Мне этот город снится вновь.
Я зажигаю свет.
Там, далеко моя любовь -
она в заре, а здесь уж вечер.
Окончен птичий перелет,
давно кружится снег.
Кружится день, кружится год
и тихо падает на плечи...
1.
Из свадебного путешествия я возвращался один. Молодая жена осталась доучиваться в своем университете, а мой отпуск уже закончился. Как обычно в это время, билетов на самолет не было, и из Новосибирска пришлось добираться "на перекладных". Домой попал только на пятые сутки.
В повседневной суете и заботах лето постепенно забывалось, сентябрь близился к концу, а в воздухе все отчетливее пахло морозом и снегом. В одну из таких предзимних ночей мне приснился Питер. Не вставая с постели, повернул голову и взглянул на светящийся циферблат – 2 : 37. Снова закрыв глаза, попытался, было, уснуть, однако уснуть никак не удавалось, и, после третьей или четвертой безуспешной попытки, прошел на кухню и заварил кофе. С чашкой в руке подошел к окну, отодвинул занавеску – с неба, словно манная крупа, плотным потоком струился мелкий сухой снег. Порывы ветра скручивали его в небольшие комки и словно невидимой рукой швыряли прямо в оконное стекло. Этот негромкий стук, вероятно, и разбудил меня. Допив кофе, я уже собрался вернуться в постель, но мысль о Питере зацепилась за полусонное сознание. "А там, наверное, сейчас дождь… В это время там всегда дожди. Улицы усыпаны опавшими листьями – их сгребают в кучки и жгут..." – услужливо подсказывала память. Тогда я прошел в комнату, взял ручку, листок бумаги, вернулся на кухню, – на кухне почему-то всегда легче работалось, – и стал записывать все, что мне диктовала бессонница:
"А за твоим окном сентябрь
кружит не снег, а дождь,
и капли звонкие летят
и рассыпаются туманом.
В кострах опавшая листва -
ты по листве идешь.
И тихо плещется Нева
у ног гранитных великанов,
а здесь кружится снег,
твой заметает след..."
Писалось на удивление легко и быстро. Увлекшись, я так и сидел бы над листком бумаги, если бы случайно не бросил взгляд на встроенные в кухонный шкафчик часы - ч-черт, половина седьмого! "Так недолго и на работу опоздать!" – мелькнула неприятная мысль: – "Хорошо, что сегодня пятница! Отсижу как-нибудь до конца дня, а на выходных отосплюсь!" И, переложив исписанный листок на подоконник, пошел умываться и бриться.
2.
Конец декабря на работе выдался дерганый, нервный. Стройка готовилась к пуску первого энергоблока, и начальство очень хотело провести его до Нового Года. Как обычно в таких случаях, на это мероприятие съехалось множество народа со всей страны: специалистов, непосредственно участвовавших в пуске, членов самых различных приемных комиссий, а также начальников всех уровней, в чьи обязанности входило только личное присутствие на этом знаменательном событии. Они слонялись по станции, мешая строителям и обслуживающему персоналу, и постоянно отвлекая их своими Особо Ценными указаниями и распоряжениями. Мне же, во всей этой предпусковой и предновогодней суете, не давала покоя одна мысль - как бы выкроить пару дней и слетать на встречу Нового Года в Ленинград? Помимо того, что это был мой первый Новый Год в качестве мужа, так еще и у жены день рождения попадал как раз на новогодние праздники. Проблема была только в том, что из-за этого проклятого пуска вылететь на материк раньше 30 декабря никак не получалось, а рейса на Москву, откуда было ближе всего до Питера, в этот день как раз не было. Ближайший был только 2-го января. "Ничего, удача улыбается смелым!", – вспомнился старый школьный девиз, и, перестав себе ломать голову над тем, как попасть в Питер, я задумался насчет подарка. Впрочем, и здесь выбор был невелик, поэтому, не придумав ничего лучше, купил в ближайшем гастрономе пакет свежемороженых ананасов, – для "материка" по тем временам деликатес совершенно экзотический! – и посчитал на этом вопрос с подарком закрытым. Ананасы сунул в полиэтиленовый пакет, который, в свою очередь, положил в обычную "авоську" – тащить из-за одного пакета с собой в дорогу пустую сумку, показалось мне неразумным. На этом, собственно, вся подготовка и закончилась. Оставалось "самое простое" - за сутки добраться до Ленинграда.
Единственным рейсом, вылетавшим "на материк" 30-го декабря, оказался рейс до Читы. Билеты на него продавались свободно, и, спустя 3 часа после вылета, я уже выходил из самолета в Чите. В тесном и душном кассовом зале читинского аэропорта было, что называется, "яблоку негде упасть". Командировочные, студенты, женщины с детьми на руках – все яростно толкались у двух небольших, высоко расположенных окошек, пытаясь любым путем добыть желанный билет. Наибольшей популярностью пользовались рейсы на Москву, Иркутск и Новосибирск. Сообразив, что туда не стоит и пробовать, я долго не мог решить, в каком направлении двигаться дальше. Наконец, неожиданно даже для себя самого, прямо через головы стоящих впереди пассажиров громко спросил:
– На Запад билеты есть?
– Куда? – растерялась кассирша, и, решив, что просто не расслышала, переспросила:
– В какой, вы сказали, город?
– В любой! Только чтобы сейчас, и чтобы на Запад!
Толпившийся у касс народ рассмеялся, а кассирша, выглянув из окошка, и поняв по моему лицу, что я-то как раз вовсе не шучу, быстро застучала по клавишам своего терминала.
– На Красноярск возьмете? – все еще недоверчиво уточнила она минуту спустя.
– Возьму! – сразу согласился я, рассудив, что от Красноярска значительно ближе до Ленинграда, чем от Читы.
После этого время словно ускорилось, а события сменялись, как пейзажи за окном скорого поезда. Позже я с большим трудом мог восстановить их в своей памяти. Фраза "один билет на Запад" действовала на кассиров, да и на стоявших рядом пассажиров, гипнотически: где-то я едва успевал перескочить с самолета на самолет, где-то приходилось ожидать попутного рейса два или три часа, но, так или иначе, мое продвижение "на Запад" неуклонно продолжалось. Ананасы, не выдержав гонки, понемногу оттаивали, а из авоськи уже сочился липкий сок. Из Красноярска попал в Свердловск, оттуда – в Казань, а из Казани уже сумел взять билет до Москвы. В Домодедово прилетел в начале десятого вечера.
На полупустой привокзальной площади виднелись одинокие фигуры запоздалых прохожих, а на стоянке такси дежурили несколько машин. На ходу вспоминая, когда летит последний самолет на Ленинград, я направился, было, к ним, когда рядом, скрипя изношенными колодками, затормозила потрепанная "копейка". Дверка с пассажирской стороны распахнулась и оттуда, перегнувшись через пассажирское сиденье, высунулся молодой парень с копной буйных кучерявых волос на голове.
– Куда едем? – веселым, не допускавшим сомнений и рассуждений тоном спросил он.
– В Питер! – растерявшись от неожиданности, ляпнул я в ответ.
– Далековато, – усмехнулся водитель, – к Новому Году можем не успеть!
И добавил уже серьезно:
– В аэропорт, что ли, в Шереметьево?
Я торопливо закивал:
– К последнему рейсу!
– На 22:25? Успеем! – уверенно ответил парень.
Меньше чем через час, рассчитавшись с веселым частником, я выскочил на совершенно пустую привокзальную площадь "Шереметьево-1" и, оставляя за собой дорожку из сладких капель ананасового сока, помчался в здание аэровокзала. Внутри не было ни души, только в одной из касс виднелась голова кассирши, пересчитывавшей выручку. Подбежав к ней, протянул в окошко деньги:
– Пожалуйста, один до Ленинграда на 22:25!
Кассирша недоуменно посмотрела на меня, потом на часы, показывавшие четверть одиннадцатого, и снова на меня:
– Посадка на этот рейс уже закончена!
– Простите, но я ведь не про посадку, а про билет! – чувствуя, как тает последний шанс, повторил я, но кассирша продолжала упорствовать:
– Вы все равно опоздаете, а мне потом возврат оформлять!
– Билет! – грозно прорычал я, теряя остатки терпения и просовывая в окошко деньги.
Кассирша еще раз испуганно взглянула на меня и стала быстро выписывать заветную бумажку...
Когда я выскочил на летное поле, трап уже отъезжал от самолета, но, услышав мои крики, остановился, а затем повернул назад. Перескакивая через ступеньку, я влетел в кабину самолета и, наконец, перевел дух.
Пассажиров в самолете оказалось всего семь человек. Их разместили в первом салоне, а бортпроводницы, – их было четверо, – расселись во втором. Когда самолет набрал высоту, я встал с кресла и прошел во второй салон. Бортпроводницы вопросительно обернулись ко мне.
– Извините, нельзя ли это убрать в какой-нибудь холодильник? А то я вам весь салон соком закапаю! – протягивая девушкам свою авоську, поинтересовался я.
– Это что, ананасы? – удивленно спросила, та, что выглядела помладше других.
– Ну, да! – подтвердил я.
– Любимой девушке, наверное? – с ехидцей заметила вторая.
– Жене! – строго уточнил я, чем, похоже, вызвал у бортпроводниц уважение, смешанное с плохо скрываемым любопытством.
– Давай сюда! – деловито сказала старшая, непринужденно переходя на "ты", – Сейчас уберем в холодильник. До Ленинграда как раз успеют заморозиться!
– А во сколько мы прилетаем? – вдруг вспомнил я о своей главной цели.
– В Пулково будем примерно в половину двенадцатого, если не будет встречного ветра! – ответила старшая проводница и, усмехнувшись, добавила:
– И если командир с женой не поругался!
Ответ меня откровенно удивил.
– Это как?
– А он, когда с женой поругается, всегда в Пулково опаздывает. «Мне, - мол, - спешить некуда!» – передразнила она своего командира.
В половине двенадцатого, сжимая в руке авоську с вновь замороженными ананасами, я выскочил на площадь перед аэровокзалом. У пустой стоянки такси толпилось два десятка пассажиров, не терявших надежду хоть как-то добраться до города. Чуть поодаль, у единственной на всю площадь машины возились несколько человек, укладывая чемоданы в багажник. Подбежав к ним, обратился к худому пожилому водителю:
– До города возьмете?
Таксист на мою просьбу отреагировал неожиданно резко:
– Не видишь, что ли - занят!
– Мне только до города, я заплачу! – понимая, что это действительно мой последний шанс, я попробовал уговорить водителя, но тот был непреклонен:
– У меня уже четверо пассажиров! Мест нет, не ясно?!
– Откуда летишь, парень? – с сильным кавказским акцентом неожиданно вмешался в наш разговор старший из пассажиров.
Только теперь я обратил внимание на своих возможных попутчиков. Трое темноволосых мужчин и молодая женщина, в добротных дубленках и шубах тоже с любопытством разглядывали меня.
– Из Якутии… Из Южной…
– Вах! – рассмеялся старший из них, – А что, бывает и "северная"?
Потом, все еще улыбаясь, продолжил:
– К девушке, наверное, спешишь?
– К жене! – вопрос почему-то вызвал у меня раздражение.
Услышав ответ, их молодая спутница с интересом внимательно посмотрела на меня и что-то негромко сказала старшему по-армянски. Потом вновь обратилась ко мне и с еще большим, чем у других, акцентом произнесла:
– Садитесь быстрее, а то мы все так опоздаем!
– Как это – садитесь! – возмутился водитель, – Вас уже и так четверо!
– Э, дорогой, – спокойно ответил ему старший, – мы тебе заплатили? Заплатили! Хорошо заплатили? Хорошо! А кого мы хотим взять с собой – это наше дело!
Затем таким же спокойным тоном скомандовал мне:
– Давай, садись, парень, а то и вправду опоздаем! Тебе куда? На Ветеранов? А нам на «гражданку». По-моему, это по дороге!
Это было совсем не по дороге, но я, сообразив, что мои попутчики тоже прекрасно это знают, не стал вдаваться в объяснения и быстро полез в машину.
Домчались мы за каких-то пятнадцать минут, и на углу напротив нашего дома я выскочил из машины, быстро сунул водителю "четвертак" и рванул через дорогу.
– С наступающим! – крикнул мне вдогонку сразу подобревший водитель, но я, не замечая и не слыша ничего вокруг, уже бежал к подъезду. Выйдя из лифта, быстро спустился на знакомую лестничную площадку и, пытаясь успокоить сбивающееся от спешки и волнения дыхание, подошел к двери. Оттуда доносился голос телевизионного диктора, читавшего новогоднее поздравление. Когда я нажал кнопку звонка, поздравление подходило к концу.
– Я открою! – послышался из-за двери знакомый родной голос, – Соседка, наверное! Опять что-нибудь забыла купить!...
"Открой окно, зажги свечу,
и я увижу свет!
Ты растеряешься чуть-чуть,
когда заснеженный войду я.
Прижму к губам твою ладонь
и вспомню о весне.
Но ночь прошла, растаял сон,
а за окном метель лютует.
Кружит, летает снег,
твой заметает след..."
3.
Впоследствии к написанным тогда стихам я добавил музыку. Правда, петь получившуюся песню удается нечасто. Но если в какой-нибудь компании меня все же уговорят спеть, то жена, обычно, сразу выходит из комнаты, а после отчитывает меня сердитым шепотом: "Ты что, специально?!.. Не знаешь что ли, что у меня от нее мурашки! И тушь расплывается… Скажи еще, что опять забыл!" Потом, продолжая изображать недовольство, быстро клюет губами в щеку, деловито стирает ладошкой помаду со щеки и легонько толкает в сторону комнаты: "Ладно, иди… Еще подумают, что мы ругаемся!"
Со стороны может показаться, что во всей этой истории со стихотворением и последовавшими за ним событиями есть что-то необычное, мистическое. Только, думаю, никакой мистики в этих стихах нет! Да, откровенно говоря, и не стихи это вовсе, а просто сон. Обычный сон, приснившийся мне в том далёком метельном сентябре… В ночь с четверга на пятницу.
* * *
("Блюз метельной ночи" : http://www.proza.ru/2014/12/05/1964 )