В реалистических произведениях, построенных по принципу «авторского повествования», язык персонажей дифференцируется, то есть наделяется особенностями, определяемыми образованием, профессией, возрастом, местом жительства и т. п. каждого персонажа.
«Образ рассказчика, — писал В. В. Виноградов, — накладывает отпечаток и на формы изображения персонажей: герои уже не «самораскрываются» в речи, а их речь передается по вкусу рассказчика — в соответствии с его стилем в принципах его монологического воспроизведени я».
Соотношение «образ автора — образ рассказчика» и язык персонажей
В реалистических произведениях, построенных по прин¬ципу «авторского повествования», язык персонажей диффе-ренцируется, то есть наделяется особенностями, определяе-мыми образованием, профессией, возрастом, местом жи-тельства и т. п. каждого персонажа. Таким образом, если персонаж не имеет хорошего образования, живет в деревне, где основным средством общения является диалект, и ра-ботает, скажем, плотником, то язык его будет существенно отличаться от «авторского языка». А в случае передачи по-вествования рассказчику изображение языка персонажей зависит от соотношения образа рассказчика и образа авто¬ра. Когда образ рассказчика приближен к образу автора, язык персонажей может так же дифференцироваться, как в «авторском» изложении. Но когда образ рассказчика отда¬лен от образа автора характерологическими языковыми средствами, язык персонажей сближается с языком рассказ-чика и тем самым выравнивается, лишается собственной индивидуальности. «Образ рассказчика, — писал В. В. Вино-градов, — накладывает отпечаток и на формы изображения персонажей: герои уже не «самораскрываются» в речи, а их речь передается по вкусу рассказчика — в соответствии с его стилем в принципах его монологического воспро- изведени я»50.
Показательный пример подчинения языка персонажа языку рассказчика можно привести из знаменитого сказа П. Бажова «Малахитовая шкатулка». Об одном из приказчи¬ков барина Турчанинова здесь говорится:
«Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал од¬но — пороть. Свысока так, с растяжкой — па-роть. О какой не¬достаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали».
И хотя в этой характеристике четко сказано, что по-русски Паротя чисто выговаривал всего одно слово, в его репликах не изображаются произношение, грамматические формы, синтаксис и т. п. выходца из «чужестранных земель». Язык Пароти не отделяется ни от языка рассказчика, ни от языка других персонажей:
«Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чихвостить:
— Страмина ты, страмина! Что ты косоплётки плетёшь, барину в глаза песком бросашь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья — лгать не буду — не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу за¬перты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла