Рождественский гусь

Юрий Арбеков
               
  На краю села Нырково раскинулся  бывший барский пруд -- широкий, илистый, поросший вдоль берегов  камышом, кувшинками, ряской и прочей мокрой зеленью. В центре -- большое водное пространство, на котором мелькают золотые и серебряные искры, оставляя после себя расходящиеся круги. То караси и рыбья мелочь, которой  здесь превеликое множество, спасаются от щуки или окуня.
  С утра до ночи на пруду плавают, ныряют,   крякают, гогочут домашние утки и гуси.
С приближением зимы, однако, редеют птичьи стаи. Хозяйки оставляют на племя лишь маток, крепких производителей да ещё, до Рождества, молодых гусаков. В последнее время в городах возобновилась мода на рождественского гуся, запеченного с яблоками, и перекупщики тут же надбавили цену за зимнюю птицу. 
-- На городском рынке такой гусь стоит вдвое дороже! -- ворчат селяне.
-- Сами виноваты, -- огрызаются заготовители. – Вы поглядите на своих доходяг.  Разве таким должен быть рождественский гусь? Он должен быть жирным, толстым, как поросёнок,  -- вот тогда его с руками оторвут.
-- Кто гусей покупает, те за границей бывает, -- поддакивает  напарник. – Там что делают? За месяц до Рождества подвешивают гуся в сетку и кормят горохом, яблоками, орехами. Насильно в рот толкают!
-- Орехи то зачем? – недоумевают нырковцы.
-- Чтобы мясо было вкусней, деревня! До того нежные становятся гуси  – пальчики оближешь!
А разговор был как раз за месяц до Рождества.   
-- И почем ты купишь у меня такого гуся? – вылез вперёд дед Смычка.   
-- Насчет цены разговор особый, -- хитрил заготовитель. – Но ты прикинь, дед, каким  тяжёлым  станет твой гусь! Вдвое подрастёт за месяц.
-- От неподвижности и доброй пищи любой разъестся, как боров, -- поддакивал толстый напарник.

Легко и быстро загорался новыми идеями дед Смычка. Получил он это прозвище ещё в юные годы, когда делал доклад на комсомольском собрании о смычке города с деревней.  Много воды утекло с тех пор, нынешняя молодёжь даже имя его не знает, а прозвище «Дед Смычка» прилипло к нему на всю оставшуюся жизнь, как видно.
Придя домой, старик тут же разыскал три старых сетки из-под картошки  и  начал их прилаживать под потолком птичника.
-- Ты чего опять затеял? – подозрительно спросила жена.
Чудачества мужа иногда выходили боком.
-- Молчи, глупая! – ощетинился дед. --  По научному методу будем откармливать гусей. 
-- Это как же?
-- Очень просто. Им что нужно для сытости?
-- Известно что – корм.
-- «Корм»! – передразнил старик. – А они нажрутся и бегают сломя голову, изничтожают калории. Недвижность нужна гусю, ясно тебе? Весь Запад так делает.
Баба Шура промолчала. Авторитет ли Запада сказался  или  очередная авантюра мужа не показалась слишком рискованной, но на трёх гусей она мысленно согласилась.   
-- Кормить сам будешь! -- сказала, выходя.
Старик облегченно вздохнул, ибо в новых проектах самым трудным был период согласования сторон, и принялся за дело.
Вскоре три сетки с гусаками качались под потолком. Старику при этом крепко досталось от испуганных птиц, но энтузиазм мирил с  невзгодами.
-- Погодите, черти! Я вам покажу, как драться, -- ворчал дед Смычка, потирая щипанные места. —Закормлю, чертеняки!
Гуси ворочались в своих путах, всё пытались вырваться, взлететь, но сетки удерживали, как смирительные рубашки, и только головы на длинных шеях были свободны.
Старик сбегал домой, принёс миску молока с кусками белого хлеба, но даже такое лакомство не стали есть пленники эксперимента.
-- Глупые вы создания, -- вздохнул дед Смычка. – Для вашей же пользы делается. Через месяц будете толстыми, как кадушки.
 
На другой день гусаки уже меньше дергались и с аппетитом склевали всё, что принёс им старик.
-- То-то же! – торжествовал экспериментатор. – Голод не тётка. 
Дед самолично   варил своим гусям горох и  пшеничную полбу, сдабривал кашу маслом, всяческой зеленью, рыбьими потрохами…   Рыбкой старик промышлял регулярно, и все отходы шли его гусям.
Баба Шура сбивала масло, пахтала творог, есть скоромное нельзя было, поскольку начался Рождественский пост, а потому в доме много было обрата и сыворотки… Они тоже отливались тайком для экспериментальных гусей. Супруга замечала, конечно, но ничего не говорила: не из дома  тащит – в дом. Да и гуси дедовские, сказать по совести, росли как на дрожжах.
Гуси, действительно, толстели не по дням, а по часам. С непривычки они шалели от невиданных ранее деликатесов, глотали жадно, как привыкли это делать на свободе, пока другие не отняли, но даже тогда, когда наедались досыта, дед впихивал им в глотки всё новые и новые порции. Скованные в движении, гуси и вырваться не могли, и отбиться от назойливого кормача тоже. 
Чтобы не забыть, какому гусю он уже набил глотку, а какому нет, старик всем дал клички. Одного звал Серым, другого Шипуном, а третьего, холмогорской породы, Крутолобым.
-- Ну-ка, Серый, давай сюда свою шею. Ого! Да у тебя и шея, брат, всё толще становится. Погодите, что будет, когда взвесят вас приёмщики. Всё село ахнет!
О том, что ждёт всех троих по окончании опыта, экспериментатор умалчивал.

  Картофельные сетки были далеко не новыми, да и взял их старик, из экономии, самые дряхлые. А гуси ещё и гадили на них, и с каждым днём всё тяжелее становились…
Однажды ночью Крутолобый  почувствовал, как  невидимые путы, на которых он сидел весь последний месяц, начинают расходиться, проваливаться вниз… Ноги Холмогора торчали наружу, он энергично заработал ими, пытаясь предотвратить катастрофу, но только ускорил её. Ветхие нити окончательно порвались, и гусь выпал из тесного гнезда, как спелый осенний каштан из своей дряблой оболочки.
По счастью, птичник был невысок, гуси висели в полуметре от земляного пола, и падение оказалось мягким. Вместе с тем, Холмогор поднялся с трудом и стоял, качаясь, как пьяный. Ослабевшие от неподвижности ноги едва держали его грузное, жирное тело. 
Ранним утром хозяйка, как всегда, открыла дверцу птичника. Куры, гуси, утки одна за одной повыскакивали на свежий воздух.
Крутолобый с трудом доковылял до проёма и еле-еле протиснулся в него, хотя месяц назад пролетал пулей.
От белого снега и морозного воздуха у него перехватило дыхание. Он хотел, как прежде,  пропеть гимн новому дню, но из горла вырвался лишь сиплый хрип, а не задорное гоготанье молодого гусака. Даже глотка подопытной птицы заплыла жиром.
Есть Крутолобый не хотел и с великой тоской глядел вдаль, на знакомый с детства пруд. Среди  заснеженного ледяного поля виднелся серый круг чистой воды и притягивал гуся, как магнит.
Зима запоздала в этом году, весь декабрь легкие морозы сменялись оттепелями, вот и осталась посреди пруда солидная полынья – там, где били подземные ручейки.
Двор вокруг птичника был огорожен жердями, но то, что летом представляло неодолимую преграду, зимой приобретало относительный характер. Ночная метель прибила к птичнику сугроб, почти равный  ограде по высоте.
Гусь встал и пошёл. С каждым шагом сил становилось всё больше: доброе питание давало о себе знать.
Тут послышался обеспокоенный голос хозяина: дед Смычка обнаружил пропажу. Крутолобый заметался по двору,  замахал  мощными крыльями и, разбежавшись,  перевалил сугроб!
Дорога к пруду спускалась под уклон, Холмогор съехал по нему на собственном животе до самого льда и пошёл, переваливаясь, к заветной чистой воде.
-- Стой, паразит! – шумел сзади дед Смычка,  но добежал до пруда и остановился: лёд был тонким и хрупким. – Вертайся назад, вражина! Кому говорят?!
Крутолобый и головы не повернул. Он добрался до полыньи и с победным гоготом плюхнулся в заветную воду.
-- Я т-тебя! – погрозил кулаком дед Смычка, оглянулся по сторонам и потрусил домой. 
Увидят соседи – засмеют.
 Через час, однако, старик наложив в миску гороха и полбы, щедро украсив блюдо капустными листьями, снова спустился к пруду и  ласково позвал:
-- Тега, тега! Иди ко мне, мой хороший. Гляди, какая вкуснятина. 
Холмогор плавал возле ближней кромки льда, но, заслышав голос тюремщика, решительно погрёб на середину полыньи. 
-- Ну, шельма, гляди у меня! Проголодаешься, сам прибежишь!
Гордый гусь повернулся к хозяину задом.
 
В полой воде и зимой есть чем поживиться. Холмогор отыскал знакомое мелководье, нырял и наслаждался забытым вкусом водорослей, придонной мелкой живности, а иногда и рыбки, которая не успевала ускользнуть от хваткого клюва.
Под вечер приходила сама хозяйка звать упрямого гуся, но и к ней он не пошёл. Так и остался ночевать на пруду.
 
По большим праздникам село Нырково становится многолюдным. Съезжается молодежь, промышлявшая шабашками в Москве или Питере,   привозит старикам богатые подарки и сама не прочь пустить пыль в глаза: знай наших! Особо любит запускать пиротехнику под Новый год.
 
Крутолобый уютно устроился в центе полыньи: ни люди его здесь не достанут, ни лиса. Толстый слой подкожного жира, тёплый пух и плотные перья делали откормленную птицу совершенно нечувствительной к холоду.
  Холмогор засунул голову под  крыло, прижал  к животу лапы и лишь изредка пошевеливал ими, чтобы не снесло во тьме к краю полыньи. Никто не учил его  искусству «ночной навигации», но даже в сонном забытьи гусь инстинктивно держался в самом безопасном месте. Миллионы поколений серых гусей, прародителей Холмогора, передали ему эту науку по наследству.
Крутолобый сладко спал, когда над селом взвилась первая ракета, озарив всё вокруг удивительным пурпурным светом. Раздался хлопок, гусь испуганно вскинулся и увидел, как вторая яркая звезда взлетела в тёмное небо и стала опускаться на полынью, разбрасывая вокруг  изумрудно-зелёные искры. Третья была золотистой, четвёртая голубой, а потом в небе вспыхнул целый букет разноцветных сверкающих звёзд.
Бедный гусь метался по воде. Ему казалось, что все эти звёзды падают на него, и это было отчасти правдой: молодёжь нашла, что запускать ракеты  над водой гораздо интереснее: они отражаются в ней, удваивая эффект иллюминации…
Крутолобый оказался в эпицентре событий и всеобщего внимания.
-- Смотрите, смотрите, лебедь! – кричала подвыпившая молодёжь.
-- Сама ты лебедь. Это гусь.
-- Дикий гусь?
-- Ну а какой же? Домашние все по домам.
-- А давайте поймаем его, братцы! 
-- Ага… Попробуй, доберись до него…
-- У меня  ружьё…
-- И как ты его потом достанешь?
-- Собаку надо охотничью.
-- У моих предков есть спаниель…
-- Ну и тащи её сюда. А я гуся грохну.
Любителей ночной охоты отговорили их сердобольные жёны:
-- Перестаньте, ребята! Как вам не стыдно?
-- Ему и так холодно, а вы как бандиты с большой дороги!
Чудом пережил Новогоднюю ночь Крутолобый: девичья доброта спасла его.

Лишь под утро, измученный и обессилевший, забылся Холмогор тяжёлым сном. Ему снились золотые   колючие звёзды, обступившие его со всех сторон. Звёзды прижимались к нему и кусали во сне – то ли горячими своими огнями, то ли жгучим холодом…
Проснулся гусак и ужаснулся: со всех сторон его окружал полупрозрачный колючий лёд. Предутренний  мороз делал своё дело.
Заметался Крутолобый, разбивая лёд своим тяжёлым телом, но мороз крепчал, и чистая вода на глазах покрывалась тонкой ледяной корочкой, которая с каждой минутой становилась всё толще.
Оставалось одно: замерзать.

-- Ну что, откормил гусей? – с издёвкой спрашивала баба Шура своего непутёвого супруга.
-- А ты или не видишь, какие каплуны висят!
-- Вижу. Брал трёх, а висят два.
-- Третий вон он – плавает.
-- Так достань!            
Старик чесал в затылке.
-- Нешто к Бирюковым сходить? У них  лодка есть...
В эту минуту в дверь постучали, вошёл соседский парень Димка, а с ним его молодая жена-москвичка. 
-- С  Новым Годом! – сказали разом.
-- И вам большого счастья, гости дорогие! Не желаете к столу?
-- Нет, спасибо, баба Шура. Дело у нас к вам.
-- Что ж за дело?
-- Продайте гуся.
-- Это какого?
-- А который в пруду плавает.
Дед Смычка опять вылез вперёд:
-- И сколько ж вы дадите за моего красавца? Имейте в виду: по особой методе вскормлен-выращен.
-- Слыхали, дедушка… Вот вам тысяча. Хватит, нет?
У стариков глаза заблестели.
-- Хватит-хватит, -- сказала бабка и денежки прибрала. – Только как же вы его достанете?
-- Это наши проблемы, бабуля.
На воду спустили  деревянную плоскодонку, она легко ломала неокрепший лёд, и вскоре Холмогор уже барахтался в большом рыболовном сачке. 
Друзья поздравляли спасателей:
-- Знатный гусь! Не прогадали.
-- Как раз под Рождество! Зажарите – всей компании хватит!
-- Не для того  спасали, чтобы вам скормить, -- отрезала юная москвичка и повернулась к супругу. – Я его твоей маме подарю, можно?
-- Твоя воля.

Зима подошла к концу.
Крутолобый живёт сегодня у доброй весёлой хозяйки и является вожаком гусиной стаи. Крупнее и сильнее его нет гусака во всём селе. Шесть белоснежных гусынь его гарема одна за другой несут серые яйца и тут же садятся на них, чтобы вывести к сроку жёлтых пушистых гусят.
Придёт день, и гордый Холмогор поведёт своё семейство на пруд. Будет весна, яркое солнышко согреет его малышей, зелёная лужайка даст им пищу, а воды старого пруда подхватят и понесут их в солнечное лето!
               
  Юрий Арбеков               
   arbekov@gmail.com
    11.01.2011 г.