каток. Самое херовое, господин Александровский, что я не знаю, кто охотится за нами, но я знаю, кто всему виной. И теперь вы предлагаете мне план, по которому я должен спасать вашего рядового Райана, но подставить под чей-то нож, или под пулю себя и других людей. Так, что ли? Вы обосрались, господин Александровский, по полной программе обделались, и спасать я вас не буду.

-- Давайте попробуем остаться реалистами. В эту секунду не имеет значения, кто является причиной постигших вас неприятностей. Я думаю, что вы с этим согласитесь. Надо постараться выйти из этой ситуации с наименьшими потерями с обеих сторон – с вашей и с нашей. Мы готовы обсудить вопросы компенсации с вами, поскольку обладаем достаточными средствами. Но выходить из этой драматической переделки просто необходимо. Мы заинтересованы друг в друге, тем более, вы станете обладателем второй, более серьёзной части доклада.

--Я год ещё буду очухиваться от вашей первой части, после которой имеются в наличии смерть и куча улетевших ни на что денег. Что со мной будет после второй?

--Именно поэтому мы и предлагаем вам план выхода из сложившейся ситуации.

--Вы меня втравили в эту возню – вы что, не слушаете меня? Я с записью разговариваю?

--Безусловно, был риск негативного развития событий, но и вы….

--Всё! Хватит лобуды! Значит так, отвечаёте только да, или нет. Ясно?

--Откровенно говоря….

--Да или нет. Иначе я отключаюсь!

--Вы стараетесь оказывать давление на….

--Да или нет.

---Хорошо! Что вы хотите спросить?

--Вы хотите выбраться из этой переделки?

--Именно об этом я и пытаюсь вам сказать.

--Господин Александровский, вы что, в уши балуетесь?

--Не понял….

--Да или нет? Я не попугай, чтобы повторять одно и то же и, ещё, подталкивать вас к принятию решений. Итак. Да или нет?

--Ну… да.

--Купите словарь и посмотрите, что означает слово «конкретно».

--Да!

--Тогда так. Мне надо время до шести вечера завтрашнего дня. Мне есть о чём подумать и принять кое-какое решение. Согласны?


--Да.

--Славно. Тогда так. Если я участвую в вашей войне, всё будет происходить по моему плану. И только по-моему. Ответом на моё последнее предложение будет ваш звонок завтра в шесть вечера. И последнее. Не старайтесь в завтрашнем разговоре, если он состоится, отговаривать меня и переубеждать играть по вашим планам. Только моё руководство. Вообще-то, ваш завтрашний звонок нужен для того, чтобы вы получили список моих требований.

--Это, по меньшей мере, самонадеянно, высказываться подобным образом. При отсутствии у вас необходимых связей и способных ассистентов….

--Разговор окончен. Или по моему плану, или каждый сам за себя. Завтра в шесть. Пока.

       Я отключил телефон. Молодец Александровский, вытянул из меня признание в том, что я самостоятельно надену петлю на свою шею. Да и чёрт с ним! Сейчас моя ситуация уже лучше – я не утопающий в болоте. Я – лягушка в крынке с молоком. Буду дёргаться – выкарабкаюсь, сложу лапки - ….

      Валера старательно просматривал улицу на предмет подозрительных людей.

--Ну, чего там?

--Ты повоевать желаешь?

--В прямом смысле?

--Я не стану врать, Валера, в прямом. Может, станем скоро соседями Михыча.

--Ты в натуре?

--Реально в натуре.

     Валера сложил руки на руль и опустил на них голову.

--Ладно, Валера, я не настаиваю.

--Ты чё, болеешь? Я думаю, кто из пацанов может к нам подскочить. Ла-адно, Вале-ера…. Ты почаще за ротиком наблюдай, ла-адно… Вале-ера.

--Тогда, чего столбычишь на дороге? Дави на педали, и поехали! Завтра всё решится, а пока – никому ни слова, никому и ничего. И не смей перекривлять старших, мальчишка!

--Это кто старший?! – Зарычал Валера, включая передачу. – Ты, что ли? Когда тебя ещё не было на свете, я уже за девками бегал!

--Это ты, дружок, перепутал. Это я, таких малодневок в деском саду, мокрыми трусами отлавливал. По семь штук, за раз. И с чем ты за девками бегал? Со своим ключиком от старого шифоньера?

--Я этим ключиком половину страны создал, пока ты в носу ковырялся в своём институте. Понял, говорун?

--Ага, половину Гондураса. То-то они похожи на тебя.

--Да ты кому в нос кричишь? Я….

--Ты на дорогу посматривай, Дон Хуан. Нам домой живыми доехать надо.

         Мы весело доехали до моей квартиры. Попрощавшись и поглядев на удаляющиеся огни Валериной машины, я снова впал в апатию и безразличное уныние. Пусть уже хоть что-то происходит, всё равно что, но побыстрее. Я представил, что мне ещё двадцать три часа сидеть и ждать звонка от Александровского, я ужаснулся! Почти сутки! И при этом не факт, что он согласится. А, честно говоря, зачем мне его согласие? Мне моя спокойная жизнь важнее. Сдам его отманикюренному Старику, и пусть уже он выдавливает из него информацию о своих агентах.

        Эта мысль меня успокоила и даже повеселила. Настроение начало исправляться. Но, вместе с тем, я  понимал, что никого сдавать не буду.

По нашей договорённости с Кириллом, у нас была односторонняя связь. Мне, вдруг, захотелось в своём унынии, позвонить ему и поговорить. Не о делах, а просто поговорить, ни о чём….

        Потоптавшись по квартире, я сел на диван и включил телевизор. Интересная наблюдалась картина – при яростной нелюбви к России и упёртом внедрении собственного языка, практически по всем каналам шли русские передачи и трёхкопеешные американские фильмы. На остальных каналах шла реклама иностранной продукции. Такой вот псевдо патриотизм, основанный на публичной любви ко всему украинскому, если за эту любовь платят. Если нет – то будем транслировать и смотреть то, что принесёт больший рейтинг. А что, это правильно. Любвеобильные украинизированные передачи, штампованные по указанию комитета по ТВ и радио, сделаны на уровне колхозных агитбригад, ездивших из районных домов культуры по окрестным сёлам где-то в конце шестидесятых годов уже прошлого века. «Слава вам, люди, с мозолистыми руками!». Поставили галочку в отчёте, и срать хотели на мозолистые руки. До следующего выезда. Получается, что те, кто ездил в тех агитбригадах, руководят сейчас организациями, которые за доплату и место, силком вбивают в головы людей украинизационный бред, называемый языковой и культурной политикой каналов и комитетов по чему-то там. Таких руководителей содержат не за профессионализм и убеждения, а за язык. Длинный и шершавый. Культура, блин. Ну их, всех этих шестерящих патриотов - за – всё – что – платят. У меня сегодня своих бед выше затылка, чтобы ещё и о них думать. Нервы беречь надо.

          Весь следующий день я с удвоенной энергией занимался делами студии, чтобы отвлечь себя от созерцания мирно спящих стрелок на часах.

Будущих дикторов решили принять на работу в полном составе в формирующийся полным ходом отдел новостей. С чем я их и поздравил. Они обрадовались все, кроме Ольги, которую терзали другие проблемы.

--Извините, - сказала она, пытаясь подобрать соответствующие слова, в объём которых можно было бы вместить бродившие в её голове мысли. – Я по-поводу вчерашнего разговора… ну, про Христа.

--А что с ним, с Христом?

--Я слышала, что он… ну, не совсем умер, понимаете? И что он ушёл в другие страны….

--Мне нужно опровергнуть или подтвердить то, что ты слышала?

--Ну… правда это, или нет?

--Откуда я знаю?

--Вы ведь вчера сами сказали, что видели, - с упрёком в голосе сказала она.

--Ты учила в школе второй закон Ньютона?

--При чём тут это?

--Учила, или нет?

--Учила, и что?

--Если тело движется равномерно и прямолинейно и дальше по тексту, так? Теперь ты знаешь, что с точки зрения физики, на льду тебе будет более скользко, чем на асфальте, так?

--Так.

--Вот. И ты, всю оставшуюся жизнь, будешь на практике применять это знание. Так?

--Так.

--Тогда какая тебе разница, кто сформулировал этот закон, и как сложилась его дальнейшая судьба?

       Она протянула руку с открытой ладонью, собираясь чем-то аргументировать своё несогласие. Но, помолчав, она сказала:

--Ну… наверное вы правы.

--Наверное.

         И такие мысли встречаются у сегодняшних людей. Вот как.

        В шесть ноль три я услыхал звонок, вызывавший меня на разговор.

--Да.

--Это Александровский.

--Здравствуйте.

--Добрый вечер. Я звоню, как мы договаривались. Я вынужден вам сообщить, что ваши условия для нас не приемлемы. Мы продолжаем настаивать на реализации нашего плана. Это есть условием сделки, и оно не подлежит обсуждению.

--Ясно.

--Это весь ваш ответ? – С ноткой разочарования в голосе, сказал Александровский.

--Весь.

--Если я правильно вас понял, вы соглашаетесь на наши условия….

--Нет. Не соглашаюсь. Вчера я вам сказал всё, что хотел. Меня интересует моя собственная жизнь и жизнь моих близких в обмен на безопасность, а не на стопку бумаг, из-за которой может начаться то же самое.

--Вы откровенно отталкиваете наше предложение, понимая, что сами не сможете противостоять той структуре, которая известна нам изнутри. Отказываясь от нас, вы повышаете шанс своего проигрыша.

--Значит, послушай меня в последний раз. Своими писульками вы отправили на тот свет человека, ещё с десяток людей ходят под прицелом. И ты, со своим долбанным ртом выпускника Итонского университета, пытаешься втереть мне херню о своей озабоченности о моей персоне? Ты, ****ь, о себе беспокоишься, потому, что ты и есть тот самый Спиноза, составитель проектов. Ты прекрасно понимаешь, что внушая мне силу твоей помощи, на самом деле ты трясёшься за свою жопу! Только на кону стоит ещё и моя, которая мне не менее дорога. И в этой возне, которая произошла только по твоей вине, теперь каждый сам за себя! Только вот ты не учитываешь одну мелочь – у меня таки есть преимущество перед тобой. Твой враг, у которого визитка с буквой «Н», он же Старик, отпустит мне все грехи, если я тебя ему сдам. А что ты мне имеешь предложить? Вторую часть? Да я сам напишу вторую часть, и ещё напишу, аж до десятой. Только они в этой стране и на хер никому не нужны. Здесь вообще никому, никогда и никакая правда не нужна была. Предательство, лесть, деньги и враньё – вот что здесь в цене. Понял? Проценты моей победы тебя интересуют? Хрен тебе в нос! Я посмотрю, что тебя заинтересует, когда ты будешь лежать в багажнике машины этого Старика!

--Откуда вы знаете об Итоне?

--Ты идиот! Тебя только это беспокоит?

      Я уже давно, сам того не замечая, сорвался на крик. В коридоре стояли наши сотрудники и с опаской смотрели на меня. Из кабинета вышел Александр Иванович.

--Не только это….

--Всё! Расход! У тебя есть только пять минут, начиная с этой секунды. Или со мной, или прощай. Пять минут!

       Я отключил телефон и, всё ещё тяжело дыша, посмотрел на собравшихся зевак.

--Ох, и скор же я на расправу! Деспот какой-то! Идите на рабочие места. Вы же слышали, продолжение через пять минут, так что, без опозданий. Ступайте!

Последним из коридора выходил Тимур, внимательно слушавший мой разговор. Значит, так надо. Хоть и страшно, но именно с этой секунды начался поединок на выживание. Мне бы хотелось, чтобы кроме меня, выжил и этот летописец… но, тут уже как карта ляжет. От него, в действительности, многое зависит. Не скрою, я сгущал краски, говоря, о нахождении под постоянным прицелом. Но и жить на краю пропасти я тоже не собирался. Я закурил.

      Пяти минут не прошло, а мне уже было о чём поговорить и с кем.

--Вы не оставляете мне выбора. Я, видимо, поплачусь за свою ошибку….

--Да или нет?

--Ладно.
                --На какой номер я могу сбросить вам сообщение?

--Это обязательно? Я имею в виду номер?

--Разговаривать по телефону и кричать на площади – это для нас одно и то же. Я сообщу вам все мои условия, которые обязательны для выполнения в полном объёме. Никаких изменений и корректировок. Я не спрашиваю вас, понятно ли вам? Я ставлю вас в известность. Всё. Шлите номер и ждите ответ. Целую крепко, ваша репка!
Когда вся процедура по переписке была закончена, я позвонил в больницу Сергею.

--Привет, собутыльник! Как долго занят сегодня? Разговор есть.

--Согласен на разговор. У меня тоже кое-что для….

--Потом, ладно? Всё потом. Я за тобой заеду. Буду в машине на стоянке.
У меня в ушах раздался звук скрежещущих жерновов и шестерёнок, которые начав движение, тронули с места такое опасное дело, которое я затеял. Или эти жернова перемелют дело в муку, или перемелют меня. Игра началась.


   *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *


--Ты рассудком подвинулся? Ты сам себя слышишь? То, что ты говоришь – это уже диагноз!

--Тогда звони медбратьям, пусть приедут и спеленают меня. Потом будешь гордиться своим поступком. Главврач тебе грамоту выпишет. Чего сидишь? Звони, диагност хренов.

--Ты не ори на меня! Сядь на моё место и послушай сам себя, тогда скажешь, нормальное это предложение, или нет?

--Ладно, Давай успокоимся. Я признаю только то, что предложение неожиданное для тебя. Но не невыполнимое. Ты противишься только потому, что раньше такого никогда не делал. Я прав?

--Не делал. И не собираюсь делать.

--Прогресс наметился. Ты уже хоть с чем-то согласился. А вот скажи мне, даже не соглашаясь со мной, технически это выполнимо?

--Ты опять за своё?

--Тебе сложно это сказать? Я же спрашиваю теоретически.

--Блин! Возможно, конечно.

--Вот тебе и ответ. И пересаживаться не надо. Никакой диагностики в моих словах нет, если технически это возможно осуществить.

--Но делать я этого не буду!

--В одной песне у Макаревича есть строчка – «Всё дело в цене на билет».

--Ты о чём это?

--Можно сделать всё, что хочешь, правда? Только при достаточно весомой и аргументированной обоснованности. Одно и то же задание один человек выполнит за деньги, а другой за аплодисменты. Согласен?

--Ты куда клонишь?

--У меня есть спонсор для твоей клиники.

--Ты сейчас скажешь о чём угодно, лишь бы….

--Не лишь бы. Я скажу то, что ты уже в мыслях себе додумал. Именно это дело касается твоего спонсора. Сделаешь – он поможет тебе. Не сделаешь – не будет у тебя собственной клиники.

--Ты провоцируешь меня, прекрасно понимая, во что обойдётся мне это дело. И где гарантия, что это всё закончится именно так, как ты говоришь?

--Я не банк, чтобы давать «левые» гарантии. У тебя появляется спонсор, который помогает тебе в обмен на твою помощь. Никто тебе нотариально заверенных обещаний не даёт. Это слово богатого человека, которого ты вытаскиваешь с того света. Если хочешь, я могу тебе ещё сказать, что у меня есть кое-что на этого человека. И это кое-что не даёт ему отступиться от данного им слова.

--Ладно, допустим. Я говорю – допустим. Мне надо будет дать кое-кому денег, где-то взять транспорт и тому подобное. С этим как?

--С этим сложнее.

--Тогда и говорить не о чем.

--Нет, говорить теперь уже есть о чём. Деньги у тебя будут, скажи, сколько надо. А вот транспортом я не смогу помочь – это тебе придётся решать.

--Если будут деньги – решу.

--Тогда какие есть дополнительные сложности?

--Вроде никаких.

--Решай, сколько тебе надо, чтобы дело срослось именно так, как нам надо. И перезвонишь. Тебе привезут всю сумму. По телефону договоримся, где и как их передать. Только, Серёжа, теперь меня начинает кое-что смущать. Только не в обиду, ладно? Ты так быстро поменял своё мнение… ты это твёрдо решил? Не передумаешь? Я не из-за денег переживаю, понимаешь? Мою жопу, и ещё несколько жоп, порвут на конфетти. Серёжа, если да – то только да. Если нет, или есть сомнения – то только сейчас.

--Твою жопу я порву, если твой спонсор облажается, это понятно? Тогда обижаться придётся тебе. Я уже решил. Да. Доволен? Теперь ходи отсюда, мне надо кое с кем поговорить и подумать.

--Именно в такой последовательности?

--Я тебе перезвоню. Ходи уже!

       Не самый простой вопрос мне удалось решить. Если удалось. Кто может быть точно уверенным в исполнении задуманного? Только идиёт. Но идиёт не задумывает таких глобальных проектов. Или я себе льщу? Надеюсь, что нет, но уважать законы я обязан. Один из законов гласит – если ошибка может вкрасться в расчёт, она в него вкрадётся. И будет направлена на нанесение максимального вреда. Таков закон.

К Сергею я, как обычно, поехал вместе с Валерой. Естественно, он присутствовал при нашей беседе. Только когда мы с ним остались одни он, старательно подбирая слова, решился задать вопрос.

--Ты… это… как сказать… ты сам понимаешь, что затеял?

--Одну минутку, мне позвонить надо.

        Дозвонившись до Аркадия и узнав, что он на месте, я попросил его дождаться меня. Одновременно я попросил Валеру повернуть колёса в сторону студии.

--Ты тут спросил меня…. Я настолько хорошо это понимаю, что от страха перед исполнением того, что я затеваю… как бы образнее тебе сказать? Вот если бы я был женщиной и у меня от страха случился бы выкидыш, даже если бы я не был беременным. Беременной. У меня расчёт только один – на абсолютную нелепость происходящего и на большое количество таких нелепостей в единицу времени. Если это сработает, то…. Не важно. Как это у Рязанова: «Вы считаете меня легкомысленной?»

--Я пока ничего не считаю, я не могу отдуплиться, что ты затеял?

--Ты знаешь отдельный фрагмент этой затеи, потому и не всё догоняешь. Просто сейчас так надо. Кстати, мне надо найти двух-трёх ребят для мелкой работы. Но она должна быть исключительно точно сделана. Работа не опасная. Не криминал и….

--Не интим.

--Чего?

--Шутка. Что за работа?

--Не перебивай. И чтобы эти ребята меня не знали, а я их.

--Ты мне расскажешь, или нет?

--Нет. Когда я всё подготовлю, мы смотаемся к Леснику. Без него, я боюсь, и половины не выйдет. Когда он благословит, тогда сё расскажу. Иначе ничего не будет. Потерпи.

--Потерпи…. Я хоть до лета доживу, участвуя в твоих затеях?

--Я бы так далеко не заглядывал.

--Это радует.

       Аркадий, как основной носитель тайной информации Кирилла, был собран и внешне спокоен. За что я был ему очень благодарен.

--Появилась необходимость предложить тебе ещё кое-что, кроме помощи Кириллу.

--Что надо сделать?

--Тебе надо перейти на самостоятельную работу.

--Говорите, я слушаю.

--Мне нужен хакер, если так можно сказать.

-- Так сказать нельзя. Что надо?

--Хорошо, говорю конкретно. Надо войти в компьютер гостиницы и проверять всю информацию, начиная со вчерашнего дня и до… скажем, четверо суток. Да, со вчерашнего дня и ещё четыре дня. Этого хватит…да… так вот. Кто выехал, кто забронировал номера на эти дни…. Да, внимание уделять всем полам от двадцати до, скажем, пятидесяти пяти лет… или годам? Не важно. Это раз. Нужны молодые ребята, которые будут крутиться около гостиницы, но ребята с соображалкой. Кто выходит – постояльцев определить можно, я думаю. Какая машина подъезжает чаще других, номера пусть записывают. Какие машины подъезжают с чёрного хода – только разгружать продукты, или ещё что-то ещё? Может, бельё из прачечной привезли… хотя, в гостинице своя прачечная. Это я сам себя отвлекаю. Самое главное и самое сложное – надо начинать следить часов с шести утра и, где-то, до часу ночи. Пусть меняются, чтобы не замёрзли.

--Я могу спросить, для чего это надо?

-- Можешь. И уже спросил. Дальше. Мне нужен наушник, чтобы иметь связь с тем, кто снаружи наблюдает. Наушник нужен… я потом скажу когда. Ну что?

--Если ребятам заплатить, извините, что я так говорю, то… короче, в клубе, я в него тоже хожу, есть несколько фанатов. Они вам такую слежку устроят, что спецслужбы курят. Они и заснять всё могут.

--Я боюсь, что у меня не будет возможности посмотреть их материал. Они должны работать в режиме «он-лайн». Со мной. Но, не зная меня и не зная зачем. За оплату. И как приключение.

--Когда ответ нужен?

--Со вчерашнего дня. Но особое внимание с завтрашнего утра.

--Сколько им предложить?

--Реши сам с таким расчётом, чтобы им захотелось это сделать. Хорошо?

-- Понял. Да, мне через час надо быть у Кирилла, ему деньги нужны.

--Хорошо. Минут через десять зайди ко мне.

      Скрученная внутри меня пружина потихоньку распрямлялась, заставляя действовать меня вопреки моему страху. Этот страх не был конкретной боязнью перед человеком или, скажем, болью. Он, страх, имел векторную направленность в сторону первой секунды, с которой начинается финальная часть моей затеи.

      Проходя по коридору, я встретил Александра Ивановича.

--Привет ещё раз. Как дела?

--Петля уже готова. Как раз моего размера. Сейчас покупают мыло…. Александр Иванович, мне надо съездить в Воронеж, к Леснику. И срочно. Отпусти на день, а?

--Не отпущу. Лесник приехал час назад. Сейчас он у себя дома. Мы приглашены на ужин.

--На ловца и… хорошо, что приехал. Чем быстрее поговорим, тем лучше.

--Тогда не уходи, вместе поедем.

        Та-ак! Лесник здесь. Это, конечно, не момент истины, это начало активной фазы. Активной.

       Сердце отстукивало пять четвертей, не брезгуя долгими паузами. Мне вдруг вспомнился придуманный мною персонаж Ваня, которого бросили в атаку в чистом поле и без надежды на спасение. Общим у нас с этим Ваней было только одно – мы пока живы. И целы. Но только в эту секунду. И бой у нас с Ваней не наш бой, а навязанный нам…. Ваня, если ты был такой на свете, попроси святых помочь мне…. Не победить мне без их помощи, без них мне никуда….

       Дверь открыл Зеня. Мы обнялись, что не помешало ему ощупать меня. Та же процедура была проделана и с Хорунжим. На Бога надейся, а сам….

        Лесник сидел в кресле перед накрытым столом, спиной к окну. Два других кресла стояли у противоположного конца стола, касаясь, подлокотниками, друг друга. Это, видимо, для того, чтобы не отвлекаться, переводя взгляд с одного на другого.

--Здравствуйте! С приездом, - сказал я и пожал его руку, протянутую мне после Александра Ивановича.

--Здравствуйте, молодёжь. Присаживайтесь.

       Первым выбрал кресло Александр Иванович, я сел во второе.

--Наливайте, выпейте, закусите, потом поговорим. Есть о чём, правда?

       Это «правда» относилось ко мне. Конечно, есть о чём. В перспективе реализации моей глупости, я терял жизнь, а Лесник телестудию. Поговорить есть о чём.

--Можно мне поговорить, а потом выпить? У меня нет такой выдержки, как у вас.

--Согласен поговорить. Александр Иванович, как тебе с ним работается? Только без лести.

--Без лести? Я занимаюсь своими делами и не лезу в ту часть работы, которую выполняет он. Просто нет необходимости. У меня нет к нему претензий. Я работаю спокойно – это показатель?

--Я же просил без лести. Теперь рассказывай ты.

       После такого перевода разговора в мою сторону, я даже не сообразил, что рассказывать и с какого момента. Он, Лесник, знает почти обо всём и узнаёт, практически, сразу, как только что-то случается. Что и как рассказывать?

--Я не совсем соображаю, с чего начать и что важнее сейчас.

--Ты говори, что есть. Я поправлю, если надо.

--Хорошо. Значит, такое дело…. Всё началось с прихода продюсеров. Они принесли диск, сделали предложение и ушли. Один… в общем один влез в систему в тот момент, когда я читал диск и переписал его. Технически объяснять, как он это сделал? Ладно, опускаю. Что он рассчитывал узнать, воруя данные – не важно, но эта информация было отправлена им же в СБУ. Те ребята, увидев, скорее всего опасность этого материала, решили провести акцию по устранению человека, являющегося носителем этой информации.

--Почему они не решили вопрос через суд? Санкция на обыск, изъятие?

--Изъятие ничего не даст. Как они будут объяснять свою акцию, если диска нет? В их понимании не сам диск опасен, а тот, кто эту информацию уже знает. Передавать дело в суд тоже не выход. Придётся автоматически увеличивать число людей, которым придётся ознакамливаться с этой информацией и, одновременно объяснять, почему эта информация важна и опасна. А, не дай Бог, об этом узнает хоть один дерзкий журналист? Нет, не думаю, чтобы их устраивала подобная огласка.

      Лесник покивал головой и сказал:

--Это правильно, но сейчас уже не важно. Продолжай.

--Ну да. Они, те, кому отправили диск, решаются на острую акцию – устранение главного носителя информации – директора. Но носителем был-то я, а не Михыч. Они решили, что продюсеры могли общаться только с ним и результат на лицо. Эти тупоголовые рубаки сделали столько ошибок и проколов, что замять это дело не составило труда. Как и любое громкое убийство в этой стране. Но об их ошибках я, если можно, расскажу попозже. Совершенно неожиданно появляется ещё одна организация, власть и возможности которой я не берусь обсуждать. Мне кажется, что это та организация, руководство которой заслушивало доклад, из-за прочтения которого и погиб Михыч. Эти пацаны вышли конкретно на меня с простым предложением – отдать им автора доклада в обмен на мою жизнь и жизнь моих близких и всех, кто хоть как-то причастен к этому делу. Естественно, мне стало страшно, но и не понятно. Я прямо спросил у этих, которые организация, на кой хер они так поступили с Михычем?

--Если будешь так заводиться и использовать бранные слова, то не сможешь объективно рассказать до конца. Выпей воды.

--Не хочу. Я продолжу. Эти, из организации, очень спокойно мне ответили, что они такими грубыми методами не работают и вообще, я не в те песочницу обратился. Их интерес – не информация, которую они предложили мне опубликовать в газете, и стать посмешищем на всю страну. Их интерес – информатор. Почему конкретно он – не трудно догадаться. Тогда я и понял, что в этом деле, кроме меня, есть две автономные группы, которые имеют схожие интересы и, в случае неудовлетворения которых, пойдут на любые шаги. До этого момента, ничего непонятного нет? Я продолжу. И тут снова, как чёртик из коробочки, появляются продюсеры, но только в телефонном режиме. Они предлагают деньги и свой план по спасению автора этого нашумевшего опуса. Я не стану рассказывать о своих размышлениях, обо всём этом. Я скажу только фактическую сторону дела, хотя получится у меня немного сумбурно. Итак. Я договариваюсь и привожу сюда хорошего опера из другого города, снабжаю его деньгами и техникой. Задача перед ним такая – максимально точно определить, кто и  что это за люди, которые убили Михыча. Он узнал! Опер с мозгами и деньгами, это не пузатый участковый. Это серьёзный парень. Я, благодаря ему, точно и многое знаю о событиях того дня и обо всех, подчёркиваю, обо всех участниках той акции. Я собрал, нет, не правильно, опер собрал столько информации, что за глаза хватит на пять судов, но…. Но ничего не происходит. Та организация, и эта, которая убила, они просто замерли, но остаются в городе и выжидают – им обоим нужен этот парень, который написал и сбежал. И, как всегда в моей солнечной судьбе, всё говно сошлось на мне. Одна организация, владеющая страной, спокойно отдала мне фактический приказ отдать им автора. Вторые хотят того же, но без приказов. Они попросту подслушивают, подсматривают и тому подобное. И вот финал. Если я отдам этого писаку кому-то одному, вторые меня порешат. И наоборот. Я не хочу нагонять страху, я не знаю, как это отразится на телестудии, но вот отдать писателя двум сразу я не в силах. Такая вот диспозиция на сегодня.

--Понятно.

--Прежде чем вы продолжите фразу, прошу вас учесть, что ничего бы не изменилось, вообще ничего, если бы продюсеры попали не на меня, а на Михыча. Я не есть инициатором бездумного поведения, приведшего к сегодняшней ситуации. Я не оправдываюсь… хотя, чего я вру? Я оправдываюсь. Теперь я выпью, вы не против?

--Чуть позже. Что надумал делать.

       Я попросил дать мне ручку и бумагу и со всеми подробностями рассказал о своей идее. Слушай свой собственный рассказ, я даже проникся к себе уважением за такую многоходовую операцию. Кто похвалит меня громче всех?

--Вот так. Рассчитываю на везение и на то, что помощники захотят получить обещанные премиальные. Поэтому и не подведут. Что скажете?

--Выпей, теперь можно.

--Теперь не хочу. Чай хочу. Я сделаю?

--Для всех сделай.

         Потом состоялся ещё трёхчасовый раунд обсуждения. Меня называли умницей и кретином. Что, в моём случае, было не далеко от правды. Но добро я получил.
Через несколько дней должны случиться очередная война. А там недалече и до годовщины моего начинания жить чужой жизнью. А всё-таки интересно вышло с этими близнецовыми отношениями. Кое-как жил до встречи с Андреем – работал и шабашил. Потом сходил в милицию, минут сорок поговорил на скамейке и всё – началась жизнь. Появились деньги, которые притягивали к себе смерть и криминал. Из размеренной жизни я за один день вскочил в суматоху и постоянную гонку за кем-то, иногда становясь догоняемым. Видимо, такую жизнь и выбрал себе Антон – сначала поиск и зарабатывание денег, потом сложности по их сохранению и вложению во что-то. Затем, перед ним распахнулись двери в мир людей, считающих себя правыми во всём и старающихся отнять чужое. И ведь именно я проживаю снова все этапы материального подъёма Антона, видимо и копирую его способы сохранения их. Если продолжить мысль, то и меня ждёт такой финал – пуля в сердце, спущенное на тормозах следствие и толпа людей, жаждущих присвоить деньги. Изменился только статус противников – из двух кандидатов в мэры, две противоборствующие организации, которым не конкретная сумма денег нужна, а что-то не совсем вещественное, которое может принести, вышеупомянутые деньги, только забрав с собой в небытие тех, кто помнит это невещественное. Интересно, а философами рождаются, или становятся в моменты наибольшей опасности для ж… жизни? Ответ может быть получен только опытным путём и опыт этот можно проводить только на собственной ж… жизни. Что я и собираюсь сделать.
Решив, что я уже созрел для действий, хотя это было секундное ощущение и быстро улетучившееся, я набрал номер телефона, изображённый на визитке без подписи.

--Слушаю.

--Здравствуйте.

--Ну, чего хочешь?

--Здороваться не научили в детстве? Или отец ремень никогда не носил?

--Чего хочешь?

--Мне Старик нужен. Разговор есть.

--Контакта не было, говорить не о чем.

--Контакт был. Час назад. Мне нужен Старик.

--Не старайся обманывать, контакта не было.

--Как хочешь. Потом на меня не греши, когда тебе голову снимут. Час назад пришло сообщение. Подпись – Александровский. Если это не контакт – пока.

--Тебе перезвонят. Жди.

        Ладно, буду ждать, пока не дождусь. Интересно знать, чего… Минут двадцать уже ничего не происходит. Не сработало? Или что? Ага, перезвонили.

--Да.

--Хорошо, что перезвонил. Прочти сообщение.

--Не сочтите меня неучтивым, но, поскольку в ваших играх мне досталась роль барана на бойне, я позволю себе не послушаться вас.

--А что так?

--А то так. Я вам перезвонил по двум соображениям. Во-первых, сказать вам, что контакт был, и вы в этом уже успели убедиться. Своё обещание я выполнил. А во-вторых, я вам позвонил, чтобы сказать, что более я вам помогать не стану. И сдавать этого псевдо Александровского тоже не стану. Как вы смогли заметить, я был вежлив, разговаривая с вами, и не обидел вас ни словом, не интонацией. Прощайте!

--Погоди!

--Я не стану годить. Я сказал вам всё, что имел.

--Теперь, ради приятного разговора, можете выслушать меня?

--Какой мне толк от разговоров с вами? Ну, попугаете вы меня, расскажете о тех муках, которые я буду испытывать. И что из этого? Вы что, не понимаете, что происходит? Или ваша служба способна только прослушивать мой телефон не поднимая глаз? Вы что, не видите, что происходит?

--А что происходит?

--Вам есть охота покуражиться? Так в добрый путь! Но без меня. Понятно? Без меня.

--А куда девались ваши манеры?

--В жопу они девались. Короче, хватит меня изводить вашим политесом. Я сказал – этого парня я вам не сдам. Точка.

--Ладно, не сдавайте. Но вы не можете не согласиться с тем, что я имею право знать причину вашего отказа. Я прав?

--Прав–не прав…. А я на что имею право в ваших ****ских гульках? Я уже не человек? Или вы, господа хозяева жизни, были рождены другим местом? О правах он заговорил! Я расскажу, как я понимаю право. У вас облажался кто-то из персонала и шустро сделал ноги. Зачем он припёрся ко мне, я до сих пор понять не могу. Но он припёрся именно ко мне с этим проектом, которому цена три копейки в овощном ларьке. Но вы установили свою цену на этого писаку, и я могу это понять. Но этого не понимает служба охраны вашего президента, которая имеет представителей в этом городе. Они, не меньше вашего хотят найти этого летописца с его манускриптом. Вот вы мне говорить, вернее намекаете, чтобы я не считал себя долгожителем, а они, охранка, просто доказывают это. На конкретном примере. Я о Михыче говорю. Вы обещаете, а они делают. И у меня нет ни капли сомнения в искренности ваших и их слов. Тогда ищите сами и кого хотите, и палите друг в дружку до опупения. Только я здесь причём? Вы устроили надо мной пирамиду, а я теряю друзей и мочусь в постель от страха. Так вот, господа хорошие, хрен вам всем в нос, а не автора. Чем дольше он останется на свободе, тем дольше проживу. Я отдам его вам, а президентские меня прикончат. Отдам этого Стендаля им – вы меня, сотоварищи, в асфальт закатаете. Какой у меня выход и какое я имею право?

--Сильная речь! Браво! Я теперь стараюсь понять, в какую игру вы играете?

--Игра называется – стрельба по живым мишеням. Приз – выживание. Моё. Устраивает?

--Вы мне нравитесь всё больше и больше!

--Ага. Это я пока вам нравлюсь, а когда вы уложите меня в гроб, я буду просто неотразимым. Тогда вы сможете мною любоваться. Только я тогда буду дохлый, холодный и безразличный к чужому эстетству.

--Всё! Болтовня окончена! Теперь разговор. Откуда такая уверенность, что вмешалась именно президентская служба?

--Я не из Непала, у меня голова работает.

--Причём тут Непал?

--Гражданином Непала считается человек, произведённый на свет не палкой и не пальцем.

--Хорошая шутка, да. Я спрашиваю серьёзно.

--А сами не понимаете? Вы поставили  на верхний пост человека, который даже в диком сне не мог стать президентом! А вы поставили, и дали свободу. Вот он и правит, как Бог на душу положит. А Бог взял, и ничего не положил! Что ему делать? А то, что он с успехом делает. Окружил себя службами, спецорганами секретными сотрудниками, милицией и прочими внутренними органами. Иначе, он не продержался бы и половины срока. Слово против него – и нет человека. И все его оппоненты гибнут от несчастного случая. А тут, один задолюбивый, сбросил в СБУ информацию с вашего диска. У власти началась паранойя, и его верная охрана радикально решает вопрос с человеком, который это читал. Но убивать-то меня надо было, а не Михыча. А им похер – всё равно все госорганы у него прикормлены, поэтому и следствия никакого не будет. А я живой пока, потому, что не уволил этого педика и через него подкармливаю эту долбаную охрану песнями о второй части проекта. Вот они и ждут её, чтобы одним махом и диск и автора со мною вместе укокошить. А ваш президент снова белый и пушистый. Да зачем я вам это всё рассказываю? Уж вам-то, всё равно, поди. Только мне не всё равно. Я ещё пожить не против. Так что сделки не будет. Какое-то время.

--Эмоции – не лучший попутчик. Вам не о президенте надо думать, а о себе.

--А я о себе и думаю. Но это вы, с вашим президентом, не даёте мне жить.
 
--У вас есть предложение? Я думаю, что есть. Иначе вы бы не стали выливать на меня свой гнев.

--Я вам высказал своё решение, а сочтёте ли вы его предложением – ваше дело. Можете убить меня, тогда вы точно ничего не получите. Я и так меж двух огней.

--А чем вы можете подтвердить, что та организация, именно та, за какую вы её принимаете?

--У меня есть, вот что, называется убойное доказательство.

--Хорошо. Когда я смогу пообщаться со своим сотрудником, если смогу оградить вас от службы охраны?

--Я бы предложил изменить формулировку – вы избавляете меня от этих уродов, избавляете полностью и навсегда, а я отдаю вам вашего Аристотеля.

--Перестаньте называть его так! У него есть своё имя.

--Ага. Жель Владислав Аркадьевич.

--Значит, контакт был….

--Нет, я вам от балды звоню. И ещё одно. Как бы дела не пошли, я никогда не избавлюсь от тех материалов, которые нарыл на президентских пацанов. Это страховка от….

--Не стоит переоценивать вашего президента….

--Вашего. Я за него не голосовал и я его не избирал. Он – ваш.

--Сейчас не важна его персональная принадлежность кому-то. Иногда марионетка, дёргающаяся на сцене, начинает верить в то, что именно она собирает аншлаг в театре, а не тот, кто ею манипулирует из темноты.

--Значит, вы и есть кукловод из темноты?

--Нет, что вы. Я, скорее, хозяин театра.

--Карабас.

--Вы же сами видели – я симпатичнее. Позвоню через час. Жди!

         У меня настолько вспотели руки, что телефон выскользнул из них, как намыленный. И при этом я не сразу смог разжать кисть, чтобы протереть его.

      Со второго, запасного телефона я отправил сообщение Александровскому и всем, кто был в меню этой драмы. Или комедии. «А сейчас, ария из оперы М. Глинки «Жизнь за царя». Исполняет…» проговорил я как можно громче, подражая конферансье. Кто исполняет? А, да…. Исполняет самоубийца! И придурок с большой буквы «П». Потому, что ария называться будет «Жизнь, почём зря!» Когда этот час уже пройдёт? Сижу весь на нервах, как невеста под окошком – не идёт ли кто, не несёт ли чего? Если после этого останусь цел, уеду в Саратов, в глушь, в деревню, к тётке, на молоко и свежий….

--Да, слушаю.

--Интересно ты мне тут наговорил об охране. Они никого не отправляли сюда для акции.

--А вы ожидали другое услышать?

--Тебе известно, чего я ожидал. Ладно. Я тебе подыграю. Ты представишь мне доказательства, о которых говорил, и я устраняю любой их интерес к твоей особе.

--До тех пор, пока вы рядом, да?

--Я даю тебе слово. Они к тебе и к твоим людям никогда не приблизятся, если ты сам не перейдёшь им дорогу. На это ты согласен?

--Согласен.

--Но вместе с тем, я хочу, чтобы ты твёрдо запомнил, что если я могу просто так потратить тысячу долларов, то о пропавшем центе я и думать не стану. Ты для меня – цент. Старайся изо всех сил угодить мне и не расстраивать меня никогда.

--Я понял. Что я должен сделать?

--Это ты предлагай.

--Мне предложить-то и нечего. У меня есть три номера вашего сотрудника. На все три я отправлю сообщение о том, что принимаю его условия и ожидаю его… хоть завтра. Как только он ответит, и мы условимся о встрече, я звоню вам. Постараюсь через педика со студии сообщить охране о том же самом, чтобы устроить встречу нам троим. При них и при вас я выкладываю доказательства. Если они вас устроят – я отдаю вам писателя через пять минут. Вы его берёте и прощаетесь со мной. Оригиналы и копии доказательств я оставляю у себя. Вы, хоть и серьёзные люди, но далеко. А эти, хоть и балбесы, но под боком. Такое предложение.

--К началу встречи Жель должен быть в городе – это раз. На встрече меня не будет, это, надеюсь, понятно. Будет сотрудник, скажем, Иванов. Он не такой разговорчивый, как я, поэтому старайся его убедить. Тем более, относительно тебя у него будут мои полномочия. С этой секунды никаких изменений ни в чём не будет. Ни с чьей стороны. Постарайся выжить, ты мне действительно понравился, да.

--Мессир, вы так могущественны, что быть вашим другом, или вашим врагом – одинаково почётно.

--Чего-чего?

--Это Дюма. Не обращайте внимания. Всё это от нервов. Я перезвоню вам. До свидания.