Буду называть ее – Мотя.
Мотя самодеятельный художник и, как это часто бывает, очень оригинальный человек. Оригинальный до оторопи окружающих и обморока малочисленных родственников. Яркая бабочка на грязном снегу. Невысокая, сама себя поперек шире, обладательница мощного голоса. Вдруг исполняющая партию князя Игоря. Или просто зычно хэкающая на прохожих.
Одета в оранжевую куртку, поверх куртки – фиолетовая шуба из искусственного меха, на голове – мохеровый платок. Она – футурист. Именно так, с мужским окончанием. Тетя Мотя, подруга Маяковского и братьев Бурлюков. Последний русский футурист, родом из города Кенигсберга.
-- Я, бывало, выйду на балкон, да как запою! А снизу: ты что, девочка? Что? Меня весь город знал!
Я и не сомневаюсь.
-- А потом кричат моей матери: немедленно заткните свою дочь.
Выставляется у районного суда. На заборе висят картины, сама сидит на раскладном стуле, ежится. Подошедшим любителям, советует:
-- Дальше идите. Открытки там перерисовывают.
Запахивает шубу, говорит мне:
-- Меня тут ненавидят. Опричники! Сходи, купи пол-литра, согреемся.
Я отправляюсь в магазин, здесь Мотю знают, охранник спрашивает:
-- Замерзли?
Продавщица:
-- Стакан-то возьми, у нее же никогда нет.
Мотя выпивает полстакана, манит рукой бомжа, наливает ему. Коллегам не предлагает. Закуску, хлеб с колбасой, скармливает подбежавшим собакам. Вокруг нее всегда много собак.
-- Я уеду. Во Францию. Там умеют ценить искусство. А здесь… Я вчера кошку нашла: глаз нет, брюхо вспорото.
-- Бля.
-- Сатанисты, точно тебе говорю.
-- Может вороны?
-- Какие вороны?! Я участковому ее отнесла, сказала: прими меры.
-- А он?
-- Да что он… Налей еще.
Бомжик тактично стоит чуть в стороне. Мотя зовет:
-- Ну, чего ты?
.
Ей вчера всем двором ключи искали, которые, естественно, оказались в кармане. Причем, наиболее активные участники поисков с самого начала предлагали именно там и посмотреть.
-- Идиоты. Ты понимаешь?
Я понимаю.
Потом спрашиваю:
-- Как у тебя занятия?
-- Нормально.
Мотя изучает французский язык, а до этого занималась с учителем вокала, а еще раньше почти окончила курсы экскурсоводов. Почти, потому что ее кошки отвлекают. Кошек двенадцать штук и они все хотят жрать круглосуточно. А еще у них своя комната в Мотиной квартире.
-- Такие скоты. Зайду, еду оставлю, и бежать оттуда.
-- ?
-- Дикие совсем. Наброситься могут.
А во Франции ее работы ценят, судя по тому, что последний арт-диллер, увезший туда десяток картин, так и не вернулся обратно с деньгами. Зато, на вырученные евро, по недостоверным сведениям, открыл небольшой тату салон.
Мы молчим. Мотя вздыхает. Я знаю, по какому поводу. Ее главная трагедия жизни, незаживающая рана: мужчина-предатель. Тридцатипятилетний красавец, оперный певец, клявшийся, что разведен и влюблен. Но оказавшийся безнадежно женатым. Еще и с двумя очаровательными дочками. Мотя ездила к его жене в Санкт-Петербург, и у них состоялся доверительный разговор. Мотя вернулась с разбитым сердцем.
-- Налей.
Выпивает. Ярко-красная помада разъехалась.
-- Прав был Маяковский.
-- В чем?
-- Во всем. Любить – это революция.
Кивает головой:
-- Я вчера новую картину закончила, показать?
-- Конечно.
Достает из огромного пакета холст в раме, ставит к забору.
На холсте желтые дома с красными крышами, с раскручивающейся Земли, улетают в синее небо. Черные человечки машут руками им вслед. Собака с огромными глазами, в углу картины, зацепилась за край и висит, свернув хвост бубликом.
Вокруг трансцендентные цветы.
Земля набирает обороты, дома мелькают и, минуя синее небо, исчезают в космосе. Собака остается.
Картина невыносимо прекрасна.
Тетя Мотя – тоже.