НА ХУТОРЕ БУНАКИ У ДЕДА КИРИЛЛА.
Коля, мальчик около пяти лет, направлялся с родителями отцом Фёдором и матерью Людмилой поездом в сторону столицы донских казаков Новочеркасску.
Потом уже (оказией) на попутных телегах, в хутор Бунаки.
Все местные хутора в этой степной части Ростовской области исторически располагались в глубоких балках, промытых в осадочных породах древними реками до самых коренных (вулканических) пород ещё в ледниковый период.
Местами, по бокам этих балок (в средней их части) выходили угольные пласты, которые разрабатывались тут испокон веков, с помощью конной тяги; о той тяжкой поре пелось местным населением в печальной песне: «А молодого коногона, несут с пробитой головой …».
Даже в самые жаркие года, когда по просторам южнорусской степи гуляли всё испепеляющие суховеи и пыльные бури, в глубине этих балок среди вишнёвых садов и виноградников в побелённых хатках хуторян было относительно прохладно, по каменистому (из коренных пород) дну которых протекали тихие извилистые речушки, быстрые лишь на редких перекатах, с прохладной и такой чистой, сравнимой с родниковой, водой, что в них тогда повсеместно и в большом количестве водились раки.
Хата Кирилла Ивановича Лофиченко ,Колиного деда, и его жены Ульяны (в девичестве – Стольная), находилась в верхней части балки вместе с большим фруктовым садом, в котором, кроме вишен и винограда, росли также яблоки, груши и даже была небольшая (из нескольких улей) пасека.
В хате было две комнаты, в одной, основной находились их молодые дочки: Фёкла, Анна, Маруся и младший сын Иван, в другой, совсем небольшой располагалась спальня их родителей.
Три их других взрослых сына были тогда в других местах. Самый старший Фёдор, с женой и сынишкой, только что неожиданно появившийся на отцовском пороге, считался на тот момент без вести пропавшим.
Второй сын Николай также считался без вести пропавшим, и появится в родительском доме он значительно позже.
Третий сын Василий служил в армии на Дальнем Востоке, на границе с Китаем.
Когда Фёдор с женой и сыном, появился на пороге отчего дома целый и невредимый, то сразу же раздались крики радости всей родни, все кинулись обниматься и заплакали от счастья, никто из них не ожидал увидеть Фёдора живым и невредимым, ведь официально он считался без вести пропавшим.
Немного погостив, Фёдор решил ехать в Москву устраиваться на работу в Гипроводхоз, сотрудником которого его жена Людмила была все эти военные годы, и на короткое время было решено оставить Колю у родни, которого сразу же заберут к себе, как только определятся с работой в Гипроводхозе.
Осень 1946 года была тёплой и солнечной, тогда к деду Кириллу приехала погостить внучка Маруся (ровесница Коли), дочка его второго сына Николая.
Тогда дед Кирилл работал на своей небольшой пасеке, вытапливая мёд из сот, который в их семье предназначался исключительно на продажу.
Впереди предстояли долгие зимние дни, и на деньги от продажи мёда предстояло купить муку, разные крупы (картошка была всё-таки своя), приобрести кое-какую одежонку для уже взрослых дочек и на другие хозяйственные нужды.
Несмотря на режим строжайшей экономии мёда бабушка Ульяна всё же умудрялась угощать (по чуть-чуть) внука Колю и внучку Марусю. Пока было тепло, Коля был предоставлен самому себе и все дни находился на улице с мальчишками своего возраста.
Иногда Колю брал с собой дядя Ваня (в ту пору 12 летний подросток), на которого (периодически) возлагалась пастьба колхозного стада. Но выгнав общественный скот в поле, дядя Ваня иногда исчезал вместе со своими ровесниками, убегая к далёким холмам.
Оставаясь один на один с большим стадом, Коля со страхом наблюдал за большим быком, который иногда ходил внутри стада и наводил порядок среди драчливых коров. Был момент, когда он посмотрел в сторону Коли, и медленно пошёл в его сторону. Мальчик мгновенно замер от страха и обречённо стоял, махнуть большим пастушьим кнутом у него ни каких сил, да и бесполезно против такой махины.
Подойдя совсем близко, бык остановился и стал смотреть на Колю, как бы размышляя, что ему делать дальше. Постояв в раздумье некоторое время, бык медленно пошёл в сторону.
Сердце у Коли громко стучало и ещё долго не могло успокоиться после пристального бычьего взгляда в упор.
Солнце медленно опускалось к горизонту, наступила пора гнать скотину домой, дядя Ваня всё не появлялся. Умная скотина напрасно помычав какое-то время в ожидании своего пастуха, само повернулось в нужную сторону и медленно пошло в сторону своего хутора за впереди идущим громадным быком.
А в конце большого стада плёлся маленький Коля, волоча за собой доверенный ему пастуший кнут. Конечно, потом дядю Ваню все дружно ругали (ведь в те послевоенные годы развелось большое количество волков).
Колина память сохранила оригинальный способ, которым местные мальчишки ловили раков в своей речке.
Накупавшись вдоволь и при этом, сильно взмутив воду, отчего раки попрятались в глубокие береговые норы и щели, мальчишки держась за растущую на берегу чахлую растительность босыми ногами нащупывали рачьи норы и пальцами ног начинали дразнить притаившихся там раков.
Те хватали клешнями за угрожающие им пальцы. Мальчишки с визгом быстро вылетали на берег и с их ног слетали в траву красавцы раки с растопыренными клешнями, чего и добивались пацаны.
Как-то раз на окраине хутора неожиданно появился цыганский табор.
Приехали они на крытых сверху большеколёсных телегах (арбах), с которых спустили сходни, по которым степенно спустились на землю красавцы индюки и стали пастись неподалёку.
Тут же прибежавшие хуторские мальчишки стали их дразнить (подражая их недовольному клёкоту). Индюки начинали надуваться, их мясистый клюв и глаза наливались кровью, и они начинали громко клекотать, распушив крылья и хвост.
Увидев это цыгане быстро прогнали дразнившихся мальчишек, а сами стали неспешно выгружать свой товар, состоящий в основном из баков, тазов и других изделий сделанных из жести, раскладывали около телег на рогожу разные кузнечные и кожаные изделия для лошадей и быков (сбруи, уздечки, сёдла и т.п.), в чём они были большие мастера.
Цыганки же посовещавшись друг с другом и наметив план общих действий, быстро направились вниз по хуторской дороге.
Жители Бунаков уже знали о появлении цыган, но не ожидали такой прыти от них, и при виде их срочно закрывали калитки, окна, снимали с верёвок бельё, даже мокрое, загоняли кур и другую мелкую живность в сараи, как перед стихийным бедствием. Женщины хутора стояли за своими заборами и криками отгоняли маленькой лавиной идущих по дороге цыганок, предлагавших молодухам купить у них яркие наряды, украшения и прочее барахло, а заодно и погадать.
К середине дня постепенно всё утихло.
Цыганки разбрелись по всему хутору и уже мирно торговались с местными женщинами, не забывавшими при этом караулить своё домашнее хозяйство от проникновения туда вездесущих гостей.
Хуторские мужики постепенно поднимались из балки на выгон, где у края табора мастеровые цыгане важно разложили свой кузнечно-жестяной товар, и приступали к осмотру предлагаемого товара, и никто из них с пустыми руками оттуда не возвращался.
Обычно табор стоял около десяти дней, в ожидании дальних покупателей своего товара из соседних хуторов, и так же неожиданно, как и появлялся, исчезал среди тёмной ночи.
Колю опекала, как могла бабушка Ульяна, но потом она неожиданно заболела и потому не могла уделять сколько-нибудь времени Коле.
Федины сёстры были молодыми девушками и были заняты собой и повседневной хозяйской работой, особенно после того, как совсем слегла в постель и не поднималась уже с неё их мать Ульяна.
Коле ещё не было и пяти лет, и ему было одиноко и тоскливо без своей горячо им любимой бабушки Любы.
Он уже перестал надоедать всем своими вопросами о том, когда за ним приедут, и замкнулся в себе, сидел где-нибудь в уголочке и молча смотрел перед собой невидящим взглядом, никого не слыша, в каком-то оцепенении.
Он не мог допустить и мысли, что родная бабушка Люба его оставила тут навсегда, всё его тельце протестовало против такого жестокого варианта в его маленькой жизни – примириться с этим он не мог. Но время неумолимо шло и шло, и бабушкин образ всё тускнел и тускнел, забиваясь суровым бытом и деревенскими заботами его новой родни.
Ведь ранее его окружала круглосуточная любовь бабушки (она была для него как свет в окошке) и реже матери, в связи с тем, что она большую часть времени проводила на работе, он видел лишь по вечерам.
А своего отца он видел всего несколько дней, так, что не успел даже как следует его разглядеть – почти всё время пребывания его в родном доме, он помогал по хозяйству своему отцу Кириллу.
Осень быстро превратилась из тёплой и солнечной в тёмную и дождливую. А в хате и днём было довольно сумрачно из-за маленьких оконцев и закопчённых мутных стёкол, в свою очередь состоявших из слепленных замазкой разных кусочков (в послевоенной российской деревне новые оконные стёкла были дорогой редкостью), и свет сквозь них плохо проникал внутрь избы.
Таким образом, Коля был обречён и в дневное короткое осеннее время пребывать в избе в постоянном сумраке.
А при наступлении холодов и первых заморозков он вынужден был находиться внутри помещения круглые сутки, ведь тёплой одежды ему отец с матерью не оставили - они планировали забрать своего сына ещё до наступления первых холодов, поэтому Коля был лишь в летних штанишках и лёгкой рубашонке с короткими рукавами.
Хотя у деда Кирилла и была керосиновая лампа, но керосин он экономил, так, что его дочерям, когда они хотели что-нибудь почитать вечером, удавалось это не всегда.
А до уголка, где сидел, сжавшись в маленький безмолвный комочек, Коленька свет от лампы еле доходил, и в постоянном сумраке мимо него двигались взрослые обитатели, занятые своими постоянными заботами.
Пол в хате был земляной и холодный, а от того что он со временем он стал абсолютно чёрным, то и он тоже сильно поглощал скудный и редкий свет керосиновой лампы, усугубляя и без того безрадостную обстановку.
Вот уже наступила зима, а за Колей всё не приезжают - а это, какой никакой лишний рот. Прямо ему об этом не говорят, но разговоры об этом его молодых тёть время от времени возникали – когда же приедет Хведька и заберёт своего мальца.
Дед Кирилл, когда слышал такие разговоры, то сурово их прерывал.
Зима выдалась морозной и снежной, с частыми метелями, от чего вокруг избы возникли высокие сугробы до самой крыши, загораживая маленькое оконце в избе от кратковременного зимнего света, дополнительно лишая поступление света в избу.
В глубине избы была и вторая маленькая комнатка, в которой помещалась лишь одна кровать, на которой спали дед Кирилл и его жена Ульяна, так свет туда вообще почти не попадал, а когда они ложились спать, то отгораживались от остальных проживающих ситцевой занавеской.
Бабушка Ульяна уже совсем не вставала с постели, она сильно похудела и лицо у неё стало жёлтым. Она умирала, стремительно сгорая от неизвестной на хуторе болезни и зиму она не пережила (спустя много лет предположили, что у неё был скоротечный рак печени).
Туалет находился (как у всех в хуторе) в задней части их сада, но для бабушки Ульяны дед Кирилл поставил ведро у самой её постели, которое втихаря заполняли (по малому делу) Колины тётушки.
Когда Коленька однажды попытался помочиться в него, то дед сурово ему сказал, что это ведро только для больной, не зная, что все его взрослые дети, втайне от него, успешно его заполняют своей «влагой».
Никому из них не хотелось по малой нужде выскакивать на мороз. Потом среди них происходили яростные споры, чья очередь выносить ведро.
От такой несправедливости Коленьке по-детски было горько и обидно, поэтому ему приходилось выскакивать в одной рубашонке и в галошах (на босу ногу) в клубах пара из избы на улицу и бежать в уборную.
Для малой нужды он облюбовал узкое пространство между стеной хаты и большим, высоким (почти смыкавшимся в своей верхней части с крышей хаты) сугробом, в самом конце которого он шустро забегал за угол хаты под защиту другого такого же высокого сугроба, где он не был виден никому.
Там было относительно тихо, даже в метель, там Коля мог справить свою малую нужду, хотя и привычно (со временем он уже даже закалился) дрожа от холода.
Это место было значительно ближе, чем туалет на огороде, к которому приходилось бежать по открытому всем метелям пространству.
Спал Коля сбоку от молодого дяди Вани на его железной (с крупной сеткой) узкой кровати, покрытой каким-то довоенным тряпьём.
Укрывались тонким (непонятного цвета) одеялом, которое во время сна Ваня натягивал на себя, не оставляя Коленьке и кусочка,
Так он и спал, съёжившись без одеяла, и ему снилась его бабушка, которая уже приехала за ним.
Ели Бунаковские Лофиченки из одного большого чугунка (котла), по очереди (по старшинству) опуская в него свои деревянные ложки, аккуратно и бережливо неся их к своим ртам, поддерживая их снизу ломтем чёрного хлеба, чтобы капли с ложки не пропали а впитались в хлеб.
Иногда такую очерёдность нарушал молодой дядя Ваня, за что «заслуженно» получал пустой ложкой по лбу от деда Кирилла. Коле давали еду отдельно (что тоже являлось элементом зависти некоторых тётушек) в алюминиевой мисочке. Чаще всего это был фасолевый суп.
Коля помнил, что по возможности он растягивал процесс его поедания, в самом начале он съедал жидкую часть супа, а потом внимательно рассматривал оставшиеся фасолины, прежде чем их съесть.
Это было частью его досуга, фасолины были все разные и по цвету и по размеру: в основном белые и бледно-жёлтые была крупными, тёмно-коричневые были среднего размера, а почти чёрные были маленькие; были и рябенькие фасолины.
Он превращал их поедание в какую-то, только ему ведомую и понятную игру, заключавшуюся в бессознательном продлении процесса еды.
Вначале он их сортировал по цветам и раскладывал по разным сторонам своей мисочки, потом их них устраивал всякие узоры и мозаичные картинки, но фасолинок было мало, и постепенно игра переходила в стадию очередности их поедания, вырабатывал принцип этого процесса – какую из них съесть первой и какую оставить в последнюю очередь.
Поначалу он начинал с самых маленьких и неказистых и заканчивал (с вздохом сожаления) самой большой – отправляя в рот, смаковал её как конфету. О добавке в те голодные годы не могло быть и речи, все жили впроголодь.
Ради справедливости следует сказать, что мясные дни, хотя и редко, но бывали лишь по большим христианским (и светским) праздником.
Ещё в приезд Фёдора в родном гнезде произошло одно из знаменательных в крестьянских семьях событии – закололи кабанчика.
Это был целый (почти языческий) ритуал.
Был приглашён деревенский специалист по мгновенному умервщлению свиньи со своим главным «инструментом».
Происходило это действо в самом центре двора, на котором собралась вся семья деда Кирилла, где кабанчик был тщательно опалён пучками соломы.
И ещё запомнил Коля, что для удаления остатков крови из свиной туши, на неё ложились некоторые домочадцы, среди них он запомнил и дядю Ваню, который пригласил и Колю проделать ту же процедуру.
Из свиного мяса и сала потом бабушка Ульяна со старшими дочерьми делала домашнюю колбасу, часть оставили для себя, но в основном всё ушло на продажу – иных способов получения «живых» денег тогда почти не было, в колхозах все работали за мизерные трудодни.
Суровая и очень снежная зима продолжалась, а бабушка Люба всё не приезжала.
Колина жизнь превратилась в длительное оцепенение (прерываемое редкой постановкой перед ним алюминиевой мисочки) безмолвного существа тихо сидящего в уголочке, сжавшегося в маленький комочек, тупо смотрящего в одну точку и мечтающего в своих грёзах о любимой и самой дорогой на свете бабушке Любе.
Мимо него двигались, в виде неопределённых теней обитатели хаты, но он был как бы в забытьи. Иногда до него доносились обрывки фраз про отца: «Хведька попросил приютить своего сынка на недолго и обещал вскорости приехать за ним, а сам всё не едет».
Наконец пришла весна, стало больше солнца, ушли прочь холода и деревенские мальчишки повылезали из своих хат на улицу. У кого были санки, те катались с больших сугробов, некоторые начинались с самых крыш домов, такие они были громадными в ту снежную зиму.
Дед Кирилл, хотя и был внешне суров, но имел доброе сердце, и заказал местному сапожнику (пришедшему с фронта без ноги) сшить тёплую обувку для своего внука Коли, сына его старшего сына Фёдора. Коля тогда подружился с сыном сапожника и бывая у них дома наблюдал как шьётся обувь и подшиваются валенки – сапожник ловко вгонял деревянные гвозди в подошву обуви, по одному вынимая их из крепко сжатых губ.
Прошивая валенки дратвой, он очень любил нам рассказывать всякие забавные и весёлые истории, которых знал он множество (потом сын этого сапожника закончил высшее учебное заведение и работал в Москве, занимая большую должность в одном из министерств, вот только с жёнами ему хронически не везло).
Это событие произошло фантастически неожиданно. Когда её силуэт появился в светлом проёме двери хаты и сквозь удивлённые возгласы отцовских сестёр Коля понял, что приехала за ним его любимая бабушка. Её они видели впервые, поэтому не сразу поняли, кто и за чем вошёл в их хату.
Коля с воплем (испугавшим всех) бросился к ней из своего уголка и вцепился в неё изо всех сил, боясь, что бабушка также фантастически исчезнет.
Его маленькое тельце содрогалось от рыданий, что привело в явное смущение всех присутствующих.
Папина родня не могла понять такого его поведения – вроде не обижали, кормили, а чего ещё надо?
Но Колина бабушка всё поняла своим сердцем и крепко его обнимала.
Коля никак не хотел от неё отходить, и, вцепившись в неё передвигался вместе с ней. Он не отходил от неё ни на шаг, буквально даже в туалет её сопровождал, когда она находилась в этом деревянном хлипком строении, он стоял рядом.
Коля всё не верил своему счастью, и до ужаса боялся, что всё рассеется как мираж. Бабушка, самая красивая и добрая на самом свете, как могла его успокаивала, что приехала специально за ним и без него отсюда никуда не уедет, меня ни в коем случае тут не оставит и мы через день-два уедем к папе и маме. Оставив разные подарки сёстрам Фёдора и некоторую сумму денег деду Кириллу (к их большому удовлетворению) ранним утром стали быстро собираться к отъезду.
Из хутора уезжали тем же чумацким обозом, с которым Колина бабушка приехала к ним, и который, теперь возвращаясь обратно в Новочеркасск, опять проезжал мимо их хутора.
Так что задержка у деда Кирилла была продиктована только этим.
Выезжали ранним утром, саней было не менее десяти, запряжённых волами попарно в квадратные деревянные «ярма» (кажется, так они назывались).
В сани, в которых предстояло ехать бабушке с внуком положили побольше сена и дали два тулупа (один поверх соломы другим укрываться).
К бабушке, а это была ещё не старая, а культурная и красивая дама (она сильно отличалась от хуторских женщин – дворянская порода, все-таки была видна), чумаки относились уважительно.
Они её называли барышня – так представительно выглядела, да и говорила она с ними культурным слогом, с подчёркнутой признательностью, что позволили ехать с ними.
Что касается оплаты, то в те послевоенные годы люди были не лишены милосердия и сердечности в отношениях друг с другом, и надо полагать, что какая-то плата была, но скорее больше символическая, тем более, что в Новочеркасск чумаки возвращались почти порожняком.
Перед дальней дорогой накормили волов, подвесив к их мордам мешки с кормом и потом под громкие крики возниц «цоб-цобэ» медленно выехали из хутора Бунаки.
Светило яркое солнце, поднимаясь от горизонта, на небе ни облачка, в санях под тулупом было тепло и уютно.
Бабушка Люба о чём-то рассказывала Коле, и он убаюканный её речью счастливо дремал. Проснулся он от громких возгласов их возницы и, высунувшись из-под кожуха, увидел, что погода резко изменилась, небо заволокло свинцовыми тучами, и началась сильнейшая метель. Обоз продолжал ехать.
Но, вскорости, снежная пурга стала настолько плотной, что всё вокруг потемнело. Снег валил в таком количестве, что дорогу стало быстро заносить и, местами, она попросту исчезала под мгновенно возникшими сугробами и, наконец, окончательно её потеряли.
Теперь впереди обоза стал идти человек со щупом, которым определял направление пути, но потом и это уже не помогало, настолько много намело снега.
Возникло опасение провалиться в какую-нибудь заметённую балку или овраг, и было принято решение остановиться. По громкой команде с передних саней, почти не слышной из-за неистового рёва степного бурана, обоз, наконец, остановился окончательно.
Все возницы спешились и стали устанавливать сани в круг, внутрь которого завели всех волов, потом разожгли большой костёр. Всё делалось по давно заведённому правилу, как делали их деды и прадеды, для защиты от «непрошенных гостей». И не зря!
Появились волки, которых за годы войны развелось в степи множество. Бабушка, волнуясь, говорила Коле: «смотри, смотри, вон они!
Сквозь снежную пелену то появлялись, то исчезали, множество волчих глаз, блестевших от света костра.
Чумаки, особенно близко подбиравшихся к саням волков отгоняли горящими головешками и громкими криками, все были в нервном возбуждении.
Коля не запомнил, как долго было это противостояние. Но постепенно метель стихала, забрезжил свет на востоке. Волки не сразу, но как-то незаметно исчезли.
Становилось всё светлее и светлее. И вот солнце полностью вышло из-за горизонта. Свежий снег нестерпимо ярко искрился под лучами солнца, что ломило в глазах. Впередиидущий, снова встал с шестом впереди запряженного обоза, для прощупывания полотна заметённой дороги, и обоз медленно тронулся в дальнейший путь.
Когда дорога на буграх появлялась, тогда движение обоза убыстрялось, но это длилось надолго. Спускаясь в очередное понижение местности, всё повторялось опять – шёл очередной возница со щупом впереди обоза, и обоз медленно двигался за ним.
Коленька опять задремал, и опять возгласы возниц разбудили его, и бабушка объяснила в чём дело. По правую сторону от обоза, вдалеке появилась волчья стая и стала цепочкой двигаться параллельным курсом.
Так продолжалось какое-то время, но потом они всё-таки отстали и окончательно исчезли.
Через какое-то время бабушка стала указывать Коле на появившегося уже ближе к обозу нового зверя. Это была лиса и вела довольно странно.
Абсолютно не обращая внимания на проходящий мимо обоз, даже ни разу не взглянув в его сторону, она, то скакала и подпрыгивала на одном месте, то кружила, то внезапно ложилась на снег и начинала неистово скрести лапами снег передними лапами. Бабушка спросила возницу, что с лисицей.
Тот ответил, что она мышкует, т.е. охотится на мышей, находящихся под снегом.
Дальше дорога окончательно вынырнула из снежных заносов, и обоз незаметно приехал в Новочеркасск, столицу донских казаков.
Из Новочеркасска в Ростов-Дон они ехали поездом, плацкартные вагоны которого были битком набиты. Последствия ночного бурана были видны и тут. На некоторых участках пути, железнодорожные пути заметены настолько, что паровоз начинал буксовать.
Тогда вдоль железнодорожных путей не было снегозадерживающих лесополос (или же длинного ряда снегозадерживающих деревянных щитов) и потому, в пониженных участках пути, паровоз утыкался в снежную целину, которую он не мог преодолеть, и поезд вынужден был останавливаться.
В таких случаях, поездная бригада, начиная с первого вагона, раздавала мужчинам лопаты. Те без лишних слов, шли вперёд поезда и чистили рельсы на определённом участке пути.
Так они и ехали, время от времени останавливаясь, и под рёв паровозного гудка происходила очередная раздача лопат – случаев отлынивания не было.
Потом Коля оказался в Молдавских Кицканах.
Читать: "Кицканы - 1947 год"
Ветеран труда, журналист Александр Лофиченко