Вторая работа. Термический цех.
Моя биография (глава 5)
Заканчивали обучение в Ленинградском Политехническом Институте (ЛПИ). Скоро будут распределять на будущую работу – надо было отработать не менее трёх лет в местах, куда пошлёт Родина. Пора официально оформить свои отношения с Ирой, иначе будет как в песне:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону.
Семейные пары распределяли в одно и тоже место. И вот спустя неделю после подачи заявления, без свидетелей и всяких церемоний 10 октября 1955 г. жених и невеста встречаются на углу Литейного и ул. Петра Лаврова, направляются в ЗАГС и без всякого шума становятся мужем и женой. После ЗАГСа пришли к нам домой на ул. Рылеева, где моя мама встретила нас с уже приготовленным обедом.
Распределение проводилось следующим образом: будущему инженеру давали возможность выбрать место работы из предложенного списка. Этот список постепенно сокращался по мере продвижения очереди студентов. Очередь устанавливал деканат в зависимости от успеваемости каждого студента. Поскольку Ира была отличницей и шла на красный диплом, мы шли первыми (знал же кого брать в жёны!). Можно было остаться в Ленинграде, но без предоставления жилья. Не хотелось ютиться в 14-метровой комнате с мамой в коммунальной квартире, и мы выбрали Запорожье – я на завод Днепроспецсталь (ДСС) с предоставлением жилплощади, а Ира – в какой-то ящик.
5 апреля 1956 г. с направлением в руках иду устраиваться на работу. Иду по мосту над железнодорожными путями, а навстречу мне - впоследствии знаменитый артист Рыбников перед движущейся кинокамерой. Это снимали фильм «Весна на Заречной улице». Беседа с главным инженером Бакенбардовым М.Г.(все фамилии изменены), который никак не мог понять, что мы делали на практике на Днепродзержинском металлургическом заводе – ведь там нет электросталеплавильных печей. Наконец до него дошло, что я не сталеплавильщик, а металловед-термист. И вот я поммастера (или, как острили ребята пол. мастера, видимо имея в виду размер зарплаты) в термическом цехе на участке отжигательных печей. Положили мне оклад в размере 880 руб., а через несколько месяцев повысили до 900 руб. - пытался выяснить за какие это заслуги. Оказалось, что повысили всем поммастерам, чтобы расчётной конторе легче было считать.
За всё время работы в термическом цеха мне только один раз пришлось применить знания, приобретённые в институте. Зато пришлось постигать науку из области производственных отношений. Вот один пример. Через несколько дней после того, как я приступил к работе, у меня возник какой-то вопрос, связанный с производством. Мой непосредственный начальник отсутствовал. Поэтому я обратился к начальнику цеха Дедушкину Семёну Михайловичу. Он мне довольно доходчиво разъяснил, что с такими вопросами следует обращаться к Ивашко, его заместителю, а для него достаточно того, что ему приходится заниматься уборными. Впоследствии я убедился в его почти полной некомпетентности в делах, связанных с деятельностью цеха. Эта черта была характерна для всех более или менее крупных администраторов. Помню, как один очень умный человек после беседы с очередным главным инженером воскликнул: «товарищи, главный инженер, по крайней мере, должен быть хотя бы инженером!» Уже через много лет, прочтя книгу «Закон Паркинсона», я узнал, что один из законов этого автора («Чем выше на служебной лестнице находится администратор, тем в большей степени проявляется его некомпетентность») характерен не только для социализма. Общение с вышеупомянутым Дедушкиным оставило в моей памяти несколько ярких моментов. В его характере удачно сочетались такие черты характера как подлость с трусостью. Вот несколько примеров.
Как-то бригадир травильного отделения Вася Козин повздорил с Дедушкиным по поводу низких заработков. Последний не нашёл ничего лучше, чем напомнить Васе о его репрессированных родителях. Вася, схватив стальной ломик, со словами «ах, ты хромая собака», бросился на Дедушкина и гнался за ним через весь цех до самого кабинета. С Козиным я был в дружественных отношениях. Он мне впоследствии помог приобрести кооперативную квартиру.
Следует сказать, что конфликты по поводу заработков возникали ежемесячно, когда рабочие получали платёжки. Часто можно было видеть картину, когда один из рабочих трясёт перед носом Дедушкина своей платёжкой, жалуясь на то, что он в несколько раз получает меньше, чем последний. На что Дедушкин неизменно отвечал: «Чтобы получать такую зарплату я, будучи студентом, пять лет одним винегретом питался!»
В то время заводские столовые и буфеты снабжались значительно лучше, чем магазины в городе. После того, как родилась моя дочь, я ходил на работу с эмалированным бидончиком, в котором приносил домой молоко. Как-то молока в буфете не было и я нёс бидончик пустым. На проходной у меня бидончик отняли, мотивируя тем, что я мог его украсть на соседнем заводе, имеющим с нашим заводом общую территорию. Составили протокол и направили в цех для моего перевоспитания. Я объяснил, как было дело, да и многие рабочие могли подтвердить мою невиновность. Однако Дедушкин во время разных разборок ещё долгое время поминал мне этот бидончик.
При разносах подчинённых Дедушкин, как многие заводские руководители,
широко применял ненормативную лексику. В первый раз, когда он разносил меня отборным площадным матом за то, что я ушёл домой, не обеспечив разгрузку какого-то вагона в вечернюю смену, меня это так покоробило, что я не мог и слова вымолвить в своё оправдание. Выходя из кабинета, встретил Степана Фадеева нашего нормировщика и пожаловался ему на Дедушкина. Фадеев мне популярно объяснил, что с такими людьми, как Дедушкин следует бороться их же оружием, т.е. крыть их не менее крутым матом, но без свидетелей. До этого мне никогда не приходилось ругаться матом. Стёпа говорит, а ты пересиль себя и попробуй. И вот в следующий раз, когда не разгрузили очередной вагон, я в ответ на разнос начальника цеха разразился такой отборной бранью (ты сам мать твою так, да я тебя самого, хромой ублюдок из окна выкину и т.д. и т.п.). И это помогло, как рюмка водки на похмелье – всё успокоилось, и буря затихла. После этого он со мной обращался более осторожно. В обеденный перерыв я, как правило, на часок заваливался отдохнуть в палисадник, расположенный возле цеха. Однажды Дедушкин мне довольно вежливо сказал:
- До меня дошли сведения, что вы отдыхаете в палисаднике во время обеденного перерыва.
- Да, а что я должен делать, когда рабочие обедают?
- Проводить с ними воспитательную работу.
Стукачество процветало, и до начальства всегда «доходили сведения». Вот ещё другой пример. Уже позднее, когда я работал мастером, был у меня в бригаде дежурный слесарь Вася Петров, многодетный отец. Жена его каждый год приносила по ребёнку. Все ему говорили: - Вася, что же ты делаешь! У тебя даже нет сменной одежды. Ты в чём работаешь, в том и ходишь. Он беспечно отвечал, что нет разницы, – где 9 ребят, там и 10. Так вот, этот Вася, чтобы дополнительно подработать выискивал в копровом цехе из металлолома выброшенные цехом столовых приборов забракованные ложки, вилки, ножи и другие столовые приборы. Как правило, в ночную смену, когда у него было не много основной работы, он доводил эти приборы до кондиции, а затем сбывал на чёрном рынке. Мы с начальником смены не запрещали Васе этим заниматься. И вот как-то Дедушкин мне: «До меня дошли сведения, что вы разрешаете Петрову заниматься левой работой. К этому времени я уже научился выкручиваться в таких ситуациях. Ответить, что да, разрешаю, было опасно; что не разрешаю – было бы явным враньём. Поэтому я ответил дипломатично: «Семён Михайлович, я не мог ему этого разрешить». – Я так и думал, ответил Бабушкин с удовлетворением.
Надо сказать, что от начальника цеха многое зависело. В частности – получение жилья. В то время ещё не было кооперативов. Существовала очередь на получение жилья. Был список общий по заводу, а также несколько списков первоочерёдников. К последним относился список молодых специалистов. При сдаче в эксплуатацию очередного жилого дома каждому цеху выделяли определённое количество жилья, я не говорю квартир, т.к. зачастую в одну квартиру помещали несколько семей. Так, приехавшие вместе с нами на работу на ДСС наши соученики Миша Вульфович, Валя Мордвинцев, а также инженеры из других институтов, в частности Яша Спектор из Харькова, жили в течение не менее 10 лет в коммунальных квартирах. Так вот, когда выделяли цеху некоторое количество жилья, начиналось что-то невообразимое. Много можно было рассказать о различных интригах, доносах друг на друга и прочих прелестях. Как тут не вспомнить Булгакова, сказавшего устами Воланда, что люди вообще – то не плохие, но только их испортил квартирный вопрос. Хотя жильё формально распределяла комиссия, состоящая из представителей общественных организаций и администрации, всё в основном зависело от начальника цеха и директора. У последнего был свой список очередников. Я также требовал от Дедушкина, чтобы мне выделили жильё, т.к. я был в списке на получение жилья в первую очередь. Он всё оттягивал, и как-то сказал, что мой тесть хороший человек (это муж моей тёщи, у которых мы по приезде в Запорожье жили) и почему бы мне у него всё время не жить. На это я ему ответил, что Вы тоже хороший человек, и давайте я буду жить у Вас. Так продолжалось уже целый год после нашего приезда. 7 марта 1957 г. секретарша начальника цеха сообщила мне, что звонили из дома с радостной вестью: у меня родилась дочка. В это же время началась компания по стройке жилья так называемым хоз. способом. Этот способ заключался в том, что каждому предприятию выделялся участок земли, и он своими силами строил дома. ДСС принял активное участие в этом, надо сказать, полезном для того времени мероприятии. Каждому цеху предлагалось построить 1, 2 и более домов, в зависимости от численного состава цеха. Наш цех был относительно небольшим и нам выделили один 9-квартирный дом довольно оригинальной конструкции – квартиры примыкали друг к другу, имея отдельный вход с улицы. За входом был тамбур, затем маленький коридор, кухня, туалет и ванная. Из коридора дверь, ведущая в нижнюю комнату, как говорили – в залу. Из нижней комнаты лестница, ведущая на второй этаж. Здесь небольшой балкончик, нависающий над залой. Затем дверь в малюсенькую верхнюю комнату. Если посмотреть на такой дом со стороны входа, то он двухэтажный с небольшими окнами одно над другим, а с противоположной стороны одноэтажный с большим продолговатым окном. Предложили и мне принять участие в постройке такого дома, на что я почти без колебания согласился. Чтобы получить там квартиру необходимо было отработать на стройке определённое число часов без отрыва от основной работы. Приходилось работать часто в две смены – одна в цехе, другая на стройке, где я отработал более 300 часов, больше всех, за что имел право выбора квартиры. Одновременно с домом во дворе построили индивидуальные сараи для хранения угля, так как отопление первоначально было индивидуальным. Только через несколько лет провели газ и центральное отопление. Стройка началась в апреле, и уже к новому году мы въехали в свою первую квартиру. При получении ордера на квартиру возникло осложнение. Нужно было выписаться из предыдущего места жительства. Дело в том, что когда мы приехали в Запорожье я дипломатично прописался, как и все в общежитии, а не у родителей жены. Когда я пошёл выписываться, то оказалось, что меня давно оттуда отчислили, т.к. я там ни дня не жил. И вообще не числился в Запорожье.
В чём же заключалась моя производственная деятельность? В составлении графиков выхода бригад на работу. Выдача заданий. В последней возникали мелкие конфликты, т.к. была выгодная и не выгодная работа. Иногда приходило указание «сверху» срочно отгрузить металл по определённому заказу. Необходимо было извлечь этот металл, находящийся в штабеле в самом низу. На это могло уйти пол. смены, и рабочие очень мало бы заработали. Естественно они выражали неудовольствие. Я в таких случаях обещал в следующий раз дать им более лёгкое задание. Здесь я впервые услышал гулаговскую фразу: умри ты сегодня, а я – завтра. Следил за правильностью проведения термообработки металла. На инженерно-технических работниках (ИТР) лежала также ответственность за участие подопечных рабочих в таких добрвольно-принудительных мероприятиях как явка на первомайские и октябрьские демонстрации, посещение собраний и политинформаций. Особенно болезненными были ежегодные компании подписки на государственные займы. Хотя формально подписка была добровольной, каждому коллективу сверху спускалась разнарядка на подписку в сумме не менее одномесячной зарплаты. На выполнение такого задания мобилизовывалась вся партийно-административная рать. К счастью мне не долго пришлось участвовать в этих болезненно-неприятных компаниях по подписке, т.к., начиная с 1958г. выпуск таких займов был прекращён. После этого выпускали только свободно обращающиеся займы.
.
Все работники завода в зависимости от уровня образования привлекались к занятиям в различных полит. кружках и школах. При областном доме политического просвещения работал университет марксизма – ленинизма. Поскольку добровольных слушателей не обнаруживалось, обком партии обязывал каждый завод направлять в этот университет определённое число слушателей. Наш цех должен был обеспечить двух кандидатов. В этом университете было несколько факультетов, в том числе – философский. Поскольку я ещё в студенческие годы интересовался философией, а так же чтобы избежать посещения заводских кружков, я записался слушателем на этот двух годичный факультет, в результате чего заслужил расположение парторга цеха. Ещё больше он меня «зауважал» когда я стал подписываться на не пользующийся большим спросом партийный центральный орган газету «Правда». А вот в партию он меня не тянул, т.к. у него болела голова, как бы обеспечить количество в процентном отношении рабочих в партии не менее процентного отношения партийцев среди ИТР. Это обстоятельство мне помогло в дальнейшем, когда я уже работал начальником лаборатории в ЦЗЛ. Когда парторг ЦЗЛ тянул меня в партию, говоря, что негоже, мол, такому руководителю быть беспартийным, я лукавил, отвечая ему, что вот ещё в цехе намеревался вступить в эту славную организацию, на что парторг цеха сказал, что у него перебор членов партии среди ИТР, после чего я будто обиделся. Так я и остался белой вороной среди всех начальников лабораторий. А вот с философским факультетом я по своей тогдашней наивности пролетел. Там настоящей философией и не пахло. Я думал, что будем изучать древних, начиная хотя бы с Аристотеля, а затем – Гегеля, Канта. Ничего подобного – всё те же «Материализм и эмпириокритицизм», история ВКП(б) и подобная мура. Постепенно я стал пропускать занятия, а на следующий год и совсем бросил. Из университета приходили жалобы, что я пропускаю занятия, но что с меня возьмёшь – я хоть и комсомолец, но не член партии. Поскольку по возрасту я ещё числился в рядах комсомола, то меня почти сразу по поступлению в цех выбрали секретарём комсомольского бюро. Здесь я снова оплошал. Как и комсорги других цехов, я практически ничего не делал, т.е. собрания если иногда и проводил, то документация была в запущенном состоянии. После очередной проверки мою работу признали неудовлетворительной. К тому же на меня накапала одна комсомолка, мстя за то, что я не смог помочь ей получить жильё. После этого меня разбирали на заводском комитете, а в последствии – даже в райкоме. Вынесли строгий выговор, обвинив меня, что я, погнавшись за длинным рублём (в то время я получал примерно в 1.5 – 2 раза меньше, чем мои подопечные рабочие) развалил работу. Всё закончилось помещением на проходной газеты-молнии с карикатурным изображением меня и начальника цеха, разваливающих комсомольскую работу в цехе.
Так я проработал в качестве поммастера на печном участке термического цеха 2 года и 2 месяца, после чего 6.06.58г. был переведен на должность мастера адьюстажа того же цеха. Адьюстаж – это, где придают металлу товарный вид, удаляют дефекты, упаковывают в пачки и отправляют потребителю, т.е. говорят ему адью, т.е. до свидания. Если на печном участке я работал всегда в дневную смену, то здесь работа была в три смены. Первый мой выход на новую работу случился на смену № 1. т.е. с 0 до 8 час. Не скажу, что это моему организму очень понравилось. Очень я удивился, когда мой начальник смены в 2 часа ночи позвал меня идти обедать. Сменная работа имела то преимущество, что в вечернюю и ночную смены начальство не путалось под ногами. Работа мастера на адьюстаже была ещё более примитивной, чем на печном участке. Практически не влияешь на выполнение плана, но за то отвечаешь за его не выполнение. В любом случае отвечаешь за технику безопасности. Однажды в ночную смену одна наждачница моей смены подвернула ногу и с сильным растяжением связок попала в больницу. Ну, оступился человек. Всё равно виноват мастер, за что лишили 50 процентов премии. Короче, не нравилась мне ни работа на печном участке, ни тем более – на адьюстаже. Ещё работая на печном участке, я познакомился с работниками ЦЗЛ моими будущими коллегами Нонной Михайловной Шабли и Валентиной Петровной Потаповой. Они проводили работы по отработке новых режимов термообработки. Я им завидовал и спрашивал, как можно перейти на работу в ЦЗЛ. По их словам это было практически невозможно. А всё-таки оказалось возможным и без каких либо поползновений с моей стороны. Дело в том, что ежегодно на заводе проходили мероприятия по сокращению кадров. Кто-то додумался соединить в один цех два цеха с совершенно разными технологиями – термический и калибровочный в термокалибровочный. В результате попадали под сокращение три мастера из обоих цехов – я из термического и Жора Рязанов и Юра Иванкин – из калибровочного. Поскольку мы все трое были молодыми специалистами и ещё не отработали по 3 года, уволить с завода нас не имели права. Да и в противном случае вряд ли бы уволили. Нас вызвал к себе на собеседование бывший тогда директором Александр Фёдорович Трегубенко. Он предложил нам работу в ЦЗЛ. Мы с Иванкиным сразу согласились, не смотря на потерю в заработке, тогда как Жора отказался и был переведен в цехе по его согласию на должность бригадира. Перед новым 1959 г. я работал в последний раз в термическом цехе в третью смену, т.е. с 16 до 24 час. Наши сменщики сменили нас пораньше, и я уже в 23 –45 был дома. Быстро разбудил Иру, и мы достойно встретили новый год. Наутро мы отоспались, и уже 2 января я предстал пред очами начальника ЦЗЛ. Здесь уже начинается новый этап моей биографии.
Как всё-таки трудно писать не настоящему писателю. Вот смотрю я на книжные полки с многотомными собраниями сочинений Бальзака, Голсуорси, Стендаля и других и ещё более восхищаюсь ими, – а тут накропать несколько страничек стоит стольких усилий.