В понедельник, 10 января, т.е. за три дня до концерта Латвийского национального симфонического оркестра (ЛНСО) и скрипачки Байбы Скриде, я почувствовал, что заболеваю – в груди завелась шершавая, сухая жаба. Во вторник пришла тяжелая головная боль. Чтобы не пропустить концерт, я объявил себе голодовку. В среду, 12 января, температура поднялась до 39,1 градуса. Я решил не рисковать и сбил ее попавшим под руку противовоспалительным с истекшим сроком годности. Ночью случился кризис, а на другой день все по новой, по восходящей.
Но я не уступил. Правда, программа вызывала больше вопросов, чем ожиданий. Увертюра «Кориолан» Бетховена и скрипичный концерт Рихарда Штрауса в первом отделении, «Концерт для оркестра» Бэлы Бартока – во втором. Как ни крути, больше для расширения музыкального кругозора, чем для души. Но Байба Скриде... Не доводилось прежде слушать ее, как говорится, живьем, а хотелось. Короче, 14 января я был в зале филармонии и не раскаялся.
Приятным сюрпризом одарила программка. Оказалось, что вместо «Кориолана» будет звучать увертюра к опере «Руслан и Людмила» Глинки, а скрипичный концерт Штрауса заменен Вторым концертом Прокофьева. Байба Скриде и Барток, правда, осталась, но о них позже.
Вступление к «Руслану и Людмиле» мне хорошо знакомо. Пять лет назад его исполнял тот же оркестр, только с другим дирижером. Тогда мне показалось, что музыканты взяли слишком быстрый темп, а в музыке Глинки что-то неуловимо отдавало Россини. Поделившись наблюдениями со специалистами, я не встретил понимания с их стороны, но остался при своем мнении. На сей раз оркестр не торопился, а Россини в музыке Глинки и след простыл, нарядность увертюры несколько потускнела, а ее место заняла невесть откуда взявшаяся суровость.
«Грубовато, каменисто, как-то», - подумал я, и опять не ошибся. Оказывается дирижер – Эйвинд Адланд – норвежец. Все встало на свои места. Пять лет назад ЛНСО дирижировал южанин Карел Марк Шишон, отсюда и темп, и россинизация Глинки. А теперь скандинав наделил русскую музыку присущей его расе суровостью и нордической сдержанностью. Построив такую рабочую версию, я остался вполне доволен собой и дирижером.
Но примой вечера был не он, а Байба Скриде. Это тот самый случай, когда настолько уверен в исполнителе, что не ждешь никаких подвохов и слушаешь не как, а что он играет, следуешь за ним как за чтецом, который декламирует настолько внятно и выразительно, что захватывает все внимание слушателя, а тот только и успевает, что чередовать в воображении образы, вызываемые декламацией. Кстати, сравнивать мне «чтение» Скриде было не с кем: Второй скрипичный концерт Прокофьева я слушал впервые. Первая часть, писанная в Париже, показалась несколько надуманной, зато вторая и третья, писавшиеся в Воронеже и Баку – увлекли по-настоящему.
«Концерт для оркестра» Бартока я принял больше к сведению, чем к сердцу. Говорят, приютившие в 1940 году венгерского композитора американцы отдавали ему должное как музыковеду-фольклористу, но не приняли его музыку. Исключение они сделали только для «Концерта для оркестра» - последнего законченного Бартоком при жизни произведения. Писано оно было на заказ. В 1943 году в память о своей жене его заказал Бартоку дирижер Бостонского симфонического оркестра русский еврей Сергей Кусевицкий.
Вот и получился у Национального симфонического концерт из цикла «Жемчужины русской музыки», которых в прежние сезоны он давал по четыре штуки, а в этом запланировал только один. С Глинкой все понятно. С Прокофьевым в общем тоже. Тот хотя и посвятил свой Второй концерт французскому скрипачу Роберу Сетену, но его вторую и третью части писал, сопровождая артиста в гастрольном туре по Советскому Союзу (1935 год), и звучат в этом произведении темы, близкие русскому фольклору. Но интереснее всего получилось с «Концертом для оркестра», в финале которого автор откровенно цитирует разудалую русскую песню – дань родине заказчика и его почившей супруги.
Я очень признателен ЛНСО за его репертуарную политику, за неослабевающие интерес и преданность латвийских музыкантов русскому музыкальному наследию. С 2006 года стараюсь не пропустить ни одного концерта, в котором этот коллектив исполняет произведения русских и советских композиторов. Порою мне кажется, что музыка – единственная сфера, где Латвия и латышская интеллигенция не оспаривают своего родства с Россией и русской культурой, а дорожат им, не пренебрегают своими корнями, а ухаживают за ними.
Так и на этот раз. Ведь Сергей Прокофьеф теории музыки учился в Санкт-Петербургской консерватории у Язепа Витола, заложившего впоследствии основы Латвийской музыкальной консерватории и, в немалой степени, современной музыкальной культуры своего народа. А у кого учился Язеп Витол? У Николая Римского-Корсакова, учеником которого был и Сергей Прокофьев. Вот и получается, что в музыкальном отношении наши народы кровные родственники, что бы там ни утверждали невежды.
Русская музыка лечит. И не только душу. За все время концерта я не кашлянул и не чихнул ни разу.
15.01.2011