- …Так, Ниночка, головку налево. Хорошо. Наклонись немного вперед. Замечательно. А теперь сядь более непринужденно. Раздвинь колени, и ты увидишь, как это отразится на выражении твоего лица.
- А может, не будем мазать манную кашу по тарелке, - сказала моя новая фотомодель, спрыгнув с вертящегося стула и ловко стянув с себя трусики. Она встала на колени, широко разведя большие и плотные, как два баскетбольных мяча, ягодицы. Красная миндалевидная расщелина, поросшая с обеих сторон густыми черными волосами - и чуть выше круглая коричневая дырочка, и я не заставил себя ждать. Там, внутри, была доменная печь, но очень влажная. Кажется, я даже прихрюкивал от удовольствия, равномерно двигаясь в Ниночке. Я достал из нее свою раскаленную палку и спросил:
- А может быть, попробуем по-другому?
- Это как?
- А вот так, - сказал я и резко ввел своего петуха в коричневую круглую дырочку. Нинка, взвыв от боли, резко вскочила, едва не сломав мое напряженное мужское богатство.
- О-о-о-о-о…
- Мразь! Негодяй! Подонок! Извращенец! – кричала она мне в лицо, левой рукой зажимая свой анус.
Если Ниночку трясло от возмущения и боли, то меня трясло от смеха, насколько эта ситуация показалась мне с тот момент комичной. Нинок замахнулась правой рукой, чтобы отвесить мне оплеуху, но тут же остановилась, истошно закричав:
- Сволочь, где туалет?
Истеричный смех продолжал душить меня, и я, приседая уже от нестерпимой боли, рукой указал направление.
Потом бесконечной чередой пошли вали, кати, надежды, ольги, лобковые вши и прочие заболевания, женитьба, дети. С пятью из них, могу похвастаться, я знаком. Короче, жил полной жизнью и воплощал в реальность не выходящий из моды лозунг: «Трахать все, что шевелиться и пить все, что горит».
В том далеком 1968 году на противоположной стороне Большой Тульской открылась частная фотография, которых на всю Москву было менее 5. Коган отправил меня на разведку к конкуренту.
- Меня зовут Дима. Коган прислал, - представился я.
- А я – Боня, - представился кряжистый лысый старик с озорными юношескими глазами.
На нем был рваный синий рабочий халат со следами химикатов, а его ногти были темно-коричневого цвета от метолгидрохинонового проявителя.
- А Ваше отчество?
- Просто Боня, - и без перехода продолжил, - иди к Когану и скажи ему, что мы не конкуренты. Я делаю срочное фото для загранпаспортов, а он – нет. Поэтому если он пришлет клиентов на срочку (так называлась срочная фотография в то время), я буду ему очень признателен.
- Доброго здоровьишка, Борис Григорьевич, - сказал вошедший постовой милиционер, Евргаф Калистратович Непейвода.
Большой красный нос, под стать его богатырской фигуре, и громадный живот, перепоясанный форменным ремнем, выдавали в нем человека, любящего хорошо поесть и пропустить один-другой стаканчик.
- Дима, иди, погуляй пять минут, - сказал Боня.
За Непейвода потянулись: фининспектор Филькенштейн, пожарник Жаров и дворник с фамилией, выдававшей в нем особу голубых кровей, Опаршин, и пять минут превратились в сорок. Наконец, очередь дошла и до меня.
- Боня, помимо своей семьи, Вам приходится кормить всю эту сволочь. Когда я все это вижу, не хочется жить в этой стране. Я при первой возможности уеду туда, где царит власть закона и ничего подобного по определению быть не может.
- Голубчик, - почесав лысую, склоненную на бок голову, и продолжил, - Непейвода, да и остальные ребята получают нищенскую зарплату, а ведь они и их семьи хотят кушать, и уж, коль государство не заботится о нас, мы сами должны позаботиться о себе. В том, что я даю им деньги, не вижу ничего зазорного. Не я завел этот порядок, и не мне его нарушать. По поводу твоей мечты иммигрировать могу сказать следующее – туда, на Запад уехала одна канализационная пена, и если ты решился на этот шаг, от всей души пожелаю тебе не быть принятым в их общество. А сейчас иди к Когану и не теряй время.
Недолго я был курьером между двумя фирмами. Хорошие отношения Когана и Либсона наладились довольно-таки быстро.
О Борухе Липсоне, а просто Боне, можно говорить очень долго, но есть одна фраза, сказанная им, которая полностью характеризует его как человека: «Будь сам хорошим, и вокруг тебя будут только добрые люди». А еще он говорил: «Быть честным выгодно, быть добрым выгодно, сделал добро – закопай его, забудь». Вначале фотографической карьеры Боня работал на Дорогомиловском рынке «пушкарем». «Пушка» – это большой деревянный фотоаппарат, внутри которого была кассета для фотобумаги с проявителем и фиксажом и водой для ополаскивания. Над всей этой конструкцией возвышался, как пароходная труба, цилиндр с шибером. Фотограф был накрыт большим и толстым светонепроницаемым одеялом, и эта конструкция называлась «пушкой», а фотограф – «пушкарем». Накрывшись покрывалом, «пушкарь» производил съемку на фотобумагу, проявленную и слегка отфиксированную, протертый грязной тряпкой негатив вместе с незасвеченным листком бумаги укладывал под трубу с извлеченным шибером, и проводилась засветка. Затем, в том же порядке проводилась проявка, фиксирование и легкое ополаскивание, и позитивный отпечаток был готов. Клиенту предлагалось положить мокрый отпечаток на голову, а сверху надеть кепочку. Провожали его стандартным напутствием: «Пока дойдешь до дома, уважаемый, карточка высохнет».
Помимо этого Боня приторговывал (это было незаконно) фотобумагой и химикатами, но в отличие от очень многих, никогда не продавал засвеченный или недоброкачественный материал. И приезжающие в столицу за фотобумагой и химикатами знали – покупка у Бони исключала всяческий риск. Как-то к Боне зашёл человек, представившийся Николаем. Он три раза приезжал в Москву и привозил домой засвеченную бумагу и недоброкачественные химикаты.
- Боня, меня Шустерман, прислал, выручай. Нужна срочно бумага и химия.
Продолжение следует