Мы "стоим" в чистом поле. Мы - это небольшой отряд довольно молодых ещё людей, "нанявшихся на сезон", в экспедицию от сектора геофизики, Института Геологии Казахстана.
Отряд - конечно громко сказано. Но как бы там ни было, мы есть и работаем, делая свое нехитрое монотонное дело, которому нас обучили, прежде чем послать "в поле".
За моими плечами - десять классов и аттестат зрелости, лежащий в маминой шкатулке на комоде, в голове туманные мысли о перспективах на будущее, но при всегда оптимистичном настроении.
Я уже "бывалый", можно сказать, так как в прошлом году съездил в поле от «Илийской» геофизической экспедиции.
А после возвращения перевелся в Институт Геологии: вначале в "сектор минералогии", но вскоре перешел в более интересный для меня, имеющий дело не с молчаливыми камнями, а с радиоаппаратурой, «отдел геофизики».
Мне всё нравится и все интересно. И - работа, и порученное ответственное дело. Не в тягость и ответственность за маленький коллектив, под моим началом.
Ночь в этих местах наступает только тогда, когда темнеющий горизонт у края земли, из синего переходит в чёрный.
Рядом с геофизической станцией, в двадцати-тридцати метрах, чтобы наше "топотание" не было принято за землетрясение, стоит «командная палатка» - моя и Сашки - моего помощника.
Чуть поодаль палатка поварихи - неопрятной молодой девчонки, невесть откуда взявшейся перед самым отъездом в поле.
Круглосуточно - по очереди с Сашкой, дежурим на станции - меняем строго по часам, фотобумагу с сейсмограммой, нанесенной на неё тоненькими лучиками света переданными в виде электросигналов от чувствительных сейсмодатчиков на крохотные зеркальца "гальванометров", отражающих «вибрирующий свет» электролампочек – по одной на каждый гальванометр.
По окончании «цикла фотосветозаписи» снимаем полосу фотобумаги, и поставив новую, отснятую - проявляем, делая видимыми тоненькие и нервно бегущие дорожки «пульса земли».
Если этот процесс происходит днем, то время до следующей смены бумаги - «хоть по карманам рассовывай». А ночью – «на автопилоте» и скоренько, бежим к своей палатке досматривать молодые, яркие сны.
Я облазил все окрестности, в радиусе десять километров и вскоре нашёл небольшое озерко талой воды, высыхавшее на глазах от яростного весеннего солнышка.
Однажды рано утром - в пять или шесть часов, сменив фотобумагу и проявив снятую, глянул с высоты нашей станции, стоящей на высоком автоприцепе в сторону озерка и, обмер - …чёрная туча «степной живности», окружила воду !
Мухой подхватившись и кинув через плечо дареную малопульку, понёсся к водопою, влекомый хищной мыслью о добыче.
Но подкрасться как тать - на расстояние выстрела, мне не дали вездесущие суслики, чётко несущие "сторожевую службу".
Стоя на задних лапках, они свистом предупреждают друг друга о грозящей опасности, а их свист слышат и понимают ворОны, тут же поднимающие гвалт.
Ругнувшись на свистунов понял, что ближе подойти не дадут, поэтому лёг и пополз по пластунски - отклячивая задницу.
Если бы меня увидел таким, старшина в армии, быть бы опозоренным, ведь он громогласно после таких упражнений выкрикивал очередного участника – неудачного «пластуна». Тот выходил на шаг вперёд и старшина громко говорил: «А ваша задница, рядовой такой-то - убита»!
Но, я ещё не ведал премудростей службы - армия была впереди и полз как умел.
Подкравшись как можно ближе, выглянул из-за крошечного бугорка и,… засмотрелся.
Я смотрел во все глаза забыв про ружьё, как утоляет жажду наверняка запасаясь ею впрок, вся невидимая здесь днём «живность».
Стадо рыжей сайги в полсотню голов, аккуратно и грациозно подступают к живительной влаге. А одна из них – крупная, с острыми, загнутыми назад рожками, наклонив длинный нос-хоботок и сторожко поводя, огромными красивыми глазищами, которым позавидовала бы любая красавица – втягивает, ночную прохладную жидкость, нервно вздрагивая боками.
В свободной от сайгачьего стада полоске, семья таких же рыжих степных корсачков – казахстанских лис, тоже лакают живительную влагу.
Птицы всех мастей галдят и пьют, купаясь одновременно. Брызги летят во все стороны, но никто не "ругается" - всем хватает места на этом "торжестве".
Лежал я лежал, смотрел-смотрел, и, уснул.
Проснулся, когда солнышко припекло так, что стала болеть щека обращённая кверху.
Смотрю на часы - время идти на станцию, а так как «будильник» - то есть я, ещё возле озера, то Санька будет беззаботно спать и видеть сны.
За просрочку смены фотобумаги, нас «били» по одному месту. Не по тому, о котором вы подумали, а по карману. Поэтому я и рванул, включив «четвёртую» передачу – «пятой» тогда ещё не было в принципе, и в нашем автопроме, в том числе.
Будить СашкА стало жалко, и сменил всё сам. Всё, что полагалось.
Завершив операцию, вышел из полутьмы «вагончика-кунга» и стал на трап - узкую доску с прибитыми поперёк неё, брусочками-ступенями. Потом тихо присел на край борта прицепа и стал слушать и смотреть в степь.
Полынь пряно щекочущая нос, серебрилась в лучах солнца, ветерок посвистывал в проводах от палатки к станции, щекоча теплыми порывами мочку уха. Ожившая от прикосновения лучей солнца светила степь, радуя глаз.
Казалось бы, что может радовать глаз в ровной как стол степи?
Ан может братцы. И ещё как!
Просто нужно видеть растущие травинки и изгибы ложбинки. Слышать пение ветра, "зацепившегося за провод", или задорную и бесконечную трель жаворонка, парящего на одном месте, жизнерадостно рассказывающего миру о том, что жизнь прекрасна!
Вот и я, глядя и «слушая степь», вспоминал...
.....Сашка тогда уехал на отдых в центральный лагерь, а мы с поварихой остались.
Думаю Сашок, эпизодически «скрашивал, одиночество» поварихи, потому что на вторую ночь она попросилась в палатку, сетуя на страх.
Боюсь - говорит, я всего здесь.
- Чего тебе бояться? Кроме нас ни души вокруг - говорю.
Боюсь и точка - ноет повариха.
- Ладно, ночуй. Только не вздумай храпеть - смилостивился я.
Глубокой ночью встал менять фотобумагу и выглянув из палатки, не увидел силуэта станции, так было темно. В ясные ночки здесь видно хорошо вокруг, даже когда нет луны. Практически на ощупь добрался до места, включил красный свет и стал проявлять снятую фотобумагу.
В наушнике, болтавшемся под потолком и постоянно подключенном к дежурному «транзистору», дающему сигналы точного времени на сейсмограмму, бренькала мелодия далёкого "Радио Монтекарло". Ночью, так хорошо в этих широтах берёт «забугорную», диковинную для нас станцию....
Певучий голос ведущей - удивительно мелодичной и непонятной диковинной речью, убаюкивал, и я выключив красный подсвет, присел в кресло.
Потом, прикрывшись толстенной, светонепроницаемой шторой, слушая уснул.
Проснулся оттого, что в моих ушах назойливо и настойчиво гудел «зуммер», как у переносного полевого телефона.
- Откуда тут быть зуммеру? – вяло шевельнулась сонная мысль
Выглядываю на улицу: Ба-а! Да уже, светать стало...
А «зуммерит-то», определенно из палатки где осталась наша повариха.
- ЧуднО! - подумал я, и рванул по утренней прохладе.
В плавках не очень-то вольготно ходить, утречком, ранней весной, в степи.
Отдёргиваю пОлог палатки и "ныряю", головой вперед.
- Ж-жих! Перед моим носом втыкается топор в землю...
Аж по усам выбивающимся из под носа, холодок прошёл – передавшись опрелостью «в известном всем месте».
Сел я на задницу; сердце колотится, а понять ничего не могу.
Повариха же мёртвой хваткой топор держит, и перед собой как зомби смотрит.
- Ты чё это Светка ? - я к ней значит, «вибрирующим голосом».
А она только дрожит как лошадь после скачки и топор сжимает. Кое-как успокоил.
Ревёт белугой и всё твердит: «глаза, глаза»!
- Чьи глаза!? - говорю.
А она: Я..пошла пописать ночью. Думала, ты - здесь. Присела за палаткой и чувствую, как мне попу кто-то обнюхивает. Я рукой махнула и по морде чьей-то попала. Оглянулась, а там - глаза-ааа!
И, опять значит в рёв.
- Молчи! – кричу. Какие могут быть в голой степи глаза?! Тебе привиделось...
Успокоилась Светка немного, а я уложил её на раскладушку накрыв всем, что было тёплого, а сам пошёл осмотреться.
Походил, посмотрел всё внимательно и не торопясь в округе.
Подхожу к помойке где бывает всегда мОкро, и вижу на открытом от травы участке земли, следы лап, как у собаки.
- Чабанская должно быть наследила собака, ещё позавчера - подумал я. А когда приехал мой друг-чабан показал следы ему.
Тот отрицательно покачал головой.
- Каскыр – говорит. Волк значит, по-нашему.
-Ни хрена себе - подумал я.
И рассказываю ему "историю с топором".
Смеётся качая стриженной «под ноль» головой: «она (волк) счас чалабек кушит
жок (не станет значит). Зима придот, тада можит».
- Хорошо, что мы зимой здесь не работаем – думаю, посмеиваясь себе в редкие усы.
А поварихе сказал, что это был пёс чабана. И это он, якобы приходил ночью.
Только Светка мне не поверила и проявлять бумагу мы стали ходить вместе, пока Сашка не вернулся с отдыха из «центрального лагеря». Уж не знаю, что она ему рассказала, только хрустящую горбушку от свежепривезенного хлеба к компоту, я стал получать гораздо чаще чем раньше.
Опять-же польза!:)