Лучше всего, (но и в меру своей ограниченности), из всех негативных сторон жизни, я знаю пьянство.
Пить начал в семнадцать.
Спиваться в двадцать семь.
Алкоголиком стал в тридцать четыре.
Сумасшедшим в сорок один.
(Тут хочется добавить – и думал об этом).
Тогда же остановился.
Сейчас мне сорок пять, и я пишу маленькую анатомию пьянства плавно переходящую в антологию сумасшествия и апологию жизни. Потому что мир устроен нормально и в нем есть место всему.
Черный карлик – это остывший белый карлик.
Что может быть проще рюмки водки. Хотя в моем случае, это был стакан портвейна за забором стройки, налитый мне моими одноклассниками в новогоднюю ночь. Нам было по четырнадцать, и мы учились в восьмом классе.
Инициация состоялась.
Меня вырвало, но в принципе понравилось. Года два-три я не задумывался об этом, ограничиваясь кружкой разливного пива с приятелями, летом в чапке «Три богатыря». Пиво мне, кстати, не нравилось ни разу.
В десятом классе, мы уже нормально выпивали бутылку водки на троих (до продольного покачивания), при каждом удобном случае, и отсюда можно отсчитывать начало активной пьянки.
(!) Именно радостное желание бухнуть в любое время дня и ночи с любым подвернувшимся мудОфилом, определяет не любителя, но профессионала.
Белый карлик – звезда лишенная собственного источника энергии.
В таком режиме, за вычетом армейских лет, пролетел червонец, со всеми вытекающими: руганью с женой, разводом, бесконечным похмельем, частой сменой работ, разбитым хрен знает где еблом и редкими, (но периодическими) ночевками в вытрезвителе.
А лет в двадцать семь, оглядевшись по сторонам, я обнаружил жизнь, которая мне не очень нравилась. Жил один, пил при первой возможности, работал где придется, спал с первыми подвернувшимися ****ями. Спасибо, обошлось без последствий, в смысле неприличных болезней.
Что-то пытался изменить, кодировался, лечился, срывался и уходил в очередной запой.
(!) Потому что давно уже не мог остановиться на следующий день.
Без опохмелки чувствовал себя насквозь больным и никчемным, а, опохмелившись, не мог вовремя тормознуть и опять пил до упора. Короче, запой длился по полгода с паузами от недели до месяца.
Пил, ужасался, подумывал о самоубийстве, лежал по трое суток пластом, выходя из штопора, доводил своих близких до желания меня потихоньку придушить, снова пил и снова ужасался.
Коричневый карлик – субзвезда.
После тридцати четырех лет, стал замечать за собой неприятные вещи: провалы в памяти, немотивированную агрессию (сосед рассказал, как я пытался его избить), а однажды словил настоящую «белочку». Мне привиделись корейцы, сидящие на краю дивана, на котором я лежал полупьяным. Корейцы вели себя мирно, о чем-то лопотали по-своему, а я пытался их прогнать на том основании, что дом – мой и, вообще, нехера им здесь делать, пусть валят в Сеул. Мне вызвали скорую помощь, вкатили укол, а когда я очухался, поместили в больницу, где лечили не только от запоев, но и от расстройств психики. Такая отдельная палата для алкашей в дурдоме.
Там я умудрился напиться «Боярышником», украсть книгу «История советского джаза» и вылететь со скоростью подписания мелкой бумажки снимающей с врачей ответственность. Потом было еще несколько подобных заведений, и к сорока годам, я подошел законченным алкоголиком и вполне себе ****утым типом.
В сорок один, ценой неимоверных полуторагодовых усилий, я бросил пить. Там было все: кодирование, срывы, занятия с психотерапевтом, клятвы и клятвопреступления, слезы и еще раз слезы, судороги и отчаянье. Плюс нечеловеческие усилия оставшихся родственников, но не друзей, находящих мое состояние – нормальным.
Но я, вроде, вылез, хотя опасность срыва есть всегда. (!) Алкоголизм не лечится, пожар замер на стоп-кадре (ц), сто пятьдесят граммов, и я окажусь под забором через две недели, а в могиле через полгода.
Это будет не самая приятная смерть, и я об этом знаю.
Красный карлик – холодная звезда главной последовательности.
Пьющий человек самодостаточен, более того он испытывает большое желание, чтобы его оставили в покое, отъеблись со всеми поучениями. Но как необходим хоть кто-нибудь, когда выходишь из запоя. Чтобы скрасить чьим нибудь присутствием первые трезвые дни, я был готов на преступления и подлог, моля о сострадании. Самые тяжелые, естественно, были те, когда выныривал в одиночку, грызя ковер над диваном и бегая блевать коричневой желчью.
Алкаш вообще думает, что страдает в гордом одиночестве, забывая об окружающих и об их адекватном несчастье. Алкоголизм не понос, и не язва желудка, когда можно мучаться молча, не отвлекая близких. Тут задействованы все.
И еще.
Я думаю, что мне помогла смена ориентиров и грамотная замена ассоциаций. Вместо приятных воспоминаний молодости, связанных с выпивкой: друзей, подруг, веселых приключений и лихих драк; я стал четко представлять себе другие последствия: рвоту, пропахшие смертью больницы, озверевших санитаров и ментов, корешей, умерших от пьянки в тридцать-сорок лет.
Желтый карлик – еще меньше красного.
Остается только написать роман с главным героем алкоголиком, проходящим тяжелый путь от первого стакана до смерти в похмельных судорогах. Чтобы содрать с себя струпья двадцатилетнего пьянства.
Но, лень и не очень интересно.
Теперь о заглавии.
Это человек ренессанса, а ренессансу есть место всегда.
Человек, воплотивший в себе нравственный поиск девятнадцатого века и трагедию двадцатого, принимающий и понимающий технологический прорыв двадцать первого, будущее. Императив, но императив веры, этакое техногенное христианство при умении пользоваться мобильным телефоном и с опорой на вечные (и доказанные) духовные ценности.
То есть.
Центр усилий Бога, в каждом отдельном случае.
Нет, не центр, а пятно света, солнечный зайчик, если хотите.