[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 13
На второй день, как только мы с Егором ушли, Марина пошла к старосте и заявила, что она потеряла паспорт, и что её бросил муж, уехал, она осталась одна, с детьми. Староста не поверил ей.
— Я знаю Василия Ивановича, он не бросит своих детей.
— А вот и бросил. Арестуйте меня и отправьте в Сибирь.
— Ты что, смеёшься?
Он пошёл к Ивану и Андрею. Те только передёрнули плечами. Дня через четыре староста повёз её в волость, село Иловатку. Старшина тоже не хотел верить, что её бросил муж. Почти две недели уговаривал, просил «не делать глупости». Жила Марина в это время на съезжей избе. Петру было уже тринадцать лет, Татьяне — десять, Прокопию — пятый, а Илье был один год. Она забрала их с собой. А питались так: напротив жила богатая семья Каревых. Утром хозяйка дома приносила им буханку хлеба и крынку молока. На обед и ужин покупали что-нибудь на базаре, или жена старшины приносила горшок щей, или дочка писаря угощала ребят сдобными ватрушками.
Видя несговорчивость старшины, однажды рано утром Марина взяла на руки маленького Илью и ушла с ним в Новоузенск, уездный город. Ребятам наказала говорить, что не знаем, где мать.
С большим трудом ей удалось прорваться на приём к уездному начальнику. В кабинете она расплакалась. Глядя на мать, заревел Илья. Их успокоили. Начальник внимательно выслушал рассказ посетительницы и сказал:
— Я напишу бумагу, и вам немедленно дадут землю. На всех детей.
— Я уеду к родителям... Арестуйте меня...
— Вот это уже неразумно! Таскаться с детьми по этапам! Мы вам выдадим паспорт. Разыщем мужа...
Она не соглашалась, настаивая на своём. Начальник развёл руками. И тут Илья, успокоившись на руках матери, попросился на пол. А нужно сказать, что был он у нас толстый и неповоротливый. Увидев что-то на полу, он наклонился и звучно... выстрелил. Наклонился ещё раз — и ещё раз. Мать от стыда покраснела, а начальник захохотал и выбежал из-за стола.
— Нет, нет, не наказывайте его! Он ещё ничего не понимает. — Подбежал к мальчишке, присел на корточки. — Ну и герой! Мамку-то в стыд ввёл. И дяденьку напугал. Ах, шельмец! Арестовать тебя? В тюрьму посадить? Ладно уж, прощу. Только другой раз так не делай.
А Илья что-то поднял с полу и подаёт ему. Он ещё не умел говорить.
Марина в этот же день вернулась в Иловатку пешком. Она всю дорогу смеялась, вспоминая случай в кабинете начальника. На другой день её арестовали. Старшина принёс тёплую, немного подержанную одежду. Петьке с Татьяной достались валенки и шубёнки, остальным — пальтишки, ботиночки, шапки, шарфы. И выдал «кормовые» — по десять копеек в день на пять человек, на два дня, всего один рубль. Принёс ещё хлеба и почти полмешка сушек.
Привезли их в Новоузенск. Посадили в тюрьму, чтобы пройти карантин. Сидели в пустующей камере для политических. Днём ребят выпускали на волю — погулять по двору, а ночью на дверь вешали замок и в углу камеры ставили «парашу». Тут Прокопий заболел оспой, и всех продержали в карантине около трёх месяцев.
Этап был длительный и утомительный. Выехали в конце 1910 года, а приехали в Сибирь накануне Пасхи следующего года. Из Новониколаевска (Новосибирска) в Барнаул их повезли на подводах. В Таловку тоже везли на подводах. Погостила Марина дома у отца, получила от меня деньги на дорогу, и засобиралась в Ермак.
Ехали таким путём: Таловка — Змеиногорск — Семипалатинск. Для интереса могу сообщить: до Змеиногорска заплатили 2 рубля, до Семипалатинска — 2 рубля 50 копеек. Из Семипалатинска до Воскресенской пристани ехали по Иртышу на пароходе «Комета».
На Глинке купили избу у дедушки Овсянникова (потом продали её Воробьёвой). Весной 1912 года уехали на бакена, на перекат Подстёпный (здесь родились Даша и Фрося). Выше нашего был перекат Петра, а ещё выше — Егора. А под самым Ермаком на перекате стоял Иван, приехавший из России где-то в 1910 году.
Жизнь на бакенах была тихой, спокойной. Никто нас не трогал. Богу мы не молились, в церковь не ездили. Летом мы несли сторожевую службу бакенщиков и ловили рыбу для себя, а если рыба оказывалась лишней, — продавали. Зимой занимались только одной рыбной ловлей. Ловили самоловами налимов. Знали их зимние стоянки. И ловили помногу, иной год улов составлял 150-200 пудов. Нас, братьев-рыбаков, знал весь Ермак, многие купцы из Павлодара и все буфетчики пассажирских пароходов, так как большего всего рыбы мы продавали им. Когда проходящие пароходы вызывали нас гудками, мы знали — требовалась свежая рыба.
Жили мы хорошо, ни в чём нужды не знали. Мука была всегда, и всяких сортов. Рыбы полно, мяса тоже. У каждого была лошадь, сани, сбруя. Мы, например, держали двух коров. Сено не покупали, косили сами. Имели огороды и всегда были обеспечены овощами и картошкой.
Во время навигации мы получали жалованье по 30 рублей в месяц (на двух человек). Эти деньги можно было откладывать и скопить капитал, но мы к этому не стремились.
Мне нравилась жизнь бакенщика, и я не покинул бы её никогда, если бы не дети. Подрастали дети, их нужно было учить грамоте, и жена стала настаивать переехать жить в Ермак: «Старшие наши ребята, Пётр и Татьяна, ни одной зимы не учились в школе, и этих хочешь оставить тёмными?» Доводы были резонными, пришлось уступить. Притом, Петра надо было женить, Татьяну замуж отдавать, каждому нужно было выбрать себе пару, ходить на вечера, дружить, а разве могли они это сделать, живя за восемнадцать вёрст в лугах. Конечно, нет. И этот довод был немаловажный. Мы с братом Петром стали искать подходящие дома для своих семей.
Я купил себе саманную избу с земляным полом на самом конце Глинки, при выезде на луг. Хозяин её, Зайцев, взял с меня 120 рублей. А брат Пётр купил саманный дом под железной крышей с крашеным деревянным полом за 300 рублей. В этом доме у купца Филиппа Харитоновича была лавка, но он построил себе новый дом, а этот продал. Переехали мы зимой. Было это в начале 1917 года.
В марте до нас дошёл слух — сбросили царя. Этому верилось и не верилось. Я пошёл в лавку Литвинова, на народ, чтобы узнать, правду ли говорят, а лавка закрыта. Сказали, что Литвинов уехал в город...
Конец.