- Вот и пришел мой час, - опрометчиво сообщаю я. – Последний. Умираю.
Опрометчиво, потому что говорю об этом утром выходного дня и на домашней кухне.
- Чур я первая, - тут же находится жена. – Столько немытой посуды, белье неглаженое, стирка, что-то надо еще и приготовить, убрать…
К ней из комнаты присоединяется голос дочери:
- Папа, я уже говорила; завтра надо в школу триста рублей.
- А мне на краски – пятьсот, - юношеским басом из коридора напоминает о себе сын.
- Вы не поняли, я ухожу, - говорю я и вонзаю взгляд в потолок. - Туда!
- Будешь куда выходить, захвати пакет с мусором.
- А у нас в классе новый мальчик…
- А у нас в художественном училище новая натурщица…
Рядом с мойкой стоит огромная кастрюля. С ее стальной поверхности на меня взирает старик. Глубокие морщины, впадины на щеках, огромные уши, усталые глаза, мясистый нос, тяжелые брови, впалая грудь, острые плечи. На таких почтальоны смотрят с подозрением и, чтобы лишний раз не подниматься на верхние этажи, выпытывают: приносить ли следующую пенсию или… Мне семьдесят пять? Восемьдесят? Восемьдесят пять? Больше? Не помню. Склероз. А, казалось бы, только вчера...
- Прощайте, - стону. - Вот и отгремели камушки в моих почках, отшумела печень…
- Откинуться, значит, решил, – обрывает стенания на полуслове супруга. - Только, номер не пройдет. Чтобы я здесь одна, с детьми… И надолго ты?
- Навсегда. Вот и отжевали мои зубки, отскрипели, отхрустели суставы…
- Тебе завтра кредит гасить.
Смотрю на кастрюлю. У старика виноватый вид, он мнется и ерзает на табурете.
- Но…
- Что «но»? И время же выбрал, как специально. Мама скоро должна прийти.
Супруга у меня женщина волевая, просто так не отпустит. Будет бороться за мою жизнь до последнего. Вертится вокруг в коротких шортах, в майке с глубоким вырезом. Бесстыже ведет бедрами. Только мне уже все равно и, наверное, очень давно. Голова, как решето.
- Мне бы в постель, на подушку, - умоляю. - Чтобы родные вокруг, прощание, слезы, слова разные. И мама твоя, кстати. Я такое в кино видел.
- Ага, сейчас! Все бросим, - жена выставляет передо мной на кухонный стол стеклянный сосуд с жидкостью. - Пей, зараза,– говорит.
- Что это? – спрашиваю отрешенно. А сам - всеми мыслями уже по ту сторону… Что там? Как там? Длинный, длинный туннель? Широкий? Узкий? Насколько узкий? Помещусь ли я там? Далеко ли лететь? И в какую сторону?
- Яд, - супруга наполняет доверху высоченную кружку содержимым сосуда и протягивает мне. – Ну!
И дети на ее стороне:
Из комнаты:
- Пей, папа.
Из коридора:
- Давай, папа.
- Зачем так много? – сопротивляюсь. – Кому-то только тяжелее будет нести. Вот и отбурчал мой желудочек, отстучало сердечко…
А они хором:
- Ну!
Уступаю семье, делаю глоток. Старик с кастрюли в недоумении выкатывает вперед нижнюю губу. Ничего особенного, но вкус вроде знакомый. Наверно, и не больно будет теперь.
- Еще, - настаивает хор.
Не откажешь же близким людям. Залпом ополовиниваю кружку.
Странно, но с кастрюли на меня уже пялится довольный дедуля, живчик весь из себя. Более того, он начинает медленно преображаться; уши становятся меньше, морщины, извиваясь змеями, расползаются по сторонам и прячутся под шевелюрой, впадины на щеках розовеют и исчезают…Мне шестьдесят. Ай, да эликсир! Шестьдесят, не больше.
Еще глоток. Мясистый нос сдувается, брови легчают. Мне пятьдесят. Ай, да напиток!
Еще глоток. И у меня уже ясный взгляд, широкие плечи, могучая шея, грудь колесом. Мне сорок лет. А кто это рядом так вызывающе ведет бедрами?
Эх! - завожусь я. - Погремят еще камушки в почках, пошумит печень, постучит сердечко.
И, поигрывая все увеличивающимися трицепсами, бицепсами, тяну руку к кружке. Сейчас будет тридцать, затем двадцать…Только отопью еще. Вот оно бессмертие. Но кружка пуста.
- Хватит! – предупреждающе грохочет голос супруги.
Эхом ей вторят дети:
- Довольно, папа!
- Хватит, папа, а то будет, как вчера!
Я и сорокалетний мужчина с кастрюли выражаем крайнюю озабоченность:
- А, что было вчера? Поподробнее.
- Из года в год одно и то же, - пряча в холодильник сосуд, поясняет моя вторая половина. - Вечер встречи выпускников; застолье, слюни, сопли от воспоминаний, стрельба жеваной бумагой из трубочек, жвачки в волосах и, конечно же, заключительная часть – традиционное соревнование; кто больше выпьет рюмок стоя и с локтя.
- И? – спрашиваю.
- Ты уступил одно поднятие.
- Все ты знаешь?! - говорю, подлетаю на ноги и делаю шаг в сторону холодящего белого гиганта, гадая; какой же пивзавод в состоянии варить и разливать столь чудодейственное зелье.
- Милый мой, - рычит супруга и преграждает путь. - А ну вспоминай. Я сидела рядом за столом, как твоя одноклассница.
На стальной поверхности - сплошное недоумение. А как хорошо начинался мой последний час...