--Да, Сергей Станиславович, с удовольствием! В вашей компании это застолье приобретает совершенно особый шарм. А где телефон лейтенанта?
--Вы полагаете, что меня может интересовать его телефон?
--Не знаю, а меня он интересует. За что пьём-с?
--Каждый за своё.
--Ох, и крепки же вы в своей обиде, господин Штраух!
Если эти слова можно было засчитать, как тост, то за него мы и выпили.
--Зачем вам чужие вещи? Хотя, зачем я спрашиваю? Приобретённый вами на службе изъян в поведении наложил отпечаток и на ваш характер.
Странно, но меня более не злило то, что Штраух продолжал говорить глупости. Его оправдывало то, что он ещё не знал того, что, как я полагал, достаточно точно знаю я. Или только думал, что хоть что-то знаю.
Я покрутился на стуле, стараясь, не вставая осмотреть комнату и определить, где мог находиться искомый телефон. Но на всех возможных направлениях, по которым мог передвигаться Вася, телефон не находился. Никак. Единственное место, о котором я подумал сразу, но решил осмотреть в последнюю очередь, была подушка, точнее место под подушкой. Можете мне не верить, но я знал, что там найду.
--Вы считаете своё поведение интеллигентным? Считаю своим долгом вас предупредить, что молчать об этом я не стану. Как только Василий проснётся….
--То ничего не будет. Сергей Станиславович, я прошу вас помолчать.
Я опустился на колени таким образом, чтобы не загораживать собой часть кровати, где находилась подушка.
--Вы хоть немного разбираетесь в оружии? В пистолетах? На уровне пользователя?
--Что вы выдумали на этот раз? Что это….
--Это вопрос и простой. Да или нет?
--Чтобы прекратить этот балаган я отвечу – да, немного, скорее теоретически.
--Хорошо. Теперь смотрите внимательно.
Я ещё раз оглянулся, чтобы удостовериться, что Штраух таки смотрит на меня. Осторожно, насколько мне позволяло подвыпитое состояние, я засунул руку под подушку и вытащил из-под неё телефон участкового и его же пистолет.
--Теперь проверим ваши способности. Что надо сделать, чтобы выстрелить? Сергей Станиславович, давайте на время заключим перемирие. Только на время. Вот сейчас мы с вами поговорим пять минут, а потом я вам всё-всё расскажу, о чём только не попросите. Расскажу всю правду, от которой вы охренеете. Итак, что надо сделать, чтобы произвести выстрел из пистолета Макарова?
--Снять с предохранителя.
--Это да, но что-то надо ещё сделать с патроном, если я не ошибаюсь.
--Дослать его в патронник.
--Сказочно! Вы гений! Посмотрите на этот пистолет. Я его только достал и никаких манипуляций не делал. Смелее!
Штраух с видимой неохотой взял из моей руки оружие участкового и перевернул его левой стороной к себе.
--Что это означает?
--Я первый начал задавать вопрос, но могу ответить. Этот пистолет снят с предохранителя. Теперь давайте определимся с патронником.
Не особенно доверяя мне или себе, Штраух поднёс пистолет ближе к лицу и стал осматривать его с особым тщанием.
--Сергей Станиславович, кроме шарлатанского способа смотреть сквозь предметы, можно проверить патронник другим способом – передёрнуть затвор.
--Я это знаю. Я просто не верю, что я это делаю.
--Просто проверьте и всё, чтобы потом не говорили, что я всё подстроил. Делайте!
Станиславович плавным движением оттянул затвор на половину его хода и недоумённо посмотрел на меня.
--А как вы об этом узнали? О пистолете….
--Пока наше перемирие в силе, я не буду ничего говорить, а кое-что проверю.
Налейте нам по чарочке. Только пистолет верните мне, я собираюсь ещё пожить.
Забрав табельный ствол лейтенанта, и засунув его обратно под подушку, я вошёл в меню телефона и увидел там то, что уже и так знал. Это меня обрадовало и расстроило. Было приятно убедиться в том, что оказался прав. Но было хреново от того, что это было на самом деле, и я не ошибся ни в чём. И очень жаль.
--Откуда вы об этом….
--Откуда, откуда… давайте сходим на берег морской, поговорить надо. Без внезапно проснувшихся ушей. Я, вот только, прихвачу кое-что… для продолжения беседы. И вы с пустыми руками не смотритесь… идти с пустыми руками плохая примета.
--Вы когда-нибудь оставите свои прибаутки?
--Откуда мне знать, что и где я когда-нибудь оставлю? А вот вы, милейший, оставили. Рюмочки. Я же говорил – примета. Всё, пошли!
Мы устроились на пирсе. С нашего посадочного места был хорошо виден подход к берегу со стороны домиков, поэтому я мог рассчитывать, что лишней пары ушей не добавится.
--Я так и не услышал ваш ответ.
--Налейте и услышите.
--Как я могу рассчитывать на вашу серьёзность, если вы в таком игривом настроении?
--Налейте и рассчитывайте.
--Я опасаюсь, что мне придётся очень пожалеть о том, что я позволил вам вольность в домике.
--Налейте и опасайтесь.
Минуты через две нам довелось выпить. Всё-таки.
--Какой ответ вас интересует, Сергей Станиславович?
--Откуда вы узнали про пистолет?
--Вы этим удивлены?
--Я? Да, я удивлён!
--Удивлены тем, что я нашёл?
--Именно так, мой друг, именно так. И именно с этим удивлением в интонации, если вам, вдруг, удалось это заметить, я и задал вопрос.
--Да-да-да, помню, помню! Ответ, значит, хотите? Ну, хорошо, я закончил кривляться. У меня нет ответа. Это правда и я сейчас очень серьёзен и, примерно так же пьян. Я вам кое-что расскажу, но… я буду слегка многословным, потерпите?
--Я это уже давно терплю!
--Не правда! Только три дня!
--Вы упомянули слово «серьёзен»….
--Снова не правда. Я его не упоминал. Я его… это, произнёс.
--Значит у нас разговор ни о чём. Следовало бы догадаться, следовало бы….
--Так мне вам нечего сказать, правда! Вообще нечего. У меня есть только вопросы, которые я хотел вам задать без необходимости, с вашей стороны, давать ответы. Я начинаю. Выступает… заслуженный идиот своего времени! То есть – я! Поклон и аплодисменты! Во первых строках своего письма я хочу вам напомнить вашу же характеристику лейтенанта. Помните? Ничего особенного, звёзд с неба ни-ни, до сих пор романтичен и на пенсию уйдёт старшим лейтенантом. Особых отношений у него с вами нет. Он приезжает к вам один или привозит кого-то. Охота, рыбалка, фестиваль под водку и прощай до следующего раза. Одним словом взаимовыгодное сотрудничество без особых обязанностей с каждой стороны. Примерно так, да? Процентов на… на сколько правильно?
--Процентов на девяносто пять.
--От этого и будем отталкиваться. Теперь вы удивлены, как это я узнал о пистолете под подушкой? А вас не удивило то, что этот взаимовыгодный лейтенант припёрся к вам домой с оружием? Что он его у вас дома достаёт, доводит до боевого состояния и кладёт под подушку? Может он опасается? Тогда кого и чего? У вас в округе большая преступность? Нет. Хищные животные одолели? Нет. У него не проходит детский бзик стать киношным ковбоем? Верная рука – друг Ващановки? Тоже нет. У вас дома человек с боевым оружием на взводе и вас это не удивляет! А меня удивляет, потому, что у любого поступка есть причина. Вот почему мы выпиваем? Потому, что хочется. Почему мы сидим на пирсе? Чтобы нас не услышали посторонние. Причина тире действие, есть вещь постоянная и неразрывная. Что послужило причиной появления пистолета под подушкой? Здорово! Я только что произнёс пять слов на букву «п»! Вы так можете? Это я так разряжаю ситуацию. Теперь, чтобы вы не напрягались на новый вопрос по ходу моих слов, я отвечу на него заранее. Не знаю. Я не знаю, откуда у меня в мозгах появилась уверенность, что под подушкой лежит именно то, что я достал. Это появилось в голове из ниоткуда. Первым делом я решил, что всему виною хмель в той же самой голове. Прошу обратить внимание, что во второй раз я не употребил слово мозги, в существование которых вы, ясное дело, усомнились. Я сказал голова, что делает невозможным сам факт её отрицания по причине её визуального наличия. Изящно сказал?
--Отвратительно, но суть фразы передана идеально точно.
--Стараетесь обидеть? Не выйдет. Теперь я реагирую только на факты. Так вот. Всё я списал на хмельную бредятину в голове. Но она не проходила, она не делала меня подозрительным и вообще никак себя не вела. Это… ну, вот например… раз мы выпиваем, то и пример такой. Некто в запое уже несколько дней и ни на что более не отвлекается. И однажды у него в голове появляется устойчивая мысль, что сегодня, к примеру, двадцать второе апреля. И всё. Он и думать не думал о дате, он вообще ни о чём не думал – он просто пил. А потом сверился по календарю, и оказалось, что сегодня именно эта дата. Это как раз про мой случай, я просто знал, но тихонько не верил сам себе. А потом, с той же хмельной настойчивостью я полез проверять свои знания. Они оказались правдивыми. Я ещё вас не утомляю? Когда я трезвее, я не такой разговорчивый, как сейчас и, скорее всего, я наговорю лишнего, о чем, потом, пожалею. Но это будет потом. А сейчас о другом. О вопросах. Я тут вывел для себя теорию, согласно которой самую трудную науку можно понять не используя традиционный метод изучения – надо поставить правильный вопрос. Опять просится пример. Скажем… сопромат. Знаете такую науку? И я нет, хотя название на слуху. Если задать вопрос: «Что такое сопромат?», то ответ будет самым очевидным – это наука. А вот я спрашиваю: «А что изучает эта наука?». А? Каково? То-то, не по зубам вам такой вопрос, а я отвечу легко. Эта наука изучает сопротивление материалов. Мы попали в замкнутый круг. Стала от этого наука понятнее? Отнюдь, говорю я вам. А вот если бы вы задали вопрос типа: «Что лежит в основе материалов, приводящие оные к появлению подобных свойств?», то тогда этой науке придётся раскошелиться на подробности, понятные вопрошающему. До чего же я себе нравлюсь таким говорливым! А вам? Ладно, сейчас не об этом. А о чём? О Ващановке. Мне у вас тут много не понятно и потому не нравится, но собрать воедино все «не нравится» не получается. А почему? Потому, что они не стыкуются друг с другом без постановки правильного вопроса. Я искал этот вопрос долго. По моим меркам долго, но нашёл. И звучит он так: «Что здесь не так происходит?» Теперь, под этот вопрос, подходит практически любой факт, как фрагмент головоломки. Пистолет, правда, ни подо что не подошёл, но всему свой срок. А вот телефон… Теперь любуйтесь в мою сторону и слушайте. Я приезжаю сюда пять дней тому. Кто знал о моём приезде? Три человека – участковый, Ермоленко и… этот… нет, ну ты видишь, а? Забыл фамилию погибшего водителя, царствие ему небесное. Ну, вы поняли, да? Вот. Случается авария со смертельным исходом в районе дорожного указателя, это, где-то, примерно, восемь часов вечера. Я хорошо помню сбившую нас машину, помню номер и помню то, что этот грузовик выехал из темноты, в последние секунды, включив фары. Этими фактами пока органич… орган… блин, я заговариваться начал! Здорово! Наливайте, добрый мой собутыльник, а я пропро… оп-ля! Снова Слушайте, а это даже весело! Вторая попытка! Этими фактами пока ограничимся. Попытка засчитана! Короче, вы меня поняли. Далее, и что здесь особенного? Ничего. ДТП случаются постоянно и участвуют в них все, кому не лень – от грузовика до детской коляски. Это трагическое проишествие, но это, на сегодняшнюю мораль, всего лишь трагическое проишествие. Но! Если поставить мой вопрос, который трактуется, как «Что тут не так?», то есть о чём подумать. Итак, что тут не так? Я уже перечислил всех, кто знал о моём приезде (эй-эй, дружок, поосторожнее со своим приездом, это всё касается майора, а не тебя) – это два мента и водила. Водитель погиб, значит, его вычёркиваем. Круг сузился. Если этот круг раньше троился, то теперь он сдвоился. Опять мой искромётный юмор пропал зря. Так я про вопрос. Он тот же самый, но ответы я нашёл в телефоне у Васи. Попробую процитировать по памяти – около четырёх часов вечера звонит Ермоленко Васе. Около половины шестого Вася звонит водителю. В семь тридцать с копейками Васе звонит некто ИКС. Через, примерно, минут пять Вася звонит ИКСУ. Оба разговора секунд пятнадцать. Вы внимательно следите за мной? А? Ну да, за рассказом, конечно. Вот. В семь сорок восемь ИКС звонит Васе. По моим подсчётам, мы взорвались, примерно, без десяти – без восьми восемь. А вот без пяти упомянутые восемь снова звонит ИКС Васе. Оживлённый у него вечер выдался, да? Теперь, в восемь ноль три Вася набирает водителя и тот не отвечает. Восемь ноль пять Васе звонит Ермоленко, а в это время я вишу на дереве и изображаю ленивца на фоне горящей машины. А через семнадцать минут Вася отзванивается Ермоленко. Потом ещё пять звонков тому же капитану. Улавливаете? Оживлённость переговоров происходит до столкновения и после, причём вклинивается ещё ИКС. Я спрашиваю сам себя – это Вася такой тупой, если ему начальство названивает и по частям передаёт приказания? А как ещё объяснить такую периодичность звонков? Или это отчёт о произошедших событиях на данный момент времени? Например, Вася ИКСУ: «Они проехали такой-то пункт». Икс Васе: «Едут, вижу», Икс Васе: «Дело сделано». Ермоленко Васе: «Проверь и прими меры». Что скажете? Ничего не говорите, я ещё не закончил. Теперь, грузовик, с которым мы встретились не только взглядом, имел такой же бортовой номер, как и тот, на котором Ермоленко приезжал к вам за телами. Совпадение? Видимо, да, потому, что Вася доложил мне, что подобный машин в ваших краях нет. Значит, мы с вами видели один и тот же фантом. Что тут не так? А вот что, Ермоленко едет сюда на машине, существование которой… ты смотри, выговорил с первого раза! А я таки молодец! Да, Ермоленко едет сюда на машине, а Вася говорит, что её нет в природе. Снова эта сцепка – романтик-Вася и Ермоленко. И последнее. Вот вам загадка на сообразительность – зачем участковому приезжать сюда в свой выходной в форме? Зачем и почему он приехал сюда с оружием? Он не обязан оставлять его в ружпарке под роспись? И часто ли вы видите участковых с пистолетом на боку? И почему он так смело остался на второй выходной. Что тут не так? Не так, примерно вот что – позавчера, он после моего звонка, связался с Ермоленко. Вчера дважды и сегодня утром он опять ему звонил. Снова эта пара гнедых. То, что повторяется во второй раз, имеет характеристику системы. Теперь скажите мне, у меня что, мания преследования, или?
--Всё, что вы мне сказали – правда?
--А откуда мне знать?
--Так… вы же мне сами только что… или это ваша очередная шутка?
--Может и шутка. Я ведь, Сергей Станиславович, вам сказал, что есть вопрос и есть то, что происходит. И одно, и другое, правда. Но есть ещё и трактовка. Либо верная, либо ошибочная. Поэтому я и спросил вас… хорошо, я префре…перфз…. Началось буксование. Налейте, надо смазать речевой аппарат. Я пе-ре-фра-зи-рую… всё-таки выгороворивил. Это диагноз. Я это самое, что сейчас сказал, так, то вопрос иначе. Понятно? Всё, что я сказал, похоже на правду?
--Я не знаю, как можно иначе классифицировать то, что происходило на самом деле. Только эти события, освещённые вами вашим же вопросом, и эта ваша трактовка их… они выбили меня из колеи совершенно! Поверите, я себя вдруг так неуютно почувствовал… хотя, это даже страшно, а не неуютно. Почему я сам не сопоставил эти факты? Да, да, ваше здоровье! И мне абсолютно очевидно, что у вас нет психологического расстройства, именуемого подобной манией. На лицо совершенно понятная угроза, даже какой-то заговор!
--Вот именно! Заговор. Но он должен быть для чего-то, или против кого-то, да? И ещё мне кажется, что кроме Ермоленко и нашего участкового, есть ещё кто-то, кто прямо или косвенно, кто, так сказать, сознательно, или неосознанно принимает участие в этом… ну, пусть будет заговор.
--Так вот куда вы клоните? Вы намекаете на меня?
--Нет, блин, на Индиру Ганди!
--Значит, я в заговоре против вас вместе с милицией?
--Сергей Станиславович, слово заговор взято из вашего лексикона, а не из моего. Но, если оно вам нравится, то пусть остаётся. Но, я пока собираю впечатления от увиденного, и не даю им характеристики. Вы очень чётко укладываетесь в общую картину, озаглавленную: «Что тут не так?» Подробности нужны?
--Да, извольте.
Я понял, что мне надо встать. Сидя по-турецки уже… какое-то время, я начал ощущать онемение задних ног и откровенный дискомфорт в теле, что могло привести и обязательно привело бы меня к потере интереса к разговору. Полного и безоговорочного. Но, довести дело до конца, который я сам определил, было необходимо. Поэтому я встал, покрутил коленями и подрыгал ногами, восстанавливая отсиженное кровообращение. Заодно продумывая, что и как мне сказать.
--Начну сначала. В первый день моего визита мы с вами выпивали тут, на берегу. Вы сказали, что все ваши документы и бумаги по турбазе забрал Ермоленко. Не перебивайте, не надо, именно так вы и сказали. А позавчера, когда мы, изогнув шеи, любовались НЛО, в аналогичном разговоре, но, уже рассердившись, вы сказали, что никто никаких документов у вас не забирал. Это было в момент блиц - опроса. Так? Именно так! Почему вы так говорили? Нет, отвечать не надо. Далее. В тот же позавчерашний вечер мы расстались поздно, а ранним утром, когда за мной приехал этот грязный Гарри… вы не в курсе? Это такой герой из кино, Клинт Иствуд его играет. Но не важно. Так вот, рано утром вы предложили приготовить, на закуску, свежей рыбки. Только не успели сказать, когда вы умудрились её поймать? Я не спец по рыбалке, но по ночам она не ловится. Тогда чем вы её ловили? У вас на веранде, или в прихожей… хотя разницы нет, пусть хоть мавзолеем называется, стоит поломанная удочка. Вот я подумал, что как-то глупо сломанную удочку держать на виду, а целые снасти прятать. Скорее всего, их попросту нет. Следующий момент. Где вы ловили? Если у вас всё-таки есть исправный инструмент и лично вы успели лишить жизни несколько рыб, то где вы проявляли своё искусство? Не с пирса, это очевидно. Для удочки тут мелковато, а для спиннинга нет простора для размаха – близко стоят деревья. Да, да. Именно эти, которые так тщательно утыканные ветками. Значит, вы ловили с лодки. Так? Отнюдь. Эти лодки не брались, как минимум, неделю. Тут даже нет следа от их перетаскивания, а он должен остаться – я проверял. Это, пока, всё вопросы без ответов. Но не расстраивайтесь, мы их с вами шустро найдём. Потом, если захотите. Теперь ещё одно не так. Никто, кроме вас, о третьем вашем госте не упоминал. Мне передали только два дела по поводу гибели людей, но ни одного по поводу пропажи. Что тут не так? Или по-другому – а был ли мальчик? Видимо был, но карты перетасовались так быстро, что вы не успели отреагировать на происходящее. И если тут действительно было три человека, то именно Шрамко и есть вторым покойником, а не Харин, как выплывает из вашей логической целесообразности. Я не спрашиваю вас, так это, или нет? Я просто вам говорю, что Харин остался жив и где-то прячется. И недалеко отсюда. По-возможности вы снабжаете провизией, а он вас рыбой. А по невозможности он сидит в кустах и без документов и, пока, без возможности уехать отсюда. Снова пресловутый вопрос – что тут не так? Вот взял бы ваш Харин и переплыл на лодке в соседний район, а там попутками домой, а? Так нет, сидит, бедолага, на улицу нос не высовывает. Потому, что обладает чем-то, какой-то информацией, которая ему теперь в тягость. Какой? Не знаю, Сергей Станиславович, не знаю, но точно могу сказать одно, эта информация каким-то образом связана со знаком, нарисованным на вашей настенной карте. Помните его? Такой символ, смесь букв «О» и «Х». Да. И заходил, и видел. Но у меня есть оправдание – я вас искал. Это было… да-да-да, когда мы смотрели НЛО. Вы ведь тогда со встречи с Хариным возвращались? Не возражайте, не стоит. Давайте сделаем так. Завтра, лучше после обеда, вы устроите мне встречу с вашим Хариным. Я только поговорю с ним и попрошу ту информацию, которая интересует меня лично. При хорошем раскладе, я могу попробовать вытащить его отсюда. Такие вот у нас разговоры на этот момент. Наливайте и выпьем, чтобы начать закругляться с нашим пикником. Пойдём в домик.
Штраух был, мягко говоря, недоволен моими последними словами. Он спрятал поджатые губы в растительность на лице, но спиртное всё-таки разлил по стопкам. Разговором со Станиславовичем был недоволен и я. Во-первых, я, по-моему, перегнул палку с правом участкового на ношение пистолета. Дай Бог, чтобы Штрауха больше впечатлил антураж моего бенефиса, а не откровенный промах, который явно бросался в глаза. Ну, мне бросался. И, во-вторых, я сильно скомкал конец разговора. Потому, что мне очень захотелось в туалет, а сходить под ближайшее дерево… при Штраухе не стоило этого делать. Также было бы глупо прерывать разговор и отлучаться, пусть, даже, минуты на три. Оставшись в одиночестве, он смог бы подробить на фрагменты полученную информацию и частями её переварить. А так, по моему плану выходило, что всё, сказанное мной, было лишь прелюдией к последнему предложению и уже воспринимались цельным фрагментом. А что, фрагменты бывают цельными? Я начал даже мысленно заговариваться.
Собрав нашу причальную скатерть-самобранку, мы со Станиславовичем пошли к домику, в котором оставался участковый. Которого мы и обнаружили сидящим на пороге. Красные глаза, и местами торчащие заломленные подушкой пряди волос, не позволяли надеяться на то, что лейтенант смог отдохнуть, проведя в горизонтальном положении полтора часа.
--О! Явились? Алкоголики! Бросили меня одного, а сами….
--А тебе стало страшно?
--Мне было… никак. У вас что-то осталось?
--Конечно! Колбаса, сыр, огурец остался… можно макарончиков отварить.
--Сами пейте вашу колбасу. Станиславович, ничего нет?
--Сейчас принесу.
Что-то очень радостно Штраух согласился принести добавку спиртного. Или мне показалось? Вот возьму и засеку время его отсутствия. Если больше полутора минут, то… то что? Не знаю. А в голове кто-то тихонько запел: «Позвони мне, позвони…». Спасибо за подсказку. Если он немного задержится, значит с кем-то созванивается. И, значит, моя беседа с ним попала в нужное русло и что-то всколыхнула. Плохое или хорошее – узнаю позже.
--Григорьевич, ты остаёшься ночевать?
--Не, не могу.
--А как ты поведёшь машину в таком виде? Ты хоть вспомнишь, где у машины педали?
--Где – где, в салоне, где…. Я быстро ехать не буду. Или ты решил, что я тут кого-то боюсь?
--Я, Вася, ничего не решаю, я Станиславовича жду. Как-то быстро он ходит, не находишь? Ещё и часа не прошло, как он пошёл в домик.
Так мы проговорили с Васей минут десять. Штраух очень не торопился с возвращением. Пить больше не хотелось, но и проводить время в бессмысленной болтовне с участковым меня не радовало. До тех пор, пока не зазвенело разбитое стекло, и не хлопнула, скорее всего, оконная рама.
Мы с Васей замерли, даже задержали дыхание. Пьяный мозг переваривал слуховую информацию очень неторопливо, поэтому и не давал команду остальному телу. Не придя ни к какому выводу, голова отмахнулась от всего её окружающего и лениво просемафорила «Делайте, что хотите!».
--Вася, где твой ствол?
--А что? Надо?
--Вася, блин, много текста! Где он?
Васин мозг вообще ни с чем не торопился и теперь попросту уставился на меня двумя красными глазами, которые изредка моргали.
--Короче так! Сиди тут и крепко смотри по сторонам! Я быстро!
--Ты куда?
--Вася, не тормози, а? Что-то произошло, это понятно? Сиди, короче, я быстро! И не меня смотри, а по сторонам!
Насколько возможно быстро я побежал к своему домику. Что мне тут надо? Много всего, но важнее пистолет.
Передвигаясь к дому с переменной скоростью, я срочно придумывал объяснение прозвучавшему звуку и не менее старательно ругал себя на самонадеянность. Как можно было хоть на что-то полагаться в этой глуши? Как можно было оставлять без присмотра оружие? И что там с окном у Штрауха? И с ним? Но ничего хорошего, в смысле объяснения, в голову не приходило.
Пистолет оказался на месте, обоймы тоже никто не трогал. Значит, не все хорошие события на сегодня исчерпаны. Я схватил пистолет и приказал себе возвращаться.
Лейтенант стоял около своего домика, держа пистолет двумя руками на уровне груди. Стойка, в которой он замер, впечатляла, но трезвее его не делала. Справедливости ради надо признаться, что и моя беготня с пистолетом, меня лично трезвее не сделала. Тоже.
--Вася, иди строго за мной, но смотри по сторонам. В дом я войду первым. Ты – через десять секунд. Пошли!
Откуда, уважаемый, у тебя такая храбрость? И прыть? Могу сказать, если интересно. Это обычный и бездумный пьяный кураж.
Поднявшись на три ступеньки веранды Штрауховского дома, я начал понимать, что не имею ни малейшего понятия, что делать дальше. Да и выбор возможных поступков не слишком велик – от стояния перед дверьми, до входа в них. Поколебавшись, я выбрал второе.
Сценарий на эту секунду был прост. Мне надо было толкнуть дверь и вбежать в предбанник, а из него в комнату. Дальше – как повезёт. Но пьяный режиссёр, сидящий в моей голове, не нашёл нужного сценария и предложил импровизировать, понимая, что развития у этой пьесы не было. Была проблема, и гораздо большая, чем пьянство театрального деятеля. Дверь не открывалась.
Где-то вдали за моей спиной, на расстоянии пары метров, Василий Григорьевич, заплетающимся от водки языком, пытался координировать мои действия в отношении этой двери. Но мне некогда было выслушивать его замечания, мне надо было действовать просто и решительно. Вспомнив, как это делали боевые киногерои, я кое-как подпрыгнул на месте и со всей дури приложился ногой по двери. Получилось идеально, но не так, как хотелось. Эта идиотская дверь перекосилась от удара, полностью отделив от дверной коробки нижний навес и сильно согнув верхний. Когда я приготовился начать отдыхать от произведённого удара, то дверь всё ещё продолжала двигаться в сторону приложения моей пьяной силы, а изогнутый нижний навес только изменил траекторию перемещения двери с горизонтального, на который я рассчитывал, на дугообразное, на которое не рассчитывал никто. Именно это криволинейное движение ударило меня верхним правым углом по плечу и, когда я согнулся, добавило мне по лопатке. Я, как мужчина, удар вынес в позе, из которой мне пришлось подниматься на ноги. Я быстро проверил себя на отсутствие контузии, а именно – пистолет не выронил, плечо болело не сильно и участковый продолжал бубнить. Всё в порядке, можно входить. Но лейтетнант начал говорить всё громче и требовательнее.
--Вася, что ещё!?
--Дверь открывается на себя. Я хотел сказать открывалась.
--Теперь будет открываться в обе стороны. Я пошёл!
Переместив дверь в сторону, я смог протиснуться в коридорчик с двумя дверями и сломанной удочкой и оттуда, предварительно разобравшись с направлением открывания следующих дверей, вошёл в комнату.
Не отличавшийся особым эстетством интерьер комнаты Штрауха, теперь был и вовсе авангардным в плохом смысле этого слова. Стол сдвинут, карта озера теперь состояла из двух неодинаковых частей, висящих не симметрично. Посуда и бумаги валялись вперемешку. Кровать, отодвинутая от стены, кроме своих четырёх деревянных ног, имела ещё одну пару – хозяйскую, торчащую из-под неё. Звук разбившегося стекла, как мы и предполагали, принадлежал окну на противоположной от кровати стене. Окно глядело на подступающий к турбазе лес широко разбитой оконной глазницей.
--Вася, время прошло! Входи!
--Уже можно? – Неуверенным голосом спросил лейтенант. Не надо было ему спать, сейчас у него было бы больше задора.
--Да, можно. Раздетых нет.
В состоянии, близком к левитации, Василий Григорьевич просочился в комнату. Он очень опасался увидеть тут нечто страшное.
Я жестами пояснил ему, что надо сдвинуть кровать на прежнее место и выковырять из подкроватного плена Штрауха. Вася меня понял и выполнил мою просьбу синхронно со мной.
Аккуратно мы достали Станиславовича и потянули его к центру комнаты. Тянули мы его за ноги, но аккуратно. Спустя несколько секунд мы рассмотрели след, тянущийся за его головой. В протоколе осмотра будет написано, что след был красного цвета.
--Он… того?
--Откуда я знаю? Давай перевернём его на спину. Вася, надо переворачивать тело не одновременно с двух сторон, а с одной. Господи! Отойди, а?
В одиночку мне удалось его перевернуть и даже придать ему позу, смахивающую на сидячую. Теперь можно попробовать его осмотреть.
Вена на шее Штрауха подавала признаки жизни и это нас обрадовало. Вот рана на его голове радость нашу приглушала. Вряд ли он сам так ударился головой, скорее всего его кто-то саданул, в смысле ударил. Удар, по моему наблюдению, приходился по касательной, что и спасло Станиславовича. Почти от середины головы до правой брови кожа была срезана чем-то острым, и болтающийся теперь без дела лоскут окровавленной кожи прикрывал глаз и спускался до кончика носа.
--Ты тут официальное лицо, Вася, командуй. Что будем делать?
Василий Григорьевич, не мигая и не реагируя ни на приближающуюся зиму и ни на мои слова, пялился на Штрауха.
--Вася!
Ответом было такое же молчаливое созерцание окровавленной головы. Через минуту Вася выдохнул.
--Попили водочки, ****ь!
--Это было раньше, чего теперь об этом… а, я понял. Доставай телефон. Вася, доставай свою трубу! Если он тебе так нравится, то сфоткайся с ним на пару, а сейчас надо как-то реагировать. Трубу достал? Набирай свой отдел. Давай, давай, Васёк, шевелись!
Участковый начал приходить в себя. Набрав номер и дождавшись ответа, он, тем не менее, глупо спросил.
--Саня? Это я. Привет. Как у вас дела?
--Дай сюда трубку! Алло! Здравствуйте! Говорит Якушев Олег Ильич, майор ФСБ, мои полномочия подтверждает лейтенант Корчавин. Представьтесь, пожалуйста! Хорошо. Александр, в вашем распоряжении есть транспорт? Мне она не нужна, она вам нужна. Слушайте приказ! Прямо сейчас вы садитесь в машину и едете к выезду из Ващановки. На военной трассе вы поворачиваете налево и быстро, как сможете, летите к старой автостанции. Знаете где это? Хорошо. Стоите на автостанции ровно один час. Затем возвращаетесь в своё отделение, но на нормальной скорости. Это простая часть задания. Теперь сложная. Необходимо записывать все номера и марки машин, которые будут вас обгонять или ехать вам на встречу. Все без исключения. Кроме того, запоминать, с целью дальнейшей идентификации, всех пешеходов, велосипедистов и вообще всё и всех, попадающих в ваше поле зрения. Но! Никого не останавливать и не задерживать. Понятно? По возвращении в отдел мне перезвоните и доложите. Об этом приказе не должен знать никто! Ясно? Выполняйте!
Василий Григорьевич вернулся в себя из промежуточного состояния и принялся осматривать комнату.
--Так-так, понятно. Ударился он не сам, его стукнули. Окно разбил тот, кто тут был, иначе на стекле осталась бы кровь. Удар был неожиданный и сильный, иначе Станиславович нам бы шумнул. Правильно?
--Не знаю. Может… не знаю. Мне кажется, что тут было двое, но это кажется…. Ладно, это потом. Ехать сможешь?
--Обижаешь!
--Я, твою мать, не обижаю, я не коллекционирую покалеченных собутыльников! Ехать будешь осторожно, и осторожность твоя будет обоснована необходимостью довезти Штрауха. Теперь, пока мы ничего не понимаем в этих боях без правил, установим правила сами. Штраух сам упал, потому, что перепил. Это для всех любопытных. Надо, чтобы за ним приглядывали в больнице. Негласно приглядывали, найдёшь такого человека? Ладно. Закончишь дела в больнице, вернёшься сюда, искать будем. Договорились? Давай, отправляйся с Богом!
Штрауха, кое-как обмытого и забинтованного, мы втиснули на заднее сидение милицейской машины и постарались придать его позе больше комфорта. Машина тронулась, и я перекрестил им дорогу. От этого движения разболелось плечо. С чего бы это?
Трезвость, как состояние организма, а не как норма социального общежития, наступало быстрее, чем ожидалось. На остатках хмельного состояния снова заколотилась мысль о том, что было бы не плохо снова напиться до забытья, чтобы утром получить известие о том, что самое плохое позади, всё разрешилось и вообще я молодец. А может быть взять, да и воплотить в жизнь эту не самую оригинальную идею? Только кого я этим хочу обмануть? Себя. А почему? Потому, что мне страшно. И что делать? А надо… надо хоть что-то делать. Хоть как-то шевелиться. Иначе самоистязание неприятными мыслями поднимется выше ватерлинии, и я сбегу куда-нибудь в чащу леса и спрячусь под камень.
Для начала я убрал со стола в домике, в котором ночевал участковый. Потом, устав, покурил на крыльце, время от времени массируя ноющее плечо. Затушив тлеющий фильтр, я с видом человека идущего на казнь, поднялся и пошёл к домику Штрауха.
Теперь можно начать думать. Что во всём этом есть хорошего? Только то, что страх ко мне пришёл только после отправки Штрауха в больницу. Значит, я ещё могу соображать в подобных ситуациях и начинать паниковать не с первой секунды. Что мне надо узнать в первую очередь? Как просматривается турбаза с пирса. Находясь там со Станиславовичем, я наблюдал только за подходом от домика участкового. И что с того? А то, что тот, или те, которые влезли в Штрауховский дом, должны были точно знать, что наше трио не помешает им что-то сделать. А для этого они должны были нас видеть.
Потоптавшись на пирсе и около, я с трудом, но разглядел пару просветов между деревьями, через которые можно было проследить за сидящими у воды.
Насколько реально было двое гостей? Возможно. Один наблюдал, второй влез в дом. Зачем? Не знаю. Дальше. Мы со Штраухом встаём и перемещаемся к домику лейтенанта. Нас видит наблюдатель и подаёт сигнал второму. Но ведь у второго было время сбежать до прихода Штрауха? Было. И время было, и сигнал от стоящего на шухере было, в смысле был. Почему не убежал? Хотел бы и я это знать. Навскидку есть два возможных ответа. Первый – домушник не услышал предупреждения о подходе Штрауха, а второй вариант мне кажется наиболее достоверным. Приходил только один человек.
Как индейский следопыт я обошёл домик Штрауха. Под разбитым окном валялись осколки, и была примята трава. Даже детальный осмотр места десантирования домушника мне ничего не дал. Правда, я нашёл один осколок стекла со смазанной полосой крови, но на этом этапе моя находка ничего не означала. С таким же успехом я мог найти и два окровавленных осколка. Появилась новая задача – как некто проник в дом.
Я снова обошёл домик и потрогал остальные окна. Запертыми оказались все окна, минус одно. Получается, что этот некто вошёл к Штрауху по-людски через дверь, раз в прямой видимости нас не наблюдалось. Появилась надежда, что думаю я правильно.
На крыльце, крепко обозвав ударившую меня дверь, я снова осмотрелся. Но что-то искать после моего боя с дверью было глупым занятием. Умнее было просто войти внутрь. Я поступил умнее.
До сих пор не могу придумать названия тому помещению, которое находилось сразу за входной дверью. В нём, в помещении, было, примерно, всё так же, как и в первый мой приход пару дней назад. Не было только сломанной удочки. Штраух решил-таки убрать эту «улику».
Теперь надо осмотреться в комнате. Что в ней не так? В центре был сдвинул стол и перевёрнут стул. Это ничего не означало. Это могло появиться от драки. В кухонном отсеке был рассыпан рис из большой банки. И что из того? Ничего, если не считать невероятным, что эта парочка в процессе драки добирается до кухонного шкафа и достаёт только одну банку с крупой и рассыпает её метрах в трёх от того самого шкафа. Как это они умудрились проделать? Способные! Это первый пункт. Второй – зачем рвать карту? Она, конечно, большая и старая, но это не повод её рвать. Странно? Да, но не это. Странно вот что. От кухонного шкафа до карты метров… на глазок будет… метров восемь будет, плюс минус полметра. Выходит, что они порвали карту, сдвинули стол, перевернули стул и пошли посевать рисом, разбрасывая по пути всякую мелочь типа спичек, карандашей, блокнотов, игральных карт и книг? И мы, сидя у соседнего домика, не услышали бы этих грязных танцев без музыки? А кстати, чего я решил, что карта порвана? Края-то ровные. Вот вам и ответ. Кто готов отвечать? Я! Какой у вас билет? Билет номер пять – погром у Штрауха. Прошу, излагайте! Извольте. Гость пришёл, точнее, вошёл, через дверь, перед этим убедившись, что никого рядом нет – участковый дрых на кровати, а мы со Станиславовичем бодрствовали на пирсе. Для чего пришёл гость? Экий коварный вопрос, прямо-таки с подвохом! Но у нас есть ответ – чтобы найти. Что найти? Что-то! Это что-то не большого размера, из не плотного материала, может складываться или скручиваться и, скорее всего, не тяжёлое. А откуда, позвольте полюбопытствовать, такие выводы? На чем вы основываете свой ответ, милейший? Видите ли, профессор…. Я не профессор. Всё равно, видите ли, стена, на которой висит карта славного озера имени Байкал, является уличной и достаточно тонкой, чтобы в ней устраивать тайник или вмонтировать сейф. Значит, карту разрезали, чтобы убедиться, что искомые артефакты не приклеены с обратной стороны этой карты или не приклеены к стене позади неё. Но размер этого полотна не позволял без усилий и дополнительных приспособлений снять её, поэтому гость полосонул по ней чем-то острым и, тем самым, получал визуальный доступ к стене и к изнанке карты. Дальше – рис. Размер банки позволяет спрятать в ней что-то, свернув. Но на миндальничание во время поиска не было желания, и содержимое просто высыпали. Поэтому, остальные сыпучие субпродукты не тронули, так как их тара не вмещала в себя искомый предмет, даже в скомканном состоянии. Ну, как, профессор? Я не профессор. Всё равно, ну как? Логично? А что же искали? Бумагу, листы подходящего формата, дискеты или диски. Логично. И как, нашли? А хрен его знает. Я думаю, что не знаю. Вот.
Надо бы порядок навести в жилище одинокого и лысого Штрауха. Заодно и стекло найти, вставить взамен выбитого. Что-то у меня сегодня какой-то парко-хозяйственный день. Уборка в двух домиках, остекление окон, смывка крови с пола, кровать… Штраух, родной, а что ты делал под кроватью? Получил по голове и решил спрятаться? Поздно это делать, тебя уже увидели, раз ударили. Не мог же Штраух всё это сымитировать? Не-ет, не стал бы он этого делать. А почему не стал бы? Вот, к примеру, такая версия – он членовредительствует, разбивает окно и отправляется в больницу, увозя на себе именно то, что так старательно прятал. От кого? От меня? Нет. От Васи? Ещё раз нет. От кого-то, кого я не знаю, но который может появиться. Ладно, пусть так. Ну, а под кровать чего лезть? Ну-ка, давай и я погляжу, что тут у нас спрятано?