Ч
Его жизнь побалансировала себе на краешке бокала с коньяком - и была такова. Делая следующий глоток армянского дубильного спирта, пьяный в зюзю человек 27-ми лет - назовём его господин Ч. - вдруг обратил внимание на родимое пятно. По форме пятно напоминало слезу, тянулось по внешней стороне кисти, вдоль большого пальца и было влажным на ощупь. Ни одна из этих трёх характеристик пятна не произвела на господина Ч. особого впечатления. Впечатляла четвёртая - пятно было там, где его никогда не было.
Он потёр кисть рукой свободной от бокала. Пятно улыбнулось, пробежав по руке волной складок, и не исчезло, как ему бы хотелось, а лишь изменилось формой. Теперь тёмно-коричневое вещество напоминало спрут. Спрут, пожиравший его большой палец.
Руки господина Ч. всегда были чистыми. Его тело, лишённое обильного волосяного покрова, родинок, веснушек, родимых пятен, шрамов, идеально ровного цвета, легко принимавшего любой загар, вот уже семь лет было лидером продаж. Рекламисты часов, спреев, нижнего белья, мужской косметики и прочего потребительского говна рвали друг друга на части, дабы заполучить его идеальные части в эксклюзивное пользование. Последний контракт - с фирмой элитных швейцарских часов - был особенной удачей. Они взяли его на полтора года - в рабство с ограниченной ответственностью. Никаких контактов на стороне - лишь упорное служение часовым механизмам. В отличие от фирмы, продававшей бритвенные принадлежности, часовщики - вот она, удача! - не ограничивали его в употреблении спиртного. Им не нужно было его лицо - с ухоженной щетиной, доверительно выглядевшее что в фас, что в профиль, под воздействием коньяка обретавшее неровный цвет и изящные мешочки под глазами. Им было по существу накласть на его сублимацию - нажираться в хлам без какого-либо повода, в полном тотальном одиночестве.
Короче говоря, им были нужны только его руки. Ещё точнее - исключительно его правая кисть, его изящные музыкальные пальцы, никогда не прикасавшиеся к инструменту сложнее губной гармошки, его ровные, помеченные бесцветным лаком, ноготки. Безупречный инструмент при умелом обращении мог приносить неплохие дивиденды.
Господин Ч. зарабатывал на жизнь руками. Это так. Вот только жизни его к тому времени было уже всё равно. Она перешла в ту новую эксклюзивную стадию, когда ею куда сложнее жить, чем пытаться во что бы то ни стало от неё избавиться...
Ё
В тот момент, когда господин Ч. тщетно пытался смыть родимое пятно со своего безупречного инструмента, а оно всё больше расползалось, напоминая уже не спрут, а апокалиптический потоп в Нью-Орлеане, начинающее воплощение дьявола - назовём его отец Ё - пребывал на грани нервного срыва. Стены кельи, обнявшись за плечи, танцевали вокруг. Стена с иконой посередине так и норовила сбиться с ритма и уйти вразнос. Вещи и предметы липли к нему, будто намагниченные. Табуретка присосалась к спине. Искупительная чаша, малость помедлив, увенчала голову. Хлебные облатки, крошась на лету, осыпали чашу и плечи. Крест со спасителем, вбитый в переносицу танцующей стены, вращался вокруг оси гвоздя, как безумный. Бутылки кагора в деревянном ящике, пересыпанном соломой, кое-как держались - в эпицентре безумия они лишь негромко позвякивали. Отец Ё, облепленный предметами, как медовый пряник пчёлами, закрывал лицо руками. Голоса звучали у него в голове, навязчиво, неотступно. Однако он слышал лишь, как трётся металл о металл - крест, расшатывая гвоздь, норовил сорваться и улететь, куда глаза Спасителя глядят.
Голос в голове вдруг скомандовал: "Открой глаза". И он открыл, безотчётно подняв руку в немом благословении. Распятие, выплюнутое стеной прочь, тут же улеглось в его ладонь. Гвоздь звякнул. Табурет упал на пол. Стены встали, как вкопанные. Хлеб рухнул оземь. Бутылка вина - одна из многих - треснула. Всё остановилось. Только искупительная чаша по прежнему венчала его голову - и, судя по дополнительной тяжести, сжавшей виски, теперь искупительная чаша не была пуста.
Отец Ё аккуратно нашарил где-то сверху металлические - сделанные "под золото" - дужки и поднёс сосуд к лицу. Тёмная вязкая жидкость, глядевшая на него из глубины чаши, требовала важных слов.
- Да не минует меня чаша сия, - сказал он и выпил до дна.
По вкусу жидкость напоминала армянский коньяк.
Р
Она заскочила всего на минутку. Вырванная из контекста её жизни и приплюсованная к моему, эта минутка казалась странно уместной. Я наконец смог обьяснить ей всё.
Она уселась - возбуждённая и слегка растрёпанная - на стульчик рядом. Наши ноги - моя правая, её левая - образовали конус без вершины. Полгода назад она решила, что не может ко мне прикасаться. Даже ритуальные поцелуйчики приносили ей нестерпимую боль. Я тогда спросил её про слова. Как она умудряется разговаривать со мной, если настоящего у нас не было, будущее шло в лес строевым шагом, а прошлое без гормонов, без магии - не более, чем школьное сочинение о том, как я провёл лето?
- Если ты не будешь говорить со мной, - уверенно сказала она, так уверенно, будто готовила это оправдание с того самого момента, как запретила себе прикосновения, - мне кажется, ты исчезнешь из моей жизни. Окончательно и бесповоротно, как исчезают самые славные смыслы.
Тогда я понял, что перестал быть для неё куском мяса о двух ногах, двух руках и голове с весёлым и находчивым мозгом внутри. Тем, что вполне удовлетворяло её прихотливый аппетит, тем, что и составляло ту магию, которая ушла из нашего мира вместе с последними единорогами. А остался - смысл. Едва уловимое присутствие в её жизни, слепок, след, оттенок существования. Посмотришь в глаза бездомной потерявшейся собачонки - и уйдёшь, несколько раз обернувшись, - не идёт ли следом - но таки уйдёшь, и чем дальше, тем увереннее твой шаг. Матовые пуговички неразумного одинокого существа - такие пронзительные и искренние - в них такой славный смысл.
Мой смысл.
Ценный ровно одну минуту.
Сколько таких бесконечных собачонок встречались нам в подворотнях, смотрели нам вслед - обернётся ли? - какие из них в ответ трусили вслед до подьезда, до подножки автобуса в надежде на прикосновение.
Которые.
Ты.
Себе.
Запретила.
Я включил электронный секундомер. Время расбрасывать камни, как она сказала однажды.
- Выслушай меня, моя хорошая, - сказал я, - выслушай, потому что то, что я сейчас скажу, - последнее слово твоего славного смысла. В обозримом будущем мы не увидимся. Уверен, больно не будет. Это как будто в твоём доме выключили горячую воду. Вначале неудобно, туча звонков в ЖЕК с претензиями, а потом привыкаешь к манипуляциям с тазиком, а через год сама мысль о том, что где-то люди моются в душе, покажется тебе странным отглоском чуждого тебе комфорта.
Она попыталась прервать меня, на 27-м делении, отсчитанном секундомером. Возможно, она даже была готова прикоснуться ко мне. Непозволительная роскошь.
- Комфорт, гармония, спокойствие, - продолжал я, - уверен, ты очень скоро узнаешь цену этих простых слов. Любое из них будет дороже тех слов, которыми ты пытаешься удержать меня - не для использования, лишь для ненавязчивого бытия. Удержать? Не стоит и пытаться. Я знаю наше будущее. Всё следующее время - много-много лет - мы будем чем-то заниматься. По крайней мере так ты будешь отвечать на вопрос: "Что поделываю я?", а я - на вопрос - "Чем занимаешься ты?" "Не знаю. Чем-то. Давно не виделись". И в 60 лет, когда нас обоих почти наверняка перестанут интересовать чужие тела как источники магического притяжения без всякого смысла - просто потому, что что-то щёлкнуло, клацнуло, перемкнуло - в те самые шестдесят лет, а если повезёт, то и раньше, мы встретимся с тобой на пороге дома для сумасшедших престарелых. Меня отдадут туда мои бесжалостные тупые дети - в их будущей тупости сейчас я абсолютно уверен, потому что возможность иметь лучших детей я умело просирал все эти годы. Твои дети просто вырастут, а тебе просто захочется снова иметь в доме горячую воду.
Т
Товарищу Т. обьяснили, что дьявол принимает по нечётным дням каждую вторую неделю чётного месяца. Тут же и подсчитали: седьмое июня 1982 года - ближайший из приёмных дней. Дьявол устроился отцом-настоятелем в Покровском монастыре, где отпускал грехи, святил, крестил, молился за усопших и новонарожденных - словом, делал всё, чтобы слиться с постапокалиптической действительностью.
Товарища Т. провели по подземной червоточине в секретную келью в 25-ти метрах под землёй. Серые монахи в чёрной черноте пахли сыростью и страхом. Они сопроводили его до дверей, которые открылись сами собой, на свет, который резал глаза.
Навстречу ему поднялся мужчина средних лет, с ирокезом на голове, в чёрной мантии с красным отворотом. Рогов и хвоста у него не было. Адским пламенем он не дышал. “Что за чёрт?!” - подумал товарищ Т. Вдобавок ко всему мужчина ещё и улыбался. Совершенно нехарактерная личность.
Словно уловив его сомнения, мужчина заговорил. Причём заговорил полную ахинею.
- О! - взалкал он, стремя свою ладонь к плечу товарища Т., - Наконец-то ты явился! Мой наследник, мой царевич тьмы, обещанный миру на заре веков. Займи же моё место на троне огненном и правь, пока не угаснет последнее из солнц!
Ладонь нашла его плечо, и стенания сумасшедшего прекратились. В глаза товарищу Т. смотрела сама преисподняя.
- Бугагашенька, - сказал дьявол.
Опешимши фактически до обморока, Товарищ Т. как-то отыскал в келье табурет. А как отыскал, так и прирос к нему задом. Дьявол обошёл небольшой письменный стол, нашёл за ним ещё один табурет, сел и принялся напутствовать.
- Ты пока располагайся, - сказал для почину, - вспоминай, с чем пришёл, а я тебе вводную философию устрою. Кстати, в церковь часто ходишь?
- Бывает, - соврал товарищ Т. Он, как и все товарищи, в церковь не ходил.
- Как молишься, покажи, - потребовал дьявол, но не очень требовательно.
- Вот так и вот так.
- Ладно, проехали. Мне то что, - пожал плечами дьявол, - Вы ж всё равно не по адресу мольбы направляете. Я тебе по секрету скажу. Апокалипсис уже произошёл. Ещё в прошлом веке, во время русско-японской войны. На последних выборах Бог набрал 48,57% голосов и уступил Землю до скончания времён...другой силе. Людям мы пока об этом не говорим, чтобы они в панике не поубивали друг друга. Когда молишься, чего у Бога просишь?
- Как и все, - подумав, продолжил врать товарищ Т., - здоровья себе и близким, успехов во всех начинаниях.
- Ну и как исполняется? Хотя нет, постой, сам знаю. Не пришёл бы, коль Бог твои чаяния оправдал. Со мной и вправду всё немного по-другому. Ты только послушай. Возьмём ту же молитву. Вы молитесь Богу за себя, а я молюсь себе за себя. И воздаётся вам обратное от моих молитв. Логично предположить, что от человека в этой жизни ничего не зависит, раз в любой момент из кромешного хаоса может вылетить кусочек моей молитвы самому себе и встать поперёк жизни любому, любейшему из человеков. Нет следствий - нет причин. Нет грехов и воздаяний по ним. Нет благих дел и обетованных райских кущ. Вот, кстати, один из последних примеров. Очень характерный. Молился я как-то намедни. Очень сильно нервничал — и было отчего. У меня на руке символ был попсовый. Три шестёрки. Что-то вроде татуировки, да ничем вывести нельзя. В духовную семинарию я ещё кое-как прошмыгнул, поведал, что на зоне деньки коротал, облыжно обвинённый, да там кольщик и подшутил. В семинарии любят овец заблудших, стезю к Богу кое-как нашаривших. Другое дело паства - народ тёмный, в символы и знаки верующий. Увидели б они на деснице моей, просфору и вино простирающей, циферки “шесть-шесть-шесть” - да и погнали бы к хренам.
В общем, молюсь я, молюсь. Сам себя причастил — всё по правилам, не пригубил, а до дна. Не сходят цифры, на самом видном месте маячат. Делать нечего, день воскресный, нужно к пастве выходить. Кое-как полой ризы прикрыл. Первый в очереди — старикашка сухонький, подслеповатый. Этот не заметил: крови христовой сёрбнул, крест поцеловал, да и отбыл восвояси. Вот только я, как причащал его, вина из ложечки пролил. Чувствую, по руке потекло — тоненькой струйкой, риза-то шёлковая, не впитывает. И липкое такое — на внешней стороне кисти. Смотрю — нет моих шестёрок. Сгинули. А на их месте — тонкая струйка, пятнышко, будто слеза.
А потом явилось мне, что один паренёк за тридевять земель нечаянно плеснул себе на руку коньячным спиртом. Тёр-тёр пятно, пока не расползлось оно на половину тела. А родимые пятна, ты же понимаешь, это как ожог, воздух в поры не заходит, дышать нечем. Вот паренёк и окочурился. А за что ему такая судьба - хрен его знает. Пиши я романы, сказал бы: это ему за гордыню безмерную. Паренёк тот своё тело любил больше прочих, почитал его своим единственным кормильцем и по сути своей ничего в жизни не умел делать. Думаю, если бы не природное свойство родимых пятен размером в половину тела убивать своих владельцев, он бы и сам, не долго думая, кончил свою нелепую жизнь. Без кормильца, знаешь ли, тяжело на белом свете. Вывод — раз я не романист — всего один. Я молился — и то, что я посчитал избавлением, для него стало проклятием. Всё наоборот, шиворот-навыворот, улавливаешь? Налить тебе, парень?
- Да, пожалуй, да... - товарища Т. бил озноб. Состоявший из холода и липкого страха.
липкого как вино
Хлебнуть чего-нибудь горячего, а то и горячительного, казалось жизненной необходимостью.
Принесли дымящийся кагор со специями. Дьявол благожелательно похлопал его по плечу. Пары глотков хватило, чтобы по телу поползли блаженные волны.
- Подействовало? - осведомилась...другая сила, - Ну и отлично... теперь ты говори. Твоя очередь. Зачем пожаловал? Хотя нет, подожди. Дай сам угадаю. Несчастная любовь?
Господина Т. хватило только на кивок и позаикаться.
- Так вы...уже всё знаете, да? Обо мне и...
- Не так быстро, милок, - хихикнул дьявол, - я ведь пока только начинающее воплощение эээ...другой силы. Учимся помаленьку. Вот накоплю ваших историй — тогда и знать начну. А пока истории о любви мне рассказывать надо. Любовь, знаешь ли, пока немножко не наша парафия.
Ещё пару глотков — и...
И товарищ Т. рассказал всё. Всё, что знал, всё, что смог вспомнить. И об удачной аналогии с куском мяса, которая пришла ему в голову целиком, так, будто уже была где-то сформулирована до него. И о том, что охотно променял миллиард слов на сто тринадцать обьятий. И о том, чего боялся больше всего на свете.
- Мне кажется, что я...- самообладание в очередной раз изменила товарищу Т. - мне кажется, что я больше никогда не смогу быть...быть... с ней...
- В ней, - деликатно подсказал дьявол, подмигнув.
- Дда, - во взгляде страдальца вдруг промелькнуло облегчение. Дьяволу показалось, что именно в этот момент товарищ Т. наконец поверил в него. Надо же! И всего делов-то - констатировать очевидное.
Меж тем товарищ Т. попытался продолжить свой рассказ, но так и не смог выговорить слово “секс”. Продолжил ходить вокруг да около, то ударяясь в ностальгию, то конвульсируя от недостижимости будущего.
“Надо дать ему ещё пару минут, - решил дьявол, - пусть выговориться”
С точки зрения дьявола — а в вопросах любви он, надо сказать, был полным профаном — этот парень, несомненно, любил и был любим. Исправить последнее обстоятельство — это гадостное словечко “был” - дьяволу было (опять оно! - прим.ред.) - не под силу. Однако условия обмена показались ему неожиданно интересными. Более того — товарищ Т., кажется, и сам не слишком настаивал на том, чтобы к даме его сердца вернулась любовь.
- Суммируем всё вышесказанное, - дьявол вклинился в очередное воспоминание. Товарищ Т. почтительно умолк.
- Итак, ты предлагаешь мне...э...свою сущность - то, кем ты был и есть для неё, все её мысли о тебе, воспоминания о тебе, уважение к тебе, привязанности, коим несть числа, - все к тебе, к твоему голосу, манере одеваться и передвигаться, к твоим вредным и полезным привычкам, к тому, как ты по-смешному коверкаешь слова, к тем вещам, которые ты ей дарил и которые она без стеснения одевает для других, считая их вашими вещами; привязанности к тем местам, где вы впервые поцеловались, где ты защищал её от уличных хулиганов, где вы были по-настоящему счастливы и которые она теперь сознательно обходит стороной; ты предлагаешь мне свою свободу — от неё и ради неё, свободу, степень которой всегда определяла она, потому что теперь ты сам хочешь определять границы её свободы.
Уверовавший товарищ Т. слушал с открытым ртом. Сердце трепыхалось в пятках, отдавая в виски. Дьявол действительно знал слишком много.
- Взамен я должен вымолить тебе...э...её. Ни много, ни мало. Её - как тело, с неистощимым желанием отдаваться в этой вселенной лишь одному человеку — тебе - вопреки, а может и благодаря тому, что она будет весьма смутно представлять, кто ты такой. Фактически, ваше прошлое не будет иметь никакого значения. Сладостный сон, прерванный холодным пробуждением...лишь для того, чтобы заснуть снова. Я помолюсь о воздержании — и она снова будет хотеть тебя. Только тебя.
Тут дьявол снова позволил себе хихикнуть, после чего, картинно вращая глазами, шлёпнул в монологе жирную точку.
- Пока климакс не разлучит вас, парень, хе-хе.
Товарищ Т. изобразил вымученную улыбкогримасу. Переход от благоговения к более приземлённым материям давался ему нелегко. Дьявол тут же осведомился, имеются ли какие возражения по сути договора. Товарищ Т., естественно, был со всем согласен. Процедура подписи прошла бескровно. Дьявол предложил клиенту обычную шариковую ручку — тот поставил свои закорючки на двух страницах текста, в котором с вернувшимся на миг благоговением узнал слова, точь-в-точь произнесённые дьяволом пару минут назад. От “итак” до “хе-хе”. Уже в дверях товарища Т. застал скрипучий голос, внезапно ставший совершенно незнакомым.
-Да, забыл предупредить. Хаос, знаешь ли, в голове. Ты, возможно, даже посчитаешь, что я это сознательно сжульничал. Человеки, как назло, именно данную подробность считают самой важной, а я о ней постоянно забываю. Ну что тебе на это сказать?...Ты знал, с кем встречался.
Я обязательно помолюсь. Любви не обещаю. Чтобы дать тебе любовь, мне нужно будет просить о ненависти. А я неспособен ненавидеть ровно настолько же, насколько и любить. Поверь мне, много раз молился — всё без толку. О чём это мы? Ну да, помолюсь. Твоя нехитрая сущность в том или ином виде сольётся с моей.
Дьявол сделал гроссмейстерскую паузу и ухмыльнулся в третий, последний раз.
- А уж на кого падёт кусочек моей молитвы, вылетев из хаоса, - *** его знает.
Товарищ Т. вздрогнул — то ли от нехорошего предчувствия, то ли от древнего татаро-монгольского ругательства. Дьявол торжествовал.
- Вероятность того, что именно её вожделение достанется именно тебе, кстати, можно посчитать.
Он встал, одним движением забросив полу мантии за правое плечо. Вторым движением не без изящества подхватил со стола некую бумаженцию и зачитал внезапно обьявившееся там содержимое.
- На земле более семи миллиардов существ, именующих себя людьми. Через несколько дней всё станет ясно. Если не сыграет твой шанс — один из семи миллиардов, сыграет другой. Кому-то, знаешь ли, чертовски повезёт. А я съем твой смысл в её маленьких внимательных глазках.
И она забудет тебя. Навсегда.
ВОЗЬМИ!
Я уехал во Францию, в Лион, надолго, почти навсегда. Возможно, именно это и спасло меня от помешательства. В последние дни она будто с цепи сорвалась. Накручивала по 30 неотвеченных вызовов в день - звонила, будто в ЖЕК, не иначе.
"включите горячую - задолбало мыться в тазиках и поливать себя из кружки"
Я не брал трубку, перестал бывать в тех местах, где она могла бы меня встретить - даже чисто теоретически. В итоге просидел неделю до вылета в четырёх стенах, вынюхивая и запоминая запахи, которые на много лет вперёд станут для меня домом.
По сути я уже был одинок, и работа во Франции ничего не меняла. Уже там, в Лионе я стал получать от неё электронные письма, даже не письма - короткие мольбы - по несколько раз в день. Она просила, чтобы я любой ценой вышел на связь, поговорил с ней. Последнее её сообщение уже отдавало сумасшествием.
“Милый мой, самый нужный человек. Я не знаю, что со мной происходит. Вдобавок к твоему смыслу во мне рождается что-то другое. Что-то нежное, сильное... Я люблю тебя. Я снова люблю тебя. Люблю сильнее, чем когда-либо прежде. Дай о себе знать. Прошу тебя. Умоляю...”
Разве можно любить меня ещё сильнее, “сильнее, чем прежде”? Я вас умоляю... Это сообщение, как и все предыдущие, я отправил в мусорную корзину. После чего очистил её — нежным и сильным движением мышки.
Не сказал бы, что в Лионе всё шло своим чередом. За пять лет работы никто так и не поинтересовался у меня, чем она занимается. Видимо, люди пришли к выводу, что об этом лучше спрашивать её саму. Однажды в лионском муниципальном автобусе я встретил девушку. Точнее, это она меня встретила. Сидела напротив и неотрывно искрила глазами. Мы сошли на одной остановке, она придержала меня за локоть, и мы познакомились.
- Девочка, - сказал я, - мне сейчас очень плохо. Сколько это будет продолжаться, не знаю. Ты не боишься стать моим болеутоляющим?
Она внимательно посмотрела в мои воспалённые глаза своими — те уже не искрились, а источали какой-то ровный спокойный свет — и тихо сказала:
- Нет, не боюсь.
С тех пор мы вместе. Не сказал бы, что я испытываю от этого какие-то неудобства. Я тоже узнал цену спокойствию и комфорту. Меня всё устраивает. Пожалуй, кроме одного: я знаю, что мне уже 36.
И ещё. С недавних пор, по непонятной для меня причине, я веду с собой этот внутренний монолог. Вот он.
Если бы я только мог...если бы дьявол действительно существовал, я бы предложил ему...душу...нет, не душу, кому нужна эта пустышка по бросовой цене?...и попросил бы взамен совсем не вечность. Я предложил бы ему честную сделку. Я бы отдал ему свой смысл - славный смысл - смысл в глазах бездомной собаки. А попросил бы - клянусь бизоньим молоком, эта идея точно ему бы понравилась - я попросил бы у него своё тело. То, что по-простому источало ту химию, которая когда-то держала нас вместе, которая сбивала её чудо-рецепторы с толку, и она по-простому желала далеко не самого идеального мужчину на свете, далеко не идеального даже для себя. Тогда, много лет назад, как мы расстались, но продолжили разговаривать, я стал для неё вселенной, лишенной обитаемых планет, Леонардо ди Каприо без полового члена, открытыми настежь дверьми в доме, куда не хочется входить, а хочется выйти. Без химии, без тела я угас в считанные дни, оставив лишь облачко смыслов, которые не имели смысла. А что сейчас? Сейчас, существуй этот грёбаный дьявол, мне не понадобилась бы её память, её слова - только её желание, её похоть, которая и вернула бы всё остальное... Она бы хотела меня, не понимая, зачем. Не понимая, к чему всё остальное, если есть главное.
Лучше бессмысленно быть, чем бессмысленно не быть.
А уж любить — это кому как повезёт.
Мне — повезло.