Выдалось невыносимо жаркое лето, совсем непривычное для этих мест своим изнуряющим, испепеляющим пеклом. Давно не было такого суховея. Природа устала от звенящего зноя. Земля просила дождя, но его не было уже третий месяц. Август взял в свои руки бразды правления. По обочинам - жухлая, жёлтая трава от засухи, и трещины на теле земли уходили вглубь, чуть ли ни на метр. Поля, засеянные посевами, сгорели от жажды, ручьи и мелкие речушки пересохли, крупные реки и озёра обмелели и открывали взору своё обнажённое дно. Ветер не приносил облегчения. Неведомо откуда взявшиеся ураганы носили с места на место огромные крутящиеся пылевороты, поднимая в воздух эти воронки пыли и мусора, наводя страх и брезгливость у населения, называвшие их в обиходе «ведьмиными свадьбами».
Совсем невмоготу пришлось пассажирам поезда, следующего рейсом «Москва – Магнитогорск». В вагоне стояла страшная духота, открытые окна не спасали, сквозняк гулял хозяином, но облегчения не приносил. Бессильно машущие крыльями фирменные занавески, как раненные птицы силившиеся улететь, развивались по ветру. Пассажиры, едущие третьи сутки, в этой «микроволновке» изнывали от усталости. Надо было очень не любить себя, чтобы ехать в такое время. Только дела могли заставить принять столь опрометчивое решение.
Пассажиры купе чувствовали себя слегка неловко. Их было четверо. Мать с дочкой лет семи, в одинаковых, опрятных, ярких, с крупным геометрическим рисунком, сатиновых сарафанах с круглым вырезом и воланами по пройме и подолу, и в соломенных шляпах с большими полями, были посажены проводницей на ближайшей станции, чем вызвали недовольство двух мужчин, ехавших в нём с самого начала пути. Пожилой, интеллигентного вида, мужчина беспрестанно вытирал мокрым полотенцем, висевшим на плече, лицо и шею. Его светло-голубая рубашка в белую продольную полоску пропитана потом. Серые длинные до колен шорты смяты и имели уже не свежий вид, на босу ногу - кожаные сандалеты черной кожи. Было видно, что его удручают сложившиеся обстоятельства, и он просто стесняется своего вида и положения, беспрестанно поправляя и протирая очки в тонкой оправе, недовольно пробурчал, обращаясь к матери ребёнка.
- Дышать нечем, а сюда народ пичкают, задохнётся малышка, да и Вам, пожалуй, тяжело придётся. Дачницы что ли? На деревенских, вроде, не похожи - больше на горожанок смахиваете.
Попутчица, глубоко вздохнув, улыбнулась, словно виновата, лишь тёмно - карие глаза смотрели добро и грустно. Её женственная фигура притягивала взгляд правильными пропорциям: и тонкой талией, и высокой грудью, и длинными ногами, и прочими прелестями. Это была приятная шатенка, с аккуратно уложенными в тугой узел волосами, который слегка оттягивал голову ей назад, отчего казалось, она чуть задирает красивый, курносый носик, с еле заметными крапинками веснушек. Женщина была чуть выше среднего роста, лет сорока на вид. Кожа лица и рук удивляла бледностью - не тронуты загаром, как зимой, словно и не было палящих лучей безжалостного солнца. Золотая цепочка с крестиком и обручальное кольцо были её единственными украшениями. На ногах красовались кремового цвета сабо. Багаж её невелик: сумочка в тон обуви и большой пластиковый пакет. Она, оправдываясь, притянула к себе маленькую, хрупкую, как фарфоровую статуэтку, дочку к груди.
- Простите за беспокойство, мы всего два с половиной часа с Вами поедем. Очень нужно быть дома, а на электричку опоздали. С пасеки едем, мужа заменяли. Попросили соседей за пчёлами присмотреть часок – другой.
Поезд, качаясь в разные стороны, поднялся на перевал, помчался среди лесов и гор. Пейзажи за окном стали так вызывающе красивыми, что казались нереальными, после пожухлых степных просторов, прожаренных на солнце. Нагромождения могучих скал беспрерывной лентой, как в кино, сплошной вереницей уходили в бесконечность. Росшие на них огромные столетние сосны и ели, словно исполины, держали поблёкшее небо своими необъятными плечами, как великаны. Облака висели низко - низко над головой, казалось, протяни руку и достанешь до них рукой. Хрупкие рябинки и черёмуховые кусты довершали своей нежной изумрудной зеленью листьев картину.
Загорелая, похожая на шоколадку, с облупленным носом и веснушками, девочка, улыбаясь, перебралась к окну, сняв шляпку, задорно тряхнула своими каштановыми кудряшками, которые рассыпались по плечам, водопадом завитушек. Она была слишком худенькая, с содранными коленками. Тёмно-карие глаза, как у мамы, обрамлённые длинными, чёрными ресничками, с восторгом озорно наблюдали за пёстрой лентой, мелькающего, природного великолепия. Достав из красного, девчачьего, рюкзачка толстенький блокнот и пачку разноцветных восковых мелков, принялась увлечённо рисовать. Сброшенные на пол вагона беленькие босоножки, словно мотыльки, слетели и затихли на полу.
-Я первый раз на поезде еду. Всё на машине, да на машине. Мы домой торопимся, у нас папа заболел.
- А что случилось?
Пожилой пассажир решил поддержать разговор с маленькой путешественницей.
- Уже ничего, его успели полечить. Мы вместо него пожили в деревне, а сейчас он уже едет обратно. Жаль не встретимся долго.
Девочка тяжело по-взрослому вздохнула и взглянула на мать. Та тихонько приложила палец к губам и улыбнулась дочке, чтобы малышка не утомляла, и без того усталых и замотанных долгой дорогой попутчиков.
- Меня Иван Николаевичем зовут.
Назвался, наконец, пухленький, ему явно было скучно в дороге,и он решил так скоротать время – за разговором с мамой и дочкой.
- А как тебя кличут?
-Зойка.
- Зоя, а как по батюшке величать?
- Семёновна.
- Ксения Владимировна.
- Ну, вот и славненько, вот и познакомились.
Четвёртый спал на второй полке, а возможно, просто притворялся спящим. Вдруг он неожиданно спрыгнул вниз. На нём были светло – голубые джинсы, уже не первой свежести. Торс, с плохо развитой мускулатурой, обнажён. Трудно было определить возраст этого мужчины. Ему могло быть и за сорок и чуть за тридцать. Худощавый, длинный, нескладный, прожаренный на солнце, почти чёрный в морщинках с большими, узловатыми руками, которые он явно не знал куда девать, пока не сцепил их пальцами и не уронил перед собой. Он сел, слегка сутулясь, напротив мамы и дочки, присоединился к разговору.
- Радик Искандерович, можно просто – Радик. Пойду в тамбур, покурю, да посмотрю из открытой двери на знакомые места. Я тут лет двадцать тому назад службу нёс.
Мужчина захватил полотенце, пачку сигарет « Прима » с зажигалкой и скрылся за дверью купе, оставив её открытой. Сразу стало чуть свежее. По полу засквозило приятной, долгожданной прохладой.
- Может чайку? Пойду, организую.
Попутчик явно играл роль гостеприимного хозяина.
Вернувшись, он застал такую картину: на белоснежной салфетке, расстеленной на столике, красовалась большая тарелка с румяными пирожками и две баночки: с мёдом и земляничным вареньем.
- Ух, красотища какая! Неужели сами пекли?
- Конечно сами.
Девочка серьёзно отвечала, уплетая за обе щёки аппетитный пирожок.
Четыре стакана в подстаканниках гремели ложечками, в такт дроби, несущейся из-под колёс. Девочка передразнила их песенкой.
- Едем домой, едем домой, едем домой!
Двери открой, двери открой, двери открой!
Мама с попутчиком улыбнулись и принялись пить чай.
-Это только кажется, что горячий чай пить в жару – преступление. А на самом деле нет ничего лучше, чем кружечка горячего напитка в жаркий день для разморённого тела.
- У нас тоже чай пить принято, только с травками и молоком.
Женщина, не очень охотно, поддерживала разговор. На ней лежала печать той, заметной только очень наблюдательному глазу, печали. Улыбаясь, её глаза оставались грустными, и в них светился огонёк, незабываемой боли. Так болит сердце или зубы – постоянным, острым напоминанием.
Маленькая Зойка была, напротив, весела и беспечна, как вольная птичка. Щебетала своим ангельским голоском, тряся кудрями.
- Хотите, я Вам свои рисунки покажу?
- Конечно, показывай.
И вот уже пересела маленькая щебетунья на скамейку к пухленькому добряку, рассказывает.
-Это Эйфелева башня. Это Дружок – мой пёсик. Это Тихон – наш кот. Это мы с мамой. Это брат с семьёй. Это наш дом. Это букет для мамы. Это мой папа. Это пасека. Это речка. Это лес…
- А рисунки то хороши. Ты, случайно, не художницей собираешься стать?
- Конечно, художницей.
- А у девочки – талант.
- Как у всех детей.
Маме явно по душе похвала, данная её чаду. Она рада, что рисунки понравились. Верится ей, что у Зойки чувство прекрасного развито. Следующей осенью её малышка поступит в художественную школу, где и будет постигать азы творчества под взором грамотных преподавателей. В глазах на время пропала тревога и боль, они засияли, залучились тёплым, нежным светом материнской любви. От этого щеки женщины зардели, на бледной коже проступил румянец, от всего происходящего она похорошела и помолодела, на глазах преображаясь.
- Рисунки прекрасны, Это не просто для красного словца вставил. Я сам - художник, в творческую командировку еду. Края у Вас замечательные. Буду Ваши леса и горы рисовать. Спасибо за угощение. Земляничного варенья с детства не ел - чудо.
В купе зашел, пахнущий свежестью и ветром, с влажной головой и мокрым торсом Радик. Его глаза напоминали две щёлки, а волосы, непослушным вихром, стояли на макушке ёжиком. Он торопливо вытирался полотенцем и натягивал на мокрое тело белую свежую футболку, достав её с верхней полки.
- Впервые за дорогу одетым Вас вижу. Видно специально для наших гостей стараетесь.
Добряк ревниво отодвинулся от окна, освобождая место. Ксения Владимировна, сделав рукой плавный, указывающий жест, предложила приятным голосом.
- Угощайтесь.
- Спасибо, очень кстати, давно домашней еды не пробовал.
Он ел, не спеша, тщательно пережёвывая, запивая чаем. Из крышки пробывал мёд и варенье.
- Очень вкусно. Я такие пирожки только в далёкой юности встречал, когда службу в здешних краях нёс, тут в городах – спутниках, за горой.
Вдалеке виднелись царственно величавые горные вершины, они поражали своим древним спокойствием. Возникало ощущение вечного течения времени. Радик улыбнулся малышке.
-У местных детей тут у всех такие чёрные глаза?
Не спеша, заговорил, проваливаясь в реку воспоминаний.
- Дело летом было, тоже жарища невыносимая стояла. Да только не чета сегодняшней. Мне вот вспомнилось сейчас, как мы с товарищами топаем в кирзовых сапогах в столовую, а нас провожают два карапуза – нашего командира сынишки: одному было лет семь, а другому – года четыре. Маленький шустрый, как бесёнок, всё пирожки пытался на патроны выменять. Ему старший брат не позволял, да отвешивал подзатыльники. Просто так солдат угощали, будто дома побываешь - у мамки в гостях. Восемь лет назад женился убеждённый холостяк на молоденькой девушке, родила она ему этих ребятишек. Командир самый счастливый на свете ходил, года два до пенсии ему оставалось. Хороший капитан был: справедливый, но вспыльчивый больно. Зря солдат не обижали при нём. Завидовали мы ему белой завистью. Да, и как не завидовать? Вот какую себе красу в жёны отхватил из местных. Она только что медицинский окончила, в садике медсестрой работала - славная девушка. А пацанят таких каждый мечтал себе на гражданке завести после женитьбы. В общем - идиллия.
Ксения Владимировна внимательно слушала Радика, глаза её затуманились, словно вместе с ним вспоминала свою юность. А тот продолжал, не обращая ни на кого внимания.
-Как сейчас вижу - стоят они вдвоём в шортиках футболках цвета хаки, все игрушечным оружием обвешаны: автоматы, винтовки, пистолеты. Ни одного дня не пропускали, так и провожали нас каждый день: и зимой, и летом. Стоят, честь отдают. Одного Стёпкой звали, а другого, как отца – Семёном. Пилотки набок, новенькие со звёздочками. Ну, мы с приятелем уже на «дембель» собирались, взяли да подшутили над пацанятами: поменяли свои старые, линялые пилотки на их новенькие. Прошло пару дней, смотрим малой один стоит, спрашиваем его о брате, тот говорит, что ветрянкой заболел, в зелёнке всего перемазали – дома он. Стоит, глазами нас с другом выискивает, а мы за ребятами прячемся, да посмеиваемся над ним. Что с нас взять? Глупые, да молодые, сами чуть старше этих ребятишек.
И всё бы закончилось нормально, только вот прогремели выстрелы вечером, а на полигоне не было солдат. Выстрелы звучали, не переставая, звук нёсся от контейнеров с мусором за жилыми домами, прямо около леса. Мы, как раз из столовой возвращались с ужина, смотрим - дымок вьётся, тут и скумекали в чём дело. Выменял таки, у какого то дурака, Сёмка патроны, да и поджёг их вместе с мусором. Ринулись мы с ребятами туда. Местных ребятишек похватали, да в безопасное место, подальше оттащили. Они грязные, в саже все – счастливые, перепуганные, но страшно собой гордые и радостные, пожурили да по домам отправили.
А наутро меня с товарищем вызывает капитан наш - Семён Степанович. Смотрим, чернее тучи, усы и желваки ходуном ходят. А на столе наши пилотки лежат.
-Ваши?
-Наши.
А что отпираться? Когда наши фамилии химическим карандашом на подкладке написаны крупными буквами.
- Это Вы парню моему патроны на пирожки обменяли?
- Никак нет, товарищ капитан.
- Свои парни дома получили порцию ума, теперь Вас учить буду.
Не поверил нам, ремни снять велел, и этими ремнями нас по мягкому месту отлупил, отправил в часть да ещё влепил по два наряда вне очереди.
Осерчали мы шибко - не разобрался, обидел. Ночью настрочили на него рапорт: мол «руки распускает - дедовщину развёл…» Шайтан попутал, закрыл наши глаза своими лохматыми лапами. Вскоре командира нам поменяли. Долго потом вспоминали, какие хорошие времена в части были. Новый - люто злющий попался. Сослали из Москвы, провинился, видать, вот и выслуживался. Пожалели мы о сделанном, да поздно было. Осенью мы по домам уехали.
Вот такая история приключилась со мной в этих краях. Смотрел сейчас в окно, да вспоминал. А как сложилась судьба у командира и его семьи не знаю. Вину в себе ношу всю жизнь - червяк совести загрыз. Вот бы встретить, да прощения попросить. Только думаю, что не примет он моей повинной речи – больно горд был, не простит меня. А хотелось бы на выросших его ребят взглянуть, особенно Сёмка нравился нам – вылитый бесёнок, шустрый, сил нет. Принесёт матери и отцу видать забот.
А меня Всевышний, видно, наказал: ни семьи, ни детей. Живу, как «перекати – поле» по свету белому, по России матушке мотаюсь. Я вот в Москве осел пока. Строительством занимаюсь, а у самого - "ни кола, ни двора". Вот поехал к сестре в Казахстан, на Родину, племянников проведать решил. Теперь зарубежьем стало всё. А раньше – одной семьёй жили - хорошо, весело, радостно.
Мама с дочкой засобирались к выходу, Радик пошёл их провожать.
-До свидания. Доброго Вам пути.
Недолго постоял состав, тронулся дальше, увозя с собой уставших путников. Радик заметил, как у станции с большим старинным зданием вокзала стояла новенькая « десятка» около неё парень лет двадцати семи, ладный, улыбчивый приветливо помахал и пошёл их встречать, помог сесть в машину. Уехали, только подняли за собой столб пыли.
Ехала Ксения Владимировна и вспоминала… Вспоминала: как после рапорта перевели на Кавказ её Семёна Степановича, как войну встретили, как отправил он их в Россию, как сам воевал с желторотыми солдатиками против обученных головорезов, как при отступлении разминировав убитого солдата, получил пулю от снайпера и пролежал четыре часа в ледяной воде горной речки, как его полуживого местные жители в наш госпиталь переправили, как искала она суженого своего, мотаясь по горящей, уже успевшей стать чужой, стороне, оставив на руках у своей матери мальчишек, как нашла, выходила. Списали их под чистую на гражданку. Вот не может теперь её Семён Степанович без аппарата гемодиализа, в простонародье - « Искусственная почка» - жить, через каждые три дня вынужден кровь очищать – заморозил свои почки в горной речке, сморщились они и функцию свою уже не выполняли…
Говорят, что « Родина жены – могила мужа». Не знаю, может и права народная мудрость, да только вернулись обратно в эти сказочные, лесные и горные края они, где счастливы были раньше. Отделение гемодиализа было в городке - это и послужило решающим при выборе места жительства. Ютились два года у матери, в двухкомнатной «хрущёвке» с крошечной кухней, в проходной комнате. Дождались дотации на жильё, а деньги порядком обесценились. Решил тогда Семён Степанович свой дом строить. Место на окраине города получил, да за четыре сезона дом построил, людям на зависть: кирпичный, в трёх ярусах, с гаражом и мастерской - это с больными почками то: упрямством да умением со смекалкой брал, используя природный горный ландшафт. Всё своим и руками сделал, да и жена с ребятишками помогали. Правда, пришлось коротать две зимы в подвале, отделанном под жильё, с русской печкой.
Младшенький Сёмка, живой и подвижный, как ртуть, умудрялся во всякие ребячьи истории впутываться со Стёпкой: то ногу сломают, то в драку влезут, то они танцами увлекутся - «Брейк – Данс» называется, то борьбой, то игрой на гитаре, то горными лыжами, то мотоциклами…
Взбирается на перевал, тяжело вползая, поезд, грустно и тревожно в нём Радику, Так и будет есть до конца дней его больная совесть, пока совсем не выгрызет душу вон. Едет по шоссе автомобиль, светло и радостно, что нет больше беды, его пассажирам. В машине жарко, окна не откроешь, чтобы пылью не надышаться. Зойка рисует увлечённо. Мама спрашивает заботливо старшего сына.
- Отцу лучше стало?
- Да, отошёл, хорошо всё, опять к пчёлам уехал, успокаивают они его.Ты, мам, не бойся, крепкий он у нас - кремневый, выдюжит. Я его через три дня сменю.
- Стёпушка, я пирожков напекла, надо бы к Сёмушке на могилку съездить, цветы полить, вон пекло какое - сгореть могут. Душа истомилась вся, соскучилась я.
- Вечером, мам, с Зойкой навестим, не переживай…
(Фото - из интернета)