18
Когда Клим, с помощью друзей-товарищей, построил первое в жизни собственное жильё, не подумал о том, что дом надо замыкать. Как странно ни покажется, но, несмотря на большое количество приезжих завербованных рабочих, воровства в посёлке не было. Правда, и воровать у них нечего.
Но со временем он сделал из проволоки две небольшие скобы, одну вбил в наличник, другую в дверь, и повесил незамысловатый замок, ключ от которого всегда лежал у двери, под ковриком. Чтобы случайные любопытные прохожие не могли ради интереса попасть в их, так называемый, дом. Когда стройку перевели на трёхсменный режим работы, Клима и Настю начали ставить в разные смены. Тогда, чтобы ночью друг друга не будить, Клим сделал на внутренней стороне двери щеколду, привязал к ней шпагат, вывел через дырочку наружу и спрятал под наличником: потянул за шпагат, поднял щеколду, бесшумно зашёл в дом, не разбудив любимую жену.
Именно таким способом Клим вошёл в дом после долгого отсутствия.
Но изобретённая Климом щеколда на этот раз сыграла с ним плохую шутку. Войдя в дом, он заметил, что на импровизированной кровати, когда-то с таким энтузиазмом им устроенной, две человеческие особи занимаются любовью. Обессиленный Клим стоял, прислонившись к косяку двери, тщетно пытаясь осмыслить происходящее. Вначале он решил, что Настя, уйдя в ночную смену, сдала комнату одной из подруг. Это его успокоило. Потом в его голову вселилась другая мысль: с Настей что-то случилось, она здесь уже не живёт, в их домике поселились чужие люди.
От волнения колени подкосились, он медленно опустился на пол. В доме было темно, он ничего не мог разглядеть, но внимательно прислушавшись, явственно услышал тембр Настиного голоса. Да, это был её голос, её стоны, её так хорошо знакомое прерывистое дыхание. Только теперь голос был нежнее, стоны – громче, дыхание – чаще. Всё это прерывалось её невнятным лепетом, который Клим с трудом понимал, ещё не уясняя смысл:
- Милый, любимый, дорогой, единственный, люблю, обожаю, боготворю, как мне хорошо с тобой.
И страстный финальный вопль во время наивысшего наслаждения. Такое он слышал впервые.
Клим, не зная других женщин, был убеждён, что это – Настя. Он также был убеждён, что с ним она так себя никогда не вела. На него нахлынуло двоякое чувство. Чувство радости, что Настя жива, вот она, рядом, дома, он видит её, слышит голос. И неопределённое чувство ревности: с кем она, почему не дождалась его, почему изменяет, почему занимается любовью с чужим человеком?
И на эти два противоречивых чувства легла чёрная пелена третьего – тревоги: он долго отсутствовал, ей пришло извещение о смерти, за это время многое изменилось. Настя, получив похоронку, имела право вести себя, как свободная женщина. Пустила в дом другого мужчину, счастлива с ним, а он завтра придёт в комендатуру, его арестуют, может быть, они больше не увидятся.
Раздираемый противоречивыми чувствами, Клим не мог решиться на какой-нибудь определённый поступок: незаметно выйти? дать о себе знать? спокойно прилечь, дождаться утра? Чтобы исполнить первое решение, встал, но силы покинули его, и он вместе с костылями с грохотом рухнул на пол.
Курт соскочил с Насти, зажёг лампу, осмотрелся. У двери лежал грязный, измождённый, худой, заросший солдат. В их дом в любое время суток часто заходили разные люди за медицинской помощью, поэтому Настя игриво спросила:
- Курт, что там за концерт?
Курт подошёл, накинул на её голые плечи халат:
- У нас есть гость. Тут лежит какой-то солдат.
Услышав голос Насти, Клим узнал его, но, вместо того, чтобы обрадоваться, растерялся. Придя в себя, заметил, что стоящий перед ним мужчина, которого Настя назвала Куртом, раздет, говорит с немецким акцентом. А увидев Настю в накинутом на голое тело лёгком халате, и сопоставив это со звуками, исходившими несколько минут назад от этой парочки, притворился, что вновь потерял сознание. Ему нужно было время, чтобы осмыслить происходящее.
Настя подошла, взяла из рук Курта лампу, склонилась над вошедшим, и, потеряв сознание, рухнула рядом с ним. Лампа погасла. По комнате распространился запах керосина. Курт нащупал на столе зажигалку, поднял лампу, зажёг. Взял Настю на руки, перенёс на кровать.
Поскольку пришедший мужчина пришёл в себя, Курт, не обращая на него внимания, принялся за Настю. Смочил водой полотенце, протёр лицо, шею, грудь. Настя пришла в себя, села на кровать, обхватила голову руками. Долго сидела неподвижно. Наконец тело её начало раскачиваться вверх-вниз, сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Вместе с тем, она начала тихо скулить, подвывать в такт качаниям, всё громче и громче, пока голос не перешёл на истошный крик.
Опасаясь, что крик услышат соседи, Курт зажал ей рот, встряхнул за плечи, но завывания прекратились только тогда, когда он звонко ударил её по щеке. Настя смолкла, встала, подошла к двери. На неё смотрели испуганные глаза Клима. Она помогла ему встать, подвела к кровати. Сняла ботинки, грязную одежду, и уложила в постель, ещё хранившую тепло любовных утех. Только потом сказала Курту:
- Это мой муж.
Курт растопил печь, нагрел воды, раздел и, хорошо потрудившись, обмыл грязное тело пришельца. Он был неплохим санитаром. Клим в его действиях не принимал никакого участия. Настя за этой процедурой наблюдала молча. Она поняла, что оправдаться перед Климом не удастся, и успокоилась.
Увидев худое, истощённое тело Клима, Курт разогрел остатки еды, подал Климу. Пока тот пережёвывал жёсткую тушеную говядину, закипел чайник.
Когда со всеми процедурами было покончено, за окном забрезжил рассвет. Курт и Настя собрались на работу. Троица перекинулась несколькими словами, коих было достаточно, чтобы принять временное решение: Клим никаких действий предпринимать не будет, за день отдохнёт. Вечером, на общем совете, решат, что делать. Но в доме оставаться ему нельзя, придётся один день посидеть в подвале.
19
Этот был самый долгий день в жизни Клима. Истощённый голодом, уставший с дороги, он позавтракал, лёг на устроенное в подвале лежбище и сразу заснул. Но сон был неспокойный. Он вздрагивал, вскрикивал, часто просыпался. Когда услышал над собой чьи-то шаги, сон улетучился. Было слышно, что в комнате разговаривают посторонние люди.
Сев на подстилку из соломы, прильнул спиной к прохладной стене и задумался. Вопросов у него появилось так много, что мысли не могли сосредоточиться на каком-нибудь одном. Они беспорядочно проносились в голове, возвращая то к встрече у реки, то к собранию в колхозном клубе, когда он узнал о войне, о сватанье Насти, о вербовке на строительство электростанции, то к свадьбе, то к боям на перевале, ранению, жизни у Марфы, то к трудному пути возвращения. Даже впервые вспомнилась ему первая брачная ночь, о которой никогда не вспоминал, никому не рассказывал, старался забыть. Но, что бы он ни вспоминал, всё тут же перекрывалось Настиными клятвами о верности, вечной любви, счастливой жизни в своём доме с двумя детками.
Он вспомнил последний бой, когда из сотни солдат в живых осталось пятеро. Они сели писать прощальные письма родным. Клим написал Насте, потом матери. Сержант заметил:
- Надо писать сначала матери, потом жене.
Оправдываясь, начал описывать прелести Насти. Сержант прервал его:
- Такие прелести не пропадут и без тебя, найдётся на них хозяин.
Клим вскочил, хотел ударить. Солдаты удержали. Рассказали, что сержант получил письмо от матери: его жена встречается с другим. Клим хотел извиниться, но не успел. В тот же день их накрыло снарядом. В живых остался только он. Спрашивается – зачем? Не лучше ли было лежать сейчас под столбиком со своей фамилией?
После долгих размышлений, пришёл к выводу, что в его жизни произошло всего два знаменательных события: встреча с Настей на реке, и вчерашняя встреча. Он чувствовал, что события эти взаимоисключающие, они не могут существовать вместе, что-то надо удалить, забыть, вычеркнуть из жизни. Всё остальное, происшедшее между ними за последние годы, казалось пустяком, на который не стоит обращать внимания. Работа, женитьба, постройка дома, война, ранение – это есть у каждого, все с этим справляются, потому что это можно вытерпеть, пережить. А то, что произошло с ним – с этим жить невозможно. Такие думы туманили его мозг. Он заметил, что Настя ни разу не посмотрела ему в глаза. И ему, как ни пытался поймать её взгляд, это не удалось.
Рассчитав возможные варианты дальнейшего поведения, пришёл к выводу, что лучший из них – сегодня пойти в комендатуру, добровольно сдаться, всё рассказать, показать записи бабы Марфы, а дальше довериться воле судьбы. С поломанной ногой на фронт не пошлют. Остаётся два варианта: или дадут инвалидность и пенсию, или арестуют за дезертирство. И то, и другое сейчас для него было исходом лучшим, чем дальнейшая жизнь с Куртом и Настей. А они пусть разбираются между собой, как хотят.
Приняв такое решение, успокоился, поел, попил, улёгся на душистое сено и погрузился в спокойный, крепкий сон. Но правду говорят, что человек предполагает, а Бог располагает. Ни одному из придуманных Климом вариантов, не суждено было сбыться.
20
Пока он в тёмном подвале просчитывал варианты своей судьбы, Настя и Курт, в течение рабочего дня, обговорив сложившуюся ситуацию, приняли решение, которое осталось только донести до сознания Клима и уговорить его пойти на предлагаемый вариант, устраивающий всех участников конфликта, не причиняя им большого вреда. Другое решение они не могли принять потому, что знали нечто такое, чего не знал Клим.
Настя была на четвёртом месяце беременности.
То, что Настя была беременна, Клима не удивило. Его удивило, во-первых, что за длительное время совместной жизни, при обоюдном желании, у них это не получилось, а во-вторых – что он ушёл на фронт в декабре, похоронку Настя получила в январе, а в июле у неё четырёхмесячная беременность. Получается, что о погибшем муже плакала два месяца, потом спаровалась с другим, да ещё с пленным немцем, которого он не убил в бою на перевале только потому, что кончились патроны.
Теперь мысль о появлении в комендатуре отпала. Как объяснить четырёхмесячную беременность Насти? Раз он вернулся сегодня, значит, Настя забеременела от пленного немца. По военным законам – обоих к стенке. А что решат с Климом – не известно. Надо принять такое решение, которое принесёт минимум вреда Насте. Она рассказала Климу, что сделали с девушкой, осмелившейся завести роман с пленным немцем:
- Её даже не довели до милиции: три десятка вдов разорвали на части. В посёлке были случаи, когда бабы избивали почтальонов, приносивших похоронки. А что говорить о вдове убитого солдата, забеременевшей от пленного немца? Меня тоже растерзают. Был у нас и такой случай, когда из лесу вышел заросший солдат с винтовкой. До комендатуры его провожали всем посёлком. Оказалось, после ранения потерял память, заблудился в лесу, больше месяца питался корнями да листьями, пока не нашёл посёлок. Его даже дезертиром не посчитали, подлечили и отправили на фронт. Может быть, и с тобой так поступят…
Клим мечтал лишь о том, чтобы земля, вопреки законам небесной механики, сделала несколько витков назад по своей орбите. Но знал, что этого не будет. Он любил Настю, любил так сильно, что готов был всё простить, предоставив им самим решать его судьбу.
Курт высказал своё мнение:
- Что мы имеем, уже произошло. Нам его не изменить. Надо думать, как всех спасать. Я предлагаю такой вариант. Тебя бреем, стрижём, немножко кормим, одеваем. Потом, ты забываешь о бабе Марфе, идёшь в комендатуру, и говоришь, что вернулся раненый в феврале, был слаб, боялся попасть под трибунал, вот и сидел в подвале. А теперь подлечился, заговорила совесть, да и беременность Насти скрывать уже невозможно, вот и решил сдаться. Если любишь Настю, соглашайся. Им всё равно, четыре месяца тебя не было, или восемь. Ну а Настю и меня могут наказать лишь за то, что скрывали тебя, вовремя не доложили. Это статья не расстрельная.
Клим не раздумывая, согласился. Однако в подвале ему сидеть пришлось не долго. Дней десять кормили, как на убой, он, в самом деле, поправился, а потом его увидел внезапно зашедший вечером знакомый Курта. Дальше прятаться не имело смысла, да и Климу надоело сидеть в темноте. В комендатуру он пошёл вместе с Настей.
В этот день повторился эпизод, когда в посёлок забрёл обросший солдат с винтовкой: Клима и Настю сопровождали все, кто не был занят на работе. Но были и отличия: Клим был без оружия, чисто выбрит, и с женой.
21
Комендант, пожилой, трижды раненый майор, оказался тёртым калачом. Судьбу Насти знал хорошо, о Курте был наслышан, сомнений на счёт их отношений не имел. Первое, что предпринял – дал команду взять их под стражу и поместить в разные камеры. Затем испросил разрешение на допрос Гюнтера Курта. Лично обследовал дом, в котором Клим, Настя и Курт «прожили» совместно четыре месяца и убедился, что в подвале никто не жил. После этого учинил перекрёстный допрос.
Несколько раз отдельно допросил Клима, Настю, Курта. Они путались в сроках, датах, меняли показания, каждый раз говорили по-разному. На основании имеющихся сведений и допроса, комендант сделал вывод: Велехов Клим Игнатьевич травмирован действительно в январе месяце, но в посёлке появился десять дней назад. Подвал не оборудован для длительного пребывания. Там есть подстилка из сена, которое взято Куртом Гюнтером в конюшне десять дней назад. Продукты из кухни начали пропадать в то же время. Далее, в доме, который к тому же является фельдшерским пунктом, невозможно прожить незамеченным одну неделю, не то, что полгода. Уже через нескололько дней после прибытия Клима ему доложили, что в доме скрывается неизвестный мужчина.
Эти выводы майор поведал Насте. Принудил сознаться сначала Курта, которому пришлось признаться, что Настя беременна от него. Потом Клима, рассказавшего правдивую историю о житье у Марфы. Потом Настю. После всего сказанного, ей не имело смысла что-либо скрывать.
- Так что, милая барышня, теперь всё зависит от Вас, - заключил он.
Настя была в замешательстве. После трёх дней непрерывных допросов о её вине всё стало известно. Что может от неё зависеть?
- Не понимаю, что от меня зависит?
- От Вас действительно, мало что зависит. Всё зависит от меня. Но Вы можете повлиять на моё решение. Надеюсь, Вы понимаете, что кроме меня, правды никто не знает? Как я доложу, так и будет, - он показал пальцем на потолок.
- А как Вы доложите?
- Как Вы меня попросите, так и доложу. Немец навязал Вам такой вариант выхода из сложившейся ситуации, который устраивает только его. Мне такой расклад не нравится. Так что, в Ваших руках судьба четырёх человек.
- Ладно, Курт, Клим, я, а кто четвёртый? – спросила Настя.
- Не надо лукавить, милая барышня. Может, в посёлке никто не догадывается о Вашей беременности, но меня не проведёте. Что будет с немцем, меня мало волнует, хотя знаю – ничего хорошего. Вас будут судить за связь с фашистом, дадут лет пятнадцать. Это если не дознаются, что вы организовали шпионскую сеть. Рожать будете в тюрьме, ребёнка отдадут на воспитание в детдом. Впрочем, полный срок Вы не отбудете. Сокамерницы узнают, за что сидите – прикончат. Ну а муж – дезертир. Предательство, плен, дезертирство – статьи расстрельные.
- Вы же знаете – это не так.
- Ну, чтобы никто не был виноват – просто невозможно сделать. По крайней мере, для меня. Или муж дезертир, или Вы немецкая… шлюха. Выбирайте одно из двух. Думайте барышня, думайте, пока у меня доброе сердце. Сроки поджимают, надо закрывать дело.
Настю увели в камеру.
Она не была настолько наивной, чтобы не понять намёки коменданта, не чувствовала себя настолько честной, чтобы возмутиться его предложению, и давно уже не была настолько скромной, чтобы стесняться лечь под незнакомого мужика. Тем более, ради спасения близких людей.
Повернув по часовой стрелке три раза перстень, она, недолго думая, постучала в дверь. Часовому сказала, что хочет поговорить с комендантом.
Майор принял вежливо, усадил в кресло, спросил:
- Мы будем говорить здесь, или продолжим допрос в комнате отдыха?
Продолжение следует http://proza.ru/2011/01/16/805