В каждом городе есть свои городские сумасшедшие. Питер не исключение, здесь, пожалуй, их как нигде много, и они особенно примечательны.
Кто в 90-х годах бывал у Гостиного двора на Садовой улице, тот хорошо помнит эту чудаковатую фигуру. Одетый в потертый костюм с короткими брюками, а зимой и осенью в запыленный беретик и мешковатый плащ, он приходил сюда изо дня в день, доставал деревянный прутик, обломанный под длину дирижерской палочки, и стоя на краю тротуара, начинал дирижировать улицей. Бордюр был его дирижерским возвышением, а все окружающее было его оркестром.
Потоки машин, спешащие прохожие, хвост приезжих из союзных республик, что растянулся змеей в посудный отдел универмага, стайки суетливых цыган и "мажоров", трезвонящие трамваи – то были музыканты. Они его уже ждали, своего дирижера.
И вот взмах рук, движение дирижерской палочки и оркестр начинал свою увертюру.
Дирижировал он вдохновенно. Сосредоточенно прислушивался к извлекаемым звукам, морщился, когда кто-то брал фальшивую ноту, что-то тихо бормотал себе под нос, видимо, сетуя на первую скрипку. Дирижировал долго – столько, сколько по времени мог бы длиться акт в оркестровом произведении. А по окончанию раскланивался, с достоинством наклоняя седую голову.
Его называли Леня-дирижер. Откуда он приходил, где он жил, с кем - этого никто не знал. Ходили слухи, что его родители были музыкантами, и когда по молодости им не на кого было оставить ребенка, коляска с новорожденным простаивала в оркестровой яме. Из-за этого, мол, Леня и "сдвинулся". Правдой ли были эти рассказы? Вряд ли. Но как иначе объяснить Ленину страсть к дирижированию - не знали, вот и придумывали разные байки.
В то время я работала в ресторане Метрополь, что напротив Гостиного двора, поэтому картину Лениных концертов могла постоянно наблюдать из ресторанных окон. Часто он поднимался к нам на второй этаж, не иначе, как считая ресторан театральным буфетом. Официанты - народ веселый и над Леней часто шутили.
- Леня, ну как там Шуберт? - кричали, завидя его несуразную фигуру. - Вы с ним сегодня встречались, с Шубертом?
- Саша, ты что! (всех собеседников мужского пола он называл Сашами). - Саша, ты что! Шуберт же давно умер! – выговаривал Леня с грассирующим прононсом и обидчиво поджимал губы. Да-а, этого не проведешь.
Зато имена здравствующих тогда композиторов, музыкантов и артистов он упоминал с легкостью, рассказывая, как ходит в гости на чай к Валерию Гергиеву или переписывается с Нуриевым.
Еще одним из характерных для Лени диалогов был такой:
- Саша, Саша, ты слышал новость? - гортанно обрушивался Леня на пойманного за рукав официанта. - Слышал, Саша? Из оркестра Мариинского театра украли все инструменты! И знаешь, где их нашли? – он выдерживал интригующую паузу и с интонацией "ага, попался" выдавал, – А нашли их у тебя в гараже, Саша!
Собеседник выпучивал глаза на такое безапелляционное заявление, а Леня меж тем грустно покачивал стриженной "под горшок" головой, продолжая стыдить, – Зря ты так, Саша, зря.
Леню в ресторане подкармливали. Ел он всегда аккуратно, за еду скромно благодарил, а закончив есть, относил за собой тарелки в "мойку". И, вытирая губы грязноватым носовым платком, беспокойно поглядывал на настенные ресторанные часы – видимо, у него заканчивался антракт.
И вот он снова на своем месте, на дирижерском возвышении, что между тротуаром и проезжей частью. Взмах дирижерской палочкой - и вот свою партию повели прохожие; шумно вступили, подхватив мелодию, автомобильные шины; солируя, затрезвонили трамваи; и эхом литавров долго отзывался громкоговоритель Гостиного двора, объявляя, что в отдел «ковры» завезли новый товар..
Он был даже красив сейчас, этот Леня-дирижер, городской сумасшедший, который дирижирует улицей. Красив и грациозен, словно не в потертый костюм был одет, а в блестящий фрак. И движения его рук были величавы и артистичны.
А мы, нормальные и здоровые, наблюдали за ним из окон ресторана. Кто смеясь, а кто загрустив. Ведь в этот момент он был богаче и счастливее нас – он слышал неведомую нам музыку города.
Где он сейчас, безобидный чудак из 90-х? Не знаю, умер, наверное. Он и тогда был не молод.