Рандеву

На часах шесть ноль шесть. Она вот-вот появится.
Александрийский столп – отличное место для свиданий вслепую. Можно прийти пораньше и наблюдать, как объект отделяется от пестрой биомассы «петербуржцев и гостей города», пасущихся на площади. Можно издали оценить походку, фигуру и вообще экстерьер; можно сгруппироваться, приготовиться, принять боевую стойку; можно очароваться или разочароваться на несколько секунд раньше, чем обычно, а несколько секунд в этом деле – изрядное преимущество.
Шесть ноль восемь. Кто-то идет… Нет, кажется, мимо.
Знакомящийся в Интернете должен быть канатоходцем. Виртуозом. Или просто парнем без лишней рефлексии. Без балласта в башке. Это Владик знает твердо. В его распоряжении есть множество вариантов искусственного прерывания бессмысленного рандеву. Можно, конечно, через полчаса просто зевнуть и сказать: «Ну ладно, мне пора. Пока». Или сразу соврать, что тебе только что звонил старинный друг дома, которого замели в мусарню, и его надо срочно оттуда вынимать. Это грубая, неправдоподобная ложь. Это отвратительное враньё, но для людей без фантазии такие штуки – единственная возможность избавиться от необходимости выгуливать какую-нибудь дурнушку. Но Владик-то не таков! Подобные вещи ему не по душе. Он - человек не только с фантазией, но и с принципами. Можно сказать, с предрассудками. Он благороден, и к женщине относится как настоящий рыцарь. «Надо иметь уважение к человеку, даже если этот человек имеет кривые ноги» - часто говаривал он мне. Да, да! Надо уметь исполнить церемониал до конца – со всеми полагающимися составными частями программы: прогулками по бульварам и ритуальным поеданием бланманже. Но прощаясь, всё-таки дать понять, что чуда, увы, не произошло. Это и означает – быть канатоходцем. Нужно суметь передать, что она – прекрасна, как Вирсавия и умна, как Аспазия. И что вы, милостивый государь, просто не дотягиваете до этой сияющей высоты…
Есть еще один вариант – изобразить из себя жлоба и полное ничтожество. Взять развязный тон. Купить при ней бутылку пива и выдуть её (бутылку) одним махом. Потом еще одну. И еще. Глупо и пошло шутить. Предложить переспать, наконец. Или вот, скажем, предстать пред ней невыносимым занудой, закомплексованным неудачником – только бы не оставлять в хрустальной девушкиной душе горького осадка. Пусть уходит разочарованная, но гордая, надменная, пусть уносит с собой уверенность в своей женской неотразимости. Однако это тоже никак ему не по душе. Разочаровывать он не любит, «терпеть ненавидит». Поэтому приходится ему идти по канату.
Он снова смотрит на часы. Десять минут седьмого. Договаривались в шесть ровно.
«Но право же, каков павлин! – думает он о себе. - Ведь бывает всё наоборот – ты пришел и видишь, как в прекрасных персидских глазах смеркается средь бела дня, и причиной этого солнечного затмения являешься ты. Тогда ты начинаешь нервничать, лезть из кожи вон, стараешься выглядеть перспективным, волевым и цельным, а на деле смотришься суетливым, многословным, нелепым, то и дело нервно хихикаешь и без толку машешь руками. Потому что понимаешь, что на такую красоту у тебя не хватит ни удали, ни денег. И она это видит. Она постоянно просвечивает тебя насквозь. Ей видно всё: сердце, селезенка, и особенно мошна. Она скрупулезно анализирует, как ты одет, какие деньги ты на неё тратишь, в какую ресторацию её везешь, и на какой машине. Всего этого можно избежать - просто не предпринимать нелепых попыток прыгнуть выше головы. Ведь красавицу с распухшим самомнением можно вычислить по анкете. Некоторые даже не стесняются писать, какой уровень доходов их интересует. Некоторые уточняют, какого класса автомобиль нужно иметь под собственной задницей, чтобы получить надежду дорваться до их филейной части. Впрочем, нередки случаи, когда заоблачные претензии ни на чем не основаны. Ни на внешних формах, ни на «чрезвычайно богатом внутреннем мире» (эту формулировку Владик выпилил из профайла одной красотки; всё богатство её души заключалось в умении читать гороскопы и книжки Паоло Коэльо).
Да, знакомство по Интернету – это наука. Но ведь может, наконец, наступить тот день, когда вся эта иезуитская ученость больше Владику не понадобится, когда он не будет думать, как себя вести, когда ему будет просто хорошо рядом с ней, а ей – рядом с ним. Разве это не так? Разве он просит у судьбы слишком многого?
Но этот день всё не наступает и не наступает. И кто-то бросает сие занятие, а для кого-то оно постепенно становится образом жизни. Да, кого-то всерьез засасывает.  Ведь знакомство в Сети – это игра, лотерея. Всякий раз на встречу приходит не девушка, а кошка, выпрыгнувшая из мешка. И почти никогда это четвероногое не соответствует тому образу, который возник у тебя в башке после долгого перестукивания клавишами.
Двенадцать минут. Что-то слишком часто Владик смотрит на часы. Что-то уж очень волнуется.
Почему-то считается, что фотография может передать человеческий облик. Ерунда. Она только обозначает общие контуры – настолько, насколько это нужно, чтобы узнать объект на улице. Фотография и реальность так далеки друг от друга, что приходится всеми силами истреблять на своем лице удивленно-разочарованную гримасу, когда ты приходишь в условленное место, и тебе, улыбаясь во весь свой зубастый рот, приветливо машет незнакомая лошадка в ужасной красной кофте с блестками.
И всё-таки, все мы кормимся иллюзиями, и всяк из нас обманываться рад. Сто раз убедившись в том, что определить внешность по фото невозможно, мы всё равно наступаем на одни и те же грабли… Владик помнил одну из участниц этой большой игры. Признаться, её фото произвели на него изрядное впечатление. Судя по нескольким портретам, то была редкой красоты девушка. И даже ужасающее заявление: «Меня трудно найти, легко потерять, и невозможно забыть» не заставило его отказаться от этого варианта.
Придя на встречу, он сразу понял, что теряет её. Теряет, как и предупреждалось, легко. Теряет неудержимо и безвозвратно. Но не тут-то было. Отбыв джентльменскую повинность и проболтав с этим лягушонком часа два в кафе, он думал, что может забыть тот вечер, как нелепый сон. Но сон еще полгода напоминал о себе полуночными звонками (зачем он дал ей свой телефон!). Всё это время сон пытался присниться Владику снова. Голос на том конце гневно вопрошал, куда он подевался, почему не звонит, и отчего все мужчины такие мерзавцы. Самое удивительное, что это были её фото! Никакого фотошопа. Просто удачные снимки…
И тем не менее, общее представление о человеке аккаунт дает. Глупость и комплексы видны почти сразу. Труднее распознать то, что не является недостатком, но неуловимо, необъяснимо отталкивает. Или просто мешает сближению. Говорят, всё дело в индивидуальном запахе…
Но вот, кажется, и она. В броуновском движении на Дворцовой – среди всех этих праздно гуляющих, праздно катающихся на роликах и скейтах, праздно фотографирующихся с нелепым, изнемогающим от жары Петром Великим и кружевной Екатериной (то ли Первой, то ли Второй), во всей этой пестроте обозначается белая точка, которая увеличивается с каждой секундой, с каждым биением закаленного, но не утратившего изначальной трепетности сердца. И вот уже под золотистой челкой можно разглядеть первичные признаки материализующегося на глазах лица. Еще немного, и будет окончательно рассеян первоначальный образ, который услужливое воображение сконструировало из четырех выложенных в профайле фотографий – на одной из них она вполоборота, на другой – анфас, с очаровательными ямочками на щеках, на третьей – в профиль (нос прямой и чуть вздернутый), на четвертой предстает пеннорожденной богиней, выходящей из моря, демонстрируя тонкую талию и высокий не крупный бюст. Владик сразу подумал, что фотографии эти слишком хороши, чтобы обольщаться. Вглядываясь в идущую к нему девушку, он мысленно делает поправку на мастерство фотографа, на удачные ракурсы, на тщательный отбор снимков. Интернет-образ его заочной знакомой по десятибалльной шкале заслуживал твердой девятки. Даже, пожалуй, девятки с половиной. И это значит, что по всей вероятности, со всеми коррективами пред ним может явиться живое воплощение цифры «семь». Итак, он настраивается на «семерку», и напрасно. Это невероятно, но фотографии не солгали. Даже напротив – немного сгладили красоту лица, которое он, наконец, может разглядеть.
Владик машет ей рукой, и она как-то странно улыбается ему: в её улыбке, в её взгляде – как будто радость узнавания. Она смотрит так, как будто они виделись когда-то, и даже не просто виделись, а долго были рядом – как соседи или как двоюродные брат и сестра, но потом расстались лет на десять, и вот теперь она узнает в нем, изменившемся, того, кого успела потерять в глубинах собственной памяти. А он! Он намертво забыл все заготовленные приветствия, и в ответ на этот взгляд, на эту улыбку неожиданно для себя изрек:
- Ты сегодня выглядишь, как никогда…
Еще в Сети они как-то сразу, после обмена приветствиями и смайликами перешли на «ты». Она сама предложила. И старомодному Владику, обычно долго тянувшему резину «выкания» и прочих светских условностей, это неожиданно понравилось.
Она понимающе усмехнулась:
- У меня тоже такое впечатление, что мы виделись раньше. Странно, правда?
Еще никогда до этой встречи поведение его Интернет-визави так не противоречило её внешности. От обладательницы красивого лица и соответствующей комплекции следовало ожидать совсем иного поведения. Искренний интерес к собственной персоне он наблюдал, как правило, со стороны девушек, к которым сам ничего подобного не испытывал. Удовольствия от встречи «в реале» не скрывали только те, что имели не более шести баллов по шкале. Красивые же томно снисходили, они разрешали любоваться собой. Они настолько привыкли к мужскому вниманию, что не считали нужным даже притворяться. Их нужно было развлекать и увлекать. Им нужно было суметь понравиться. Их улыбки были наградой, которую надо было заслужить. Ира же вела себя так, словно бы не заслуживала и пяти баллов. Вернее, не думала использовать свою внешность как средство манипуляции. Она будто раз и навсегда уверилась в своей красоте и успокоившись, об этом забыла.
В голове Владика возник гамлетовский вопрос: «Что я Гекубе?». Неужели – дети? Это было сомнительно. В соответствующей графе был прочерк, а на врушку она не походила. Как бы то ни было, но даже осложнение в виде «киндер-сюрприза» не делало девушек столь живыми и открытыми. Захолустное происхождение? Но и пленительные уроженки глухих провинций, встречавшиеся на его пути, старались копировать гонор столичных штучек. Пусть, пусть – думал он – пусть будет хоть двое детей, но как хороша, черт возьми!
Об Ире он знал совсем немного. Длительная переписка не имела смысла. Сразу после обмена приветствиями он понял, что она не относится ни к одной из категорий, на которые разбил всё женское народонаселение неведомый тролль из сказочного Лукоморья. К ней трудно было приклеить эти милые ярлычки: «самка жлоба», «гламурное кисо»; она не относилась к тому весьма распространенному подвиду, обозначенному в Интернет-энциклопедии буквами «ТП» (расшифровать сию аббревиатуру не берусь из соображений благопристойности; наиболее подходящий аналог – «пошлая дура»). В ёё аккаунте не было той чудовищной претенциозности, каковую можно встретить в каждой третьей анкете. Например, там не было копипаст из тошнотворных стишков типа: «Я женщина, и значит я – актриса».
При всех своих недостатках Владик имеет нормальный вкус. То есть не терпит пошлости ни под каким видом. На дух не переносит. И в переписке с Ирой он ни разу не ощутил знакомого позыва тошноты.
- Пошлость  - вот что  не дает хода моей первоначальной страсти! – не раз слышал я от него.
Следует сказать, что несовершенство людей и этого мира вообще глубоко уязвляет моего приятеля. Он - идеалист, обреченный на одиночество. От своих девушек он ждет полного соответствия тому собирательному образу, который застыл у него в воображении лет в осьмнадцать, и со времен туманной юности почти не претерпел изменений. Конгениальности идолу своего сердца Владик требует полной. Учитываются даже политические взгляды.
- Пошлость! Как жаль, что это слово почти ушло из повседневного словаря! – витийствовал Владик однажды, после неудачного свидания вытащив меня из моей графоманской норы выпить по бокалу пива. - А между тем пошлости в наш кибернетический век куда больше, чем в уютные, плюшем обитые дядиванины времена. Потому что в те блаженные антонпалычевы годы, которые ползли в неведомое завтра на паровозной тяге, глупость и убожество распространялись по лицу земли гораздо медленнее, нежели в век информационной паутины и цифрового телевидения.
- Да, да, - кивал я, давно привыкший ко Владиковой манере выражаться пышно и книжно.
Итак, их переписка дала ему понять, что он имеет дело не с пошлой дурой. Это-то и настораживало. Ведь в природе, как известно, всё уравновешено. И достоинства возможны, как правило, лишь при наличии недостатков. Но после беглого обзора представшей перед ним особы физических изъянов не обнаруживалось. Значит, минусы таились где-то в глубине. И это предстояло выяснить.
- Ты просто образец расовой чистоты. Истинно арийская женщина, -  хихикнул Владик, как раз накануне дочитавший «Искусство Третьего Рейха».
Он считал, что остроумие – едва ли не главная мужская повинность. Миссия мужчины – постоянно шутить ради развлечения дамы. И Владик шутил. Его природное чувство юмора было довольно скромным, но за годы амурной практики в нем выработался вполне работоспособный механизм продуцирования подходящих к случаю шуток. Однако рядом с Ирой этот хорошо отлаженный механизм можно было не запускать. С ней Владик сразу почувствовал себя свободным от обязательств кого-то занимать и веселить. Говорили и смеялись они много. Редкие паузы не тяготили. Правда, всё это продолжалось до тех пор, пока не началось… Но об этом позже. А пока всё шло на удивление хорошо.
С Дворцовой они пошли к Неве, потом по набережной  - к Троицкому мосту. Переходя на ту сторону набережной (красный свет – ну и что!), он взял её за руку. Вернее, его правая рука сама, без команды из центра, нашла её левую и медлила отпускать свою добычу ровно столько, сколько было нужно.
В Петропавловку они входили людьми еще не близкими, но уже отнюдь не чужими. Строить обычные тактические расчеты Владик не собирался, но как-то машинально прикинул: поцеловать её можно будет на втором свидании. Можно и раньше, но торопиться с такой девушкой  - грех. С ней было хорошо и так, без поцелуев – идти рядом, чувствуя локтем её загорелую руку, бросать беглые взгляды на её затылок, на шею с золотистым пушком. Когда они поднялись на крышу бастиона, она распустила свои волосы, дав поиграть с ними пахнущему водорослями ветру.
- Можно? – спросил Владик.
«Можно», - молча улыбнулась она. 
Он запустил руку в теплую волну белых с золотом нитей.
- Хорошо…
«Хорошо», - откликнулась беглым взглядом.
Летними вечерами при чистом небе на Петропавловку тратится несколько тонн дополнительной позолоты. Блестит всё, что может блестеть – невская вода, окна, крыши. Малая часть драгоценного материала пошла на эти волосы – подумал Владик.
Они смотрели на металлическую спину Невы, на придуманный фотографами, открыточный город и разговаривали. О чем? Толком Владик и не запомнил. Запомнилось только то, что было потом. Но об этом пока рано, пока они еще бродят по деревянным мосткам, и встречные бездельники смотрят на них кто равнодушно, кто с умилением, а кто и с завистью. Пока что они просто болтают, и смысл слов не так уж важен, а важны – взгляды и прикосновения, улыбки и полуулыбки.
Он рассказывал ей, как в детстве бегал сюда, в крепость, благо жил тогда с родителями на Невском. Обыкновенно утром он шел в Эрмитаж – заглянуть в рыцарский зал и навестить знакомые мумии – египетскую и алтайскую. Из Эрмитажа направлялся в Петропавловку, где гулял весь день – бродил по стенам, лазал по рассыпающейся кладке бастионов, глазел на купающихся моржей. Его до сих пор сюда тянет, тут он знает каждый закоулок. Вот здесь, в этом каменном закуте – как какие-то канализационные трубы были свалены старинные пушки – большие, маленькие, пузатые - всякие. А вон там желтой краской была сделана корявая надпись, вотще пытавшаяся запретить любопытствующим подниматься на стену. Но «Штраф 30 руб.» никого не пугал, и все перли наверх, гадили в смотровых башнях, в круглых окошках которых гудел ветер, и сидели на наклонных гранитных плитах, между которых росли цветы на тонких сухих стебельках. Крепость тогда имела не такой прилизанный вид, и в этом что-то было…
- Ты понимаешь, ей было интересно всё, что я рассказывал! – с удивлением и умилением говорил он мне вечером следующего дня.
Куда подевались те чугунные стволы, неизвестно. Возможно, превратились в экспонаты. Во всяком случае, теперь возле гранитных бойниц стоят на гранитных же лафетах орудия со старинными клеймами русских орудийных заводов – всё как положено в нормальном музее. Кажется, с них, с этих мортир всё и началось… Но об этом всё-таки чуть позже. Пока молодой человек и девушка просто болтают. Приятно проводят время. Наслаждаются обществом друг друга. И если бы Владик не был моим приятелем, я никогда не узнал бы, о чем они разговаривают. А разговаривают они о Киеве. Вернее, она рассказывает ему о родном городе – ведь Ира киевлянка. Владик там был один раз, очень давно, но до сих пор с удовольствием вспоминает цветущие киевские каштаны. А еще – златоблещущую лавру и незабвенный Андреевский спуск. В Киеве хорошо. И все там говорят по-русски. И в Одессе тоже пока еще говорят.
- Только одна тетка упорно не хотела меня понимать, когда я спросил у нее, как проехать к Ботаническому саду. «Не зразумию вас» - процедила сквозь золотые зубы и отвернулась. Вот дура!  - говорил мне Владик сто лет назад, вернувшись из матери городов русских. – Нет, я все понимаю – строительство национального государства, борьба за язык. Но зачем вот так? Мы же свои, черт возьми!
Владик – типичный ретроспективный романтик. Он живет, то и дело опрокидываясь в прошлое (это как со стула упасть). И разлучение Украины и России считает личной трагедией. Об этом он спешит уведомить свою новую подругу, и она понимающе кивает. И уйти бы им от этих мортир подальше, но Владик любит старинное оружие. Он приседает на корточки и хлопает нагретую солнцем чугунную спину единорога:
- Забил снаряд я в тушку Пуго! Помнишь?
Она моложе на три года. Значит – должна была помнить.
- Жалко мне этого Пуго. Проигравших всегда жалко. Может, возьми они верх, Союз устоял бы, а? – прищурился, глядя снизу вверх Владик. Снизу её грудь выглядела потрясающе. И загорелый пупок, выглядывавший из-под белоснежной футболки манил, как райский фрукт.
- Как ты себе представляешь их победу? Это были уже судороги, - улыбнулась она, уловив направление его взгляда.
- Конечно, судороги… А всё-таки жаль мне чего-то. Представляешь, я время от времени ностальгирую по советскому детству.
Она понимающе покивала. Владик погладил чугун.
- Вот это штуковина! Интересно, стреляли они когда-нибудь?
Он с видом знатока заглянул в пушечный зев.
- Я давно заметила: когда мужчины соприкасаются с оружием, они превращаются в детей. Войны – это, в сущности, продолжение мальчишеских игр.
- Война есть звено божественного мироздания. Без войны свет погряз бы в грубейшем материализме… - Владик всегда любил блеснуть хорошей цитатой. Цитата – ум дурака, но дураком Владика все-таки не назовешь. Хотя, не великий умница, конечно...
- Мольтке был не прав – блеснула она в ответ.
Да, она была весьма начитана. Для столь привлекательной блондинки – даже слишком. Но главное – она была своим парнем. Потрепаться с ней можно было о чем угодно. Владик ликовал. Ему было хорошо. В гигантском сонме претенденток на его свободу он нашел то, что нужно.
От избытка чувств Владик с родственной нежностью прильнул к очередной чугунной чушке, похлопал её ладонью по холодному боку:
- Ай да Петр! Ай да сукин сын!
- Да, сукин сын, - подтвердила Ира.
Иронии в её интонации Владик тогда не уловил. Он был пьян. Не от вина, разумеется. Его подняло и понесло.
- Конечно, дров он наломал изрядно. А все-таки, невольно испытываешь трепет перед фигурой человека, который смог реализовать столь мощный проект.
- Какой проект?
- Ну как же? А Российская Империя? А Питербурх?
- Ну да, ну да… - покивала, поскребла чугун перламутровым ноготком.
Они перешли к соседней бандуре.
- Ну, эти пушки, конечно, уже екатерининские. А матушка Екатерина-то какова!
- Можешь не продолжать. Перед ней ты тоже испытываешь невольный трепет.
Владик насторожился. В ее тоне оставалось еще что-то от их легкого словесного серсо, но фраза, брошенная в его сторону на сей раз, была тяжелее воздуха.
- Извини,  я кажется, переборщил с пафосом, - попытался отшутиться Владик. Больше всего в эту минуту ему хотелось вернуть их разговору прежнюю комфортную безответственность. Но было уже поздно. Это он сейчас понимает. Да, сейчас, во время нашей мужской беседы ему совершенно ясно, что именно возле этих злополучных пушек была запущена химическая реакция распада, разлада всего того, что было построено за полтора часа их прогулки. Одно неосторожное сотрясение воздуха, и где-то глубоко внутри застучал ржавыми шестеренками, замигал красными тревожными лампочками механизм самоуничтожения. До взрыва оставались считанные минуты.
- Ничего, всё в порядке… Просто вы привыкли относиться к Петру и Екатерине так, как вам внушалось в детстве, - с улыбкой  старшей сестры, наставляющей расшалившегося братца, сказала она.
- Кто это «мы»? – не понял тугодум Владик.
- Ну русские. Россияне. Как тебе больше нравится.
- Погоди… А ты?
- Я украинка, если ты забыл.
Владик потом рассказывал, что ничего сначала не понял. Украинка? Ну и что? Было так странно думать, что он и она принадлежат к разным национальностям. Черт возьми, при чем тут это?
Между тем она продолжала улыбаться ему с вполне искренней симпатией. И всё бы сошло на нет, если бы не идиотские Владиковы принципы, коими он, видите ли, не может поступиться. Он решил мягко поспорить. Ведь не могут же люди все время соглашаться друг с другом!
 - А как прикажешь к сим самодержцам относиться? – Владик еще не понимал, куда заведут их эти вопросы.
- Как к поработителям народов – не задумываясь, бросила она.
Владик – грешный человек. Но в великорусском шовинизме его никак не упрекнешь. Избыточным патриотизмом он никогда не страдал. Он даже не монархист, хотя при его благородной наружности, при его осанке это было бы вполне органично… Однако же посягательств на усвоенную им историю предков он не терпел ни под каким видом. Не терпел ни от кого – даже от собственной маменьки, Зинаиды Петровны, которая кроме умения варить потрясающие борщи всегда была известна тем, что любила дебаты на исторические темы.
- Ну это уж слишком, - Владик едва сдерживался, чтобы не прочитать длинную лекцию об Осьмнадцатом столетии.
- Ничего не слишком. Каждая империя строится на подавлении одним народом других. Вот и всё.
- Россия – исключение! – всё еще улыбался Владик. – Ты пойми, тут как раз особый случай. Россия – империя только по названию. В России титульная нация страдала не меньше, а подчас даже больше, чем порабощенные, как ты говоришь, народы. Послушай…
- Это миф.
После этого спокойного, но категоричного заявления Владик почувствовал, как в нем просыпается кто-то, большую часть времени спящий внутри него глубоким богатырским сном.
- Почему это вдруг – миф?
Владик понимал, что формат рандеву с приятными перспективами еще можно спасти, что стоит только вернуть их общение в прежнее русло, и непоправимого не произойдет. Но его уже понесло. Мысль о том, что он будет спать с девушкой, которая говорит такие вещи, была для него невыносима.
- Почему миф? Вспомни Финляндию, Польшу, прибалтийских немцев. В «тюрьме народов» они жили куда лучше, чем русские. Ну, евреи, конечно, другое дело… Но это же, как говорится, особая статья.
- Особая статья? А украинцы – тоже особая? Ты хочешь сказать, что не было трехвекового порабощения украинского народа?
Споря, она выглядела совершенно спокойной и доброжелательной. Историческое невежество Владика, видимо, было для нее делом привычным. Он тоже старался сохранять спокойствие. Но у него это получалось хуже.
- О чем ты говоришь? А как же Богдан Хмельницкий? А Переяславская рада?
- Это был вынужденный шаг. У нас не было выхода – или погибнуть под поляками, или быть с вами.
- Хорошо. Но я не понимаю, почему ты употребила слово «порабощение».
- Ваша Екатерина уничтожила основы нашей государственности. Гетманство-то именно она упразднила.
Слово «гетьманство» она произнесла с бархатным украинским «г» и очаровательно мягким «т». До этого она говорила совершенно без акцента.
- Ну… Сама же говоришь – империя. А тут какой-то «гетьман», - Владик не удержался, и передразнил её.
- Ну вот, сам на свой вопрос и ответил, - удовлетворенно констатировала Ира.
- Но на Екатерину вам все-таки грех бочку катить. Она вам городов сколько понастроила! Черное море и степи плодородные кто у басурманов отвоевал?
- Ну и что? Отвоевали – значит нужно было самим. Имперские амбиции. Империя живет только тогда, когда расширяется. Иначе она начинает гнить.
- Хорошо… Но о каком порабощении может идти речь, когда выходцы из Малороссии…
- Из Украины, - поправила она.
- Хорошо, выходцы с Украины занимали самые высокие государственные посты. Вспомни Разумовского, Безбородко… А каково было влияние церкви! Епифаний Славинецкий, Иосиф Волоцкий, Феофан Прокопович! Ты можешь представить, чтобы, скажем, какие-нибудь индийские брахманы вошли в высшие эшелоны власти Британской Империи? А тем более возглавили ее правительство?
- Некорректное сравнение, - отрезала она.
- Некорректное? Да это Украина оккупировала Россию, а не наоборот! – продолжал раздухарившийся Владик. – Ясновельможные паны украинцев давили, холопами своими считали, а клятые москали дали им жить, развиваться, да еще и властью поделились! И землей! В конце концов, Крым вам подарили за красивые глазки!
- Ну, это – компенсация за трехсотлетнюю оккупацию, - она была невозмутима.
- Какая оккупация! Мы вам кроме Крыма еще до фига исконно русских земель отдали!
- Каких же, позволь узнать…
- А Донбасс? А Новороссия? Я не говорю про Западную Украину, которую товарищ Сталин для вас у поляков отнял. А Закарпатье!
- Товарищ Сталин просто продолжал политику царей. Очень легко было дарить землю, понимая, что Украина никуда не денется.
- Я согласен… Согласен… Но слово «оккупация» здесь ни при чем совершенно.
- Оно вполне уместно. Вы вели себя как оккупанты. Вспомни Валуевский циркуляр. Эмский указ. Самосознание наше давили, язык искореняли – разве не так?
Владик перевел дыхание.
- Значение этих документов сильно преувеличено.
- Что? – она посмотрела на него действительно как на оккупанта.
- Да, сильно преувеличено, – В тоне Владика был вызов. - Да и потом, украинский язык и литература тогда находились в стадии формирования. И всякие русофобы старались напичкать мову польскими словечками – только чтобы от русского больше отличалась. Чтобы нас разделить, понимаешь?
- Это наше право – формировать национальный язык так, как мы хотим.
         - Не удивительно, что мову считали просто группой диалектов русского языка, – Продолжал, будто не слушая, Владик. - Кстати, небезызвестный Анатолий Вассерман так считает. Он убедительно доказывает, что русский, белорусский и украинский – это, в сущности, один язык. Потому что синтаксис у них единый… А вот, скажем, болгарский или сербский…
Вассермана Владик приплел, конечно, напрасно.
- Тоже мне – авторитет! Твой Вассерман – идиот. Башка набита информацией – вот и весь интеллект.
- Он, вообще-то не мой, а ваш, одесский. Кстати, Одессу-маму тоже Екатерина основала. И еще кучу городов вам построила.
- Не нам, а себе. Империи.
Нет, она не делала вид, что спокойна. Она действительно сохраняла удивительное спокойствие. Внутри у Владика забулькало. Заклокотало. Он с трудом сдерживался. Её безупречная красота, дотоле  возбуждавшая в нем самые возвышенные желания, начинала раздражать. В эти минуты он рад был бы найти в ней какой-нибудь физический изъян. Но зацепиться было не за что.
- Ты к матушке Екатерине несправедлива, - Владик еще пытался сохранить шутливый тон. От крымских бандитов кто вас спас? Катькины солдатики для вас чернозем отвоевали. Нате, владейте!
- Ага. Пашите, хлеб растите. А мы вам потом голодомор устроим, да?
- И ты туда же! Я так и знал, что ты сюда эту ющенковскую пропаганду приплетешь. Хорошо же вам обработали мозги в ваших школах! Да ты просто жертва националистической пропаганды.
- Ну вот, я вижу, аргументы твои кончились. Остались одни эмоции.
Она с видом победительницы поставила свою роскошную ногу на край пушечного постамента.
- Да неужели ты действительно веришь в то, что советская власть решила нарочно уничтожить самый главный источник хлеба – украинскую деревню? Там в Кремле что – идиоты сидели?
Подумав немного, Владик продолжил:
- Ну да, конечно они были идиотами: своей дурацкой коллективизацией угробили деревню. Не только на Украине – во всех хлебных регионах голодали страшно. А тут еще неурожайные годы… Но цели заморить голодом столько людей никто не ставил! Неужели ты все-таки веришь в эту чушь?
- Конечно, верю. Это был геноцид.
Владика трясло.
- А ты задумалась, зачем нужно было устраивать этот ваш «геноцид»?
- Большевики боялись подъема национального самосознания украинцев.
Владик онемел. «Я тогда просто чуть не завыл от бессилия», - позже признался он за бутылкой «Хортицы».
- А для чего они тогда так тщательно это самое национальное самосознание поддерживали? Язык, культуру, а? Почитай профессора Чеботарева! Он жил в Киеве до революции, потом эмигрировал, а после войны, в пятидесятых приехал как американский гражданин. Так вот он просто обалдел от того, что за годы советской власти произошло на Украине!
- В Украине, - автоматически поправила Ира, но Владик не слушал.
- Школы, газеты, вывески на улицах – всё на украинском! Везде памятники Шевченко. Этот профессор пишет, что такой украинизации не было даже при Скоропадском!
Он перевел дыхание.
- Всё это как-то не вяжется с вашими сказками о геноциде. Хотя, я понимаю – с тебя спрашивать нечего… Ты просто жертва промывки мозгов.
- А ты – великорусский шовинист! – наконец сорвалась и она. – Ваше государство – плоть от плоти Золотой Орды. Московский улус – вот как вам надо называться.
Владик давно забыл о волнующей цели их встречи. Его занимал только один предмет. И это была не Ира, а то, о чем они с ней спорили – уже почти без оглядки на приличия.
- А! Я понял. У вас, украинцев (Владик чуть было не сказал «хохлов») – просто комплекс младшего брата. Ну да, понять можно: маленький народ, собственной истории нет…
Он сказал это уже довольно спокойно. Такое спокойствие бывает у тех, кто сознает свою гнусную неправоту, но продолжает стоять на своем.
- Младшего! – вскинулась она. – А Киевская Русь? Наша государственность сформировалась гораздо раньше вашей. И история у нас – великая!
- Ты хочешь сказать, что Владимир Красно Солнышко был щирым украинцем? Киев был нашим общим родительским домом. Только вот мы ушли из него по славной исторической дороге, а вы…
- Что - мы? – она смотрела на него с ненавистью.
- Ничего…
На зыке у него вертелись ужасные слова, но наружу они, слава Богу, не прорвались.
- После Батыя и всяких прочих ханов мы столетиями продолжали тяжкий труд строительства государства, а вы попали под поляков и всякую там Литву, и куковали там, пока мы пробивались к Балтике и осваивали Сибирь! Мы и только мы сберегли изначальную идею державы русичей!
Владик чувствовал, что говорит нехорошие вещи. «Разве ж они виноваты, что так все получилось?» - чуть не плакал он потом, в ресторане с рушниками на окнах, когда бутылка «Хортицы» была почти пуста.
- Ты порешь ужасную ерунду… Ты… И вообще, не смей на меня орать! – кричала она.
Владик и не заметил, как начал орать на нее. Ему стало стыдно, но какая-то мутная волна продолжала нести его в неведомую даль. Он уже не владел своим языком.
- И чего это, кстати, у вас на гербе трезубец нашего Рюрика, а? Какого лешего?
- Династия Рюриковичей правила в Киеве. Это тебе в качестве ликбеза.
- И сколько она там правила? Поле того, как старую Русь съели поляки с литовцами, династия Рюриковичей и государственная идея продолжились не в Киеве, ставшем польской провинцией, а у нас, у москалей! И вообще Рюрик в Киеве никогда не был, а пришел сюда, в Ладогу, в Новгород! Это мы имеем право включить трезубец в наш герб. Рядом с византийским орлом!
- Вам на гербе не трезубец, а кнут надо нарисовать. И кандалы. У вас до сих пор махровая татарщина в стране процветает, а вы и рады. Вас обдирают, а вы власть свою в жопу целуете. Потому что рабство у вас в крови.
Владик смотрел на нее и ненавидел. На этот раз контраргумента у него не нашлось. Так бывает всегда. Ненавидим мы всегда тех, кто говорит нам правду. Или нечто, похожее на правду. А вот когда мы дубасим врага пудовыми доводами, когда он отступает и съеживается, когда он пребывает в жалкой растерянности мы любим его, как родного. Когда же нас прижимают к стенке той самой мыслью, которая нам самим всю жизнь не дает покоя, мы начинаем вести себя пошло и глупо. Именно так и повел себя Владик, задав Ире вопрос, к которому, в результате, свелся их высокоинтеллектуальный спор:
- А если так, то чего ж ты сюда приехала?
Её ответ был началом конца. Началом конца этого дурацкого, никому не нужного препирательства.
- Я не приехала. Я просто вернулась назад.
- Как вернулась?
- Так… Я родилась в Ленинграде. У меня здесь бабушка.
Владик был сбит с толку, и все же по инерции продолжал атаковать:
- Вот видишь, я же говорил! Украинцы оккупировали Россию, а не наоборот.
- Да хватит уже! Не все ли равно, кто кого оккупировал. Моя бабушка, вообще-то русская.
- Как так? – озадачился Владик.
- Так так, - передразнила его Ира, но уже не зло. Она и сама была не рада, что призналась. Но потом вдруг почувствовала облегчение (Владик хорошо читает по лицам). – У меня вся родня русская… Ну и что? Я вот зато украинка. Потому что национальность для меня – это не только отметка в паспорте.
- Так. Приехали…
- Мой отец – военный. Его в Киев перевели. Я с пятого класса там живу. Потом отец умер, мама вышла замуж за другого человека… В общем, мой родной город – Питер. Вот так вот. Ну и Киев, конечно…
         Владик ничего не понимал. Они спустились со стены, молча дошли до Ворот смерти. Народу в крепости почему-то было немного.  Часы на колокольне заиграли «Коль славен…». Когда стало тихо, Владик сказал:
- О чем мы с тобой говорим… Чушь какая-то.
- В огороде бузина, - согласилась она после недолгого молчания. И улыбнулась.
- А в Киеве дядька – засмеялся Владик.
Да, в Киеве у Владика дядя. Правда, двоюродный. Родной живет в Николаеве. А в Чернигове у него, кажется, тетушка. В Одессе – еще одна тетка и чернобровая красавица-кузина. Прошлым летом она приезжала в Петербург, и он тоже водил её сюда.
- Ты знаешь, а я ведь… У меня только дед отсюда. Из Пскова. А остальная родня – с Украины. И вообще… ты не подумай… Я Украину люблю. У меня там знаешь сколько родни – о-го-го… И фамилия-то у меня украинская – Луценко, - Владик был смущен. Он как будто только что открыл для себя секрет своего происхождения.
- Ну вот и хорошо, - сказала Ира. - Смотри, какая волна!
По Неве пронесся катер, и о булыжную набережную разбивались тяжелые водяные гребни.
- Как на море…
- Ага…
Брызги попали на них, они смеялись и говорили совсем о других вещах – о Черном море, о книгах, о кино.
Покинув остров, они еще немного погуляли, потом он проводил ее до метро. Расстались, в общем, по-хорошему. Но звонить ей Владик потом всё-таки не стал. Почему – сам не знает.