Без любви

                Хто з любов ;ю не знаеться – горя нэ знае…
                Из украинской песни


Глава первая. Измена

Даша.

Впервые самостоятельно прочитав книгу, Даша уже не могла оторваться от этого увлекательного занятия.

Сначала она не отдавала себе отчёт, что же именно так манит её? И лишь со временем открыла в чтении особую интимность: общение с книгой происходило наедине, только ей книга поверяла свои многочисленные и захватывающие тайны.
Чем больше Даша читала, тем разительнее оказывалось несоответствие между яркой калейдоскопичностью жизни под разноцветными книжными переплётами и окружающей серой обыденностью. Любящие немолодые родители с их попечительной заботой, неизбежная дисциплина школы и вуза, бытовые обязанности, которые возрастали по мере её взросления, – всё внешнее и вынужденно необходимое длилось лишь в промежутках между общением с книгой. Стоило пробежаться глазами по несметным рядам букв на белых, серых, жёлтых или коричневатых страницах, как перед её внутренним взором открывался совсем иной мир.

Краски в нём были чище, прописаны чётче, предметы выразительнее, слова весомее, поступки запоминались. Люди представали в старинных одеждах, которые сидели на них естественно, а не как на актёрах в исторических фильмах.

Они как ни в чём не бывало пользовались вещами, которые в Дашиной современности стали музейными предметами и ценились как антиквариат – и подумайте! – никому и в голову не могло прийти, что при этом может нарушиться их сохранность.

Говорили там, применяя диковинные для ХХ века слова и выражения. Занимали свой досуг невероятными делами: писали письма, вели дневники.

И что ещё более невероятно: искренне верили, боролись, а иногда даже умирали за идеалы, преклонялись перед красотой и сами были нестерпимо красивы.

Там жили личности. Злодеи и рыцари, королевы и куртизанки, пираты и сыщики привлекали внутренней цельностью и выразительностью поступков. Даша кусала губы от восхищения. Злодеи совершали злодеяния, герои – подвиги. Слабые уступали дорогу сильным, сильные опекали слабых. Мужчины были мужественны, женщины – неотразимы.

Даше всё чаще хотелось жить среди персонажей любимых книг.

К концу десятого класса она окончательно эмигрировала в свой внутренний мир. Внешне Даша осталась прежней – всегда опрятной, вежливой, предупредительной, ласковой с родителями, внимательной к подругам, разговорчивой и даже смешливой. По-прежнему она не привлекала внимание молодых людей, хотя взгляд каждого из них легко мог найти в её фигуре множество приятных очертаний.

Ничего не зная о способах энергетической защиты, Даша сумела окружить себя непроницаемым коконом. Она стала закрытой, как книга. Чтобы заглянуть в её душу, требовалось хотя бы отщелкнуть застёжки и открыть титульный лист…

Отсутствие мужского интереса к себе Дашу даже радовало. И если бы мама нет-нет да не затевала разговор о замужестве, то ничто не могло выбить Дашу из блаженного состояния душевного равновесия. Образ мужчины, сформированный книгами, казался ей почти физически ощутимым. Немудрено, что потенциальные кавалеры ничего не могли понять. Даша была словно в каком-то незримом коконе, как будто закрыта на кодовый замок. И открыть его можно лишь тем необыкновенным прикосновением, которое она ждала, тем проникающим взглядом, тем самым заветным словом… Кавалеры тут же переключали своё внимание на особ попроще.

Но Дима так искренне, так откровенно, у всех на глазах «сошёл с ума»! Едва увидев Дашу, он влюбился. Для любого другого этого было бы ничтожно малым. Но он привлек на свою сторону её многочисленных сотрудников и сотрудниц, так открыто и красиво ухаживал, что Дашино сердце впервые дрогнуло. Пусть он был не тем, кто являлся ей в девичьих грёзах, но он оказался единственным, кто посмел, кто решился. Может быть, это и правда, ОН?..

Когда Дима первый раз поцеловал Дашу, с её губ разочарованно сорвалось: - И это то, о чём так много пишут в книгах?.. К несчастью, Дима не понял глубинного смысла этого бесхитростного восклицания. Страсть, восторг возможного обладания, радость достижения недостижимого кружили голову и лишали его тонкости, превращали интеллигентного человека в гусара, порой неделикатного и даже грубого.

Даша отреагировала единственным возможным для неё способом: потянулась к нему, полностью раскрылась… Даша поверила в иллюзию, но обратного пути уже не было: она успела сказать «да» и выйти за Диму замуж.

И тут же горько разочаровалась в реальных отношениях между мужчиной и женщиной. Что было делать? Даша не нашла ничего лучшего, как снова замкнуться. Причём теперь она изо всех сил старалась сделать так, чтобы единственный человек, который прикоснулся к её тайне и вплотную подошёл к разгадке, так ничего и не понял…


Гости

Даша балетной походкой торопливо прошла к постели, подобрала полы длинной ночнушки и юркнула под одеяло, тут же натянув его до подбородка. Согревшись, расслабилась и облегчённо вздохнула. С удовольствием поправила волосы и снова вздохнула, на этот раз почти умиротворённо. Для неё наступал самый благостный момент – приставать к ней больше никто не будет, можно спокойно спать.

Дима потянулся, чтобы поцеловать жену и пожелать спокойной ночи. Едва коснувшись губами её кожи, ощутил, что его дыхание вновь учащается. Шесть лет живут вместе, и до сих пор она возбуждает его одним своим присутствием.

Даша подставила щёку. Но лёгким поцелуем Дима не ограничился. Стал целовать шею, рука снова полезла под одеяло…

- О, господи… О, боже мой… Ну сколько можно? Нет, вы посмотрите на него! Да спи уже! Вот озабоченный на мою голову… Ты отстанешь в конце концов?! Сексуальный маньяк! Тебе лечиться нужно…

Отбиваясь, Даша выпустила традиционный словесный набор, подобранный ею для такого случая, повернулась к Диме спиной и тщательно подоткнула сзади одеяло.

- Спим. Угу?

- И тебе спокойной ночи, страстная моя!

Дима привычно откинулся на подушку и стал смотреть на ветки деревьев, безучастно раскачивавшиеся за окном.

Она засыпала, а Дима ещё долго таращился в темноту. Когда жена начинала что-то неразборчиво бормотать во сне, тихо поднимался и шёл в соседнюю комнату. Плотно прикрывал за собой одни двери, другие. Включал телевизор. В мельтешении ярких картинок, беззвучном переключении с канала на канал Дима находил успокоение. Накатывала дрёма, и он начинал было засыпать здесь же, на диване, без простыни и подушки, но вдруг вздрагивал от непонятного беспокойства.

По коридору, осуждающе покашливая, шествовала тёща. Жечь по ночам телевизор – впустую тратить электроэнергию… Следовало выключить. Уснёшь не выключив – вскоре проснёшься от мерцающего света, да и завтра тёща проходу не даст. Чтобы щёлкнуть выключателем, нужно спустить ноги на пол. Пульты в то время ещё не придумали. Только бы не упустить сон… Дима делал несколько шагов по комнате и снова укладывался на диван, который теперь почему-то принимался скрипеть громко и с нескрываемым неудовольствием…

Дмитрию вовсе не нужны другие женщины – вполне хватало Даши. Однако как раз полноценного общения и не получалось. Дмитрию казалось, что она демонстративно держит дистанцию. Не хочет ни открыться, ни разрешить чувствам вырваться наружу. Ему следовало бы расслабиться, отпустить от себя острые желания, отвернуться от них, посмеяться над собой… Вместо этого Дима в малейшем разногласии усматривал вселенскую катастрофу.

Хотя на самом деле эти так называемые разногласия вовсе не казались Диме малейшими. Его сексуальный опыт и умения разбивались о Дашину вежливую и деликатную непреклонность. С ней он чувствовал себя полным простофилей и всерьёз начинал сомневаться в состоянии своего здоровья. Может быть, и правда – он «сексуальный маньяк, жертва собственных необузданных желаний, ему следует обратиться за помощью к узким специалистам, по нему плачет психушка?» Чувства к Даше казались Диме такими естественными, её упреки настолько несправедливыми, что всё его естество бунтовало против постороннего вмешательства.

Так они и жили: он проявлял к ней повышенный интерес («лез», как она выражалась), разговаривал, пытался убедить в своей правоте. Когда разговоры не помогали – а они не помогали никогда – будил среди ночи и буквально тащил смотреть порнушку по кабельному телевидению. К Диминому удивлению, Даша смотрела так же прилежно, как когда-то училась в школе или читала обязательную литературу. Увиденное действовало некоторое время. Даша так же прилежно, но по значительно сокращенной программе, соглашалась повторить пройденное … но у Димки снова не хватало выдержки, и всё продолжалось, как и прежде.
 
То, что между ними происходило, Даше не нравилось. Она отбивалась от мужа как могла. Почему? Объясни! В ответ Даша нервно подёргивала плечами и пренебрежительно фыркала…

Когда обида остывала, Дима вновь и вновь задумывался: что сблизило его с Дашей, позволило достучаться до неё? Он был значительно, профессионально начитаннее Даши и сразу же стал разговаривать с ней на её языке. К тому же основы, на которых Дима и Даша строили свои отношения с жизнью, тоже оказались удивительно похожими. Но досадное несовпадение в постельных делах перекрывало каналы духовного общения. Им постепенно расхотелось откровенничать, вести задушевные беседы. Ему – потому что после них он весь тянулся к жене, хотел приласкать, слиться воедино. Ей – потому что она наизусть знала все последствия. Только откройся – чуть-чуть, самую малость, так он тут же увидит зелёный свет для своих «маниакальных» посягновений…
В этих тихих семейных радостях вызрело устойчивое раздражение – на Дашу, на себя ли? Оно устоялась в Димкиной душе так давно и так прочно, что он старательно избегал выходов «в свет» вместе с женой. Зачем ломать комедию и делать хорошую мину при плохой игре? Ему казалось, что любой человек, едва взглянув на них, тотчас увидит, что у этих ребят не всё в порядке. Так, рядом, день за днём, в тупом однообразии подковёрной борьбы, в общих хлопотах и будничных заботах глядишь – стерпится-слюбится, и перекантуешься до полного стирания всех желаний, а вместе с ними и всех обид…

Но Даше дома не сиделось. Она норовила как можно интенсивнее компенсировать своё многолетнее домашнее заточение под маминой юбкой. Теперь она замужняя женщина, а не одинокая девушка, над которой мама тряслась, как над огуречной рассадой перед неожиданно обещанными заморозками. Пусть теперь все, кто считал её серой мышкой, увидят, что она не хуже других. У неё есть семья: муж, ребёнок, мама рядом. Она вполне благополучна. А счастье… что ж, счастье – вещь субъективная. И разве дело только в постельных делах?..

Как-то Даша встретила бывшую однокурсницу, и та, вдруг разулыбавшись (действительно, с чего бы это – сто лет не замечала, а тут такая благосклонность?!), стала расспрашивать о житье-бытье, всплескивать руками, – давно не виделись, столько новостей! – и, наконец, пригласила на свой день рождения. Да не одну, а с супругом.

Зная характер мужа, Даша весь вечер была к нему на редкость внимательна. Заподозрив, что это неспроста, Дима вспылил. Он истолковал согласие жены принять приглашение как очередную блажь и стал упорно отказываться идти в гости, один за другим подбирая неотразимые аргументы против. Ему почти удалось добиться своего, как вдруг мысль хоть о некотором разнообразии, которое может внести культпоход в опостылевшие будни, показалась спасительной. Он согласился так же стремительно, как отказывался, опасаясь теперь, не передумала ли Даша. Но Даша и не собиралась передумывать.

Добирались городским транспортом, с пересадками и длинными перегонами. Ехали сначала молча, подчёркнуто отчуждённо глядя в разные стороны. Потом одновременно представили реакцию любопытных гостей и к дому бывшей Дашиной однокурсницы подошли – Дима, оттаивая от собственных скупых вопросов, Даша от коротких ответов – уже под ручку, в предвкушении новых впечатлений.

Приглашённых шесть человек – три семейные пары. Из приличия все немного потолпились около красиво сервированного стола, перезнакомились, обменялись телефонами. Затем, пропуская друг друга, отодвигая стулья дамам, расселись. По одну сторону стола хозяйка – миловидная шатенка в золотистом платье «под леопарда», с высокими разрезами вдоль бёдер. Дима обратил внимание на её густые волнистые волосы, собранные на затылке в продуманно-небрежный узел и скреплённые изысканной заколкой. Миловидное лицо женщины портил ощутимый холодок в глазах и лаконичность приветливой улыбки, гасшей быстро, едва вспыхнув, словно устыдившись внезапности тут же возникавших на щеках ямочек.

Хозяйка с удовольствием носила экзотическое имя Эльвира.

По другую сторону стола расположился её муж Леонид – высокий худощавый, но плечистый мужик с чёрной шевелюрой, по виду, неделю не чёсанной. Он говорил не умолкая, затевал разговор с каждой из пар и со всеми одновременно, перебивал на полуслове, зычно смеясь, гы-гыкая и радостно фыркая от собственных шуток. После первых двух рюмок Леонид, видимо, совсем забыл о поводе, приведшем гостей в дом. Его рубаха как бы сама собой расстегнулась до пупа, обнажив волосатую грудь и растущий живот. Он развалился на стуле, нагло рассматривая пришедших и время от времени отпуская в их адрес скабрезные шутки со злой гнусноватой подковыркой.
Дима завёлся почти сразу. Мужик вёл себя словно капризная и самонадеянная баба, полагающая, что мир создан для придания фона её существованию. «Да я в школе таких из рогатки расстреливал! – пронеслось в его голове. – Орясина стоеросовая!» Эльвира молча и со стороны незаметно наблюдала за самовыражением мужа.

Почувствовав, что наступает момент, за которым может последовать скандал, она легко встала и подошла к пианино. Гости прекратили разговоры и приготовились слушать.

Боковым зрением Дима увидел, как над клавиатурой вспорхнули тонкие и удивительно пластичные руки. Тихая, светлая и немного грустная мелодия резко контрастировала с повисшим в воздухе напряжением. Однако музыка лишь ненадолго отвлекла внимание Леонида. Вскоре он громко, чтобы слышали именно его, говорил, как жена хорошо играет. И вообще, у такого хорошего мужа другой жены быть просто не может. Предлагал налить по рюмочке – и наливал: «Понравилось?» Принимался расхваливать тёщин рецепт настойки и саму уникальную тёщу: «А, вот и она! К нам, к нам! А вот и мой сынище – самый замечательный сынище в мире! Поздоровайся с гостями!.. Элёныш, да ты играй, играй…»

Когда через неделю Эльвира позвонила Диме на работу, он нисколько не удивился. Сама и назначила встречу. Последнее время Дима подрабатывал сторожем в заводоуправлении. Эльвира подробно расспросила, когда можно прийти, чтобы никто не обнаружил её присутствия. Встреча прошла на редкость сухо, как будто двое людей встретились для решения общей проблемы. Диме их непродолжительный разговор напомнил сценку из телефильма «Обыкновенное чудо»: «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен. Зачем зря время терять?..»

Оказывается, однажды Эльвира увидела Диму с Дашей в театре. В то время её «внутренний локатор» одного за другим перебирал и отсеивал всех знакомых мужчин, а также незнакомцев, попадавших в поле зрения. Не каждый мог стать человеком, способным исполнить отведенную ему роль… Увидев расцветшую Дашу рядом с шикарным мужчиной, имевшим к тому же интеллектуальный вид, Эльвира сразу поняла, с кем именно изменит мужу.

***
Несколько лет назад Леонид создал собственное сыскное агентство и теперь весь был в новой работе, которая захватывала его всё больше и больше. Мнительность, всегда присущая ему, стремительно развивалась в острую подозрительность. Она же в сочетании со страстной увлечённостью новыми идеями превращалась в параноидальную манию преследования. Эльвиру измучили странные ночные звонки, по несколько раз за ночь уводившие мужа на прокуренную кухню, таинственные расследования, о которых она ничего не знала. «Чем меньше знаешь, тем дальше от инфаркта. О тебе же беспокоюсь, дорогая. Гы-гы», – то и дело звучало в ответ на робкие попытки узнать хоть что-нибудь.

Никак не могли стать привычными его бесконечные командировки, после которых в карманах пиджака обнаруживались то два билета в СВ, то шпилька для волос, то фантики, смахивающие на упаковки от презервативов, а на рубахах и нижнем белье – разительно откровенный запах чужого парфюма.

Ей не раз приходило в голову, что Леонид, человек, помешанный на конспирации, не мог просто так оставлять явные свидетельства своего двуличия. Чем объяснить столь показную беспечность? Бравирование безграничным доверием жене перед другими можно понять, но зачем так назойливо демонстрировать ей, что исключается даже намёк на возможность сомнения в его правдивости? Чего он добивался? Хотел спровоцировать эмоциональный взрыв, заведомо просчитав и подготовив доказательства своей невиновности? Выпустить пар, так сказать… В последнем случае, один раз отыграв ситуацию в свою пользу, он некоторое время мог бы не задумываться о прочности тылов. Надо же до такой степени цинизма быть уверенным в собственной безнаказанности!

Эльвиру беспокоила и странная тяга мужа к оружию. Сначала она с удивлением обнаруживала в разных местах квартиры тайники со всевозможными ножами – как с откидными лезвиями, так и тяжёлые тесаки. У неё хватило мудрости ничего не сказать о своих находках, не задать вопросов. Затем удивление сменилось настороженностью, смешанной со страхом и состраданием. Может быть, Лёнечке надо показаться психиатру?.. Мама уже не в том возрасте, чтобы подвергать её всяким неожиданностям, да и за сына боязно – мало ли что папаше придёт в голову. Где-то глубоко в душе начинал выстужающую работу страх и за саму себя, но Эля, чтобы не признаваться в его существовании, гнала прочь предчувствия, страхи и сомнения. И всё же. Если Лёня вдруг оставался дома один, то, неслышно войдя в квартиру и тихо дойдя до спальни, можно было застать, как он выщёлкивает лезвия или пристально рассматривает сталь массивных клинков…

Рос масштаб дел, которыми занималось агентство, и вместе с ним у Леонида стал расти интерес уже не только к холодному, а и огнестрельному оружию, к всевозможным средствам слежения, прослушки, к политическим и криминальным новостям, их анализу и сопоставлению. Он завёл многочисленные альбомы, где аккуратно и в необходимой последовательности размещал вырезки из отечественных и зарубежных изданий.

С этих пор, ложась с ним в постель, Эльвира уже не могла сказать с уверенностью, занимается он любовью с ней или с вражеским агентом. Любит ли он или отрабатывает сексуальную технику, необходимую в шпионской деятельности. В качестве игры такое поведение иногда даже захватывало. Но всё чаще хотелось не механики, не работы на результат, а простых прикосновений всем телом, тонкости, нежности…
С первых дней знакомства с Леонидом ей льстило, что при окружающих она всегда была для него королевой, чей авторитет непререкаем. Он демонстративно красиво и эффектно ухаживал. С одной стороны – цветы, вовремя сказанный громогласный тост за здравицу супруги, обязательно при всех преподносимые дорогие подарки. С другой – неукоснительный запрет всем сотрудникам агентства на малейшую «расслабуху» в её присутствии. Никто не имел права использовать ненормативную лексику, рассказывать похабные анекдоты или истории, из которых можно извлечь информацию о взаимоотношениях внутри агентства, о роде и способах его занятий. Люди, нарушившие требование хозяина, немедленно изгонялись, часто с позором, невзирая ни на профессионализм человека, ни на стаж…

Подруги, знакомые, даже недоброжелательницы завидовали и тайно вздыхали: пожалуй, они бы тоже не смогли устоять… Да и выглядели Леонид с Эльвирой рядом – просто загляденье. Он – высокий, плечистый. Она – маленькая, изящная. С годами ослеплённость помпезностью их романа гасла, и Эльвира начала задумываться. Первый этап отношений, с его юношескими восторгами, взаимным узнаванием и необходимостью удваивать усилия для преодоления житейских препятствий, оставался позади, исчезал из ощущений медленно, но неизбежно, как исчезает из поля зрения перрон с дорогими людьми.

С каждым днём он всё более и более превращался в воспоминания, запечатлеваясь в памяти, как статичная картинка, которую можно спокойно рассматривать, сравнивать с другими, анализировать. Эльвира приходила к неутешительному выводу, что их супружеские отношения в их нынешнем виде никак её не устраивают.
 
Вороша воспоминания, она пыталась найти случаи, когда удавалось повлиять на мужа, и с горечью обнаруживала, что в последние годы таких случаев практически не было… Требовались радикальные меры, и в их ряду измена явилась сперва наиболее вероятной, а вскоре и единственной. Стремление наставить ему рога стало таким нестерпимым, что Эльвира уже не могла и не хотела разбираться, какие мотивы главным образом определяли это желание.
 
Хотела ли она отомстить мужу за весьма вероятный роман на стороне? (Один роман или множество – не важно, важен сам факт! Он ею пренебрегал!? Ею, признанной королевой!) И с кем он крутил романчики? Эльвиру оскорблял и возмущал выбор, сделанный Леонидом, – его мармазетки (она находила для характеристики девиц из его окружения ещё и не такие словечки) и мизинца её не стоили! Да пусть даже и не романчики – пусть он просто трахал их, сменяя одну другой, – для неё была глубоко оскорбительна даже тень сомнения. - Представить член своего мужа во рту какой-нибудь прошмандовки – не слабое испытание для порядочной женщины, – говаривала она в минуты глубокой задумчивости…

Так или иначе, но в результате запланированной и тщательно продуманной акции Эльвира должна была развернуть Леонида к себе, оторвать и от работы, и от готовых на всё выдрессированных подстилок, встряхнуть так, чтобы муж, наконец, очнулся и потом на всю жизнь остался благодарен, что сделала это вовремя. Вопрос о том, как, тайно изменив мужу, сможет развернуть его к себе, ещё не возникал в пределах её размышлений. Хотя, вероятно, в глубине души уже зрела догадка о том, что интрига может оказаться куда более сложной…

***
Димино раздражение Дашиной инфантильностью совпало с намерением Эльвиры разрушить стереотип ручной домашней кошечки, который Леонид десять лет формировал в её сознании. Поведение Леонида на дне рождения собственной жены, рождённая им агрессия, не нашедшая выхода, заглушили для Дмитрия естественный вопрос: - Хочет ли он изменить Даше именно с Эльвирой? Самонадеянности у этой парочки было не занимать, и последствия подобной связи могли оказаться непредсказуемыми…
Впрочем, недовольство семейной жизнью достигло у Димы такого градуса, что ему стало абсолютно всё равно с кем, как и когда. Искать абстрактные приключения не хотелось, но реальная перспектива наставить рога самонадеянному хаму придавала интриге неожиданно яркую и привлекательную окраску.

Снег

Они падали медленно, торжественно, сплошной стеной. Величавость их падения могла бы стать предметом восхищения. Но некогда любоваться снежинками, какими бы огромными и красивыми не были. Нужно передвигаться, спешить.

В бесшумном движении густого снега, не спеша шедшего на мягких лапах сквозь улицы, бульвары и дворы, угадывалась полезная преднамеренность. Он упрямо сглаживал все и всяческие следы. Человек, сделавший несколько шагов, исчезал. Невидимыми становились его шапка, шуба, сумка, висящая на плече. И ни один, даже самый дотошный сыщик не смог бы различить, в каком именно месте только что прошлись рифлёные подошвы сапог. Такого тяжеловесного и привлекательного увальня можно смело брать в команду. Не подведёт… Леонид мог бы заметить, что желательно только опередить конкурента и не позволить перехватить дельного работягу.

Странно, как удаётся поезду раздвигать, пронизывать, разрезать плотные снеговые заносы? Мощь локомотива влекла состав вперёд, сквозь все преграды. Уверенная сила пронизывала и вагоны, передавалась людям. Колёса час за часом, день и ночь мягко и ритмично пересчитывали сотни тысяч стыков на рельсах, успокаивая пассажиров, позволяя им сосредоточиться на своём.

***
Они сидели друг против друга, и говорили как бы ни о чём, и в то же время вели неслышный диалог, итог которого должен был определить их судьбу. Каждый всматривался в лицо собеседника, пытаясь уловить в мимике, движениях рук, в молчании, во взгляде неуловимое, найти ответы на тайные и потому волнующие вопросы.

Постучал проводник. Предложил чаю. Дима заказал два стакана и, едва дверь в купе закрылась, потянул к себе сумку. Взвизгнула молния, и этот звук эхом отозвался напротив. Он поднял глаза и увидел, что Эльвира тоже держит в руках сумку. С возрастающей иронией, поглядывая друг на друга с отступающим всё дальше волнением, они стали совершать симметричные действия.

Он выставил на стол коньяк, плитку шоколада и лимон. Она достала одну за другой две рюмки и набор десертных приборов – пару маленьких серебряных ложек и нож. Мысль о том, что каждый из них тщательно продумывал сборы, грела и приводила в восторг.
 
Когда стол был накрыт, Дима потянулся к бутылке. Эльвира, взглянув на «визави», достала из сумки тонкую красную салфетку и быстрыми движениями закрепила на ночнике…

Под убывающий коньяк разговор становился всё глубже и замедлял свой бег, учащая дыхание и напоминая о приближении финишной черты. Неотвратимо приближалось время совершить то, ради чего они здесь встретились.

…Когда это произошло, она заснула, в элегантном беспорядке разметав каштановые завитки волос по подушке. Дима в изнеможении опустился на свою полку.

Металлические рюмки тускло поблескивают в красноватом свечении. Всё это время они синхронно сдвигаются к краю стола. Вот подобрались к бутылке и ритмично позвякивают о стекло. Разбудят!

Он сел и расставил подружек в недостижимые друг для друга места. Эльвира лежала на животе, обняв руками подушку. Её тело мягко укутывал полумрак, изредка разрываемый резким светом проносящихся мимо фонарей. Этот свет врывался в окно, жадно обшаривал Эльвиру и, почти физически ощутимо мазнув Дмитрия по лицу, исчезал.

- Казалось бы, какой-то миг, обычная близость между мужчиной и женщиной, – думал Дмитрий, – а жизнь уже никогда не будет прежней. Хотя он, конечно же, лукавил и прекрасно понимал это. Миг включал в себя не только происшедшее между ними, а чувства, которые привели их сюда, длительные и расчётливые поиски партнеров, сам процесс подготовки к поездке…

Следовало признать: да, в сознании произошли необратимые перемены. Именно поэтому жизнь больше не будет такой, как прежде. Трудно поверить, что позади остаётся повседневное будничное раздражение и мелкая суета. Впереди? Всё, что отныне находилось в будущем, манило, казалось привлекательным, захватывающим, необычным.
Дима взглянул на спящую Эльвиру. Вот женщина, которая впервые за всю его жизнь дала понять, что он никакой не сексуальный маньяк, а очень даже ничего себе мужчина. Вполне востребованный, между прочим.

Скоро рассвет. Почти всю ночь они проговорили. Каждый рассказывал о себе. Каждому хотелось выговориться, у каждого накопилось множество сожалений, несбывшихся мечтаний, неоправданных ожиданий. Каждый понимал другого, а там, где не понимал, думал, что всё-таки понимает, – просто не было другого выхода.
 
Понимание отчасти оправдывало в собственных глазах их поступок. Те, кто остались во вчерашнем дне, не умели их ценить. В других, конечно же, есть неоспоримые достоинства, и они очевидны. Но мы всё равно лучше… Ни Дмитрий, ни Эльвира не задумывались, что и у сыщика Леонида, и у мечтательницы Даши могли оказаться и свои мнения на их счёт.

Сладкая эйфория кружила голову, заставляла рот расплываться в улыбке. Весь мир – где-то там, в невообразимой заснеженной дали. Он иллюзия, мираж, его просто нет. Быть может, он пригрезился обоим? Вот – истинная реальность, настоящий мир! Он освещён тусклым красным фонариком, в нём есть только он и она.

Дмитрий потянулся так, что захрустели суставы, опустился на колени перед полкой, на которой спала Эльвира, и нежно стал целовать её спину.

Любовник

Глаза слезятся от холодного ветра. Свободной рукой Дмитрий то и дело достаёт платок и промокает слёзы. Иначе они легко могут заледенеть. В другой руке у него букет ослепительно белых хризантем, его любимые цветы. Букет упакован в целлофан и завёрнут в газету, корешки тщательно закрыты. Но, несмотря на меры предосторожности, он прижимает букет к себе, чтобы ветер не растрепал бумагу и своим дыханием не погубил теплолюбивых красавиц.

Букет предназначен Эльвире.

Вчера они весь день провели вместе. Тело Дмитрия до сих пор горит от ласк. Душа поёт. Его любят! Вчера он вновь услышал от неё слова признаний, снова понял, что ей хорошо с ним, и неоднократно в этом убедился.

В миг, когда он пребывал на вершине блаженства, Эльвира вдруг заплакала, отвернувшись к стене. Дмитрий всполошился: - Что случилось? Она отнекивалась, отворачивалась. Потом повернулась всем телом, уткнулась лицом ему в плечо. - Глупый! Что могло случиться!?.. Когда-нибудь женщины плакали от счастья в твоих объятиях?..

Теперь Дмитрий спешит к ней домой. Леониду не до семьи. Он увлечённо преследует преступников, собирает заказанное кем-то досье или занимается излюбленной аналитической работой. Сын в школе. Мама ушла по делам. Дмитрий тоже пока свободен. У него обеденный перерыв. Он мчится, чтобы увидеть возлюбленную, вручить ей букет, обнять. Посидеть пару минут рядом…

Диму удивила холодность приёма. Открыв дверь, она не повисла у него на шее, не поцеловала. Сдержанно посторонившись, пропустила в квартиру, закрыла дверь. Отойдя в конец длинного коридора, подождала, когда он разденется. Пригласила в комнату. Нет, не в гостиную, где стоят кресла и стулья, а в супружескую спальню, где почти всё пространство занимает угловой диван. Лёнчик, по словам Эльвиры, называл этот диван «сексодромом». Приняла цветы, с которых он предварительно снял упаковку. Подставила для поцелуя щёку.

- Скажешь мужу, что купила их сама.

- Я разберусь, что сказать мужу.

Эльвира лежала на боку, подложив руку под голову, и томно смотрела на гостя. Маленькая женщина, она почти терялась на разложенном диване. Дмитрий смотрел и не верил своим глазам. Как может измениться человек всего за сутки! Вместо обычной «боевой раскраски» на лице что-то невыразительное. Даже всегда блестящие каштановые локоны как будто потускнели. И это длинное платье – серое, невзрачненькое… В то же время ему казалось, если прислушаться – услышишь довольное урчание…

- Что произошло со вчерашнего дня?

- Произошло? Ничего… а что должно было произойти?..

- Ты какая-то другая…

- Все мы меняемся…

- Не надо говорить банальности. Можно просто рассказать, что произошло?

- Какой ты настырный… Тебе обязательно всё знать… Ладно, разве от тебя скроешь что-нибудь… Всё равно вытащишь...

- Ну и?

- Знаешь… у меня вчера вечером зубик разболелся…

Она произносила слова, словно сквозь сон, с томительными паузами и с большой неохотой. Взгляд её тёмно-зелёных глаз будто ощупывал Димино лицо. Он не знал, как реагировать. Выразить сочувствие? Неуместно вроде бы: зуб болел вчера. Что-то здесь не так. Должно быть продолжение. И оно последовало.

- Лёнчик был ко мне так внимателен. Приносил воду, таблетки, поправлял подушку, укрывал – меня знобило! занимался с Дениской… даже посуду сам вымыл.

- И что?

- Я же говорю – у меня болел зуб… сильно болел, понимаешь … я уже почти уснула… в общем… не было сил сопротивляться…

- А! Вот в чём дело… Да тебе просто не хотелось сопротивляться – скажи уж начистоту! Значит, ты ему отдалась! То-то я смотрю – какая-то ты другая… Ты специально выбрала день?… Ведь я же просил тебя!.. И ты, между прочим, мне обещала! Я всё понимаю – ты замужем, у тебя супружеский долг. Но неужели это невыполнимо – всего лишь не спать с ним в день, когда мы бываем вместе! Можно же всегда отговориться… ведь и трёх часов не прошло, как мы с тобой расстались… Как ты могла!?.. Тебе же хорошо было со мной? Или мало показалось? Может, захотелось сравнить? Сравнила? И как?

- Ну… с тобой лучше, но… ты всё равно не поймёшь…

Эльвира томно потянулась, став ещё больше похожей на сытую кошку, и плавно опустилась на спину, продолжая смотреть на него из-под полуприкрытых век.

- Иди ко мне…

- Сейчас.

Дмитрий заговорщицки приложил палец к губам, встал и медленно вышел из комнаты.
Изо всех сил стараясь не спешить, ничего не задеть, но и не сделать ни одного лишнего движения, оделся. Боковым зрением увидел: она вышла и наблюдает за его действиями. Не глядя на неё, открыл дверь и, дав волю чувствам, стремглав бросился вниз по лестнице, опасаясь, что его окликнут у лифта.

Ресницы звенят от замёрзших слёз. Ветер жжёт щёки. Но Дмитрию хочется ещё большей боли. Пусть всё выйдет наружу. Впереди половина рабочего дня. Никто ничего не должен заметить. Вечером идти домой… Мысль о доме резко затормозила лихорадочное возбуждение и заставила сбавить шаг. Он зашёл в ближайший магазин и привёл в порядок лицо. Дома ждут жена и дочь… Уж его девочка точно ни в чём не виновата. Сегодня весь вечер он проведёт с ней. И от равнодушия жены, и от дневных потрясений как щитом прикроется отцовской любовью, обильно сдобренной чувством вины. Надо зализать раны. Выиграть время, чтобы успокоиться, прийти в себя.
Только теперь он различил на ветках деревьев красивые искрящиеся узоры. Услышал хруст свежего снега под ногами. Господи! Оказывается, можно радоваться таким простым и доступным вещам!

Дмитрий снял варежки и до самой работы шёл, держа их в руке.

Вопреки собственным ожиданиям, он засиделся на работе и отправился домой лишь когда стемнело. Снова захотелось пройтись. По дороге увидел телефонный автомат. Карман услужливо выдал пятнадцать копеек, и на удивление добросовестный аппарат не проглотил монету, а тут же соединил его.

- Эльвира, это я. Послушай. Мне трудно тебе это говорить. Я не имею на такие слова никакого права. Но я… я люблю тебя и не хочу ни с кем делить. Понимаешь? Или оставайся с ним, или будь со мной. Пожалуйста, определись. Позвони, если выберешь меня. Пока.

Серьги с гематитом

- Леонид? Здравствуйте! Это Дмитрий, муж Даши. Мы познакомились на дне рождения Эльвиры. Помните? Я просил бы у вас аудиенции. Вопрос конфиденциальный. Да. Буду.

- Леонид! Эльвира, ваша жена, – женщина, которую я искал всю жизнь…

- Минуточку... Аллё. Напротив меня сидит Дмитрий, наш общий знакомый. Он тут говорит… я хочу знать, это согласовано с тобой?.. так… дома поговорим. Идёмте, я провожу вас.

И никакого мордобития, никаких резких или провокационных слов! Дмитрий чувствовал, что обманулся в своих ожиданиях. Немедленная разборка могла бы сильно смягчить, если не снять совсем, чувство вины перед Леонидом. Особенно если бы оскорблённый муж спустил Дмитрия с лестницы…

На прощание Леонид бросил ему: «Крепись».

***
- Аллё! Это Эльвира.

- Привет! Как дела?

- Я не дома. Слушай меня внимательно. Нам нужно встретиться. Срочно. Желательно немедленно.

- Может быть, скажешь, что случилось?

- При встрече.

***
- Я боюсь за маму и сына. Он совсем невменяемый. Вооружился до зубов. У него же целый арсенал! Грозит, что убьёт. То меня, то сына, то себя, то всех сразу. Мама всё слышит. У неё больное сердце. Я так больше не могу! Сегодня ночью набросился на меня, схватил за волосы, приставил нож к горлу. Мама случайно увидела, закричала, вызвала милицию.

- И что они?

- Приехали, спрашивают, мол, что случилось? А он им: «Мужики, а что бы вы сделали, если бы вам жена рога наставила?» Они посочувствовали, попеняли, забрали нож, собрались и уехали. А на следующий день сами к нему в офис оружие привезли. Ещё и по плечу похлопали…

- Пошли к тебе. Пусть меня убивает. Посмотрим, как у него это получится. Что же он, подонок, со слабыми воюет?

- Ты с ума сошёл? Наш дом – это же его территория! На ней он может делать с тобой всё что угодно, и его оправдают!

- Хорошо, тогда я снова выйду на него.

- Выйдешь ты… Оставь свой героизм до лучших времён! Мне только трупов не хватало! Ты забыл – он мой муж, а у тебя, между прочим, жена!

- Надо что-то решать. Ты ведь за этим пришла?

- Он требует, чтобы я в его присутствии отказала тебе и вернула все твои подарки.
- И ты что, пойдёшь у него на поводу? Он же о тебя будет ноги вытирать до конца жизни!

- Я тебя люблю. Ты знаешь. Но есть вещи, через которые я не могу переступить. Прошу тебя. Прими ситуацию такой, какая она есть. Обстоятельства сильнее нас… Так вот. Мы придём к тебе вдвоём – он и я. Молча выслушай всё, что я буду тебе говорить. Что бы я ни сказала! Слышишь? Молча! Что бы ни сказала! Помни – так надо. Считай, что это игра, интрига. Верь мне!! Он тоже будет молчать. И никакого рукоприкладства – даже не надейся! Если и он потом захочет тебе что-то сказать, выслушай и его. Тоже молча. По крайней мере, не спорь. Ты любишь меня?

- Тебе известен ответ.

- Тогда сделай, как я прошу. Ради нас с тобой. Пожалуйста.


***
…Пока они сидели перед ним, он курил горькие сигареты, гася одну и тут же закуривая другую, стараясь сосредоточиться на том, чтобы не дрожали руки и лицо осталось невозмутимым.

Она говорила о завершении их платонического романа. Он, прищуриваясь, чтобы дым не попадал в глаза, всматривался в её лицо и видел его другим, искажённым гримасой страсти. Слышал совсем другие слова. Те, которые она шептала, прижимаясь к нему. Да уж, показать бы Леониду хоть один эпизод из их платонического романа, и чтобы звук был качественный…

Хорошо держится девочка. Молодец. А ведь ей сейчас труднее всех соблюдать невозмутимость. Рискует: врать одновременно и мужу, и любовнику, да ещё и в присутствии обоих. Вот интрига так интрига!.. А если б мы с Леонидом договорились? Успели обменяться впечатлениями, так сказать… Похороним же красивую прямо здесь…

Вот уже произнесено для Лёнчика главное – между Эльвирой и Дмитрием ничего не было. Дмитрий почувствовал, что Эле стало говорить легче: он не возразил, не сделал никакого жеста – молча выслушал.

Она перешла к следующей части продуманного монолога – невозможности принять от Дмитрия предложение руки и сердца, ухаживаний и подарков. Глядя, как она говорит, бесстрастно шевеля губами, Дима вдруг вспомнил волнение, с которым заказывал знакомому ювелиру серебряные серьги, перстень и подвеску с гематитом. Как преподносил ей подарок в знак любви и возникшего тайного союза.

Гематит… Этот камень ещё называют кровавиком. Когда его обрабатывают, он даёт пыль красного, кровавого цвета. По гороскопу это её камень. В особенностях камня таилось нечто магическое. Словно клятва на крови… Мужу об этих украшениях она тогда сказала, что приобрела их в художественном салоне. Если она сейчас лжёт мужу, а не любовнику, то серьги должны остаться у неё. И тогда, ради возможного будущего, стоит вытерпеть это унижение.

- Вот ваши подарки. Спасибо, но я не могу их принять. Мы пойдём.

Она вышла.

Леонид спокойно потребовал держаться от его жены подальше. Дмитрий молча слушал, глядя ему в переносицу.

Когда двери за ними закрылись, он ткнул окурок в переполненную пепельницу и пододвинул к себе оставленную коробку. В углу, кроме прочего, лежал крохотный бумажный свёрток. В нём – серебряные серьги с гематитом. В застёжки серег вдеты перстень и кулон-подвеска. Полный комплект… Интрига, оказывается, окрашена в один цвет.

Взглянув в окно, он увидел, как сладкая парочка, держась под ручку, удаляется вдоль по улице.

Вас били утюгом по голове?

Даша замечает изменения в поведении мужа, но объясняет их тем, что он наконец-то начал успокаиваться. Внешне всё оставалось по-прежнему. Вот только Дмитрий почти перестал улыбаться, не делал резких движений, разговаривал спокойно и взвешенно и не обременял её своими приставаниями…

В последнее время он значительно больше внимания уделял дочери. Часто брал её на руки и просто ходил из комнаты в комнату. Когда девочка рисовала или рассматривала картинки, усаживал к себе на колени или садился рядом, как будто старался не пропустить ни слова, ни жеста. Дашу перемены в Дмитрии не могли не радовать. Именно таким она и хотела бы видеть его всегда.

А Дмитрий чувствует себя ни живым, ни мёртвым. Более всего он всегда ценил ясность, и теперь мучительно пытается понять, что же его гложет. Изменил жене. Может быть, за это и наказан? Ощущение, что его использовали, причём грязно использовали, не оставляет. Чувство унижения, замешанное на удивлении и невозможности поверить, что им пренебрегли, смогли пренебречь, съедает душу, не даёт покоя.

Совсем некстати перед открытыми глазами вдруг возникают заманчивые и дразнящие воображение видения. Он видит плечи Эльвиры, ощущает в своих ладонях то её грудь, то бёдра; вздрагивает, вспоминая её прикосновения, от которых мурашки блаженства покрывают тело, слышит ласковые слова и признания.

Память снова и снова прокручивает подробности последнего разговора. Как она продуманно и чётко говорила! Каждое слово ложилось жёстко, словно патрон в обойму. Платонический роман… Ну-ну. Леонид, небось, торжествует. Отыграл ситуацию в свою пользу, морально уничтожил соперника… Как точно всё рассчитала! Обеспечила молчание. Да знать бы, что она вернёт все подарки... Не оставила никаких шансов. Да. Они с Леонидом друг друга стоят. «Сладкая парочка». Вот уж, действительно! Дмитрий вообразил торжествующего Леонида и смиренную Эльвиру: она, стоя на коленях перед своим повелителем, ублажает его, доказывая преданность и покорность…

Дочь с удивлением смотрит на отца. - Папочка, почему ты стонешь? Тебе плохо?..
А какое право он вообще имеет удручаться и переживать? Радоваться надо! Влез в чужую семью. Мог бы её разрушить. Радоваться надо, что остался цел. Что домашние ни о чём не догадываются. Да, но ведь не влез в чужую жизнь, если бы не Эльвира, не её инициатива! Вот, блин! Опять кто-то виноват, только не ты. А тут вообще женщину винишь. Рассуждаешь, прямо как Леонид. Дался тебе этот Леонид. Учился бы у него, между прочим. Тогда, на дне рождения, надо бы совсем другие выводы сделать. Найти объяснение его хамству и себялюбию. Ну-ка, ну-ка. Пусть с опозданием, но попробую…

Так. Он аналитик, человек думающий. Стало быть, должен понимать, что любой поступок имеет две стороны. На хамство могли бы и ответить. Видимо, Леонид, изучив список приглашённых, решил, что адекватного ответа не будет. Что в гости придут «люди из стада, быдло»… Следовательно, его высокомерие было хорошо рассчитано, а коли так, оно вдвойне оскорбительно. Значит, вины перед Леонидом нет. Он просчитался и получил своё…

Теперь Эльвира. Да, ей сейчас тяжело. Но она достигла поставленной цели. Муж её услышал. У него появился шанс отныне строить свою жизнь по иным принципам. Значит, и перед нею вины нет: цель оправдала средства.

Даша… Ну, вот если она такая, что с ней теперь делать? Такой воспитали. К тому же, если заглянуть в её потаённые мысли, наверняка окажется, что она считает себя вполне нормальной женщиной, вот только ожидания в сексе у неё совсем другие. И тут не воспитание, а гены, а значит, ничего не изменишь… Переделывать человека – самое бесполезное занятие на свете. Она, конечно, может измениться. Но только если сама этого захочет. Зато у Даши есть масса иных достоинств. Она умница, хороший товарищ… Надо постараться сделать так, чтобы ей ничего не стало известно, и впредь не заставлять жену нервничать…

А вот как быть с собственным ущемлённым самолюбием? С ощущением, что тебя использовали? Минуточку, это как посмотреть… Ведь благодаря Эльвире он избавился от комплексов, и теперь Дашины упреки будут скатываться с него как с гуся вода. Значит, и он использовал Эльвиру в своих целях?.. Ещё как использовал! Х-м-м. И неоднократно… Тот же Леонид, наверное, думает, что интрига Дмитрия с его женой на самом деле направлена против сыскного агентства. Эльвира в большой игре – всего лишь разменная фигура! Ну как же – конечно! Главной целью был он, Леонид! Снизить репутацию лидера, сделав пару-тройку пикантных снимков и разослав куда следует, или, пригрозив, что разошлёшь, – и агентство в кармане! Леонид сумел отыграть ситуацию в свою пользу. Он явно думает, что остался на коне. Стало быть, можно принять эту предполагаемую  версию как рабочую, сделать вид, что согласен с ней, и более не удручаться по таким пустякам…

Но все рассудочные конструкции рушатся, едва он, ложась спать, закрывает глаза. Видения тут же подхватывают и несут в поднебесье, к солнцу, свету, простору, свежему воздуху, радости. Он не успевает возликовать, как на него набрасываются чьи-то чёрные тени и с гиканьем ухают вместе с ним в пропасть, откуда слышатся лязгающие звуки и мерещатся мрачные фигуры, грозно подступающие со всех сторон. Чтобы вынырнуть из сна, требуется приложить серьёзное усилие.

Открыв глаза, Дмитрий с тяжело бьющимся сердцем долго смотрит в ночное окно. Ветки деревьев напоминают теперь корявые чёрные пальцы. Они раскачиваются из стороны в сторону, выражая несогласие. Заставляют вспомнить о чём-то невероятно отвратительном. С чем они не соглашаются, о чём напоминают?.. Идти в другую комнату смотреть телевизор не хочется. Вообще не хочется двигаться. Дмитрий радуется теперь, что Даша у него неактивная. Как бы он воспринял сейчас её интерес?.. Тёща тоже оказалась в прибыли. Недавно она поделилась с дочерью удовольствием оттого, что за месяц электричества сожгли на треть меньше.
Все довольны…

Зазвонил телефон. На работе могли звонить кому угодно, но Дима почувствовал, что звонят ему.

Эльвира. Искушение снова обнять её, всё простить и захлебнуться в нежности и страсти мгновенно подступает к горлу. Но пережитое за последние месяцы сплавилось в плотину. Прорвать её словами не так-то просто.

Вокруг толпится народ, и в трубке почти ничего не слышно.

- Ты жив?

- Не понял… А почему… – она не дала ему договорить.

- Здоров?

- Да вроде не жалуюсь.

- Скажи, на тебя нападали две недели назад на улице?

- Что? – Дима закрыл свободной рукой второе ухо.

- На тебя! Нападали? Две! Недели! Назад!

- Нападали? На меня?.. Да бог с тобой! – Изнутри поднимался неудержимый хохот. - Постой-постой, а должны были напасть?

- Тебя выследили казаки по заказу Леонида. Они напали на тебя! Запороли нагайками! Ты лежал в больнице. Едва выкарабкался. Мне сказали, что это только предупреждение…

- Ты что, с ума сошла?!

- Так… Хорошо, а в прошлом месяце Даша ударила тебя утюгом по голове?

- Что ещё интересного расскажешь?..

- Это было?

- Да нет же! – разговор набирал темп, заострялся и начинает Диму всё больше забавлять.

- Ну как же! Ты заразил её венерической болезнью, потому что не пропускаешь ни одной юбки. Даша, узнав о своей болезни, раскроила тебе голову утюгом!

- Это Лёнчик снабжает тебя информацией? Он у тебя параноик. Псих ненормальный. Придурок! Ты не знала?

Трубка завопила короткими сигналами.

Через неделю Эльвира позвонила вновь.

- Ты хочешь со мной встретиться?

- А, собственно, зачем?

- Я люблю тебя.

- А как же Леонид?

- Именно об этом я и сказала ему после нашего с тобой последнего разговора.

- Странно, что все ещё живы…

- Не юродствуй. Ты хочешь встретиться со мной или нет?

Дмитрий молчит не долго – вечность.

Ветки деревьев абсолютно ничего не говорят ему.
Они безучастно покачиваются за окном в ярком солнечном свете…

Глава вторая. Современные люди.

***
Хриплое дыхание за спиной становится всё громче. Стоит замешкаться – вцепятся мёртвой хваткой. Димке мнится, что он прибавил ходу. Мчится сквозь заросли. По сугробам. Утопает в вязком песке. Пытается увидеть преследователей. Не удаётся! Взгляд через плечо даёт смазанный образ. Псы то гладкошерстные и лоснятся от пота, то похожи на двух волков и мчатся вперёд, прижав уши к крупным головам. То и не собаки вовсе, и не волки, а дикая, не имеющая ни формы, ни запаха, ни цвета невероятная угроза. От неё страх поднимается, словно волна цунами, и превращает мужчину в умирающее от ужаса бесполое существо. Преследование заканчивается всегда одним и тем же. Не в силах больше бежать, Димка застывает как заколдованный, и тотчас одна из собак совершает короткий прыжок. Острые клыки впиваются глубоко в плечо.

Димка кричит … и просыпается. Проснувшись, слышит, что даже не кричит, а визжит. Ему становится стыдно. Он с облегчением чувствует нестерпимую боль и понимает, что всего лишь снова отлежал руку.

Счастье

Дима с Эльвирой поженились под самый Новый год. Экстремальный «угон» чужой жены из внешне вполне благополучного жилища пробудил осиный рой, гнездившийся под стрехой и заставил виновника лихорадочно искать от него защиту. К счастью, поиски оказались не бесполезными. «Молодой» муж за долгие годы жизни успел не только обзавестись связями, но и подзабыть о них. Теперь пришлось срочно вспомнить, что мир не без добрых людей. Влиятельные знакомые прибегли к внесудебным мерам и добились от мужа Эльвиры беспрепятственного развода. Они же устроили так, что влюблённых расписали в день подачи заявления. Уже через неделю были изготовлены паспорта со штампами, подтверждающими создание новой «ячейки общества», и получены на руки свидетельства. «Молодожёны» позвонили в Читу, где мама Эльвиры гостила с внуком. - Мамочка, дорогая… Ты только не волнуйся. Мусенька, у тебя теперь есть новый зять. Мы с Димой решили устроить себе праздник…

Последние два месяца накануне «свадьбы» Дима с Эльвирой пребывали в состоянии блаженного умиротворения. Жених на радостях вывел все свои небольшие деньги из дела, которое только-только начало набирать обороты. Библиотекарь библиотекарем, а вот попытался использовать новые возможности, которые открывало время для предприимчивых людей на заре кооперации. Попытка оказалась не безуспешной. Только вот любовь оглупляет. Денег едва хватило, чтобы снять квартиру, прикупить новой невесте шубку, сапожки, заказать у ювелира изящные обручальные кольца. На «карманные расходы» осталось совсем чуть-чуть.

Подсчитывая оставшиеся копейки, Дима понял, что они с Эльвирой не смогут строить планы на будущее, исходя только из взаимных желаний. Однако дышать становилось легче, едва он, словно в карточный пасьянс, вглядывался в их ближайшее окружение. Отношения с новой тёщей и сыном Эльвиры установились ровные и спокойные.

 Казалось, за состояние «тыла» можно быть спокойным. Чего ещё желать – между собой молодые супруги ладили более чем хорошо. Интимный, тайный залог, который они вверили друг другу, несмотря на все доводы рассудка, внушал им отчаянную надежду на длительную устойчивую связь. У каждого из них была своя острая обида на прошлое, на людей, которые их не понимали, не умели ценить. И оба они в это счастливое время были совершенно одинаково потрясены немедленным и благодарным откликом на слово, жест, прикосновение. Противоречивые, но бурные чувства, соединяясь, образовывали в их сознаниях маленький реактор, который неустанно поставлял на все нервные окончания сильнейший эмоциональный импульс. Оба светились счастьем, добротой, мягкостью. Это отмечали все, кто встречался с ними тогда.

С трудом дождавшись окончания рабочего дня, он вихрем врывался в магазины, делал необходимые покупки, чтобы до её звонка успеть накрошить овощной салат, нарезать колбаску, отправить остужаться марочное винцо или новый ликёр в необычной бутылке с эффектной этикеткой, поставить рядом с подсвечником хрустальную пепельницу и положить в неё свежую пачку сигарет «Belair». Он бегло осматривал квартиру. Протирал пыль, если она попадалась на глаза. Разглаживал невидимые складки на кроватном покрывале. Доливал воду в чайник. На приготовления уходило минут двадцать-двадцать пять. Затем Дима перетаскивал телефон в ванную. И только после душа, переодевшись в чистое, позволял себе закрыться на кухне и, открыв форточку, сесть за стол с сигаретой.

После лекций в институте Эльвира обычно шла проведать маму и помочь сыну сделать уроки. Потом звонила, и Дима её встречал. В ожидании звонка он пытался научиться наслаждаться покоем, а попросту говоря, учился терпению. Он брал распечатанную пачку сигарет, подносил к лицу, вдыхал аромат. Ему нравилось, прижав пальцами в нескольких местах белую поверхность, услышать характерный хруст сухого табака. Он крутил белую палочку и так и сяк, разглядывал фильтр, изучал поперечные надписи, разноцветные пояски вокруг него и, прежде чем прихватить сигарету губами, постукивал сигаретой о пачку. Он знал, что пьезо-зажигалка по первому требованию готова с шумом выбросить коническое пламя, но не спешил. Крутил в руках чёрный металлический корпус, грел в ладони, переворачивал, осматривал, а то и тряс его, пытаясь на слух определить, не пора ли заправить, – вдруг при даме произойдёт осечка и придётся искать спички…

Если после первой сигареты телефон не звонил, Дима выкуривал ещё одну, и лишь тогда набирал знакомый номер – Эльвиру не следовало поторапливать, но нельзя и чрезмерно тянуть, а то стемнеет, и ей захочется скоротать вечер, не выходя из дома. Каждый раз он старался говорить в телефонную трубку как можно мягче, придавая голосу бархатистый тембр. Он гнал от себя саму возможность раздражения, что Элечка задерживается и даже не звонит, чтобы предупредить об этом. Главное, чтобы она не вспылила, не оборвала разговор, не осталась ночевать у мамы и сына. Дима дорожил каждой ночью, проведенной вместе. Не мог дождаться момента, когда обнимет жену. Ему казалось, что его ладони горят, и он обжигает её своими прикосновениями. Но едва она пробегала тонкими музыкальными пальчиками по его груди, как жар уходил от ладоней, разливался по телу, и он ощущал себя дудочкой, из которой можно извлечь любые звуки. Наслаждение увлекало обоих, кружило голову и заставляло забывать обо всём, что даже лёгкой тенью могло мелькнуть между ними.
Однажды Эльвира, в очередной раз вернувшись от мамы, долго курила, молча глядя в сторону. Он пытался пошутить, как-то пробить её замкнутость, но она, изящная и хрупкая, вдруг рявкнула, да так что Дима вспомнил своего первого усатого сержанта.

- Та-ак! Мы с тобой живём уже полгода, а ты не решил ни одной моей финансовой проблемы! На мне висит ссуда, не решён вопрос с жильём! Я что – так и буду ходить в гости к своему сыну?

Дима опешил. Что за тон… пусть таким тоном требует на своих лекциях соблюдения порядка, … да и сама постановка вопросов? Разве любящие друг друга люди не могут обсудить те же проблемы, но спокойно, по-семейному?..

- Элл, дорогая, а ты замуж за меня вышла для того, чтобы я твои финансовые проблемы решил? Надо было предупредить. Я-то полагал, что мы по взаимной любви…

- Полагал он…

Эльвира резко встала и отправилась в прихожую. Сунула ноги в сапоги, «молния» взвизгнула раз, другой. Дима хотел помочь ей одеться, но она вырвала шубку из рук.

- Зачем так грохотать дверью? Сердце, зная ответ, загнанно колотилось в груди. Две комнаты съёмной квартиры вдруг показались смежными клетками. Дима метался от стены к стене, как будто ему срочно нужно было что-то найти – не то какую-то вещь, не то ответ на так и несформулированный вопрос…

Время с каждой секундой спрессовывалось в тягучую обволакивающую массу. Всё вокруг как будто стремительно уходило на глубину. Голова могла в любое мгновение лопнуть от невыносимого давления. Телефон выразительно молчал, и с каждой минутой его молчание становилось всё многозначительнее. От гулкой тишины начинало ломить в ушах. Сигарет больше не было. Дима быстро оделся. К Эльвире можно дотрястись и на трамвае, но он поднял руку и остановил такси.

С того дня в его взгляде на Эльвиру появились сначала недоумение, потом обида, а затем и настороженность. Оказывается, от неё всегда можно ожидать вспышки ярости, неадекватной силе внешнего раздражения. И лучше даже не пытаться предположить, что именно на сей раз вызвало гнев! Неприятная черта. Однако, обнаружив в своей подруге досадный недостаток, Дима не отгородился от неё. Он не обозлился, а все душевные усилия направил лишь на восстановление собственной энергетики, раздираемой в клочья бурными и труднообъяснимыми проявлениями жёниной вспыльчивости.

Увы ему! Извержения вулкана происходили чаще и чаще, становились всё менее предсказуемыми. Каждый раз на восстановление уходило больше сил, и наконец наступил момент, когда Дима понял, что катастрофически не успевает восстанавливаться.

В очередной раз оставшись один, он задумался. Может быть, все эти истерические порывы – проявления ущемлённого материнского и дочернего инстинкта и надо, сцепив зубы, заставить себя пойти на совместное проживание с её сыном и тёщей? Мальчик, конечно, непростой, да и его отринутый отец активничает, и часто не по делу. Это понятно, человек тоже переживает стресс и выбирается из него как может, как умеет. Но каково ребёнку? Ему что, разорваться? Он ведь ещё не умеет анализировать. Он, как и все дети, живёт сердцем. А тут каждая из сторон борется именно за сердце, за своё исключительное право на его любовь. Дима как будто слышал мысли Дениски. - С одной стороны – замечательный папочка, который так много знает, такой большой, умный, сильный. Почему он не живёт с нами? Мама такая хорошая, зачем она променяла папу на чужого дядю? Мама этого дядю любит, а папу – нет. И бабушка всё подговаривает не называть дядю Диму папой. Хотя он и не просит об этом… Наверно, дядя Дима виноват, что мои родители поссорились. Раз так, я ему этого никогда не прощу…

О каком положительном воспитании ребёнка может идти речь? Какие тут могут примерещиться тёплые семейные отношения?.. Придётся забыть о душевном покое и личных радостях. Что поделаешь? Раньше надо было думать… Но ведь Эльвира соглашалась с его доводами и вроде бы понимала, что поначалу, пока папаша не успокоится, надо пожить отдельно. И лишь потом, постепенно, оставаться вместе день, два, неделю. Поехать втроём куда-нибудь подальше, где не будет звонков, совместных прогулок и невыносимых прощаний на пороге квартиры, когда папа или его родственники уходят, а мальчик остаётся… Исподволь завести разговор о размене жилья. Бывший-то не выпишется принципиально, это понятно. Для него, чем больше у нас будет препятствий, тем лучше. Может быть, тёщенька воду мутит? Накидает в сознание дочери риторических вопросов, а там, видать, почва благодатная, разрыхлённая… - Здравствуй, Элечка! Заходи, гостьей будешь… Или: - Дениса, иди сюда! Мама в гости пришла. Помоги раздеться… Удобно раскинувшись в креслах: - Звонили из строительной компании, спрашивали, когда оплатите материалы для коттеджа. Вы зачем ссуду брали? Как теперь строить будете? Леонид, не будь дурак, ссуду на тебя записал. Деньги-то давно трачены. Поди, спроси с него. Вот и думай, доченька, за тебя теперь думать некому…

Вообразить, что жить придётся ещё и вместе с Эльвириной многомудрой мамой, Дима никак не мог, как ни старался. Уже дважды он жил с чужими мамами и дважды убеждался, что тёщи – они и в Африке тёщи. При совместном проживании их влияние всегда оказывалось разрушительным. Действовали по-разному, но результат достигался тупо однообразный...
 
Когда живёшь в одной квартире с тёщей, надо обладать недюжинной выдержкой в неустанном противостоянии. Стойко переносить её постоянные указания на твой отвратительный характер, на твоё неумение и бесхозяйственность. Хорошо ещё, если замечания будут сделаны лично, а не нашёптаны на ухо дочери с добавлением множества ужасающих подробностей, самой незначительной из которых будет история под названием «и тогда он чуть не убил меня взглядом».
 
Надо иметь мужество, чтобы пережить мучительное отчуждение жены, с которым ничего не можешь поделать. Чтобы принять как должное и неизбежное бабскую солидарность твоей любимой женщины с её родной матерью (против кого? против родного же мужа!!). Чтобы от отчаяния не спиться, в отместку не увлечься походами на рыбалку, с друзьями в баню, в гараж и тем более «налево». И во что бы то ни стало не дать повода упрекнуть, мол, «мама была права, когда предупреждала».
 
А как тут не дать повода? Ты ведь не робот, а живой человек… И на кой чёрт, спрашивается, нужен такой брак, в котором каждый день чувствуешь себя разведчиком на грани провала? Зачем, почему люди упорно из поколения в поколение наступают на одни и те же грабли? Неужели нельзя, в конце концов, из простого чувства самосохранения, устроить своё житьё-бытьё хоть как-то иначе? Неужели правда, что хорошую вещь браком не назовут?

У Димы ни мужества, ни выдержки катастрофически не хватало. - А может быть, тёща и ни при чём? – с надеждой спрашивал он себя. – Эльвира ведь взрослый человек. И к тому же не первый раз замужем. Знает, что, как и когда бывает. Но если тёща ни при чём, то как объяснить амплитуду колебаний Элькиного отношения ко мне? То любовь, и всё лучше некуда, то дикая ненависть...

День шёл за днём, неделя за неделей. В августе случился дефолт. Он подобрал последние крохи сбережений, не растраченных за красиво прожитые месяцы. И, когда истёк срок аренды, выяснилось, что снимать квартиру больше не на что… Об этом Дима сказал Эльвире по телефону, чувствуя себя легкомысленным идиотом, с каждым сказанным словом убеждаясь, что его оценка собственного идиотизма явно занижена.

 - Ты не грусти. Я заработаю денег, вот увидишь. Кроме того, сейчас, говорят, появилась возможность взять ссуду на приобретение квартиры, причём даже без процентов. Потерпи пока, а?

Эльвира молчала. Вот, значит, как! Оказывается, им теперь ещё и жить негде! Ей, замужней женщине, предлагают вернуться к маме!! Позвать Диму в трёхкомнатную квартиру, где по-прежнему прописан её бывший муж, куда он без предупреждения приходит ночевать… так лучше сразу разойтись. Да и Диму ничто не заставит лечь в «ещё не остывшее супружеское ложе». Так он выражался, стыдясь высокопарности приходящих на ум слов и не желая искать иных. Иногда ему казалось, что Эльвира такой стиль общения воспринимает адекватнее. - Если бы она писала стихи, то, наверное, гекзаметром, – вдруг понимал Дима.

- Созвонимся, – сквозь зубы сказала она в телефонную трубку и дала отбой.

- Интересно, – подумал он, – аппарат остался цел, или придётся покупать новый?..

Хороший мужик – Иван Никифорович!

Говорят, всё познаётся в сравнении. Как, например, мы можем узнать, что наше душевное состояние критическое? Что нам плохо на самом деле, что это не каприз, не жалость к себе, душа страдает, а не «съели что-нибудь»? Может быть, надо всего лишь вовремя встряхнуться? Самое время извлечь взгляд из собственных глубин, состроить из ладошки козырек, взглянуть окрест, а, может, и за горизонт, да подумать о тех – о нищих, безнадёжно больных, безработных, бездомных, наконец…

- Мы не оттого плачем, – шутит Михаил Задорнов, – что у нас корова сдохла, а оттого, что у соседа жива. С чего душа болит, кто знает? Наверное, помнит, как ей было тепло когда-то... Но если мы ещё в состоянии рассуждать, как нам плохо, значит, не всё потеряно. Ведь когда человека действительно прижмёт, он моментально перестаёт сопоставлять себя с другими. Срабатывает инстинкт самосохранения. Не до того ему становится. Начинает думать, как бы «день простоять, да ночь продержаться».

Уже полгода Эльвира несколько раз в неделю приходила ночевать к Диме в контору, которую он сторожил. Ему повезло. Уволились сторожа, ходившие с ним в пересмены, причем сразу оба, и Дима вызвался дежурить один. Начальство, конечно, рисковало, но Дима ещё никогда не подводил, не был замечен пьяным, на работу всегда являлся вовремя. По утрам техничка никогда не заставала его спящим – и начальство решило, что на добровольца можно положиться, что он человек ответственный. Первый месяц дался ему очень тяжело. Давил к земле постоянный недосып. Придавливала и угнетённость от сознания, что он втянул Эльвиру в свою дурацкую жизнь: поздно проснулся, раньше надо было думать. Но разум упорно метил в прокуроры, судил беспощадно и по всей строгости нравственного закона. Жила бы себе в семье. Ну, выяснилось через годы, что нет счастья в доме. Кто определил, что это такое, счастье? Квартира хорошая, сын умница, мама не шумит, помогает. На работе у них вроде тоже всё в порядке было. А он её увлёк призраками. Зачем она откликнулась, потянулась? Неужто только об этом и мечтала? Ведь давно известны преимущества синицы в руке перед журавлём в небе. Смотрите на него – ворвался, нагремел, нашумел, добился, завоевал. И что?..
 
Внутренний голос отчаянно пытался отыскать аргументы, с которыми бы согласились и слабеющая от собственной наивности Душа, и благородный, но недальновидный Разум. «Ты же не знал, что будет дефолт. Так получилось. Ты не виноват. Найди позитив. Например: не надо платить за квартиру. Еду можно приготовить на плитке. За электричество счёт небось не выставят… Мыться, стираться приспособишься и под краном. Утром, пока никого нет, можно всласть поплескаться. Взбодришься заодно. Пол за собой затрёшь. Техничка, Нина Васильевна, будет довольна, подумает, ты ей помогаешь. А в субботу – в баньку сходишь»… Дима снова и снова задавал себе вопрос, что в нём, простом библиотекаре, нашла такая незаурядная женщина, как Эльвира?
 
Ему не хотелось признаваться, но настырный внутренний голос нашёптывал, что всё же есть причина. - Ты же правильно догадываешься, правильно, иначе не ушла бы она от мужа, и теперь бы к тебе не ходила. Не каждая может получить столько внимания – и днём, и ночью, слышишь, и ночью! – сколько она получает от тебя. К тому же она не из попрыгуний, женщина серьёзная. Собирается с тобой жить долго. Полагает, что знает наверняка, изучила. Неспроста как настоящая преданная жена ходит за тобой повсюду. Ходит, несмотря ни на что… Но мысли и памятные переживания, которые понизили бы градус вины перед Эльвирой, не задерживаясь, улетучивались, несмотря на всю их очевидность. - Быть виноватым, – понял про себя Дима, – оказывается, как-то привычнее, проще. К тому же только чувство вины способно прочно закупорить демонов на дне души. Не дай Бог им вырваться на свободу…
Перед Эльвирой Дима в это время не то чтобы хорохорился – его оптимизм мог быть неправильно понят – мол, радуется, что так получилось. Но и ни в коем случае нельзя показать ей, что обескуражен, впал в депрессию, видит всё вокруг в чёрном свете. Как всегда с Эльвирой, надо идти над пропастью не заглядывая в неё.
Через неделю после начала Димкиного сторожевого отшельничества Эльвира пришла вечером, принесла маминых пирожков, котлеток, компот в банке. Дима проводил её до остановки. Эльвира кокетливо улыбалась, поджимала губки, чтобы виднее становились ямочки на щёчках, брала под руку, заправляла за отворот пиджака якобы выбившийся воротник рубашки. А на следующий день пришла и осталась на ночь. Дима воспринял это без особого восторга, как гуманитарную помощь. Пожалела, мол, снизошла.
Но она день за днём приходила запросто, по-домашнему, и Дима снова увидел свою жену в новом свете. На этот раз она напоминала ему героиню из романов девятнадцатого столетия. Каморка в заводоуправлении становилась сибирскими рудниками, а сам он – заслуженно сосланным в глушь дворянином, наказанным за беспечный и праздный образ жизни…

С детства, переняв от отца гордую повадку ничего не просить у начальства, не ходить на поклон, Дима так и поступал, предпочитая дерзкое состояние перманентной оппозиционности штрейкбрехерской униженности (вот так книжно он выражался, находясь сам с собой наедине). Но теперь, когда душа дрожала как осенний лист и от собственного отчаянного положения, и от вины перед Эльвирой, он решился и написал заявление в очередь на ссуду для приобретения жилья, которую только начали выдавать работникам бюджетных организаций. Записался от полной безнадёги, зная, что ему всё равно не повезёт ни за что и ни под каким видом.

Но, видимо, для Димы полоса препятствий, по которой он шёл, на тот момент оказалась последней. Ссуду ему дали, и вскоре Дима с Эльвирой, обложившись газетами с объявлениями, изучали предлагаемые варианты…

****
Для приобретения квартиры выделенной ссуды не хватало. Можно было, конечно, купить удобоваримое жильё, с хорошей планировкой, большой кухней, и даже двухкомнатное! но на окраине, а жить хотелось ближе к центру. Эльвира и прежде ощущала себя королевой, а когда тебе за тридцать, много предпочтительнее если уж не усаживаться в поданную машину, то хотя бы стучать каблучками по широким мостовым, бульварам и аллеям. Хватит пробираться к своему жилью, проклиная всё на свете, по окраинным колдобинам!

Снова предстояли долги, кабала, работа из-за денег… Любую квартиру надо ещё отремонтировать и обставить, хотя бы элементарно, а уж если это ветхая хрущёвка, то, по сути, надо в старые стены встроить новое содержимое, до гвоздя. Ведь у Димы не было ничего, кроме книг да пишущей машинки.

Надо отдать должное Дмитрию – через полгода они имели всё – не шикарную, разумеется, но самую необходимую мебель, импортную газовую плиту, большой холодильник, телевизор. И, главное, что их квартира, больше похожая на спаленку с удобствами, находилась в центре… Димка и сам не ожидал от себя такой оборотитости. Склонности к ведению бизнеса, как он полагал, у него не было. Но прижало – и откуда что взялось…

Постепенно Дима начинал привыкать к новой жизни, к Эльвириным приходам-уходам. К её срывам, всё больше напоминающим извержения вулкана с сопутствующими землетрясениями разной силы. К необходимости безропотно восстанавливать разрушенное. В конце концов любая экзотика становится обыденной. Дело времени… В один из вечеров, когда Эльвира осталась ночевать у мамы, по телевизору шла передача «Мужской клуб». Дима хотел было переключиться на другой канал, где через несколько минут ожидался остросюжетный боевик, как вдруг камера выцепила лицо ведущего. Игорь Верник, уверенно держа крупный план и глядя прямо на зрителя, сказал:

- Тема нашей сегодняшней передачи: «стервы». Кто они – мужской кошмар или мечта настоящего мужчины?..

Ну-ка, ну-ка! Дима прибавил звук и уселся поудобнее. Оказывается, надо уметь вовремя задавать правильные вопросы. Вот сейчас, возможно, будет дан ответ на вопрос, о существовании которого он и не подозревал.

Большинство мужчин, участники передачи, признавались, что стервы – в их представлении – лучшие женщины. Стервы всегда стремятся к самореализации. Полны энергии, не любят покоя и размеренности. Для них важен успех. Они общительны и часто обладают талантом руководителя. Среди этих женщин – звёзды эстрады, бизнес-леди, чиновницы. Они служат в органах правопорядка, исправительных учреждениях. Мужчина рядом с ними всегда чувствует себя мужчиной. Такая женщина не даёт расслабиться, держит в тонусе. И, вообще, назвать женщину стервой, по их мнению, значит сделать ей комплимент. Вообще, «стерва», как когда-то для крестьян из русской глубинки, – «слово ласкательное»…

Дима досмотрел передачу и выключил телевизор. Надежды не оправдались. Робкие голоса нескольких человек, пожелавших видеть в женщине слабость, женственность, потребность опереться на мужское плечо прозвучали как голоса неудачников, и их легко затёрли. - Совсем не имеешь о жизни представления, – думал он с досадой. – Все твои суждения – из книг. А в книгах жизнь такая, да не такая. Где-то много лучше, где-то хуже, а где-то и вовсе придуманная. Но ни в тех, ни в других, ни в третьих Дима не находил соответствия окружающему. В воображении был свой мир, по отношению к которому все остальные времена и нравы были ни хорошими, ни плохими – другими. И если стерва – мечта современного мужчины, идеальная женщина, то Дима отказывался считать себя современным и никак не соглашался принять подобный идеал. Даша – такая же книжная душа, как и ты – тебя понимала. Она уж точно не стерва.

Но не Даша оказалась тебе нужна, а Эльвира.

Что ж. Видели глаза, что покупали...

Несколько дней после передачи Дима ощущал в душе неприятный осадок. Ему казалось, что в его присутствии произнесли оскорбительные для Эльвиры слова. Как будто бы он своим молчанием усилил оскорбление и теперь не мог прямо смотреть ей в глаза. - Да нет же! – убеждал себя. – Она музыкальна, пластична. У неё такая тонкая душевная организация. Какое отношение имеет Эльвира, твоя жена, к тому, что говорилось в какой-то передаче?! Как ты можешь о ней так думать?..

Дни проходили за днями, недели за неделями. Однажды Дима, заранее предупредив Эльвиру, привёл в их новое жилище своих детей – сына и дочь. Теперь он женат, а дети уже в том возрасте, когда способны разобраться в непростых отношениях расставшихся родителей. Зачем прятаться? Он не стал бы знакомить детей со случайной подругой, но с Эльвирой всерьёз собирался жить оставшиеся годы. Значит, всё равно придётся встречаться. К чему откладывать? Встреча, вопреки Диминым ожиданиям, прошла совсем не так, как хотелось. Натужно и как-то уж очень принуждённо.
 
Дети угрюмо стеснялись. Вежливо отвечали на вопросы, без удовольствия кушали приготовленные деликатесы. То и дело исподтишка вопросительно поглядывали друг на друга. Эльвира разыгрывала гостеприимную хозяйку, используя каждый повод для того, чтобы уйти на кухню.

Когда Дима проводил детей до остановки, возвращаться домой почему-то не спешил. Остановился метрах в пятидесяти от дома и, закурив, стал рассматривать проходивших по бульвару людей. Впрочем, в этот день ему нечего опасаться. Эльвира, ко всем прочим её достоинствам, умная женщина. Целую неделю после встречи с детьми жена была сама любезность, ласка и предусмотрительность. Но как-то за вечерней сигареткой на кухне, за тихим, неспешным разговором эдаким вкрадчивым шепотком вдруг спросила Диму:

- Димыч, дорогой, а кто я здесь, в этой квартире?

- Как это кто? – ёрничая и ещё ничего не понимая, спросил он. – Принести свидетельство о браке? Сейчас, принесу…

- Успоко-ойся! – Эльвира повысила голос и посмотрела ему прямо в глаза. – Я не шучу. Случись с тобой что, набегут твои дети, а мне куда – выметаться?..

- Элл… Ну что такое ты говоришь? Дети живут отдельно, у них всё есть. И что значит – набегут?

- В-общем, так, дорогой. Я предлагаю тебе написать завещание на квартиру в мою пользу.

- Завещание? Я вроде бы помирать не собираюсь… С чего это?

- Потом поймёшь… Короче. Неделя тебе сроку. Через неделю я спрошу о твоём решении. И предупреждаю. Не напишешь завещание – я с тобой жить не буду. Кстати, заверять к нотариусу пойдём вместе. Проветри комнату, милый, я пока вымою посуду…

Где она научилась наносить вот такие непредсказуемые точечные удары? У бывшего мужа Леонида, мастера частного сыска?.. Ударила – и никакого бойкота, отчуждения. В постели оставалась по-прежнему покладиста. Правда, не проявляла прежней инициативы, но и не отворачивалась, когда он спросонья протягивал к ней руку.
Всю неделю Дима приглядывался к жене, пытаясь понять, не послышались ли ему те слова и весь разговор. В голове не укладывалось… впрочем, уже укладывалось. Он с отчаянием понимал, что просто не хочет мириться с очевидным. Однако приближалось назначенное время, и надо было принимать решение.

****
Хороший мужик – Иван Никифорович! Офицер запаса, кадровик со стажем. Видит всех насквозь, и Дмитрий не исключение. Сразу раскусил, что сторож – та ещё штучка. Парень не прост. Работает в библиотеке, с деньгами не густо, потому здесь и подрабатывает, ясен пень, но дело не в этом. А в том, что у парня проблемы на главном житейском направлении. Никак не наладит свою семейную жизнь. Присмотрелся Иван Никифорович – слишком много вещей образовалось у сторожа. И книг, опять же, понатаскал. Это же сколько надо ночей, чтобы всё перечитать? А спать когда? Днём-то на другую работу бежит. Снова не до сна, стало быть… Потом начались и вовсе странные дела. Утром придёшь, а с улицы-то нос острее чует – сразу уловишь, что тут не мужским духом пахнет. Точно, Димыч бабу приводил. Не стал поначалу Иван Никифорович ничего говорить. Раз обратил внимание, другой… А как-то возьми да и вернись часа через три после окончания рабочего дня. Музычка играет – это ладно. Табачный дым – тоже дело привычное. А вот два профиля в проёме коридорной фрамуги – это значительно хуже. Посторонние в служебном помещении – раз. И второй, сразу видать, не мужик, это два…

Постоял Иван Никифорович, постоял, посмотрел, так и не объявившись, ничего не сказал – ушёл. Зато утром прибыл ещё до начала смены. Барабанил пальцами по оплетенной баранке своей «семёрки», провожая взглядом шуструю женщину, осторожно прикрывшую за собой тяжелую дверь проходной. Насколько позволял возраст, бросился внутрь. Ага! Успел-таки Димка продрать глаза. Молодец, хоть и прохвост… Смотри-ка! Даже прибрался. Пытается проветрить. Чудак…

Ох, и песочил его Иван Никифорович, ох и песочил! Хотел посмотреть, как будет себя вести. Решил – если станет юлить, отмалчиваться или просить прощения – уволит! Но Дима смотрел прямо, не краснел и не бледнел, с ноги на ногу не переминался и рук не заламывал. Подождал, пока кончится гроза, и тихо, но твёрдо сказал:

- Жена это моя. Законная. Вот паспорт. А вот свидетельство о браке. Негде нам пока жить. Выгоните – конец мне, ну а семье и подавно…

- Что ж мне, усыновить тебя, что ли? Здесь же завод, понимаешь ты? Завод, а не постоялый двор. Людей сколько вокруг – посмотри! У всех ведь глаза и уши. Ты что, под монастырь меня подвести хочешь?..

Иван Никифорович хотел сказать «под статью», но те времена вроде бы прошли. Что ему с парнем делать? Заводское общежитие сдадут ещё не скоро…

- Иван Никифорович… Вы меня уже знаете. Ну… Не подведу я. Позвольте? А там и вопрос с квартирой решится. Ничего не случится, не сомневайтесь. Хотя бы пару раз в неделю… ну три. Женщина ведь, сами понимаете. Тем более такая. Вы ведь видели её?

Да уж. Такую не забудешь. На что Иван Никифорович повидал виды, а эту женщину не заметить, действительно, невозможно. Маленькие женщины обычно словно точёные, сухие и, на его вкус, неаппетитные, а эта как печёный пирожок, смазанный маслицем. В прежние годы точно бы не устоял…

- Г-м, г-м… Позволить я тебе, сам понимаешь, не могу – не имею права. А вот сделать вид, что ничего не вижу… Ну смотри у меня, до первого чего-нибудь…

Так у Ивана Никифоровича появился новый повод для головной боли. Ни вечером покоя, ни утром: как там, на службе? Не оставил ли сторож включёнными электроприборы? Не застукал ли его кто-нибудь посторонний? Не прошляпил ли горе-охранник что-нибудь в заводоуправлении: не влез ли в окно грабитель, не лопнула ли труба, не произошло ли короткое замыкание? Постоянные мысли, как там да что, превратили сторожа в сознании Ивана Никифоровича прямо-таки в родного человека. Однажды, составляя предложения директору по премированию к профессиональному празднику, поймал себя на желании включить в список и Диму – эту докучавшую ему занозу…

Не то два месяца прошли, не то три, а может, целая вечность, и Дима перешёл на обычный режим дежурств. Жена к нему ходить перестала. Долго крепился Иван Никифорович, но однажды зашёл к Диме в дежурку с вопросом. Это ж неприлично просто – столько сидел на шее и даже спасибо не сказал. Ну посидели бы, пригубили по маленькой… Да и познакомить с женой давно пора. Поди, он им теперь что-то вроде крёстного… Димкины красные щёки и запоздалые извинения Ивану Никифоровичу были, конечно, ни к чему. Но теперь он знал, что можно о порядке в управлении не думать и спать спокойно. Вопрос с квартирой у парня решён.

А Дима не мог ни привести Эльвиру знакомиться в кабинет к Ивану Никифоровичу, ни пригласить его в новую квартиру. Гордыня не позволяла. Сам готов виниться и отрабатывать моральный долг как угодно долго и в разных формах. Но приводить Эльвиру – мол, смотрите, вот это та самая великовозрастная дура, которая ночевала вместе со мной в дежурке?.. Спасибо Эльвире. Вот женщина! Умница! Купила коньяк, коробку конфет и, когда её хождения прекратились, сама пришла к Ивану Никифоровичу с благодарностью.

Что там и как происходило, Дима так и не узнал. Да и узнавать не хотелось. Не хотел он видеть в Иване Никифоровиче соперника. На душе стало легче – вот что главное! Хоть одна моральная проблема закрыта.

Алина

В заводоуправлении к Димке привыкли. Стали относиться как к своему. Он помогал выбрать книги для чтения или в подарок, иногда даже делал обзоры служащим в конторе или прямо в цеху, а порой и покупал нужные издания. Держался Димка со всеми ровно, был обаятелен, ироничен и умел тактично обнаруживать свою эрудированность, не обижая людей и не ущемляя ничьё человеческое достоинство. Заводчане платили ему тем же: начало 90-х – время непростое. Когда появлялась возможность купить дефицитные продукты или что-то из тряпок, они и его не забывали.

На дежурства Димка прибегал пораньше. В библиотеке заинтересованы в закреплении новых читателей и ничего не имели против того, что их сотрудник устанавливает неформальные связи с промышленным предприятием. Директор библиотеки уже намекала на возможность заключения договоров, мечтала о новых шефах…

Когда Димка приходил сторожить, дамы обычно собирались расходиться по домам, и он едва успевал раздать заказы, с кем-то перешутиться, кому-то рассказать анекдот, с кем-то поделиться новостями.

В тот день Димка, сделав обычный круг и усевшись в дежурке, вдруг почувствовал, что картинка, к которой он привык, чем-то искажена. Как-то ему неуютно. С чего бы? Мысленно снова пробежался по кабинетам. Приёмная… Бухгалтерия… Технический отдел… Плановый… Отдел технологов… Стоп.

Он вспомнил, что в плановом мелькнуло новое лицо. Значит, картинка искажена не чем-то, а кем-то. Выглянул в коридор. Последние служащие уходили один за другим. Ага! Вот эту спинку он видит впервые. Густые волнистые огненно-рыжие волосы ниже плеч, удлинённая спина. О!.. И при этом стройные ножки с узкими щиколотками… очень хороша новенькая. Но тебе-то какое дело, ты ведь женат? Неужели забыл?.. Бр-р-р. Димка встряхнулся. Наваждение.

Разглядеть в деталях внешность девушки не удавалось, но увиденное разжигало воображение. Теперь он не упускал возможности, чтобы разглядеть новенькую в фас, поймать взгляд, услышать её голос, что и как она говорит. Узнать, что новенькую зовут Алина, не составило никакого труда. Так же, как выяснить, что она совсем необщительна. В шумных разговорах участия не принимает. Сидит за работой, склонив голову. Пышные кудри с обеих сторон закрывают лицо.

Однажды Дима, раздавая очередную стопку книг, громко спросил: а что девушка читает? Алина подняла ресницы и просто внимательно посмотрела на Диму. Две влажные чёрные смородины глянули на него без удивления или осуждения. Но в этом взгляде читалось искреннее недоумение. Как будто она что-то не поняла или не расслышала. Это к ней обращаются?.. Надо же – кто-то обратил на неё внимание, и не формально, а заинтересованно! Удивительно…
 
А Димку как будто уличили в чём-то нехорошем. Он стал припоминать, не был ли навязчив. Подумал и об Алине – девушка явно не понимает, что может быть интересна мужчинам. Новенькая выбила его из привычной колеи. Если до сих пор эмоциональная жизнь сводилась к стремлению удержать внутренний баланс в отношениях с женой, то теперь вдруг он ощутил сильное влияние совершенно с неожиданной стороны. Наверняка, Алина и не собиралась на него влиять: у неё, как вскоре узнал Дима, был муж и маленькая дочь. Муж часто заезжал за ней на своей машине вместе с малышкой. Девочка чуралась посторонних и при их приближении забиралась на маму, как мартышка на пальму. А папа при этом стоял рядом и снисходительно улыбался.
При всей необщительности Алины Диме удалось узнать, что она только несколько лет как окончила институт и что эта скромная барышня – большая любительница поэзии. Как бы невзначай он принёс в контору купленный по великому блату том М. Цветаевой. В кабинет, где работала Алина, заносить не стал. Положил книгу у себя в конторке на видное место, а сам демонстративно углубился в чтение какого-то журнала. Через день Тамара Ивановна из планового спросила Диму, что это у него за новая книга, неужели Цветаева? Алина, мол, интересовалась.

- Возьмите. Передайте, пожалуйста, Алине, пусть почитает. - А что она сама не спросит? – Стесняется, быть может. Я, между прочим, не кусаюсь…

Затем были Ахматова и Гиппиус, Северянин и Бальмонт, Надсон и Г. Адамович… Дима зарывался в каталоги. Находил старые издания книг знаменитых поэтов. Выискивал в журналах «Аполлон», «Золотое руно» или «Вестник Европы» стихи. Подбирал те, которые ему самому нравились больше других. Переписывал от руки или перепечатывал на машинке. С каким-то странным, сладким и ещё труднообъяснимым чувством рано утром подходил к рабочему столу Алины, проводил рукой по его поверхности. Высматривал место, незаметное для посторонних глаз, но приметное человеку, работающему здесь, и оставлял там листки со стихами.

День-другой проходили в волнении. Наконец долгожданное случалось. Алина уходила последней и вместе с ключами отдавала ему листок со стихотворением поэта того же серебряного века. По своему содержанию это были строчки, написанные как будто в ответ на те, что приносил Дима. И почти в каждом из них звучали те же мотивы неудовлетворённости жизнью, мечта и надежда на счастье…

Алина обладала почти каллиграфическим почерком. Каждая буква выписана, строчки шли ровно. Перечитывая их по многу раз, вдумываясь в смысл, Дима незаметно для себя заучивал стихи наизусть. Всматриваясь в буквы, видел в них завитки её волос, линии фигуры – все эти удивительные хрупкие изгибы, овалы, отчего-то невыносимо притягательные длинноты…

Уж, казалось, сколько Димка, прости господи, в своей жизни насмотрелся на приятные особенности женского тела, а всё не уставал поражаться, почему из нескольких, да что нескольких – десятков женщин, вдруг нестерпимо понравится лишь одна? Потому ли, что, глядя на неё, вдруг понимаешь, какие именно женские очертания и объёмы всегда казались идеальными? Чтобы именно так звучал голос избранницы. Чтобы именно так, как у неё, на щёчках был едва заметный лёгкий пушок. Чтобы вот такими маленькими и тонкими были руки. Чтобы вот так же сквозь кожу на нервных кистях едва проступали меридианы вен. Чтобы вот так пахла кожа и волосы. Чтобы… И почему, собственно, всю жизнь необходимо смиряться, принимать как должное то, что происходит с тобой и тех, с кем всё это происходит? Не чище ли, не лучше, остаться один на один с собственной бескомпромиссностью? Как правильнее, точнее? Дима брал в руки книгу. Мудрый Хайям советовал:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Где-то в необъятном окружающем прятались ответы, но пока Димка ощущал, как на маленькой части его личного, закрытого от всех, пространства, там, где вулканические лавы расставаний время от времени выжигали всё живое, снова начинает с муками пробиваться новая жизнь. Он смотрел в себя и видел, что весь его внутренний мир до сих пор целиком и полностью был занят Эльвирой. Но теперь ситуация переменилась. Эльвира в чём-то ошиблась. С Димой Эльвира чувствовала, что она нужна, интересна. Только вот готова ли она сама интересоваться им? И если он нужен ей, то для чего?

Ему оказалось мало отношений, построенных на… На чём же? На расчёте? Ну, если уж расчёт, то далеко не финансовый. На сексе? Оказалось, что Диме гораздо больше, чем качественный и регулярный секс, необходимо ощущать душевный лад, желание и умение беречь друг друга и всё время помнить, что душа хрупка и ранима. И снова приходилось вспомнить, что когда-то он всё это находил в Даше... Как будто в Алине виделись Дашины черты...

Происходящее в нём в последнее время напоминало Диме глубоко скрытый бунт. Пока он не понимал, можно ли его подавить. И главное – нужно ли это делать? Подумаешь, красивая игра. Правда, от неё так сладко замирает сердце. Но ведь всё под контролем, и всегда можно прекратить…

Обмен поэтическими записками продолжался, и Димка начал опасаться, что скоро его эрудиция иссякнет. Алина была явно начитаннее в поэзии. Надо каким-то образом переходить на общение собственными, не заёмными словами. Но как это сделать? Когда? Он несколько дней ничего не писал. Не заходил. Наконец не выдержал. Нашёл повод. Вышла в свет новая антология западноевропейских прозаиков, и Димка, с показной непринуждённостью, ещё в коридоре завёл разговор о книге с одной из проходивших сотрудниц, шумно ворвался вслед за ней в кабинет, где работала Алина, привлёк всеобщее внимание, всех заставил смотреть на себя, слушать, забыв о делах. Всех, кроме Алины.

Она демонстративно изучала какие-то бумаги. Волосы закрывали лицо. Димке хотелось отодвинуть их, заглянуть девушке в глаза, но безуспешно. Взгляд скользнул вниз от высокой шеи по блузке из чёрного, матово блестящего материала, пока не скатился по полоске кожи удивительно чистого молочного цвета в глубокий вырез на груди к легко угадываемым нежным овалам. Бедовая Димкина голова тут же поплыла, как бумажный кораблик, опущенный в быстрый ручей. Чтобы как-то замедлить её вращательное движение, он вдруг оборвал собственный вдохновенный трёп на полуслове и стремительно вышел из кабинета.

***
У Эльвиры выдался отпуск. Они с Димкой решили сделать ремонт. Наняли бригаду. У Димки ещё оставались нечаянно заработанные деньги. Сознание, что они есть, будоражило. Ощущение себя человеком, у которого «есть деньги», сильно смущало. От денег хотелось побыстрее избавиться. Ремонт оказался как нельзя кстати…

К счастью, Димке было где ночевать, а Эльвира пока перебралась к маме. Но что ей сидеть целый день в квартире? По просьбе прижившегося сторожа Иван Никифорович согласился взять его жену на временную работу. Как раз нужно подготовить для сдачи в архив документы за несколько лет. Дима объяснил жене, что в конторе изображает рубаху-парня, открытого и общительного. Пусть Эльвира поддерживает впечатление и тоже общается с людьми. Но ведь ещё Тютчев предупреждал: «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся»…

Едва ремонт был закончен, и Эльвира уволилась из заводоуправления, как Алина стала доброжелательнее, улыбчивее. Чувствуя, что теперь это возможно, Дима, заходя в их отдел, шёл прямиком к её столу. Разговаривал будто ни о чём, но, как бы между прочим, выяснил, что муж служит в охранном предприятии (уж не у Леонида ли? – нет, не у него. Везёт же ему с вертухаями…) Уловил и неприязненные нотки в голосе, когда говорила о муже… Однажды предложил Алине пообедать вместе. Дима знал, что она или приносит с собой еду, или пользуется заводской столовой. Но почему бы не рискнуть? Девушка как будто ждала этого предложения и легко согласилась.

Стоило им разговориться, как Димка почуял что-то неладное. Так чуют в лесу какие-то тревожные знаки, предвещающие беду. Что-то было не так. Как будто, накупив билеты на аттракционы, перепутал и сел вместо новой на уже знакомую карусель. Всё это с ним было так недавно, и переживалось так остро. Счастье ещё, что закончилось без жертв. Да ведь и не закончилось…

Вскоре совместные обеды стали регулярными. Он всматривался в лицо Алины, изучал её движения, вслушивался в то, что она говорит, пытаясь найти хоть в каких-то проявлениях знаки дежа вю, чтобы успеть стремглав сбежать от искушения, пока не случилось беды. Неужели и правда она напоминает Дашу?.. И зачем ему снова показывают тот же фантом, искушают теми же призраками?..
 
Но Алина была так тиха, добра, что, глядя на неё, Дима забывал о своих предчувствиях. Она как будто вся состояла из желания не обидеть никого, не подумать ни о ком плохо, не причинить никому зла. Димка, узнавая о ней всё больше, убеждался, что нет, она совсем другая, как будто из другого мира. Она и замуж-то вышла как-то нечаянно. На танцы не ходила, мальчики её чурались – слишком строгая. А вот однажды пришла на день рождения к подруге. Та пригласила одноклассников. Один из них, Глеб, сразу отправился спать – пришёл с ночного дежурства. В разгар веселья решили его разбудить – пусть парень хоть потанцует. Едва проснувшийся Глеб тут же уцепился за Алину. И так и не отцеплялся – до самой свадьбы.

Подруга спрашивала, мол, о чём ты с ним будешь разговаривать?.. На что мудрая Алина отвечала, что разговаривать-то она как раз будет с подругой…

После свадьбы всё вроде сладилось. Наверно, они даже полюбили друг друга. А куда деваться? Вместе жить собрались всё-таки… Увлекательно узнавать самих себя, свои реакции на другого. - Секс? – уточнял Димка, понимая, что бестактно лезет не в своё дело. Но, решившись говорить откровенно, Алина отвечала на все вопросы прямо и бесхитростно. Да, они экспериментировали, и обоим это нравилось. Пока не родилась дочь.

После рождения ребёнка всё произошло так же, как у многих. Алину стало тяготить вынужденное состояние домохозяйки. Она и раньше тянула дом сама. А после появления малышки хотелось бы ощутить и присутствие мужа. Бессонные ночи, стирка, уборка, готовка, и всё одна, одна… Глеб как будто ничего не замечал. Или подчёркивал, что его это не касается? Может быть, ждал, что Алина последует примеру его матери: однажды станет перед ним фертом и потребует внимания к себе? Стал всё чаще пропадать у друзей. Ремонтировал чьи-то машины, брал сверхурочную работу. Приходил домой под утро, а то и ночевал у матери. Теперь от него постоянно пахло бензином. Алина смотрела на мужа и замечала то, чего не видела раньше. Как будто любовь, схлынув, смыла с глаз пелену. Теперь всё в нём раздражало – как ест, как говорит. Её стали бесить мужнины прикосновения. И однажды призналась себе, что испытывает облегчение, узнав, что он не придёт ночевать… Но упрямо ничего не говорила. Не хотела ничего исправлять в их отношениях?

Пришлось и Диме рассказать о себе. Надо было точно подбирать слова, аккуратно выкладывать их, как шаг на минном поле. Он понимал, что чрезвычайно трудно вразумительно объяснить, почему ему не жилось с Дашей, почему теперь не живётся с Эльвирой. Ведь любая женщина насторожится, услышав о таком «бурном» прошлом, и сразу задастся вопросом: а не случится ли такое же с ней, если вдруг сложатся серьёзные отношения?..

Димка не выгораживал себя. Старался не обвинять и Эльвиру. Просто беда у него, и некому поведать, не с кем поделиться. Получалось, что у обоих в браке нет любви. Что оба одинаково мечтают о романтике, обоим хочется чувствовать себя необходимым другому… Через некоторое время Дима и Алина поняли, что им мало записок со стихами, взглядов украдкой, редких совместных обедов и жадных разговоров на бегу…


***
Ремонт, как и ожидалось, съел все сбережения. Снять квартиру для свиданий уже не на что. Да и видеться там пришлось бы только в будни. А как объяснить отсутствие на работе? У обоих свои дела, своя ответственность. Так что, кроме вот этой, ночной Димкиной работы, остаться где-либо наедине невозможно. Кроме причин объективных, есть ведь ещё и субъективные – снова Дима шёл по однажды уже пройденному опасному кругу – у неё муж, у него жена, следовательно, повсюду могут встретиться знакомые, а то и друзья семьи с обеих сторон. Любопытные глаза, двусмысленные вопросы… Одно дело коллегам вместе пообедать, другое – пройти бок о бок хоть сто метров в любом другом направлении. Но чем больше препятствий, тем с большим азартом хочется их преодолеть.

Думая об этом, Димка открывал кабинеты, строил пирамиды из стульев, относил их в свою каморку, где расставлял так, чтобы получилось некое подобие удобного ложа. Сколько раз в своем воображении он проигрывал эту сцену! Давно успел понять, что приглашать нежную женщину полежать на стульях – не по-джентельменски. Поэтому загодя прикупил в хозяйственном магазине толстенький поролоновый матрасик, который постелил поверх аккуратно уложенных старых плотных штор, найденных в шкафу у завхоза.

Постель Димка с удовольствием покрыл специально приобретенной белоснежной простыней. Расправив складки, набросил сверху вторую простынку и бросил в центр маленькую подушку. Две – совершенно ни к чему. Вот несколько могли бы и пригодиться, но не в первый же день…

Осталось достать из морозильника бутылку «Мартини», расставить на столе блюдо с креветками, тарелки с мясной нарезкой и лимоном, бокалы, две кофейные пары, кофе, сахар, вилки, маленькие ложки, ножи, салфетки, открыть банку оливок без косточек, развернуть и наломать плитку шоколада.

Всё! Димка оглядел стол, постель. Присел. Мягко! Чего-то всё-таки не хватало. Свечи? Почему-то свечи показались излишеством. Если бы это была квартира, а то при таком казённом антураже, и свечи…

Вот! Болван! Как же сразу не сообразил? Димка пробежал глазами по висевшей на стене панели, сорвал с неё ключ от приёмной и выскочил в коридор, на ходу отмечая, что до минуты, начиная с которой можно ждать прихода гостьи, оставалось совсем немного. К счастью для него, в приёмной на окне стоял компактный бумбокс и лежала стопка дисков «Romantic collection». То, что надо! Димка выбрал «Tet-a-tet» и два диска с французами.
 
Когда приготовления были закончены, он присел «на дорожку» и сосредоточился. Всё ли предусмотрел? Ничего не упустил? Ах, да, эта мысль, что просится её озвучить, эта противная назойливая мысль. Когда здесь ночевала Эльвира, он уж точно не лез из кожи вон, чтобы создать комфорт, приготовить ложе, накрыть шикарный стол… Ну, так Эля жена – что упираться-то?.. Жена, жена… А ты гад. Сволочь неблагодарная. Королева, можно сказать, до тебя снисходила, а ты… Так, всё, закрыли тему.

Закрыли, я сказал!! Трам-пам-пам. Трам-пам-пам. Пора встречать гостью. Гостью пора встречать… Лишь бы она сумела пристроить дочь. Лишь бы сумела…

Бес любви

Первое свидание ошеломило обоих. Всё было другое. Каждый из них выглядел и вёл себя совсем иначе, чем их партнёры по браку. Дима видел в Алине то, чего лишена Эльвира, Алина находила в Диме нечто совсем иное, чем в Глебе. - Как же ты живёшь с ним? – хватался за голову Дима. – Ты же не любишь его! Это же разврат – жить без любви! Надо быть честной… Он умалчивал, что сам до сих пор не пропускает ни одной ночи с Эльвирой и оба ведут себя в постели очень активно. Впрочем, Алина об этом и не спрашивала. Наверно, предполагала, что раз Дима говорит так эмоционально, значит, у него-то всё не так…

Однажды Алина со слезами призналась Диме, что переехала с дочерью к своей маме – в ту же квартиру, из которой выходила замуж. Предполагалось, что теперь Дима сделает свой шаг. И он убеждал Алину, что между ним и Эльвирой всё близится к финалу. Что она такая вспыльчивая и импульсивная, так часто выдвигает ему ультиматумы, что вот-вот терпение лопнет, нужно всего лишь найти подходящий момент, и тогда… При каждой встрече они взахлёб откровенничали, преодолевая и чувство вины перед другими, и отчётливое сознание абсурдности происходящего. Только невероятная, та самая, которую воспевают в стихах, только великая любовь могла стать единственным оправданием и единственной надеждой их внезапно вспыхнувшего романа. И оба отчаянно признавались в ней друг другу.

Лепестками белых роз
Наше ложе устелю.
Я люблю тебя до слёз, без ума люблю, –

пел Александр Серов, и влюблённых душили слёзы от умиления красотой объединившего их чувства. Чем призрачнее, фантастичнее казалась обоим надежда сбыться в этой нечаянной и незаконной любви, тем проще мнилось её достижение. Дмитрий забыл, как совсем недавно вот так же безрассудно верил в возможность добиться совместной жизни совсем с другой женщиной. В редкие мгновения прояснения сознания, в которые происходящее виделось ему во всей бесстыдной простоте, он понимал, что они оба цепляются за любовь как утопающий за соломинку. Любовь могущественна. Она не только погубит, но она же и спасёт…

Чтобы окончательно завоевать доверие своей возлюбленной, привязать её к себе, он поверял ей сокровенные тайны. Показал специально приобретенный маленький сейф, в котором хранил документы на квартиру, и место, куда прятал ключ от него. Она увидела завещание, вытребованное Эльвирой, и убедилась в том, что Димка не придумал эту такую дикую, и такую банальную историю. Ему казалось, что Алина теперь посвящена. Поведав ей о сокровенном, он как бы причастил её к себе. Так перед уходом в разведку рассказывают напарнику о своём слабом месте, рассчитывая, что тот прикроет в случае чего…

И, словно принимая протянутую руку, Алина в ответ призналась Диме, что он и раньше ей нравился. Но по-настоящему она оценила его внешность и манеры только благодаря Эльвире. Общаясь с работницами управления, та зачем-то восхищенно расписывала Димкины достоинства. Вроде больше и поговорить было не о чем… А бабам ведь только скажи. Их хлебом не корми – дай посплетничать.

Оказывается, Эльвира с гордостью рассказывала всем, какой Дмитрий заботливый муж, как много времени ей уделяет, с каким вкусом выбирает роскошное нижнее бельё, как хорошо знает театр и какое удовольствие бывать с ним повсюду. После её рассказов Алина приходила домой. Видела своего опостылевшего благоверного и сравнивала его с тем образом, который складывался в воображении…

Однажды Дима с Алиной, размягчённые длительным свиданием, в очередной раз собирались расстаться – приближалось утро, и скоро в заводоуправление должны придти люди. Дима вызвал такси для дамы. Стоя у выхода, они ждали приближения машины. Машина появилась. Правда, совсем не та, которую ожидали. Вместо такси на пустынной улице, как привидение, показалась … старенькая «копейка» Глеба. Откуда она тут взялась? Сыскари на каждом перекрёстке, блин... Она плавно притормозила наискосок от проходной.

Передняя дверь медленно открылась, и перед влюблённой парочкой предстала Эльвира. Не спеша подошла поближе, коротко проткнула взглядом их лица и осталась молча стоять, глядя под ноги. Ждала объяснений? Можно было успеть что-то придумать в своё оправдание: книжки, мол, библиотечные читали, припозднились, так сказать... Но слова куда-то подевались. Да и что тут скажешь – и так всё ясно. Так же не спеша Эльвира вернулась к «жигулёнку». Вопреки своей привычке Глеб не рванул с места, а плавно тронул, и «копейка» растворилась в предрассветном тумане, как будто приснилась в страшном сне…

Ни Дима, ни Алина так и не успели до всей глубины осознать, что же на самом деле произошло. Сознание, ещё пятнадцать минут назад уплывавшее в счастливой эйфории за горизонты брезжившего в отдалении нового счастья, стремительно рухнуло с головокружительной высоты. Оно разлетелось вдребезги на мельчайшие осколки. Души и разум влюблённых дозревали постепенно, как будто отходил наркоз, и послеоперационная боль становилась с каждым мгновением всё острее, нестерпимее…

Разговора не избежать. Дима готовился к самой что ни на есть горячей войне. Но истерик не было. Вечером Эльвира спокойно спросила Диму:

- Что у тебя с Алиной?

- Как что? Любовь.

- А у нас с тобой что?

- У нас?.. Воспоминания…

В том, что происходило потом, Диме разобраться оказалось много сложнее. Он ничего не понимал. Ни с того ни с сего Алина начинала отказываться от него. Говорить, что у них ничего не получится. В аргументах, которые она приводила, угадывалась логика Эльвиры и слышались её слова, даже интонации. Как будто Эльвира суфлировала Алине…

- Ты разговаривала с ней? – допытывался у Алины. – Что она тебе сказала?

- Какое это имеет значение? Я и сама всё это знаю!

- Значит, разговаривала…

Прежде чем серьёзно объясниться с Эльвирой, Дима, таясь, сходил к нотариусу и отменил собственное завещание. Пока он этого не сделал, места себе не находил. Всё мерещилось, как Эльвира сговаривается с бывшим мужем или с каким-то тёмными личностями, те выполняют заказ, и… - Нет человека – нет проблемы… Даже если Эльвира сговорится с кем-то и ради квартиры пойдёт на крайние меры, – от супруги теперь всего можно ожидать, – её будет ждать неприятный сюрприз. Как только была поставлена последняя подпись в документе об аннулировании завещания, он сразу почувствовал себя много увереннее.

Разговор начала Эльвира. Дима, обложившись сигаретами и заранее убрав в стол все колющие, режущие и бьющиеся предметы, настроился на долгие бдения. Но после первой же затяжки Эльвира, миролюбиво улыбаясь и кокетливо играя ямочками на щёчках, сказала:

- Ну ты и мужик… Такую тётку отхватил! Молодец! Я тебя даже зауважала. Слушай! А от меня ты что, отказываться собираешься? Да брось! Мы же современные люди…

- Что ты этим хочешь сказать?

- Ну-у… любой солидный, уважающий себя мужчина имеет и жену, и любовницу… Ты же у нас солидный? Уважающий себя мужчина?

Дима пропустил убийственную ехидность Эльвиры мимо ушей.

- Как правило, они не знают о существовании друг друга.

- Ну извини, дорогой. Так получилось… – Эльвире трудно было сохранять самообладание. Она говорила сквозь зубы, с трудом сдерживая колотившую её дрожь. Сдержаться не удавалось, она понимала, что муж видит её состояние, и от этого ненавидела его всеми силами своей души. – Я тебя ещё и уговаривать должна?..

- Ты предлагаешь жить втроем?

- Жить? Хм-м… Это было бы круто. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Просто мы будем знать о существовании друг друга.

Видя, что Дима колеблется и мучительно соображает, Эльвира добавила:

- С Алиной я уже говорила. Она согласна.

Вот это фортель! Ай да женщина!  Но ведь это всё неспроста. Эльвира решила побороться за свой брак, за него. Она настолько уверена в себе, что предполагает постепенно – наверняка через непродолжительное время – отвести Алину прочь.

Сделать Диму навсегда ей обязанным и виноватым. К тому же… Дима остро взглядывал на Эльвиру во время затяжек, прищуривал глаза, как будто прицеливаясь. Она в недоумении. В ней борются противоречивые чувства. Как могла проглядеть? Ведь ей казалось, что держит мужа, владеет ситуацией. Своих студентов учит психологии семьи и брака, а тут под носом недоглядела. Значит, не за меня бороться собралась. Оскорблено самолюбие, уязвлено до самой сердцевины. Жаждет выиграть время, чтобы и разобраться, и наказать. Растоптать. Раздавить гадов. Но, чтобы растоптать лучше, надёжнее, наверняка, надо, чтобы они в руках были оба. Тёпленькие…

Что ж… он готов вступить в игру. Устраивая мне извержения вулкана, ты думала, что я тебе по зубам? Что мной можно вертеть как тебе хочется? Ну-ну… Но Алина? Она-то что? Ведь они успели поверить друг другу, научились доверять. Что Эльвира с ней сделала, что наговорила?.. Психологиня хренова… Найдя возможность, Дима позвонил Алине. И понял, что и Алина не хочет его терять. Тоже винит себя и не знает, как лучше поступить, чтобы никого не обидеть, чтобы всем было хорошо… - Эльвира ведь любит тебя. Ей тоже плохо. Кто её пожалеет?.. – плакала Алина в трубку. – Может быть, так будет лучше. Зачем только я с тобой встретилась…

Теперь в согласованные с женой дни Дима шёл на свидание к Алине. Каждый раз говорил ей, что они с женой практически не общаются, а вынужденная и редкая близость давно уже его тяготит. Алина в ответ только плакала. Что она могла сказать? Ни проверить, ни как-то повлиять. Только принимать сказанное за чистую монету и ждать. А Эльвира, по утрам сидя на кухне, что-то рисовала в маленьком блокнотике. Как-то она торопилась на лекции и оставила на столе свои бумаги. Случайно или как будто случайно?

Дима взял в руки листки и оторопел. Это были стихи. Он стал читать. И неплохо написанные. И не гекзаметр вовсе. В стихах билось живое женское сердце, изнывало от боли раненое чувство. Ими она подкупила Алину? А та, дурочка, поверила крокодиловым слезам…

Под листками лежал тот самый, заветный блокнотик. Дима открыл его. Полистал. Странички расчерчены по числам месяца. Что-то, напоминающее график дежурств или таблицу чемпионата. Где-то число заштриховано синей пастой, где-то чёрной, где-то красной. Системы нет. - Что бы это значило? – был задан вечером прямой вопрос. Эльвира, нисколько не смутившись, ответила, что у каждой женщины есть такой дневник и что Дима может ни о чём не беспокоиться.

- Милый, – добавила она без улыбки, но и без ехидства. Что ж. Не беспокоиться, значит, не беспокоиться.

Но идти домой Диме с каждым днём становилось всё тяжелее. Ожидание разборок, скандалов, истерик, жизнь в напряжении претила ему. Иногда, подойдя к самому подъезду, сворачивал в сторону и начинал ходить вокруг дома, подолгу стоял где-нибудь за углом, выжидая, когда наступит минута, дольше которой тянуть уже нельзя во избежание ещё худших неприятностей. Минута наступала, и тогда он стремительно взлетал на свой этаж.

Эльвира, едва придя в себя от испытанного стресса, попыталась сосредоточиться. Положила перед собой чистый лист, вертикальной чертой разделила его на две части. Слева записала всё отрицательное в жизни с Димой, справа – всё положительное. Правая колонка оказалась, на удивление, значительно длиннее… В таком случае, решила, надо действовать решительно.

В один из таких дней Дима, зайдя в квартиру, сразу ощутил множество непривычных вещей. Из прихожей исчез запах пыли. Зато доносился аромат свежих пирогов. Его обувь вымыта и аккуратно расставлена здесь же на полочке. Вещи висят не на петлях, а на плечиках. Негромко звучит спокойная музыка. На звук открывающейся двери в прихожую вышла Эльвира. Она сделала прическу. Надела его рубашку. Повязала на цыганский манер большим, подаренным Димой пёстрым платком. Остановилась у дверного косяка. Дима понял, что женщина готовилась к встрече. Приготовила даже какие-то слова и хотела их произнести, но не смогла. Просто стояла и смотрела.

Теперь каждый день она вела себя как самая тихая и примерная жена. Иногда, правда, и её терпению приходил конец. Тогда она, без всякого видимого повода, запускала в Диму то тяжелой хрустальной пепельницей, то дорогой пудреницей в металлической оправе с острыми гранями. Бросалась на него, намереваясь исцарапать лицо, наставить синяков. Но Дима уклонялся, ставил блоки, и она сильно ушибала руки. Боль отрезвляла, и Эльвира тут же шла в ванную, проводила там некоторое время. Вскоре, как ни в чём не бывало, говорила Диме, что едет проведать Антошку, посылала воздушный поцелуй и исчезала в дверях.

Роман втроём продолжался почти полгода. Дамы созванивались и о чём-то подолгу разговаривали. То и дело Алина порывалась уйти от Димы. Зная, под чьим влиянием принимаются подобные решения, Дима не оставался в долгу и грозил Эльвире, что немедленно прекратит общаться с ней, если она не вернёт Алину. Эльвира с усмешкой брала телефон и снова запиралась в ванной. - Завтра тебя будут ждать, – сообщала по выходе…

Дима едва дождался отпуска и позвонил брату в Краснодар. Нестерпимо хотелось бежать без оглядки. Понять, что во всём происходящем настоящее, «большое», которое можно увидеть только «на расстоянье». Он узнал, как трудно пробиваться к реальной оценке событий сквозь жалость к себе. То и дело в размышления вкрадывались удобные цитаты. Их смысл искажал действительность, словно кривое зеркало. Куда-то уходила простая и ясная суть. Необходимо понять, почему. Правда ли преследует по пятам и стремится предъявить счёт? А иллюзии пока удаётся возводить на её пути эффективные преграды? Быть может, он и есть – главный «иллюзионист»?..

«Охота к перемене мест – весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест», – услужливо подсказывала память. Далее неизменно следовало: «пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок»… Удобно, чёрт возьми, быть таким начитанным!..

***
Дима с двоюродным братом сидят на веранде в плетёных креслах. Михаил на пять лет старше. Он – владелец собственной строительной фирмы, коренной краснодарец, и говорит, как и многие, с неповторимым акцентом. Держится раскованно. Не строит из себя ничего. Просто сидит развалившись, и всё. Разве что небрежно крутит в пальцах чёрную пачку самых дорогих в городе сигарет «Sobranie» и время от времени прикуривает от золотой зажигалки.

Дима напряжён. Ему не лежится в удобном кресле. Он сидит выпрямив спину, на самом краю, обняв себя за плечи. Судя по всему, его сотрясает нервная дрожь. Дима тоже курит. Он не тянется за сигаретами к брату, а то и дело выхватывает из нагрудного кармана рубашки с коротким рукавом малиновую пачку «Dunhill», чиркает спичками. Ломает одну, вторую, иногда и третью. Закуривает и втягивает дым так, словно от каждой затяжки зависит его жизнь.

- Да брось ты кипятиться, – роняет Михаил. – Не принимай их всерьёз. Они шо – мама твоя? Вот у меня е крановщик один, дядя Бора такой. Приходи ко мне завтра в офис, познакомлю. Он объяснит, как надо к ним относиться. Дядя Бора, конечно, мужик циничный. Но тебе полезно будет его послушать…

- Вот почему, почему так получается, Миша? Почему одни, как ты, уверены в себе. Идут по жизни как хозяева. Знают, чего хотят, и берут всё, что им нужно. А другие, как я, вечно себе проблемы изобретают. Наверно, прав был папа, называя меня «идиётиком»…

- Идиёт? А шо, мне нравится. Идиёт. Нормально… Ты бы голову себе не морочил, лучше бы спал. Кстати, пора уже. Завтра на работу. Это ты отпускник, тебе можно покемарить. Долго не сиди. Интеллигэнция…

С уходом брата курить расхотелось. Дима откинулся на спинку кресла и, уже лёжа в нём, вынул из пачки последнюю сигарету. Через два дня уезжать, а на душе черным-черно, беспросветно. Голоса и у той, и у другой в телефонной трубке звучат спокойно, без вызова. На вопрос о том, как дела, отвечают уклончиво. До позавчера. В тот день и одна, и другая как бы между прочим сказали ему, что они ходят друг к другу в гости. В мозгу у Димы будто вспыхнула сверхновая. Сговорились!

Он ходил сам не свой, пока неожиданная мысль не впрыснула в кровь новую порцию адреналина. Жизнь бросает новый вызов. Невыносимо метаться между двумя огнями, делать вид, что хранишь равновесие, когда тебя бьют с двух сторон и не уметь – и даже не пытаться! – защититься от убийственных ударов хотя бы с одной стороны. Надеяться, что они сами определятся, кто из них останется, а кто уйдёт…

Выжидательная позиция требует железных нервов и тройной отдачи сил. Удержать одну, умиротворить другую и успеть за короткие часы сна восстановиться самому. А назавтра дамы поменяются местами…

Теперь расклад сил ясен. Треугольник перестал быть равносторонним. Треугольник просто перестал быть. Две стороны, соединившись, направили острие на основание с целью причинить ему максимальный ущерб. Их двое. Они вместе, а он один. Две женщины и один мужчина. Вызов? По крайней мере появилась хоть какая-то определённость.

***
По приезде Дима с вокзала позвонил Алине и, придя домой, обнял и поцеловал жену. Она, стоя у раковины и чистя картошку, сказала ему так, словно просила передать соль:

- Тебе лучше бы повеситься. Просто предупреждаю… - Очередная блажь, – подумал Дима, но интуиция подавала устойчивые сигналы о приближении опасности. Правда, он предчувствовал, что с нею придёт и облегчение, и стороны треугольника, которые, кажется, спаялись намертво, разойдутся. Не будет ни острых углов, ни многофигурных композиций…

При встрече Алина холодно и равнодушно сообщила, что больше видеть его не желает и, кстати, увольняется из заводоуправления. Он тряс её за плечи, пытался заглянуть в глаза, брал за руки, кричал, потом стихал и почти шёпотом просил прощения. Она оставалась холодна, как лёд.
 
Наконец, решив, что надо объясниться до конца, что не сказать ему всего будет не честно, призналась, что они с Эльвирой очень сблизились. В какой-то степени даже стали подругами. Эльвира показала ей блокнот, в котором отмечала, в какие дни у неё с мужем был секс, и какой именно. (Вот что значили эти странные квадратики, заштрихованные разными цветами! Вот тебе и «не о чем беспокоиться!»)
Алина хорошо помнила, что Дима говорил об этих днях, будто он с Эльвирой ссорился, и ничего между ними не было. А на самом деле не просто было, а ещё и вот как… - Более того, в некоторые из этих дней ты возвращался домой после наших с тобой свиданий. Ты же сам рассказывал, как переживал, когда она вела себя так же со своим мужем, да и меня попрекал… Я не переношу вранья, – твердила Алина. – Тебя никто за язык не тянул. Не надо было врать. А ты всё время врал, врал, врал… Снова слёзы. Море, океан слёз... - И ещё, – добавила Алина, когда Дима уже решил, что мучительный разговор на сегодня заканчивается, – она показала твои письма. В них… в них… слово в слово то, что ты писал мне. Я думала, что я единственная, что, действительно, так бывает… Ты писал, что я коснулась твоей души тёплой ладошкой и отогрела её… Дура, дура! Как я могла тебе верить! То же самое ты писал и ей…

Вечером Эльвира нанесла ещё один удар. Она предъявила ему копии документов из сейфа и с невинным видом произнесла:

- Алиночка мне дала ключ. Алина хорошая девочка. Послушная. Ей что скажешь, то она и делает… Твоя Алиночка как корова на лугу с боталом на шее. Потяни за верёвку – она и пойдёт под звон собственного колокольчика куда велят…

- Кто тебя пустил в заводоуправление? – заскрежетал зубами Дима.

- Как это кто? Очнись, милый! Иван Никифорович, конечно. Душа человек! Мы ему доступными словами ситуацию объяснили. Кого он пригрел на груди, в общих чертах, обрисовали. Так что он, чтобы большого скандала избежать, всё для нас сделал. И вещички твои позволил перетряхнуть со всеми твоими джентльменскими запасами, и с сейфиком позволил поближе познакомиться… Я же тебе сказала: - Ве-шай-ся…

- Напрасно ты так радуешься. Квартиры тебе не видать как своих маленьких ушек без зеркала. Думаешь, оставила меня без всего? Ошибаешься... Не хочу с тобой находиться рядом. Видеть тебя не хочу. Ухожу. Пока ухожу. Когда соберёшься выезжать из моей квартиры, занесёшь ключ в контору. Встретимся в суде.

- Да, милый. Очень кстати, что ты уходишь. Мы с Глебом, – если ты помнишь, это муж Алины, – с тех пор, как я рассказала ему о ваших шашнях, очень хорошо подружились. Он как раз сегодня ко мне в гости приглашён. Не хочешь присоединиться? Можем и Алиночку позвать. Мы же современные люди…

***
Тесно у Ивана Никифоровича в его холостяцкой обители. Но Димка не думает о ночлеге. Выгонит – найдётся, где переночевать. Он наливает коньяк своему бывшему шефу. Кивает. Соглашается с его увесистыми аргументами о преимуществах правильной, прямой, чистой жизни, пока не падает в сон.
А снится Димке, что сидит он на берегу моря и смотрит, как плещутся в нём две собаки. Это его собаки – понимает он. Обе красивые, хоть и очень разные.

 Породистые, наверно. Вот, нарезвившись, выскакивают на берег, и дрожа всем телом, стряхивают с себя морскую воду. Димка протягивает к ним руки, чтобы обнять, согреть, приласкать. Но те вдруг ощериваются. Их глаза яростно сверкают. Шерсть, которая только что была мокрой, встаёт дыбом. Они, рыча, угрожающе подходят к Димке, и он в страхе бросается бежать. Воздух продирает лёгкие, как крупный рашпиль. Ветер, врываясь в рот, исследует внутренности, по-хозяйски вбивает колья в подреберье. Не рано ли, при живом-то человеке? При живом ли?

Димка не владеет собой. Но знает: останавливаться нельзя. Хриплое дыхание за спиной становится всё громче. Стоит замешкаться – и псы вцепятся мёртвой хваткой. Димке мнится, что он прибавил ходу. Мчится сквозь заросли. По сугробам. Утопает в вязком песке. Пытается увидеть преследователей. Бесполезно! Взгляд через плечо даёт смазанный образ. Может быть, это и не собаки, а мощные волки мчатся за ним, прижав уши к крупным головам? Нет, и не собаки, и не волки, а дикая, не имеющая ни формы, ни запаха, ни цвета невероятная угроза.

От её ощущения страх поднимается, словно волна цунами, и превращает мужчину в умирающее от ужаса бесполое существо. Не в силах больше бежать, Димка на мгновение замирает как заколдованный, и тотчас одна из собак совершает короткий прыжок. Острые клыки впиваются глубоко в плечо. Димка кричит … и просыпается не то от собственного крика, не то от боли.

Проснувшись, слышит, что даже не кричит, а визжит. Ему становится стыдно. Он с облегчением чувствует нестерпимую боль и понимает, что всего лишь снова отлежал руку и что Иван Никифорович трясёт его, спрашивает что с ним. Беспокоится, хороший человек…

И в тот же миг кажется Димке, что в жизни не было у него ещё момента выше и прекраснее, чем вот этот. Что он как будто взошёл на самую высокую гору, где есть место только для него одного и вниз смотреть нельзя, а можно только вверх. И сколько хватает глаз – небо. Оно сегодня в косматых тучах, недоброе и осуждающее. Как будто недовольно Небо, что Димка так поступил с дарованным ему чувством.

Когда Димка жил им, одухотворялся, совершал ради него противоестественные поступки, небо ему благоволило и прощало. Теперь же он где-то ошибся, поступил неправильно. И чувство сжалось, словно шагреневая кожа, превратилось всего лишь в слово, которым люди привыкли это чувство называть, и слово распалось. Выпали из него буквы и покатились в разные стороны. Осталась только звонкая середина. Она-то сейчас, незащищенная, то слепит ярким светом, то осуждающе воет, свистит во всех щелях, то обездвиженно замирает, и тогда кажется, что весь мир вопросительно смотрит на Димку и ждёт его решения.

Нет у Димки никаких решений. Хочется ему очищения, освобождения, лёгкости. Пусть же Небо прольётся над ним холодным и беспощадным дождём, ударит градом, собьёт с ног, сбросит со скалы в грязь, в болото, пусть. Поделом. Лишь бы над всеми другими не гремел гром. Пусть они слышат грозный рокот лишь из своих гнёздышек. Смотрят на ливень из окна. Пусть им будет тепло и уютно. Пусть у них будет в одном и неделимом слове, во всеобъемлющем ощущении – и нежное ЛЮ, и опорное Б, и протяжное О, и губное В, и томный мягкий знак…

Димка всё равно поднимется и снова будет карабкаться, и вскарабкается-таки на скалу, где окажется место только для двух ног. Его ног. И дождётся того момента, когда над ним будет такая ослепительно голубая бесконечность, что захочется раскинуть руки и упасть в неё. И когда будет лететь, то покажется ему, что раскинутые руки крепкими лианами привязаны к вечному, как мир, слову, которое и есть и сам этот мир, и всё, что его наполняет.
_______________________