19 Генерал Граббе
«Если мятежнику, (Шамилю) вопреки всему, и удалось бежать, он утратил всякое уважение горцев, у него больше нет места, где можно укрыться... нигде ему больше не найти такого неприступного гнезда, как Ахульго, и таких храбрых последователей, какие сложили за него там свои головы. Его партия окончательно разгромлена; его мюриды, брошенные своим вождем, разбежались».
Генерал Граббе
Только один император Николай I, внимательно вникавший в ход Большой Кавказской войны, на донесении генерал-адъютанта Граббе о падении Ахульго и бегстве Шамиля написал пророческую резолюцию: "Прекрасно, но жаль, что Шамиль ушел, и признаюсь, что опасаюсь новых его козней..." Самодержец, как оказалось, был прав: не прошло и года, как самый опасный и непримиримый враг России на Кавказе вновь собрал силы для борьбы..
При упоминании слова Кавказ, вернее, Кавказская война, человеку, хотя бы немного знающему историю России, на ум приходят фамилии знаменитых полководцев- генералов, героев Кавказа. Разумеется, тут же возникает ассоциативный ряд: имам Шамиль – Имамат, кровопролитная война, крепость Гуниб, Ермолов – начало Кавказской войны, политика жесткого покорения Кавказа, Воронцов – «сухарный поход» и начало осмысленного, целенаправленного покорения Кавказа, Барятинский - пленение имама Шамиля, Евдокимов – финал всей Кавказской войны, мухаджирство (выселение жителей Западного Кавказа) и т.д. Но не многие знают, что могло бы все сложиться по-иному. Речь в данной главе пойдет о, несомненно, талантливом генерале Граббе. Он мог бы стать самым знаменитым генералом Кавказской войны. Он был в двух шагах от славы. Славы пленения самого грозного противника России на Кавказе. Много сражений и баталий было в его геройской жизни, но эта битва, штурм крепости Ахульго, могла бы стать вершиной славы, не только в его личной жизни, но и в истории всей Кавказской войны. Все могло бы завершиться намного раньше, но, увы. Штурм крепости Ахульго не завершился пленением Шамиля и окончанием всей Кавказской войны. Генерал Граббе много сделал для России. Но в жизни его штурм крепости Ахульго осталась самой яркой страницей. Триумф… и разочарование. Только так можно охарактеризовать изнурительную осаду и взятие генералом Граббе твердыни имама Шамиля.
Родился будущий герой Кавказской войны 2 декабря 1789 г. в Кексгольме на Ладожском озере, где отец Павла Христофоровича в чине титулярного советника занимал гражданскую должность, а до этого времени служил подпоручиком в Сибирском гренадерском полку. Четырёх лет от роду Граббе был увезен из Кексгольма в Санкт-Петербург, в дом своего отчима, инженер-генерала Степана Даниловича Мигулина. В 1794 году Граббе был определен в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, где это время обучался старший брат Павла Христофоровича, Карл. За несколько лет до выпуска родители Граббе переехали на жительство в Петербург, где отчим Павла Христофоровича занимал должность по управлению воспитательного дома. Ещё до выпуска из кадетского корпуса Павел Христофорович, после смерти своего отчима, вместе со своими братьями и сестрами был представлен императрице Марии Федоровне, которая озаботилась судьбой сирот. Мать Граббе умерла в 1828 году в Могилеве на Днестре.
5 сентября 1805 года Граббе выступил из корпуса и был тотчас зачислен подпоручиком артиллерии во 2-й артиллерийский полк и был отправлен в армию, командированную в поход в Моравию. Нагнав свой полк в Варшаве, Граббе был определен в роту Чуйкевича, входившую в состав колонны генерала Эссена, вместе с которой Павел Христофорович совершил трудный переход по Венгрии. 14 декабря 1806 года Граббе впервые участвовал в сражении под Голомином, во время которого едва не попал в плен, лишившись своего коня. Спустя 6 недель, 27 января, Павел Христофорович принял участие в сражении под Прейсиш-Эйлау, которое доставило ему золотой крест на шею; за сражение под Голомином он получил 20 апреля 1808 г. Анну 3-й степени на шпагу. В следующем году Граббе, командуя своей ротой во Владимирском полку, участвовал в Туштадском, Гейльсбергском сражениях и под Фридландом.
После заключения Тильзитского мира Павел Христофорович был отпущен в Петербург, где пробыл до 1808 года, а потом находился в русской армии, расположенной в Польше для охраны австрийской границы (28 сентября 1808 г. произведён в поручики). В это время Павел Христофорович жил в Кракове, состоя адъютантом генерала Ермолова. В 1810 году Граббе, как отличный офицер, получил от военного министра Барклая-де-Толи поручение, согласно которому он был командирован в качестве военного агента в Мюнхен в звании канцелярского чиновника при миссии, где Павел Христофорович пробыл до 1811 года, состоя при русском посольстве в Баварии. Во время своего пребывания за границей Граббе завязал сношения с известнейшими учеными того времени, в том числе с известным ученым бароном Шеллингом, сношения с которым сохранил и впоследствии. В 1812 году Граббе был командирован в Берлин, откуда, получив тайное поручение от берлинского посла барона Ливена, прибыл в Петербург. Сейчас же по приезде Павел Христофорович получил приказание отправиться в Вильно, где тогда была главная квартира военного министра Барклая-де-Толли, адъютантом которого был он назначен.
До начала открытых сражений с французами Граббе был командирован Барклаем-де-Толли в качестве парламентера во французскую армию с тайным поручением разузнать о месте главной французской армии и численности её. Это рискованное поручение было блестяще исполнено Павлом Христофоровичем, причем он лично доложил Государю о результате своих наблюдений. При дальнейшем развитии военных действий Граббе участвовал в сражениях при Смоленске, а 6 августа, когда положение части русской армии было весьма критическим благодаря беспорядочному отступлению и напору французских войск, Граббе восстановил порядок, приказав бить сбор и собрав вокруг себя большое количество солдат, вышел с ними на дорогу, двинулся навстречу неприятельской армии и, став в виду неприятеля, прикрыл отступление остальной армии. За участие в этом деле Граббе получил впоследствии Георгиевский крест 4-го класса, а впоследствии и алмазные знаки к ордену св. Анны 2-й степени. Продолжая состоять адъютантом генерала Ермолова, а потом генерала Милорадовича, Граббе участвовал во всех значительных сражениях Отечественной войны, в том числе в сражении под Витебском, при Бородино (орден св. Анны 2-й степени, 22 сентября 1812 г.), Тарутине (орден. Св. Владимира 4-й степени с бантом, 25 февраля 1813 г.), Малоярославце (за отличие произведён в штабс-капитаны), под Вязьмой и Красным.
После отступления Наполеона Граббе был командирован в партизанский отряд Вальмодена, с которым участвовал в набегах, произведенных на разбросанные части французской армии. В 1814 году Граббе участвовал в походе во Францию и 18 мая 1814 г. получил чин капитана.
По возвращении на родину в 1815 году, приехал в Москву; 10 декабря 1816 г. Граббе производится в полковники и получает назначение командиром Лубенского гусарского полка в Ярославце. К этому времени относится знакомство Граббе с декабристами в «Союзе Спасения». Граббе был одним из наиболее горячих приверженцев идей Союза и отрицательно относился к планам насильственного переворота и политическому террору. Когда в 1818 году Общество переработало свой устав, «Зеленую книгу», и приняло новое имя «Союз благоденствия», Граббе вступил членом в этот Союз и принял деятельное участие в съезде депутатов от разных отделов этого Союза, собравшемся в Москве в 1821 году. После того, как съезд объявил Союз уничтоженным, Граббе прекратил совершенно свою деятельность в этом направлении и уклонился от активного участия в заговоре 14 декабря 1825 года. Арестованный в 1825 году по делу декабристов Граббе, к тому времени служивший в Северском конно-егерском полку, не был осужден Верховным Судом, как и некоторые другие, привлеченные только за принадлежность к «Союзу Общественного Благоденствия».
Находясь некоторое время в отставке, Граббе в 1827 г. был переведен в Дерптский конно-егерский полк и вскоре за тем в Новороссийский драгунский полк. С открытием Турецкой кампании Граббе был назначен в состав войск, расположенных в Малой Валахии; здесь, исправляя должность начальника штаба и в то же время командуя авангардом и кавалерией отряда, участвовал во многих блистательных делах против турок, за что был награждён чином генерал-майора (19 июня 1829 г., за отличие при штурме Рахова), орденом св. Владимира 3-й степени (7 января 1829 г., за сражение при Буялешти), и золотой шашкой с алмазами и надписью «За храбрость» (3 апреля 1830 г., за сражение у Цибри). В эту кампанию, при штурме укрепленного городка Рахова, в Болгарии в 1829 году, командуя охотниками и одним егерским батальоном, Граббе первым переправился через Дунай, вытеснил турок из передовых позиций и занял цитадель, причем был ранен пулей в ногу, но, несмотря на рану, через несколько дней снова участвовал в набеге на турецкую кавалерию и не оставлял войск до конца кампании.
В начале 1830 года Граббе вернулся в Россию, пробыл некоторое время в Бессарабии и 13 апреля вторично женился на девице, урождённой Ролла; первым браком он был женат на Скоропадской, от которой имел сына Николая, умершего младенцем, всего год от роду. С открытием войны против польских мятежников генерал-майор Граббе был назначен 14 марта 1831 г. исправляющим должность начальника штаба 1-го пехотного корпуса и участвовал в сражениях под Минском и Калушином, где был контужен в бедро и 16 сентября награждён орденом св. Анны 1-й степени, а также в штурме Варшавы; за сражение при Остроленке получил 22 августа 1831 г. орден св. Георгия 3-го класса
18 апреля 1837 года Граббе был произведён в генерал-лейтенанты. А после смерти генерала Вельяминова, 18 апреля 1838 года, назначен командующим войсками на Кавказской линии и в Черноморской области. Когда в 1839 году на Кавказе начались военные действия против Шамиля, Павлу Христофоровичу был вверен отряд войска, расположенного в Северном Дагестане и в Чечне, известный под названием Чеченского отряда русской армии на Кавказе. Благодаря исключительным условиям этой войны, Чеченскому отряду указана была только общая цель действий; сами же средства для достижения её, распределение сил, выбор путей должны были определиться по указанию местных обстоятельств и по ближайшему усмотрению Граббе. В распоряжение начальника даны были все военные средства не только Кавказской линии, но и Северного Дагестана, который временно подчинен был ему во всем, что касалось до военных действий. Все заготовления для экспедиции делались по его соображениям. Заготовления эти производились Граббе таким образом, чтобы к 1 мая войска могли собраться в предназначенных им пунктах и начать действия. Главными складочными и опорными пунктами для Чеченского отряда Граббе избрал крепости Грозную и Внезапную, с одной стороны, и Темир-хан-Шуру, с другой. Общие силы, бывшие под командой Граббе, состояли из 10 батальонов, 5 сотен казаков, 6 легких и 8 горных орудий и 4 орудий казачьей артиллерии.
Центром сил Шамиля служила неприступная крепость Ахульго, куда Граббе направился опасным путем, через земли враждебных горских племен. Такое направление войск Граббе избрал для того, чтобы нанести поражение не только армии Шамиля, но и всем горским племенам, с которыми пришлось ему встретиться на пути к Ахульго. Исключительно благодаря избранию Граббе этого направления похода стало возможным окончание войны, казавшейся бесконечной, так как в противном случае Шамиль, вытесненный из Ахульго, имел бы возможность найти вновь подкрепление среди горских племен, обезоружить которые Граббе намерен был раньше всего. Первое сражение на пути к Ахульго Граббе выдержал близ аула Таренгуль, где была расположена недоступная крепость горцев Буртунай. На помощь горцам явился Шамиль с 4-тысячным войском и занял очень удобную позицию на ближайших высотах. Разделив свою армию на две колонны, Граббе окружил неприятеля и после смелого натиска горцы Шамиля были обращены в бегство. Следующее сражение с неприятелем произошло у крепости Аргунь, где Шамиль собрал 16 тысяч горцев. Окружив неприступное селение со всех сторон орудиями, Граббе пытался вытеснить оттуда защитников непрерывным огнем, когда же это ему не удалось, он приказал солдатам взбираться на высоты одновременно с двух сторон. Видя движение русских войск, горцы первые вступили в рукопашный бой, выходя навстречу русской армии. Бой продолжался беспрерывно весь день 30 мая. После того, как большая часть горцев была перебита, крепость была взята русскими, хотя и с большим уроном. Блистательное дело при Аргуни, за которое генерал-лейтенант Граббе получил генерал-адъютанта, открыло русским свободный путь во все стороны.
Продолжая свое победоносное шествие по Кавказу, Граббе привел свои войска к крепости Ахульго, твердыне Шамиля. Блокада крепости началась 12 июня. Селение Ахульго занимало два огромных утеса, разделенных между собой ущельем речки Ашильты, оба утеса вместе составляли полуостров, огибаемый с трех сторон рекой Койсу. Войско Шамиля состояло из 4 тысяч человек, в числе которых были самые отчаянные мюриды. Блокада крепости затянулась как потому, что силы Граббе ещё не были сконцентрированы вокруг Ахульго, так и потому, что не было возможности найти доступ к этой крепости. В то же время Ахтверды-Магома, союзник Шамиля, собрал скопище враждебных горцев и занял высоты над Ашильтою, вблизи Ахульго, чтоб препятствовать войску Граббе вести блокаду. Действия против обоих вождей велись под непосредственным управлением Граббе, который, неожиданно ворвавшись в укрепления, обратил их в бегство одновременно в нескольких местах. Затем Граббе, вернувшись к Ахульго, направил часть своего войска против Сурхаевой башни, в которой заперлись главные силы Шамиля. 4 июня после отчаянного сопротивления мюридов была взята Сурхаева башня. 16 числа Граббе решился произвести штурм; войска были разделены на 3 колонны. Одна из них под начальством полковника барона Врангеля назначена для штурма нового Ахульго, вторая под командованием полковника Попова для атаки старого Ахульго, наконец, третьей колонне под начальством майора Терасевича приказано было броситься по руслу речки Ашильты в ущелье, между Старым и Новым Ахульго, чтобы отвлечь внимание неприятеля. Все три колонны по приказу Граббе должны были двинуться в одно время; после сильного огня войско стало храбро взбираться на скалы, но не могло устоять под сопротивлением мюридов и принуждено было спуститься в лагерь, понеся большие потери. Тогда Граббе решил построить мост через реку Койсу, чтобы лишить Шамиля сообщения по реке, и окружить крепость с этой недоступной до той поры стороны. 4 августа мост был готов, и крепости было отрезано сообщение с горцами. Затем Граббе приказал саперам строить галерею для того, чтобы облегчить войскам подъем на горы и спуск; постройка подвигалась очень медленно, так как горцы пользовались всяким случаем для того, чтобы разрушить её. Так длилось до 16 августа, когда Шамиль, поставленный в крайнее положение, изъявил желание вести переговоры; Граббе потребовал, чтобы он покорился русскому правительству и в знак покорности выдал бы заложником своего сына, на это Шамиль ответил так, что переговоры были немедленно прерваны. 17 августа по приказу Граббе был предпринят новый штурм Ахульго; после нескольких удачных действий войск Шамиль выкинул белый флаг, выслал своего сына Джамалуддина и повел с Граббе переговоры о сдаче крепости. Переговоры велись в течение 4 дней, причем Шамиль все же не соглашался на требования Граббе; тогда переговоры были опять прерваны и 21 числа был произведен новый штурм Ахульго. Мюриды держались в продолжении дня, потом, оставив новый Ахульго, скрылись в пещеры старого; на рассвете 22 августа Граббе приказал занять последний оплот Шамиля, Старый Ахульго; здесь завязался отчаянный бой, даже женщины оборонялись с исступлением; к 2 часам пополудни крепость была занята русскими войсками. В Ахульго не оставалось ни одного горца, все были либо перебиты, либо успели скрыться, с ними вместе скрылся и Шамиль. За взятие Ахульго Граббе был награждён 5 сентября 1839 г. орденом св. Александра Невского, а позднее, 5 марта 1842 г., за Чеченскую экспедицию 1841 года — алмазными знаками к тому же ордену. Взяв Ахульго, Граббе приказал войскам вновь отправиться в поход и 31 августа войско двинулось в селение Гимры, а оттуда в Темир-хан-Шуру, вокруг которой расположилось лагерем. Русское войско было сильно изнурено утомительными переходами и тяжелым штурмом Ахульго, чем объясняются дальнейшие неудачи Граббе. Считая свою экспедицию законченной, Граббе решил распустить отряд, но предполагал пройти из Дагестана на Кумыкскую плоскость через Чиркей и Салатау. Селение Чиркей было постоянно в сношениях с Шамилем и враждебно русским. Граббе получил явные улики против чиркейского старшины Джамала, приказал арестовать его, чем возбудил неудовольствие во всех горцах. Когда русские войска вступили в Чиркей, старшины селения наружно высказали свою покорность, но едва войска подошли к воротам селения, раздался залп из прилежащих домов и крыш, которым произвели переполох в войске, воспользовавшись которым горцы, напав на отряд с нескольких сторон, нанесли значительный ущерб. Этот поступок чиркеевцев требовал наказания; чиркеевцам было объяснено, что их ждет полное истребление. Но атака Чиркея была не легка, потому что селение было совершенно недоступно благодаря реке Суллак, окружающей его. Единственный способ для атаки состоял в том, чтобы перейти через Суллак ниже, так как мост через реку в этом месте был сожжен, по Миатлинской переправе и, обойдя таким образом вокруг, вновь подойти к нему. Генерал Граббе решился на такой поступок. 10 сентября отряд следовал к Миатлинской переправе, когда прибыла депутация от чиркеевцев, изъявлявшая покорность Граббе. После строгого выговора Граббе остановил движение войск в Чиркей и, назначив в Чиркей военного пристава, направился в крепость Внезапную, куда вступил 18 сентября. Такова была первая экспедиция ген. Граббе, составляющая одну из самых славных страниц покорения Кавказа. Результаты экспедиции Граббе, по наружности, были самого утешительного свойства, однако покорность горных племен была только вынужденной и последние ждали лишь случая, чтобы возобновить военные действия против русских.
Казалось бы, головокружительный успех, сопутствовавший Генералу Граббе и завершившийся взятием крепости Ахульго, оказался началом величайших неудач. И не только самого генерала, но и в целом русских войск на Кавказе. Столь скоропалительно высказанное мнение Граббе о том, что имам окончательно разгромлен и у него уже больше нет сторонников, слегка вскружило головы русскому командованию. Отношение к туземному населению изменилось к худшему. Одна мысль была в голове у «победителей»- как можно больше прибыли получить с уже «покоренного» края. И это было роковой ошибкой. Имам Шамиль в начале 1840 года объявился в Чечне. Он восстал, образно говоря, словно феникс. На сторону имама переходят все доселе разрозненные силы чеченцев и дагестанцев. На сторону имама вскоре переходит и Хаджи-Мурат, до тех пор лояльно относившийся к России. Генерал Граббе срочно пытается выправить положение…
По генеральному плану военных действий на 1842 г. генералу Граббе предписывалось "прочно утвердиться на Андийском Койсу». Экспедиция планировалась на конец июня. Но из-за действий Шамиля в Кумухе Граббе по настоятельной просьбе Головина 11 июня 1842 Граббе выдвинулся из Гурзула Аксайским ущельем, имея под началом 10000 человек и 24 пушки. Внушительность собранных сил отрицательно сказалась на их эффективности. На марше обозы значительно растянулись и для защиты их даже редкой цепью солдат потребовалось чуть ли не половина всей колонны. На самом опасном участке движения, в ичкерийском лесу, колонна попала под обстрел чеченцев. К тому же, в довершение всех трудностей, 12 числа пошел дождь и дороги сделались практически непроходимыми для русского обоза. За три дня пути колонна Грабе прошла только 25 верст, и хотя численность засевших в лесу чеченцев не превышала 2000 человек, русские понесли значительные потери. 13 числа Граббе, осознав всю бессмысленность дальнейшего продвижения вперед, приказал войскам возвращаться по тому же пути. Боевой дух в колонне был потерян, отсутствие управление стало полным. И в этой ситуации потери русских войск возросли неимоверно. Пришлось в срочном порядке уничтожать часть отстающих обозов, только ради того чтобы суметь вывезти раненых и по возможности спасти орудия. Наконец 16 июня "чеченская колонна" вернулась в Гурзул, потеряв совокупно убитыми, ранеными и пропавшими без вести 66 офицеров и 1700 нижних чинов, а кроме того одно полевое орудие и весь запас провианта.
Разумеется, впечатление от поражения Граббе было громадным. Позиция Шамиля в Чечне и Дагестане только усилилась. В начале июля Граббе попытался получить реванш за Ичкерию. Собрав 20 батальонов, он двинулся в Аварию. В результате новой экспедиции 8 июля был занят аул Игнали на берегу Андийского Койсу. Граббе в течении 3 дней безуспешно пытался наладить переправу. И в итоге, не сумев перебраться на другой берег реки, повернул обратно. Ночное отступление в Ингали сопровождалось такой же неразберихой, как и операция в Ичкерийском лесу. Суммарные потери русских войск в этой экспедиции составили 11 офицеров и 275 нижних чинов, в то время, как противника было не более 300 человек. Вскоре после этого Граббе по собственной просьбе был освобожден от занимаемой должности. Кавказская линия опять оказалось в ведении Головина.
До осени 1847 года Павел Христофорович жил в своей деревне Тимчиха, Прилукского уезда Полтавской губернии в кругу своей семьи. В 1849 году Граббе вновь был призван к государственной деятельности, будучи назначен начальствовать особым отрядом в северных комитатах Венгрии, для охранения Западной Галиции и очищения от неприятельских отрядов горных комитатов. В этом походе Грабе показал себя жестким и талантливым полководцем. За успешный успех в Венгрию Граббе был награждён 21 октября 1849 г. золотой, украшенной алмазами саблей с надписью «За поход в Венгрию 1849 года».
В 1853 г. Граббе состоял членом Комитета Инвалидов и привлекался по известному делу титулярного советника Политковского о растрате последним комитетских денег. По этому делу привлекались все члены комитета и причастные к нему лица. По решению суда Граббе был вначале приговорен к трехмесячному аресту за «доверие к мошеннику и небрежное отношение к своим обязанностям». Когда же приговор был представлен на Высочайшую конфирмацию, Государь помиловал Граббе, ограничившись строжайшим выговором. В 1854 году 20 марта был назначен главным начальником над войсками в Кронштадте, а вскоре затем командующим войсками, расположенными в Эстляндии, получив 26 августа 1856 г. в награду за управление орден св. Владимира 1-й степени и 27 марта 1855 г. — чин генерала от кавалерии.
С 1858 года до 1862 Павел Христофорович с небольшими перерывами прожил в своем имении Тимчиха в Полтавской губернии вместе со своими дочерьми Ольгой и Екатериной. 13 сентября 1862 года был призван на высокий военно-административный пост: он был назначен наказным атаманом Области Войска Донского на место уволенного Хомутова. Деятельность Граббе в крае лучше всего характеризуют слова, сказанные им несколько дней спустя по вступлении в исполнение своих обязанностей: «Я никого не хочу стеснять: кому угодно в церковь — иди молись, кто хочет в театр — веселись. Всякий действует по душевному настроению. Ханжой я никогда не был и не буду». В 1863 году Граббе был отставлен от должности наказного атамана, получив 8 сентября Орден Святого Андрея Первозванного, а 28 октября 1866 года был возведён в графское достоинство и назначен членом Государственного Совета. В продолжение всей своей жизни, начиная с 1805 года, Граббе вел свой дневник и записки, которые представляют большой исторический интерес. Они охватывают собой период 3 царствований на протяжении всего XIX века. Участник и очевидец всех войн этого века, он подробно описывает их в своих записках, характеризуя также многих видных участников их….
Павел Христофорович умер 15 июля 1875 года в своём имении в д. Примчиха Прилукского уезда Полтавской губернии
20 Джамалуддин
…Что касается Александра Дюма, он так и не сел за роман об удивительных перипетиях судьбы Джамалуддина, чему было множество причин. А жаль… Ведь на наших книжных полках рядом с «Тремя мушкетерами» сегодня мог бы стоять увлекательный роман о Кавказской войне…..
Александр Пронин (статья «Джамалуддин»)
Кавказская война, благодаря русским поэтам, таким как Лермонтов, Бестужев –Марлинский и т.д., несмотря на кровь и страдания народов Кавказа, стала одной из самых, если так можно выразиться, романтических войн в истории России. Этому есть объяснение. Во-первых, с той поры прошло много лет, а во-вторых, что немаловажно, она (Кавказская война) шла далеко от центра России, на землях, в ту пору еще не вошедших в состав Империи. Правда, в истории самих кавказцев, потомков тех, что воевали с «сопредельной» стороны, война эта была далеко не романтичной. Оно и понятно. Это дома их предков сжигали за непокорность, угоняли скот. Вот такие разные взгляды на одну и ту же войну у граждан ныне единой страны.
Хоть и прошло с той поры немало лет, к слову, и сегодня жители Кавказа, да и русские тоже, почему-то четко разграничивают понятия Кавказ и Россия. Но в отличие от современных событий Кавказская война все же остается яркой страницей истории России. Кузницей прославленных героев: благородных офицеров и предводителей горских народов. Таких, как Ермолов и Хаджи-Мурат, Барятинский и имам Шамиль. Но даже в этой суровой «романтике» всей Кавказской войны, история жизни данного героя окрашена в самые яркие и трогательные тона.
В 1859 году имам Шамиль сдался в крепости Гуниб на милость сардара, царя Александра Третьего. Как почетный пленник, по приказу царя, имам был доставлен в Петербург. Судьба распорядилась так, что спустя год после смерти сына Джамалуддина, Шамиль прошел по дороге из Гуниба в С. – Петербург, став свидетелем того, о чем ему рассказывал покойный сын. Имам побывал в Ставрополе, Харькове, Москве, Царском Селе и других крупных и малых городах. В Петербурге ему показывали Исаакиевский собор, Публичную библиотеку, Инженерный замок, Кронштадт, театр. Вместе с начальником главного штаба военно-учебных заведений генерал-адъютантом И.И. Ростовцевым Шамиль посетил и 1-й кадетский корпус, в котором когда-то воспитывался Джамалуддин. Все в корпусе интересовало имама: он участвовал в проведении опыта с электрической машиной, сидел на занятиях в классах, присутствовал при упражнении воспитанников в фехтовании, танцах, гимнастике. В спортзале Шамиль был свидетелем упражнений кадетов на «шведской» лестнице, при этом гость заметил, что так взбирались солдаты при взятии Гуниба. Конечно, Шамилю показали и фотографию Елизаветы Олениной, о которой, наверное, говорил ему покойный сын, и которая так и не стала женой его сына. И ради которой Джамалуддин, вполне возможно, мог бы не вернуться в горы к отцу….
Кавказская война близилась к завершению. Влияние России на местное население за это время заметно окрепло. Силы имама таяли. Народ, возмущенный долгой и продолжительной войной, открыто протестовал. От имама отходили его вчерашние верные сторонники, видя безысходность и тщетность долгой борьбы. Да и царское правительство к тому же сильно поменяло свою политику по отношению к горцам. Если нельзя победить народ в открытой войне, есть много других методов одолеть необузданных горцев. И на первом месте, разумеется, можно поставить экономическую отсталость Кавказа. Россия бурно налаживала с горскими народами торговлю. Тех наибов, которые переходили на сторону России, не преследовали за участие в войне на стороне имама. Наоборот, их возводили в чины, назначали жалование. Обещанная помощь Турции, после Восточной войны, вопреки поражению России в ней, стала призрачной и несущественной. Имам старел. Нужен был новый лидер, способный дать войне новый импульс, новые силы. И таким лидером с точки зрения имама мог быть только его сын, взятый еще в детстве Россией в аманаты Джамалудин. Обученный в России как русский офицер, Джамалуддин, мог бы воодушевить мюридов. Внес бы новые элементы в продолжительную войну. Он мог бы стать в руках у престарелого имама «мечом, закаленным во вражьей кузне». Попытка сделать имамом второго сына Гази-Магомеда обернулась тяжелыми последствиями: от имама ушел один из талантливейших наибов, Хаджи-Мурад. (Так считают некоторые историки). Некоторые наибы и хоть и не перешли еще на сторону врага, ждали своего часа…
Первый сын Шамиля родился в селении Гимры. Вполне возможно, что отец дал имя первенцу в честь своего наставника и учителя шейха Джамалуддина Кази-Кумухского, имевшего большое влияние на будущего имама Дагестана и Чечни. Жизнь наследника Шамиля можно разделить на три периода: 1-й - жизнь в Дагестане (до 1839 г.); 2-й - в России (1839-1855); 3-й - снова в Дагестане (1855-1858). Лучше всего (сравнительно) изучена жизнь Джамалуддина в России, это и понятно, ведь мальчику было всего 10 лет, когда он покинул Дагестан, и ничем еще проявить себя не успел.
Драматические события, связанные со штурмом крепости Ахульго в 1839 году, сильно изменили мировоззрение молодого горца, оставили глубокий след в его жизни. Командующий экспедиционным отрядом генерал-лейтенант П.Х. Граббе надеялся быстро покорить твердыню, но отчаянное сопротивление защитников Ахульго нарушило все планы военачальника. После нескольких труднейших штурмов аула Граббе решил приступить к переговорам, предложив Шамилю выдать в заложники своего старшего сына, после чего он, Граббе, прекратит военные действия. Видя угрожающее положение защитников Ахульго, имам согласился отдать в аманаты сына, будучи уверенным, что генерал сдержит свое слово и отведет войска от Ахульго, тем самым измученные долгой осадой защитники крепости были бы спасены. Но генерал слово не сдержал. Поняв, что обманут, Шамиль пытался вернуть своего сына, для чего послал на его спасение отряд горцев. Дело кончилось безрезультатно, только в перестрелке шальная пуля попала в руку Джамалуддина, которой он впоследствии плохо владел.
Мухаммед-Тахир ал-Карахи в своих «Хрониках..» по поводу выдачи Джамалуддина в аманаты пишет следующее: «Изну¬ренные защитники, всюду и везде искавшие спасения, усиленно просили Шамиля пожертвовать общему благополучию своим сыном. ...Предложение было принято и Джамалуддин был выдан в аманаты».
Тут следует сделать небольшое отступление для того, чтобы ознакомиться с самим термином – аманат.
Аманат (уст.) - заложник. Историческое название заложников на Северном Кавказе во время Кавказской войны и в Башкирии во время Башкирских восстаний и Крестьянской войны 1773—1775 годов. Аманат - заложник; человек, взятый в залог, в обеспечение верности племени или народа, подданства покоренных и пр.
Аманат - (араб. - амана) - люди верности. Люди чести. Им можно следовать во всём.
Аманат - в общем смысле: вверенное на хранение, надежность. То, что аллах вверил, поручил людям. Понимается как отданное на ответственное хранение, как не материальных ценностей (язык, культура, национальность), так и материальных (вещи, недвижимость).
Пример нематериального аманата: национальность, этнос, культура, язык, традиции, как национальные, так и семейные, история рода, генеологическая информация, и т.д. Обычно передается в семье, вниз по родовой линии, от родителей к детям, из поколения в поколение…
В тот день, когда отдавали Джамалуддина в качест¬ве заложника, Шамиль, говорят, обратился к своим мюридам с просьбой, чтобы кто-нибудь из них сопро¬вождал сына. Вызвался только один — чиркеевец Юнус, «личный друг и боевой товарищ имама» — как о нем отзывается секретарь ал-Карахи. В русском лагере сына Шамиля и его телохранителя приняли с почестями. Офицеры хотели использовать Юнуса в перегово¬рах, но удачи не достигли. Чиркеевец, посланный в крепость, принес следую¬щий ответ: «Вы обещали заключить мир, если он вы¬даст в аманаты своего сына. Требование ваше исполне¬но, но обещанного нет... Вам... имам более не верит». Юнус и Джамалутдин жили в палатке другого чиркеевца — Чаландара, который на стороне русских войск участвовал в боях против горцев. Последний дал понять, что ни один из осажденных вскоре не останется в живых. Поэтому предложил Юнусу вернуться в Ахульго и уговорить семьи всех чиркеевцев перейти в лагерь генерала Граббе. Юнус сделал вид, что согласен с доводами своего земляка, но прибыв в крепость, выпросил у Шамиля разрешения неотлучно оставаться при нем. Таким образом Джамалуддин остался у Граббе один.
Джамалуддин был отправлен в С. - Петербург, где был принят царем Николаем I и определен в Александровский малолетний кадетский корпус. Для юного горца началась новая жизнь. В январе 1840 г. мальчик был переведен в 1-й кадетский корпус, одно из старейших учебных заведений в России, учрежденное еще в царствование императрицы Анны Иоанновны. Обучение в корпусе было серьезным, воспитанники изучали русский, немецкий, французский языки, грамматику, риторику, математику, историю, географию, юриспруденцию, мораль, геральдику, рисование. И, конечно, специальные предметы: артиллерия, фортификация, фехтование, верховая езда. Джамалуддин быстро усвоил русский язык и в будущем хорошо им владел. От мальчика не требовали перемены религии, считая, что религия дело совести каждого человека, а потому царь предоставил времени решать: примет ли горец христианство или останется мусульманином. При этом было разрешено носить кавказский костюм, как в корпусе, так и затем, в полку. Джамалуддину также разрешили писать письма своему отцу. Разумеется, все письма перед отправкой на Кавказ проверялись. Их переводили на русский язык, копия оставалась у начальства, а оригинал, написанный на арабском языке, с нарочным отправлялся адресату. Впрочем, доходили ли письма до Шамиля, остается загадкой.
«Драгоценный мой родитель Шамиль! – писал маленький заложник большой политики в одном из своих посланий. После долгой разлуки извещаю вам любезный родитель, что я, благодаря Аллаху, жив и здоров; с тех пор как после сражения в 1839 году при Ахульго отправили меня в С. - Петербург, и где я, благодаря Творцу и Милостивейшему Государю Императору нахожусь в воспитательном заведении Его Императорского Величества Государя Императора. В этом же заведении воспитываются почти все генеральские дети, со мною здесь очень хорошо обращается Начальство, и ни в чем моего достоинства не унижают. Скажу вам также милый моей родитель, что все обряды магометанской веры, я исполняю, как исполнял дома, ибо по приказанию Милостивейшего Государя Императора нас учит мулла нашей веры. С тех пор, как я с Вами разлучился, я писал к Вам с дозволения Начальства два раза, а от Вас не получил никакого известия, и потому прошу Вас милый мой родитель не придавать меня забвению; я же буду к Вам писать, как только найду к тому случай, если же Вы любезный родитель будете писать ко мне, то, чтобы доходило вернее, для этого адресуйте Господину Штабс-Ротмистру Кази-Магомеду Дударову, живущему в Кавказской области в крепости Владикавказе, а он по обещанию доставит письмо мне. Если же Вы хотите собственного моего адреса, то адресуйте так: Его Сиятельству Господину Горцу Джамалуддину Шамилю, воспитаннику 1-го кадетского Корпуса в город С. - Петербург. Прошу Вас любезный мой родитель передать от меня поклон всем моим родственникам и знакомым, и засвидетельствуйте от меня глубочайшее почтение. Остаюсь истинно любящий Ваш сын Джамалуддин Шамиль. 29-го июня 1845 года. Его сиятельству Шамилю».
Пролетели годы учебы и вот 6 июня 1849 г. Высочайшим приказом Джамалуддин был произведен из воспитанников 1-го кадетского корпуса в корнеты с зачислением по кавалерии и с прикомандированием к Уланскому Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Павловича полку. Полк располагался к этому времени в г.Торжке Тверской губернии. Личная жизнь Джамалуддина складывалась благополучно. Удачно продвигалась и военная служба молодого человека. В 1852 г. он был произведен в поручики, о чем был сделан доклад в инспекторский департамент военного Министерства, в котором говорилось «о производстве прикомандированного к Уланскому Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича полку, состоящего по кавалерии корнета из горцев Шамиля в поручики...». Писатель П. Павленко, занимав¬шийся сбором материалов, связанных с Шамилем и событиями в Дагестане, описывал Джамалуддина так: «Высокий, но тонкий, болезненно бледный уланский корнет… это был старший сын Ша¬миля, сданный заложником в 1839 году, а теперь офи¬цер русской службы, красавец, самый видный жених в Петербурге и будущий крестник самого императора… Джамалуддин не знал гор, не понимал родины, он вырос русским. Офицер из него вышел очень эффект¬ный, хотя и чересчур красивый... Джамалуддин давно уже затеял женитьбу на Елизавете Олениной — дочери некрупного орловского помещика, только что окончившей один из столичных институтов...». К слову, сам Николай Первый одобрил выбор Джамалуддина и дал свое согласие стать посаженным отцом и крестником. Правда, в других документах говорится, что Елизавета была дочерью Петра Алексеевича Оленина, сына президента Академии художеств. «…В доме Олениных часто бывали молодые офицеры, в том числе и Джамалуддин, который произвел сильное впечатление на дочь хозяина дома Елизавету. Необычная судьба корнета-кавказца, его открытый нрав, ореол поэзии, наложенный на него Кавказом - все это было более чем достаточно, чтобы поразить воображение девушки...».
Один из современников Джамалуддина, офицер Георг Бюнтинг, так описывает сына Шамиля: «...Уволенный Государем Императором от службы, он прибыл сюда, к нам, в Хасавюрт в конце февраля вместе с князем Чавчавадзе. В продолжении нескольких недель, которые Джамалуддин провел в нашем кругу, приобрел он нашу любовь и всеобщее уважение, он добрый малый недурной наружности и без всякой претензии, с живым умом и здравым рассудком. В будущем, которое его ожидало, он не обманывал себя никакими крылатыми фантазиями, но, сознавая свой долг и имея достаточно силы к выполнению его, доверчиво шел ему навстречу, несмотря на его неизвестность».
И неизвестно, чем бы обернулась эта затея со сватовством Джамалуддина, если бы не дерзкий по смелости набег в 1854 году наибов Шамиля – 22-летнего Гази-Магомеда и Даниял-бека Илисуйского через Загаталы на Цинандали, в результате которого в плену мюридов оказались внучки последнего грузинского царя Георгия XII, фрейлины российской императрицы – княгини Анна Чавчавадзе и Варвара Орбелиани, а также их слуги, гувернантки.
Шамиль предложил царю вернуть ему старшего сына в обмен на княгинь. Завязалась переписка, продлившаяся более полугода. В письме от начальника Главного Штаба Отдельного Кавказского корпуса, генерал-лейтенанта князя А.И. Барятинского к князю Д.Чавчавадзе (мужу одной из княгинь) говорилось: «...Шамиль спрашивает: дозволено ли ему будет послать в Россию доверенное лицо, чтоб переговорить с сыном, желает ли он возвратиться на родину с тем, что если не пожелает, то Шамиль имеет намерение отречься от него навсегда».
И вот вскоре из Ведено, столицы имамата, в Санкт-Петербург поступило предложение: обменять сестер-княгинь и всех остальных на сына Шамиля. Судьба пленниц, как видно, некоторое время была в руках Джамалуддина, который решил вернуться в горы с тем, чтобы спасти княгинь, хотя неизвестно, как поступил бы царь, если бы сын имама отказался это сделать. Знатные грузинки являлись подданными царя, и Николай обязан был вызволить их из плена.
Обе стороны договорились обменять княгинь с их семействами на Джамалуддина и еще нескольких пленных горцев и в придачу 40 тыс. рублей серебром. Полк, в котором служил сын имама, дислоцировался в то время в Польше и, не ожидая доверенного лица, которого Шамиль хотел прислать сыну для переговоров, Джамалуддин вызвался ехать на Кавказ. Во избежание уже назревавшего позорного скандала Николай I, правда, не сразу, но все-таки согласился возвратить Шамилю его сына. 10 марта 1855 года, спустя почти год после кахетинского рейда горцев, состоялся этот обмен. Прежде чем подвести сына к отцу, который ожидал его в лесу в палатке, братья Гази-Магомед и Магомед-Шапи, родившийся вскоре после падения Ахульго в ауле Беной, направились к мостику, переброшенному через речку, по которой уже ступал высокий, худощавый офицер в белом мундире с золотыми погонами, белых рейтузах, черных лакированных сапогах и с черной треуголкой в руках. Большие темно-бархатистые глаза под сходившимися у переносицы, точно такими, как у покойной своей матери, черными бровями настороженно разглядывали встречавших его мюридов в черкесках и косматых папахах…
– Здравствуй, брат! Добро пожаловать к отцу! – сухо сказал Гази-Магомед, и, повернувшись, пошел назад. Магомед-Шапи же, который никогда не видел брата, бросился его обнимать: – Наконец-то я тебя увидел! Пойдем, пойдем скорее к отцу! И тут же, замешкавшись, услужливо передал ему узел с одеждой… – Тебе придется переодеться. Отцу не по душе будет видеть тебя в царской офицерской форме. Вон в тех густых зарослях терновника и переоденься. Магомед-Шапи тебе поможет, – сказал Гази-Магомед и молча отошел в сторону. Когда бывший царский заложник облачился в шелковый бешмет, черкеску из белого хунзахского сукна и пристегнул к поясу позолоченный кинжал кубачинской работы, к нему подвели вороного коня. Проскакав метров тридцать, Джамалуддин спешился возле палатки и, низко поклонившись, поцеловал руку отцу. – Всевышнему угодно было, чтобы сбылось то, что начертано в его великой Книге судеб людских, – сказал Шамиль, прижимая к груди старшего сына. – Дождался-таки я тебя, Джамалуддин! Слава, Аллаху, отныне ты будешь моим мечом, закалившимся во вражьей кузне…
Мечта имама вернуть во что бы то ни стало, любыми методами, взятого Россией в аманаты сына своего Джамалуддина в дальнейшем для самого же имама, в его долгой и продолжительной войне с могущественным врагом, имела отрицательные последствия. Могущественный посол Англии в Высокой Порте лорд Стрэтфорт де Редклифф, который изначально относился к Шамилю и идее сотрудничества с ним с большим недоверием, когда до него дошло известие о пленении им грузинских княгинь, страшно разгневался. Он назвал Шамиля «фанатиком и варваром, с которым нам и даже Порте будет трудно наладить доверительные и добрые отношения».
Посол так рассердился, что послал английскому представителю в турецких войсках в Анатолии полковнику Уильямсу «частное письмо», в котором просил направить Шамилю с посыльным имама при турецком командовании послание. В этом послании Уильямс должен был совершенно недвусмысленно объяснить ему, что «воевать с женщинами и детьми не полагается», и попросить имама немедленно освободить княгинь. Уильямс такое письмо послал и получил на него ответ. Английский министр иностранных дел Кларендон полностью разделял возмущение Редклиффа относительно «ужасного и отвратительного насилия» и «полностью одобрил» все шаги посла. Последствия этого проступка имама проявились в том, что в дальнейшем англичане стали откликаться на просьбы Шамиля весьма неохотно и с промедлением.
Но стать отцовским «мечом» в борьбе с экспансией царизма на Кавказе Джамалуддину не довелось. И не только потому, что, к великому огорчению отца, он порядком позабыл родной язык. Взявшийся было за мусульманскую выучку вновь «приобретенного» сына, Шамиль вскоре обнаружил в своем ученике-сыне явное непонимание духовно-политических ценностей ислама – следствие петербургского великосветского воспитания. Вместе с тем, по сохранившимся свидетельствам, Джамалуддин был умен, грамотен, справедлив в делах малых и больших. И далеко не робкого десятка: не раз принимал участие в стычках и сражениях с царскими войсками и в Дагестане, и в Большой Чечне. Например, на виду у отца Джамалуддин во главе большого отряда мюридов на Сунженской линии смело атаковал опытнейшего генерала Евдокимова, умело командовал конницей, а метким артиллерийским огнем всегда сеял панику в стане неприятеля. Вместе с отцом и братьями – Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи он участвовал в бою в верховьях в то время густо заросшего непролазным лесом Гудермесского ущелья. Но, так или иначе, вскоре в семье имама начались откровенное отчуждение между Шамилем и братьями с одной стороны и Джамалуддином – с другой. Особенно в связи с настойчивыми призывами последнего помириться с русскими. В частности, они усилились после сражения у аула Бурнатей, закончившегося поражением горцев. По просьбе отца ознакомившись с положением дел в войсках имама, Джамалуддин остался крайне недовольным. «Разве, отец, ты не видишь, как многие твои наибы только копят богатства, открыто вредят тебе, даже военные дела ведут вопреки твоим приказам – очень безграмотно и неумело, – говорил бывший гвардейский офицер. Одним газаватом не одолеть такого сильного противника, как победившую Наполеона Россию. Пока не поздно, надо заключить с ней мир на почетных для нас условиях. Я-то знаю, отец, что и русским давно надоело проливать кровь в наших горах…». Но ни отец, ни братья слышать не хотели о мире…
От Джамалуддина многого ожидали. Предполагали, что он знает о замыслах царя. Но надежды не сбылись: тоска по оставленным друзьям, невесте и привычкам убивали сына имама. Успокаивало лишь то, что он имел возможность пи¬сать в Россию письма и читать русские журналы.
Джамалуддин попробовал уговорить отца заклю¬чить мир с Россией. Но это вызвало только гнев има¬ма. Некоторое разнообразие в его жизнь вносили встре¬чи с ученым Щачинилау. Вместе они решили перевести коран с арабского зыка на аварский. Но имам, узнав об этой затее, строго заметил: «Сейчас не пером рабо¬тать, а мечом рубиться надо!»
А еще, как назло, неизлечимый недуг Джамалуддина не позволил ему должным образом применять военные знания на благо имамата. К осени 1857 года для всех стало ясно, что дни его сочтены: временами у него горлом шла кровь. Когда Джамалуддину стало совсем худо, по просьбе Шамиля, переданной русским через парламентеров, сына в ауле Зулкади осмотрел полковой врач А. Пиотровский, ученик великого русского хирурга Н.И.Пирогова. Но и он ничем уже не мог помочь несостоявшемуся «крестнику» Николая I. Впрочем, в Петербурге по-другому комментировали болезнь шамилевского сына: «Простуда, непосредственная причина чахотки, явилась лишь следствием неизлечимого душевного уныния и великой тоски, ослабивших защитные силы организма…». В октябре его не стало. По первому снегу он скончался на руках своей жены – пятнадцатилетней дочери легендарного чеченского наиба Талгика. «Скажите отцу, пусть простит меня…», – были последние слова Джамалуддина. Хоронить его, через три высоких перевала и по глубоким ущельям повезли в аул Карата, где с 1850 года наибствовал его брат Гази-Магомед. Но среди горцев широко распространился слух, что его смерть наступила от медленно действующего яда, который русские ему подсыпали накануне освобождения. В свою очередь русские тоже обвинили имама в том, что, якобы, Джамалуддин был отравлен самим Шамилем. Причиной чему, вероятно, послужили подозрения в том, что выросший в России офицер был возвращен к отцу с особой миссией - разложить имамат изнутри.