Уже третью ночь, холодную, осеннюю и такую долгую, проводили мы в засаде – пятеро мужчин и женщина, не смыкавшие глаза – и не раз сквозь дрему казалось нам, что вот он, олень, как видение мелькнул на поляне, как раз там, где его следовало ждать. Мы твердо знали, что олень придет, и лежали в укрытии, животами прижимаясь к мерзлой земле, стискивая ружья, нацеленные в безмолвие.
Развиднелось. Холодное солнце скупо осветило сквозь тучи траву, обожженную инеем, опавшие побуревшие листья и голый лес, сурового свидетеля нашего ворованного ожидания, разом открывшегося во всей своей черноте.
И тут олень, царственно гордый олень, возник на дальнем краю поляны, чутко принюхиваясь, повел роскошными рогами в одну, в другую сторону и вдруг замер, настороженно и живо глядя на нас, как языческий лесной бог. Тишину полоснули разом шесть выстрелов, повторившиеся гулким эхом и всклубившие легкие дымки пороховой гари. Но не успели еще рассеяться эти дымки, как стало ясно, что олень скрылся. Пристыженные, молчаливые, мы поднялись.
А в охотничьем домике нас уже поджидал обжигающий чай, ледяная водка, шашлыки на шампурах, из привезенной с собой баранины.
Здесь, в лесу, даже и сигаретный дым пах иначе – настоем свежей хвои на лесной тишине и еще чуть отдавал золотом рыжих волос женщины, приехавшей сюда раньше и во все эти суматошные дни не оставляющей нас. Приехали мы, пятеро мужчин, и уже застали ее в охотничьем домике. Егерь одолжил ей ружье, и мы всякий раз брали ее с собой, чтобы потом вшестером чуть ли не ощупью пробираться сквозь мглу к заветной поляне, куда на сей раз уж точно, пожалует на рассвете олень.
-А вам, верно, приходилось охотиться на тетерева? – с какой-то невысказанной печалью спросила вдруг за столом женщина, заглянув каждому из нас в глаза, и опустила голову.
-На тетерева не так – то просто охотиться, - ответил я.
-Здесь необходимо подлинное мастерство, - добавил кто-то.
-Подлость это, а не искусство, - возразила женщина. – Охотник подражает призывной песне самца, а когда самка выйдет на зов, оставив свое укрытие, где миг этой встречи снился и грезился ей….Нет, это не охота! Жестокое надругательство. Я бы на такое не смогла решиться.
-А на оленей, на лося…
-С оленями и лосями все же иначе…. – ответила женщина, поднялась, прошлась по комнате и скрылась за дверью. Мы сидели и слушали ее шаги, отдающиеся скрипом деревянной лестницы, гулом пустого коридора над нами.
Увидели мы ее лишь поздно ночью, когда опять все вшестером сошлись в столовой, готовые в путь.
Она призналась, что весь день провела в постели, встала совсем недавно, умылась, потом сидела одна и думала об олене.
-Мы его, конечно, убьем, должны…. – говорила женщина и глаза ее влажно блестели.
Мы вышли в ночную тьму растревоженные, спеша добраться до заветного места.
На этот раз нам не пришлось долго ждать в засаде. На небе еще мерцали звезды, а он уже был здесь, на поляне, застыл на мгновение, тряхнул ветвистыми рогами, скосил глаз, трепетными ноздрями вслушиваясь в запахи. И исчез как видение. Только тогда мы и опомнились, поняли, что никто не стрелял, что промолчали все шесть заряженных ружей.
Мы еще молча стояли в кругу на нашей поляне, как вдруг женщина с золотыми волосами подняла ружье, приложила его к плечу и выпалила по слабо мерцающим звездам. Переломила ружье, вложила патрон и снова отправила заряд к звездам, до которых в неверном и неясном свете этого утра, казалось, было рукой подать. Когда же она опустила свое ружье, сжимая его на весу решительной, но такой маленькой слабой рукой, и когда пороховой дым рассеялся, мы увидели ее лицо, все залитое слезами.
-Теперь, сколько бы я ни жила здесь, каждое утро буду вот так же стрелять. Может и собью что-нибудь с неба. Пожалуйста, не будем больше охотиться на оленей. Уж лучше в звезды палить! – быстро и негромко сказала она.
И, отвернувшись от нас, пошла среди черных деревьев к дому.