В коробОчке спичечном майский жук печалится,
поскребёт по донышку: мягкий плен у дна.
В этом и отличие, я ему начальница:
он надеждой тешится, я – тоской больна.
Он узорным усиком, он прозрачным крылышком,
он с названьем солнечным, майским обручён.
Я ему спасением или смертной милостью –
ангелом-хранителем или палачом.
Ну, лети, лети уже, прожужжал все уши мне:
жалобой по жёлобу, в раковину слов.
Вот тебя послушаюсь, доберусь до Тушино,
и поеду зА город – городу назло.
В коробОчке города, в закуточке случая
не найти начальников, не связать концов.
То тоска падучая, то доска скрипучая,
то дома высотные – склепы мертвецов.
Влезем в околоточек и себя замучаем.
Гробики панельные, жизни медный грош.
Городские пленники, жертвы невезучести –
дети мегаполисов, что с таких возьмёшь?
А не то вот выпорхнем! Полетим к излучине
речки, что за полюшком, к лесу, что вдали.
К золотому солнышку, клеверу пахучему.
Пожужжим! Да вволюшку! Ай, люли, люли!
За стеклом от скорости лишь деревьев колышки,
Саранча слетается в пляс под фонарём.
На свободе трепетно, мы прочистим горлышко:
Нажужжимся вволюшку!
И назад…умрём.