Раз в месяц они крепко выпивают. Вдвоем. Получив пенсии, идут в магазин, как когда-то в загс, приодетые, торопливо-радостные, торжественные. Долго обсуждают, какую бутылку выбрать, Гжелку или Старую Москву. Прицениваются к недостижимой роскоши Русского Стандарта, договариваются обязательно взять на пробу. В следующий раз. А сейчас - чего попроще. Выбор он по-джентельменски оставляет за ней, хотя потом, по дороге домой, обязательно упомянет дур-баб, которые в водке нихрена не понимают. Не из вредности упомянет, а просто, чтобы показать ей, что ему не все равно. Что он хоть и знает, как правильно, но ей - уступает.
Дома она отваривает картошку, чистит и режет свежекупленную селедку, а потом укладывает ее вместе с перламутровыми колечками лука на продолговатое, мутного стекла блюдо. И щедро заливает все это богатство желтым подсолнечным маслом из мятой пластиковой бутылки. Он на это время пристраивает бутыль в пустом морозильнике, в дальнем конце которого примостился покрытый инием кулек с замороженной клюквой. Купили раз, хотели сделать настойку, да не собрались. И водки как-то жалко тратить на ерунду такую.
Вот, наконец, стол накрыт, граненые стопки протерты грязноватым кухонным полотенцем, и во главе стола поставлена враз запотевшая в душной кухне после морозильника бутылка. Полная, с запечатанной пробкой, как невеста под фатой. Он усмехается (мол, что смотреть-то?), берет бутыль в руки и одним движением с хрустом сворачивает ей пробку. Бережно разливает прозрачную, чуть вязкую от холода жидкость по стаканам, себе - чуть побольше, жене, соответственно, недоливая. Женская доля, чо?
Поднимает стакан, легонько чокается с ней и одним махом опрокидывает его, чувствуя, как жидкий огонь поднимается вверх от желудка, согревает сердце, покалывает в кончиках пальцев, и незаметно меняет облик женщины напротив. Спустившийся вечерний сумрак прячет ее морщины, распрямляет сутулые плечи, чернит седые волосы. И вот уже перед ним совсем другой человек. Близкая, но при этом невозможно молодая жена, как будто с пожелтевшей карточки из древнего фотоальбома.
Тогда он еще раз наливает ей и себе, коротко бросает: "за любовь!" и, привстав, пьет залпом, не отрывая от женщины напротив восхищенных глаз.
Она ничего не говорит ему, только улыбается. Перед ней сейчас крупный темноволосый мужчина с большими сильными руками и серыми глазами. Она любуется его ловкими, уверенными движениями, подпирает рукой щеку, начинает тихонько напевать. Поет "Рио-Риту", или "Утомленное солнце", или "Когда простым и нежным взором". Голос у нее не сильный, но чистый и красивый. И ни капельки не дребезжит. По крайней мере ему сейчас так кажется.
По мере того, как бутыль пустеет, сердца людей за столом наполняются. Какое счастье, что они сейчас вместе. Не потеряли друг друга, сохранили, уберегли.
Какая она красотка! Повезло же ему! Хоть кроме селедки готовить ничего так и не научилась. Да и от красоты этой всякое бывало... Так ведь бывало, и прошло, а красота, вот она, рядом, осталась!
Какой же он сильный, смелый, решительный! Да, подумать не всегда успевал, прежде, чем руками махать. От этого и не сложилось многое, о чем мечтали. Да разве в мечтах дело? Вот он, напротив сидит, живой, настоящий! Что еще надо?
Этим вечером они лягут вместе. Получится- не получится, какая разница? Если любишь, главное, чтоб близко оказаться. А там - видно будет!
............
На утро он встанет первым и быстро, чтоб чего не сказать, пойдет, не оглядываясь, в туалет. Она, сквозь прищуренные ресницы, проводит взглядом его сутулую веснушчатую спину, покрытую седыми волосами, и перевернется на другой бок. Из туалета он пойдет в свою комнату. Больше за месяц они не скажут друг-другу ни единого слова, чтоб не разругаться и не начать драку. Но за пенсиями пойдут вместе. А оттуда - в магазин....