В башке, как известно, бегают самые разные мысли, крутятся сны и сценарии, строятся планы и виллы, протыкаются булавками соперницы и осознаются реальности. И потому башка иногда раскалывается.
Молодая женщина лежала на кинутом на пол одеяле лицом к стене в маленькой каморке на окраине большого города. Если она открывала глаза, то натыкалась взглядом на лохмотья старых обоев, уныло нависающие над потертым плинтусом. Если она закрывала глаза, то дурацкие мысли, сны и сценарии начинали бегать и танцевать у нее в голове свои возбужденные канканы. Она была брошена, больна, беременна. И, борясь с хаосом в голове, заставляла себя думать о чем-нибудь очень и очень хорошем: выбирала спокойный сценарий и тихий, теплый сон. Она сгибала ноги в коленках, покойно и грустно клала руки на живот, закрывала глаза и погружалась в мечту. По спокойному, то есть банальному такому, киношному такому сценарию. Она мечтала о том, что когда-нибудь потом, когда ребенок уже родится и уже немножко подрастет, и она уже кончит кормить, и будет опять худая и красивая, муж вернется к ней. Он придет домой, а она будет весь день готовиться к его приходу. Она наденет длинное (или не очень длинное) черное платье, красивые кружевные чулки и обязательно туфли, и причешется, и надушится, и наденет какие-нибудь жемчуга… ну, возьмутся откуда-нибудь потом жемчуга… А еще перед этим она купит огромный, пушистый, прекрасный персидский ковер, два ковра, три ковра, и много подушек… И вот муж придет с работы, а она перед этим купит шампанского, и еще она купит два высоких хрустальных бокала, и еще, может быть, шоколад и апельсины, а, может быть, ананасы… Ну, в общем, он придет, а она встретит его в этом вечернем платье, а ребенок уже будет спать, и они выпьют шампанского, и при этом еще, да, совсем забыла, при этом еще надо будет зажечь две свечки, и еще нужна музыка, тихая, нежная музыка, и вот они выпьют шампанского, и тогда он ее поцелует, ласково убирая со лба волосы, наклоняя ее голову, наклоняя ее, как в танго, и она гибко так изогнется… А он положит ее на ковры, на эти персидские-расперсидские такие ковры и подушки, и очень эротично, в смысле медленно-красиво разденет, и тогда… ну, в общем… они… на этом роскошном ковре… на этих коврах. При свечах. Как в кино.
Потом она родила, благополучно в целом родила, и все получилось почти так, как она хотела – муж погулял и вернулся, ребенок поплакал и подрос, она кончила кормить, похудела, купила себе красивое платье и туфли, бокалы, хрустальную вазу для фруктов, и, в конце концов, поднапрягшись на двух работах, купила ковер. Не персидский, вьетнамский, но всё же. Роскошный по-своему. Белый. С синими то ли узорами, то ли иероглифами, чудесный. И в день покупки ковра (утром купила в одиннадцать часов, и часа в три привезли, а была суббота) стала ждать, когда же муж придет, и даже специально предупредила его: приходи пораньше. Обмоем ковер!
Муж пришел, когда она уже устала ждать и дремала, лежа на полу, на ковре в черном платье, черных чулках и туфлях на каблуке. Услышав поворот ключа в замке, вскочила. Была глубокая ночь. Она не успела включить музыку, и свечки зашготовленные зажгла как-то впопыхах. Чего это ты? – спросил муж. – Пьяная, что ли? Нет, почему? – возразила она и с глупой улыбкой пошла за шампанским. Муж, уже изрядно поддавший с приятелями, долго возился, открывая, и пробка вылетела в потолок. Проснулся ребенок, и жена пошла к нему, стала укачивать. А когда вернулась, муж мирно храпел на своем диванчике, а шампанское в драгоценных бокалах исходило предпоследними пузырьками. Она выпила оба бокала, а потом всю остальную бутылку. Лежала на боку и гладила ладонью чудесную фактуру – нет, нет, чудесную текстуру ковра. И гладила бокал двумя пальчиками: вверх-вниз.
Вскоре она ушла от такого мужа, и взяла только ребенка, ковер и бокалы. Бокалы она завернула в бумагу и положила в коробку, рядом с елочными игрушками (пардон, их она тоже взяла). А ковер свернула в трубу и поставила в угол, как виноватого. А что случилось с тем платьем вечерним и туфлями, неизвестно. Скорее всего, в трудный час загнала их более успешным по жизни подружкам.
Но однажды, однажды, когда ребенок этой женщины уже совсем подрос, поступил в институт и уехал в другой город, в общем, ушел в отдельное, взрослое уже плавание, а она жила одна в маленькой однокаморочной квартирке и спала на узенькой тахте за ширмочкой, к ней пришел в гости любовник, человек немолодой, какими-то старыми обязательствами обремененный и очень застенчивый, с которым она время от времени встречалась в каком-нибудь кафе и беседовала за бокалом кофе о смысле уходящей жизни, а потом они шли к нему и снова беседовали, тихо лежа в постели и обняв друг друга, и чувствуя себя уже не так одиноко.
И вот однажды этот человек пришел к ней домой. Был новый год.
Она устроила праздник, нарядила елку, обнаружила в коробке с игрушками завернутые в газету бокалы, купила шампанского, свечи и шоколад и пригласила своего любовника. И, наверно уж, приоделась и причесалась, это даже уточнять смешно. Конечно, она приоделась и причесалась. Любовник пришел, застенчиво мялся у порога. А она постелила ковер на полу. И они встретили новый год. Кажется, даже новое тысячелетие.
Голые, они сидели в полутьме, скрестив ноги по-турецки, и целовались. Он пил из ее бокала, а она – из его. Она смеялась, быстро и радостно пьянея. Он удивлялся ее красоте и храбрости, а она – свалившемуся на нее чуду. Он поливал ее шампанским и слизывал, как один известный актер в кино, а она смеялась. Он переворачивал ее и разглядывал, лепил и ласкал, мял и гладил, как никогда не делал у себя дома, где все напоминало ему о его обязательствах. Он раскладывал ее на ковре и разбрасывал ее руки, он распинал ее на этом ковре. Они запивали друг друга шампанским и владели один другим как самим собой, хоть собой уже не владели. Когда, изможденная, она упала без сознания на ковер, он принес с ее тахты подушку и одеяло и лег рядом с нею. Свечи догорели, но возбуждение не оставляло его, он лежал и курил, и разные странные мысли и даже сценарии бегали по коридорам его сознания и подсознания. Желание переполнило его немолодое тело и он вытащил ее из сна, едва рассвело.
Она очнулась не сразу, но узнала, вспомнила, улыбнулась, улыбнулась себе, улыбнулась ему, улыбнулась ковру. Мягко сняла с себя его руки, села, покачала головой, надела халат и прошла в ванную. Посмотрела на себя в зеркало, и, увидев темные круги под глазами, нечеткую линию подбородка и вполне четкие линии морщин, подумала о том, что времени осталось мало. Мало сил, мало времени, мало событий осталось в жизни. И мало любви. Она подумала: а неплохо было. Хорошо все-таки, что я купила тогда этот ковер. Вырвав седой волосок, снова покачала головой: а почему все-таки так нехорошо на душе? Что же все-таки не так? Может, просто шампанского перепила?
Она приняла душ, высушила волосы и причесалась. Постаралась привести себя в порядок. Интересно, подумала, почему в кино после ночи любви (она улыбнулась иронично) актрисы так выглядят хорошо? Почему я так паршиво выгляжу по утрам? Потому что не кино…
Критически взглянув на себя в последний раз, шагнула из ванной в коридор. И тут же услышала этот звук. И застыла, замерла в коридоре.
Любовник мирно храпел, уснув на ее ковре.
Она с облегчением рассмеялась.